Онлайн чтение книги Загадка 602-й версты
VI Вмешательство «Николая Угодника»

Целую неделю на маленькой лесной станции царил переполох. Гибель семьи Когутов и бойца Старостина взбудоражила всех. Каждый по-своему старался объяснить, как и почему произошло преступление, каждый высказывал свое мнение и считал правильным только свои соображения. Появилось множество слухов, иногда настолько несуразных, что, услышав их, наиболее рассудительные люди отплевывались и разводили руками: «И чего не наплетут пустобрехи, дай только зацепку».

Но где бы ни начинались эти разговоры и ни возникали эти слухи: на станции, в лесосеках или деревеньках, лежащих близко к кромке бора, все они обязательно самым коротким путем доходили к Могутченко. Уже в день гибели Галины он переключил всю информацию, поступающую в отдел из района станции, только на себя. Одновременно он позаботился и о расширении источников этой информации, ругая себя в душе за то, что не сделал этого раньше.

«Дуреть под старость начал или сроду такой был,— размышлял наедине с самим собою старый моряк.— Поверил старый пень, что на тихой станции, в глухомани, врагов нет, и проморгал. Трех хороших людей сгубили гады. В шею из отдела надо гнать за такую работу. На баштан, видать, мне пора, кавуны караулить, а не контру под жабры брать».

Но переживания свои Могутченко хранил в глубокой тайне. Внешне он оставался по-прежнему энергичным руководителем отдела. Ни у начальства, ни у подчиненных не возникало даже мысли ставить в вину Могутченко происшедшее на шестьсот второй версте.

Но начальника отдела это не утешало. Хотя люди его и не осуждали, сам себя он судил жестоко и безапелляционно. Только потому, как подробно стало освещаться в сводках отдела все, что происходило около маленькой станции, можно было судить, как круто изменил Могутченко отношение к этому району.

Первыми до отдела доходили слухи. Могутченко копался в этой разноголосице, пытаясь нащупать какую-нибудь ниточку. Вначале он отбрасывал как не заслуживающие внимания все разговоры, объяснявшие гибель Когутов неудачной любовью и ревностью. Могутченко было известно, что семейное счастье Гали и Данилы Романовича было построено на крепкой любви и доверии. Но вдруг в этой категории слухов появилась новая струйка. Среди лесорубов заговорили о том, что прежде, чем стать женой Когута, Галя была невестой кого-то другого, что у Данилы Романовича был жестокий и мстительный соперник. Как ни бился Могутченко, но выяснить первоисточник слуха не мог. Да и не получил этот слух широкого распространения, словно кто-то поспешно потушил его. Но начальник отдела отметил его в своей памяти и даже подумал, что, может быть, прав Горин, утверждавший, что Галю убили из мести. Заинтересовала Могутченко и болтовня подвыпивших лесорубов и возчиков, что Когутов якобы убили из-за золота. Что, мол, Когут привез из Сибири целый пуд золота, а здесь кто-то пронюхал, ну и... В пуд золота Могутченко не поверил, но целиком золотую версию отбрасывать не стал. Вспомнил, что в подслушанном Иваном Полозовым разговоре Галя уговаривала мужа «выкинуть им все и дело с концом». Нет, в слухах о золоте было что-то такое, что настораживало, заставляло задуматься. Могутченко сообщил об этом Полозову. Но больше всего начальник отдела отдал сил выявлению лиц, приехавших на лесоразработки из Восточной Сибири.

Обычная проверка не дала никаких результатов. Страна начинала строиться, лесоматериалов с каждым днем требовалось все больше и больше; и рабочих на лесоразработки вербовали где только могли. Но все же рабочих, официально приехавших из-под Красноярска или еще более восточных районов, в лесосеках не было. Еще меньше шансов было найти таких среди лесовозчиков.

Могутченко был уверен в том, что преступники не работают в лесу, а только замешались среди многочисленной армии лесорубов и возчиков. Лесоразработки такого размера, как сейчас, велись впервые. Бараков для артелей рубщиков в глубине леса построить не успели, и это очень осложняло дело. В лесных бараках всякий неработающий был бы хорошо заметен. А сейчас, когда почти все лесорубы живут в десятках ближайших деревень, попробуй разобрать, кто из них настоящий лесоруб, кто только делает вид, что работает лесорубом. Официально проверку документов поголовно у всех живущих в ближайших деревнях проводить нельзя. Мало шансов на удачу, а преступники сразу насторожатся и навострят лыжи. Могутченко организовал проверку всеобщую, тщательную и негласную. Она шла, но скорых результатов от нее ожидать было нельзя.

И все же Могутченко более всего надеялся на эту медленно движущуюся тайную сеть, именно сеть с очень мелкими ячейками, которая сейчас процеживала сквозь себя всех приехавших и приезжающих в район лесозаготовок. Сеть уже выявила многих лесных бродяг-бандитов, думавших пересидеть тяжелое зимнее время, нырнув, как в море, в толпы лесорубов.

Те, кто уже попался в сеть, получат по заслугам за все, что они сделали, но Могутченко от этого было ничуть не легче. Людей, имеющих отношение к убийствам на маленькой станции, задержано не было. И начальнику отдела ничего не оставалось, как терпеливо ждать, что даст проверка и на кого выйдет в своем поиске Иван Полозов. Втайне на Полозова старый моряк надеялся больше, чем на проверку.

А Полозов пока ничем не мог порадовать своего друга и начальника. Иван думал, напряженно и беспрерывно думал. Даже по ночам ему снилось, что он думает, то сидя в своей маленькой комнатушке, то перебирая книги из библиотечки Когута, то прощупывая по отдельности каждую вещь из одежды, оставшейся после Данилы Романовича, то вновь выстукивая каждое бревно в стенах домика на шестьсот второй версте. После таких изнуряющих и напряженных снов Иван вставал невыспавшийся, усталый более чем с вечера и злой. Он уходил на станцию или по полотну железной дороги в лес, бродил по морозному воздуху, но везде постоянно, как гвозди, вбитые в живое тело, его мучили вопросы, на которые он никак не мог найти ответа. А вопросов было много, очень много и настолько каверзных, что о них не подозревал даже такой дельный следователь, как Горин.

Больше всего Ивана мучил вопрос: почему Данило Романович вывел убийц своей жены на полотно железной дороги? Теперь Полозов был уверен в том, что Старостин потому и подпустил к себе подозрительных людей, что впереди них шел сам Когут. Это утверждают следы. Все в душе Ивана протестовало против обвинения Когута в таком подлом преступлении, но следы говорят, что в те минуты Данило Романович почему-то был вместе с убийцами. Почему? Когут унес эту тайну в могилу. Конечно, когда преступники будут пойманы, все выяснится, но насколько было бы легче схватить бандитов, если бы все обстоятельства были разгаданы сейчас. А сколько всего преступников?

При обсуждении этого вопроса с Гориным они пришли к выводу, что преступников было не менее восьми человек. Ведь в день убийства Гали склад обстреливали четыре человека, а в домик на шестьсот второй версте приходили трое. Это были не те, что обстреливали склад. Те не успели бы по лесовозной дороге, через лесосеку и дорогу, ведущую к переезду, добежать до домика Когутов. Иван лично проверил все возможные для них пути. Во всех случаях получалось, что им нужно было пробежать или проехать минимум семнадцать верст. Во времени такой рейс не укладывался.

Три в домике, четыре у склада, значит семь. Но Горин считает, что на станции есть человек, связанный с преступниками. И, видимо, он прав. Значит, всего получается восемь. Целая банда. Правда, признавая, что у него восемь противников, Иван все же делил их примерно поровну. Своими основными противниками он считал тех троих, которые были в домике Когута, ну и, может быть, думал он, сюда можно добавить четвертого — того, что на станции. А четверо, обстрелявшие склад, хотя и действовали заодно с первой четверкой, но, видимо, как подсобная сила, не участвовавшая в убийстве Когутов. Свои соображения Иван доложил Могутченко, и начальник отдела после некоторого раздумья согласился с ним.

— Сдается мне, что тут ты прав,— сказал тогда Могутченко.— Есть тут у нас одна зарубка. Если не сорвется, я тебе звякну. Кстати, был у Василия Крюка человек по кличке Горбач?

— Был,— подтвердил Иван.— Худой, жилистый такой. С лица сильно рябой.

— Он что, в самом деле горбатый?

— Нет. Просто длинный очень и сильно сутулый.

— Что еще о нем знаешь хорошего?

— Мало знаю. Изучить времени не было. Храбрости у него не отнимешь, а вот насчет ума не очень. Да, еще, он очень упрям, а когда разозлится — прямо бешеный.

— Сдается мне, что это тот самый,— удовлетворенно ответил начальник отдела.— Ладно, жди. Скоро звякну.

Могутченко и в самом деле вскоре позвонил и одобрительно пробасил из телефонной трубки.

— Ты, брат, как в карты смотрел. Складскую четверку списывай.

— Взяли? Кто они?!

— Последыши твоего приятеля Василия Крюка. Сдаваться боялись, хвосты очень замараны.

— Но ведь они знают...— обрадовался Иван.

— Ни черта они не знают...— перебил его начальник отдела.— Знал Горбач, он у них за атамана был, а его живым взять не удалось. Не дался. Остальные — дубы.

— Но все же надо бы...— начал Иван.

— Все это мы делать будем. Тебя это не касается,— снова перебил его Могутченко, и Иван понял, что начальник сейчас не расположен вести разговор об агентурных способах поиска.— Ты мне скажи, кто анонимку стряпал? Узнал?

— Пока еще нет.

— Жалко. Ну, что ж, пока бувай здоров,— и Могутченко повесил трубку.

— Вот хохол поперечный,— привычно проворчал Полозов, отходя от телефона.— Сам же запретил мне совать нос в станционные дела, а ждет, что я ему анонимщика найду.

Но ругался Иван больше для очистки совести. Конечно, у него было мало возможности активно отыскивать автора анонимки, но он и не использовал ее в полную меру. Фактически он перестал бывать на станции и в пристанционных учреждениях, где якобы случайно мог заглянуть в бумаги, переписку и по почерку, пусть надеясь на счастливый случай, попытаться найти автора анонимки. Да что там. Ему до сих пор не удавалось установить, кто помогал Когуту пилить толстые березовые кряжи на дворе. Он уже склонялся к тому, что таким помощником мог быть случайно забредший на станцию человек. Немало безработных шаталось в то время по дорогам России в поисках заработка. Любой из них мог быть нанят Данилой Романовичем на два-три дня.

Но автор анонимки или помощник в распиловке дров не интересовали пока что Полозова потому, что, пересматривая библиотеку, оставшуюся от Когута, он наткнулся на такое, что сразу же приковало к себе его внимание и заслонило все побочные линии поиска.

Листая книги Когута, Иван отметил одну особенность. Данило Романович с особым вниманием прочитывал те произведения, в которых рассказывалось о борьбе за золото. Как раз на полях таких книг и были накарябаны почерком Когута наиболее резкие оценки, выдававшие огромный интерес автора к этой теме. Из множества надписей внимание Ивана привлекла одна, сделанная химическим карандашом. Причем Когут даже послюнил бумагу на полях, чтобы запись была более заметна. Видимо, он и сам придавал отмеченному им произведению особое значение. Реплика звучала почти восторженно: «Вот, язви его! Как в воду глядел. Башковитый парень!» Видимо, все это относилось к автору произведения.

Иван внимательно прочел рассказ, особенно понравившийся покойнику. На него рассказ не произвел сильного впечатления. Это была написанная тусклым языком история о том, как в конце прошлого века три североамериканских золотоискателя зарыли несколько десятков пудов намытого ими золота в какой-то глухомани. Место клада обозначили на самодельной карте, а затем карту разрезали на три куска. Уже в двадцатых годах нашего века потомки золотоискателей никак не могут разыскать этот клад, так как, не желая делиться золотом, хранят втайне свои кусочки карты. Каждый по отдельности, они пытаются найти дорогу к заветному месту и гибнут в одиночестве, пытаясь пробиться сквозь преграды, которые ставит перед ними суровая природа американского севера.

«Что же могло заинтересовать Данилу Романовича в этой муре с золотом?» — подумал Иван, закрыв книгу и отложив ее в сторону. С минуту он сидел, обдумывая этот вопрос, но вдруг снова взял книгу и раскрыл ее на только что прочитанном рассказе. Ведь в подслушанном им разговоре на предложение Гали «выкинуть им все» Данило Романович ответил отказом. Как он тогда сказал? Да, он сказал: «У них на руках все карты будут». Карты?! Иван даже вздрогнул. Карты! Конечно, Данило Романович в данном случае говорил об обычных игральных картах, но в прочитанном им рассказе главное — это разрезанная карта. Иван почувствовал, что зацепился за кончик нити, которая подсказывает ему, что нужно искать.

Иван внимательно вгляделся в страницу. Черт возьми! Как же он раньше не заметил. Ведь на странице, кроме записи, есть и другие отметки. Отдельные строчки были подчеркнуты, видимо, в момент чтения, ногтем. Подчеркнута как раз строка, где говорится о разрезывании карты, а потом где еще? А, вот! О чем тут? А-а! Кто и как хранил свой отрывок карты. Как же они их хранили? Первый в тяжелой старинной трости, фамильной реликвии, передававшейся из поколения в поколение старшему в роде. Ну у Данилы Романовича фамильных реликвий не было, да и вообще он не старший в роде. Второй герой рассказа хранил клочок карты в переплете старой библии. «И это нам не подходит»,— отметил Иван. Переплетных книг у Когута было очень немного, и каждый переплет Иван совместно с Гориным проверил еще в домике. Третий герой рассказа хранил свой отрывок в ладанке, которую вместе с крестом всегда носил на шее. Иван усмехнулся. «Тяжеленная была ладанка. Всю шею, наверное, перетерла, И как он терпел, бедняга». У Данилы Романовича на шее не было ни креста, ни ладанок. Значит, и это в данном случае не подходит. И все-таки отгадка где-то близко. Но где? Возможно, как трость и ладанка, это была какая-то вещь, все время находившаяся при Даниле Романовиче. Не случайно тогда в разговоре с женой Данило Романович сказал, что Галина «ловко сообразила, куда спрятать», и добавил, что может унести в могилу. Возможно, карта была зашита в одежду, в которой, как был уверен Когут, его похоронят. Но ведь Иван сам, да и Горин тоже, тщательно проверили всю последнюю одежду Данилы Романовича. И вдруг Ивана кольнула мысль: а что если это была карта на материи? В рассказе золотоискатели рисовали карту на полотне. Карту на полотне простым прощупыванием одежды не обнаружишь. Неужели Когут и в самом деле унес свою тайну в могилу? Надо посоветоваться с Могутченко. Может быть, придется вскрыть могилу и проверить.

Иван поморщился, представив себе, какой шум поднимется в окрестных деревнях, как взвоют попы в окрестных селах, если придется вскрывать могилу. «Ладно,— подытожил свои размышления Иван.— Посоветуюсь с начальником. Только не по телефону. Подожду, когда приедет».

Но вскоре произошло событие, которое на время заставило Ивана отложить мысль о проверке возникшей у него догадки.

Главным, в чем Полозов был глубоко убежден, было то, что убийцам не удалось разыскать вещь, из-за которой они пошли на преступление. Значит, рассуждал Иван, они еще вернутся в домик на шестьсот второй версте, чтобы продолжать поиск. Придут, обязательно придут.

Уже через день после того, как домик Когута был, заколочен, Полозов наведался к опустевшему жилищу, но убедился, что никто сюда еще не приходил. Вскоре прошел снегопад, и тропинку, ведущую от полотна к домику, основательно замело. Теперь Ивану достаточно было с высоты железнодорожной насыпи окинуть взглядом дворик Когутов, чтобы убедиться в отсутствии следов. Белая снежная целина хранила подходы к опустевшей казарме надежно и недоступно. И все же, каждый день Иван наведывался сюда, хотя без всякого результата.

Но вот сегодня, еще не дойдя до места добрую сотню сажен, Иван увидел, что там что-то произошло, а подойдя вплотную, остановился в изумлении. От железнодорожного полотна к тесовому крыльцу, а от крыльца к бане вела хорошо расчищенная дорожка. Иван сбежал с насыпи к крыльцу. Гвозди были не потревожены, двери еще не вскрывали.

«Дорожку расчистили для того, чтобы можно было пройти в домик, не оставляя следов. Значит я прав. Они не нашли то, что искали, и намерены продолжить поиски. Значит, обязательно придут. Но кто расчистил?»

На этот вопрос Иван ответа пока не нашел. Однако было ясно, что дорожку могли расчистить только сегодня днем, может быть, два-три часа тому назад. Ведь метель прекратилась лишь на рассвете. Откуда шел человек, чистивший дорожку? Если со станции, то его не могли не заметить постовые на мосту.

Вернувшись, Полозов позвал в свою комнату Козаринова.

— Кто стоял на мосту в утренней смене?— спросил Иван у отделенного командира.

— Леоненко и Павлов.

— Они ничего не заметили?

— Никак нет. Леоненко, правда, докладывал, что в его смену через мост проходил Немко. Леоненко останавливал его, но тот буровил невесть что. Одно слово — психопат.

— Пошлите ко мне Леоненко,— приказал Иван отделкому.

Полозов хорошо знал человека, которого во всей округе звали просто Немко, давно забыв его настоящее имя. Немко был уже стар, ему перевалило за шестьдесят, но здоров, как бык. Невысокий, почти карлик, с широкой, выпуклой грудью, длинными, ниже колен, руками и короткими кривыми ногами, он жил, где придется, ел, что дадут, и не отказывался ни от какой тяжелой работы, выполняя ее с усердием и добросовестно. Была в наружности Немко одна особенность, поражавшая всех, кому приходилось с ним встречаться.

На уродливом теле Квазимодо возвышалась прекрасной формы голова с огромным лбом мыслителя и красивыми чертами лица. Только тусклые без проблеска мысли глаза Немко выдавали, что мозг его так и не проснулся.

Немко пользовался большим почетом среди богомольных старушек, считавших его «блаженненьким», Попы окрестных церквей не раз пытались приручить «блаженненького», но безуспешно. Немко был религиозен, но на свой собственный лад. Из всех христианских богов и святых он признавал только богородицу и «Миколу Угодника». Причем «Миколу» ставил значительно выше богородицы как святого мужского пола, с глубоким убеждением полагая, что все остальные святые пошли от брака этих двух верховных божеств. В больном мозгу Немко реальность перемешалась с религиозным суеверием. Он слышал голоса богородицы и «Миколы Угодника», дававших ему советы или запросто беседовавших с ним.

Хотя имя Немко означало Немой, все же немым в полном смысле он не был. Просто он страдал сильным косноязычием и, видимо, понимая это, привык молчать. Была одна тема, на которую Немко говорил очень охотно — это его личные отношения с «Миколой Угодником». И не только богомольные старушки, но и люди, в обычное время вообще не думавшие о боге, становились серьезными, когда Немко рассказывал, что ему сказал «Микола Угодник», и о чем просил его Немко. Такая глубокая убежденность и страстная вера звуча ла в словах помешанного. Возражать Немко или смеяться над его наивной верой было далеко не безопасно. Обычно тихий и добродушный, он в таких случаях приходил в дикую ярость, и только быстрые ноги могли спасти насмешника от серьезных увечий.

А сейчас, похоже, Немко будет замешан в делах, связанных с убийством Когутов.

Леокенко доложил Полозову, что в его смену через мост действительно проходил Немко. В руках у помешанного была лопата.

— Когда это было?— спросил Иван.

— Я заступил на пост в десять. Немко прошел минут через пятнадцать после этого.

— Говорил с ним?

— Так точно. Спросил: «Куда идешь?»

— А он что?

— Ерунду разную плел. Что ему Николай Угодник велел расчищать дорожки около казармы на шестьсот второй версте.

— Зачем?

— Так ведь Немко сумасшедший, товарищ командир. Такого наплел...

— Выкладывайте все, что он тебе сказал.

— Немко говорит, что покойный Когут еще много раз придет туда, где умер. Душа, мол, его долго успокоиться не сможет. Поэтому и дорожки должны быть расчищены. Иначе душе Когута тяжело будет по снегу ходить. Бредил, одним словом.

Но Полозов понимал, что этот бред навязан больному мозгу Немко чьей-то злой волей. Лесорубы и возчики — это в основном темные, сплошь неграмотные и суеверные крестьяне. Иной детина из лесорубов с одним топором не побоится пойти на медведя, но, увидев в темноте глаза филина, сидящего на сосне, услышав его жуткий голос, кинется сломя голову, куда глаза глядят, творя торопливо крестное знамение. А затем долгие годы будет рассказывать, как леший, высотой с корабельную сосну, поглядел на него своими горящими в темноте глазами и вдруг как заухает, захохочет: «Попался, мол, ты в мои лешачьи лапы. Теперь не уйдешь!..»

Немко мог породить страшные для темных людей слухи о том, что умерший Когут бродит вокруг своего бывшего жилища. А это вызовет панику среди возчиков и лесорубов. Люди не захотят задерживаться в лесосеках допоздна. Бредовые измышления сумасшедшего могут отразиться на работе всего района лесозаготовок.

Полозов досадовал, что в эту минуту ему не с кем посоветоваться. Он принял решение и готов был действовать, но должен сообщить в отдел о своем плане и о маневре преступников, впутывающих в свои дела Немко.

Могутченко и Сазонов в этот день с основными силами отдела были на операции в отдаленном уезде. Иван решил действовать на свой страх и риск. Ведь тропинка к домику Когута уже расчищена. Маловероятно, что преступники придут в первый же день. Они будут выжидать, пока нелепая затея Немко не станет обычаем, перестанет привлекать внимание. Но кто их знает, рисковать нельзя. Надо быть готовым к встрече с ними в любую ночь. О своих намерениях Иван рассказал только одному отделкому Козаринову.

Козаринов был уже человек в летах. Провоевал две войны и накопил немалый солдатский опыт. Выслушав своего командира, он подумал и решительно заявил:

— Одному вам идти нельзя.

— Одному удобнее,— не согласился с отделкомом Полозов.

— Вдвоем надо,— настаивал Козаринов.— А по путям пустить парный дозор, чтоб, пока вы через лес пробираться будете, они к Когутам не забрались и вас не ухлопали.

Козаринов настоял на своем. В ранних сумерках двое бойцов взвода к великой радости нового обходчика, зашагали вдоль пути от моста до разъезда мимо домика Когутов. А в это время Иван в сопровождении Леоненко, очень довольного неожиданным нарушением надоевшего распорядка караульной службы, на лыжах подошел со стороны леса к заброшенному домику.

Спрятав лыжи за баней, они осторожно, около ее стен, где не было снега, прошли на тропинку, а затем к дому и, отодвинув неприбитые доски в задней стенке сеней, пробрались внутрь. Теперь оставалось только ждать, когда пожалуют те, для кого наивный дурачок Немко старательно расчищал дорожки от снега. Медленно текли ночные часы. Несмотря на холод, Иван умудрился поспать в очередь с Леоненко.

Однако Полозов был недоволен условиями засады. Окна домика плотно закрывали ставни. Приходилось долгие ночные часы сидеть, не видя того, что творится снаружи. О приходе ночных гостей удалось бы узнать лишь по их возне около забитой двери. Иван ругал себя за то, что в свое время приказал закрыть окна дома ставнями. Сейчас исправить эту оплошность было нелегко. Просто вытолкнуть шкворень ставни, значило выдать посещение пустого домика чекистами. Другое дело, если бы шкворень сломался сам.

К счастью, покойный Данило Романович не слишком заботился о прочности ставен и шкворней, справедливо полагая, что через окно в его дом никто лезть не решится. С помощью Леоненко Ивану удалось изнутри сломать кольцо шкворня. Железная полоса с негромким лязгом скользнула вниз, и ставень приоткрылся. Стала видна спускавшаяся с насыпи и проходившая под окнами тропка. Правда, пока враги будут идти по полотну дороги, увидать их все же будет невозможно.

В эту ночь они не пришли. С первыми лучами рассвета Полозов и Леоненко осторожно выбрались из домика и прежним путем вернулись обратно. Во взводе никто, кроме Козаринова, не знал, где провели они эту ночь.

Зато, проснувшись во второй половине дня, Иван услышал от Козаринова неприятную новость. Оказывается, уже после возвращения их из засады, прошел небольшой снежок, к Немко отправился расчищать дорожки. Работу свою он выполнил, но, видимо, наспех, и обратно вернулся страшно перепуганный. Его поразил приоткрытый ставень. Не видя под окнами следов человека и зная, что домик пуст, Немко решил, что все это сделала неуспокоившаяся душа Данилы Романовича, пытавшегося через окно пробраться в свое старое жилище.

— Вот черт!— ругался в сердцах Полозов, узнав про выводы Немко.— Этот старый дурак нам всю обедню испортит. Пустит звон среди лесорубов и возчиков. Такая кутерьма получится.

— Пока не пустит,— успокоил Полозова отдел-ком.— Я его заставил за нашей казармой снег расчистить. Да самого забора. Дней на пять работы. Кормиться будет около нас и спать в бане.

— А платить за работу чем?— заколебался Иван.

— Обещал ему свой старый полушубок. Мне он все равно ни к чему.

Поблагодарив отделкома за сообразительность, Иван все же наказал ему не мешать Немко в расчистке дорожек у домика Когута после будущих снегопадов.

— К указаниям «Миколы Угодника» надо относиться с уважением,— усмехнулся Иван, пряча за усмешкой озабоченность.— Только как бы Микола не задумал еще чего-нибудь приказать Немко.

— Не прикажет,— понял намек командира Козаринов.— К нам сюда угодник божий не явится, а когда Немко будет работать у Когутов и угодник к нему подобраться попробует, его наши патрули сцапают.

— Только, чтобы наши бойцы не болтали.

— Не беспокойтесь. Весь взвод губы на замок запер,— успокоил командира Козаринов.— Они понимают, что к чему.

— Все же еще раз предупреди всех, чтоб разговоров, связанных с охраной складов и домика Когутов, ни с кем не вели. Полное молчание,— приказал Полозов.— Да вот еще что, кто из наших ребят умеет говорить с Немко?

— Смотря о чем говорить,— отозвался отделкой.— Если о работе какой, так я вполне договорюсь, а если на посторонние предметы, то, пожалуй, лучше всего Леоненко.

— Позови его,— приказал Иван.

— Вот что, Алексей,— начал Полозов, когда добродушный, всегда улыбчивый украинец вошел в комнатушку.— Надо тебе поближе познакомиться с Немко.

— С Немко?— удивился Леоненко.— Так я ж с ним знаком, товарищ командир.

— Мало знаком,— не согласился Полозов.— Надо поближе познакомиться, подружиться, что ли.

— А зачем?

— Надо узнать, где и как в последний раз Немко говорил с «Угодником», и когда они увидятся снова.

— Понятно,— сразу же оценил важность задания бывший пограничник.— Есть узнать, где и как встречался с Немко «Угодник» и когда снова встретятся.

— Времени у нас мало,— признался Полозов.— Хорошо, если бы узнать об этом завтра к вечеру.

— Попытаюсь, товарищ командир. Я понимаю.

Вечером Полозов с Леоненко снова ушли в домик Когутов, просидели в нем целую ночь и снова без всякой пользы. Правда, Леоненко порадовал Ивана рассказами о своем разговоре с Немко. Выведать о встречах Немко с «Николаем Угодником» пока еще не удалось, но зато Леоненко узнал, кто помогал Когуту пилить и колоть дрова. Этой загадочной личностью оказался не кто иной, как «свинячий аристократ» Кабелко.

— Не может быть?— чуть не во весь голос воскликнул Иван, забыв, что находится в засаде.

— Я сам вначале не поверил,— зашептал Леоненко.— Этот хлюст барича из себя строит. Однако Немко утверждает, что Когут пилил дрова с Кабелко. Правда, не все. Кряжей с десяток Когут допилил с Немко.

— Не хватило, значит, у Кабелко силенок,— усмехнулся Иван.

— Да нет, Немко говорит, что «свинячий аристократ» недели две вечерами ходил к Когуту пилить дрова. Днем стеснялся. А потом Данило Романович прогнал его. Даже, говорит, накостылял в шею.

— Путает что-то Немко,— усомнился Полозов.— Не в характере Данилы Романовича было пускать в ход кулаки по пустякам.

— Так ведь не по пустякам. Похоже, Кабелко к Галине подкатывался.

— Это Немко рассказал?

— Нет, Немко такого не говорил,— засмеялся Леоненко.— Он очень уважал старого Когута, на Галину чуть не молился. Они были добры с ним. Немко говорит, что жинка Когута на деву Марию похожа.

— Опять что-то не кругло получается,— возразил собеседнику Полозов.— Вот если бы за обиду девы Марии Немко отлупил «свинячьего аристократа», то это было бы как раз в его характере.

— Так он и собирался отлупить Кабелко,— подтвердил Леоненко.— Я еще не досказал. Немко говорит, что «Миколай Угодник» запретил ему трогать «свинячьего аристократа».

Забота «Николая Угодника» об охранении Кабелко насторожила Ивана. Тут уже что-то нащупывается. Если «Николай Угодник» знает о Кабелко и даже заботится о нем, то Кабелко тоже должен знать о святом. Какая-то связь во всем этом есть. Может быть, Кабелко и есть этот восьмой, затаившийся на станции, о котором говорит Горин.

Вернувшись в казарму, Полозов первым делом приказал Леоненко ложиться спать, чтобы тот хоть немного отдохнул перед заступлением в наряд. Звонить Могутченко в отдел было еще рано, а беспокоить его звонком на квартиру Полозову не хотелось. Иван хорошо знал, как мало и редко приходится отдыхать начальнику отдела. Внеочередной звонок сократил бы и те короткие часы, которые Могутченко проводит в семье.

Поэтому Полозов только взглянул на телефон, подумал и решил, прежде чем лечь спать, пройтись по свежему утреннему воздуху, позднее, часов в девять, позвонить в отдел и уж после этого завалиться в постель.

Он дошел до вокзала, прошелся по непривычно безлюдному перрону и остановился около пакгауза на другой стороне станции. Все было тихо. Примолкла даже маневровая «кукушка», спрятались от мороза в свои будки стрелочники, и только неугомонная лесопогрузка изредка нарушала тишину короткими «Эх, взяли!..» да тяжелым буханьем толстенных бревен, вкатываемых на платформы. Иван минут десять вслушивался в голоса людей, доносившихся с лесопогрузки, стараясь определить, какая артель сейчас работает, да так и не разобрав, повернул обратно.

Он шел медленно, в который уж раз проверяя в памяти, все ли обыскали в домике Когута, не оставалось ли где закоулка, куда Данило Романович мог бы запрятать свой кусок карты. В том, что надо искать именно карту, сейчас Иван не сомневался. Глубоко задумавшись, Иван не сразу обратил внимание на то, что к нему, пересекая станционные пути, направляется какой-то парнишка. Он даже махал рукою, стараясь привлечь к себе внимание Полозова. Не сразу Иван узнал Алешку, рабочего с лесопилки, племянника стрелочника, и остановился.

Алешка был примечательной личностью. В прошлом году он окончил семилетку — образование по тем временам немалое. Он мог бы стать избачом, секретарем сельсовета и даже, чем черт не шутит, поступить на службу в райисполком. Вместо этого, к изумлению всей родной деревушки, Алешка поступил рабочим на лесопилку. Сейчас он был подручным рамщика, а рамщик главное лицо у пилорамы. Зарабатывал Алешка неплохо, гораздо больше, чем избач или секретарь сельсовета, но в деревне все, не исключая родной матери, осуждали его за нежелание уйти на «чистую» работу.

Невдомек им было, что работа на лесопилке дает Алешке право на вопрос о профессии гордо ответить «рабочий».

Сейчас Алешка с полным основанием чувствовал себя пусть крохотной, но все-таки частицей великого класса, который около десяти лет тому назад совершил революцию. Революцию, отзвуки которой сейчас гремят над всем миром и никогда не умолкнут. В общем, Алешка был горд и счастлив от сознания, что он рабочий, и мечтал перейти на такой лесозавод, где работали бы тысячи человек, а не тридцать, как сейчас на лесопилке.

Впрочем, от перехода на крупный лесозавод Алешку удерживали две весьма основательные причины. Во-первых, упорно ходили слухи, что именно такой завод через год-два будут строить на этой самой станции, а во-вторых, секретарем комсомольской ячейки станции, лесосклада и лесопилки была отчаянная и озорная Глаша — маркировщица леса. Алешка был уверен, что он подчиняется Глаше только как секретарю ячейки, но зато вся ячейка хорошо знала, что Алешка без памяти влюблен в голубоглазого секретаря.

В общем, Алешка всегда был весел и счастлив, как бывают веселы и счастливы молодые, здоровые парни, влюбленные в жизнь, работу и девушку.

Занятый своими мыслями, Иван не обратил внимания на то, что Алешка чем-то встревожен, что он, несмотря на мороз, даже расстегнул полушубок и весь раскраснелся от быстрой ходьбы.

— А-а. Откуда так рано?— поздоровался с юношей Иван.

— Из дому,— отрывисто дыша, ответил Алешка.— Из Папиненок. Можно спросить тебя, товарищ Полозов, об одной вещи?

— Валяй,— согласился Иван.— Только покороче, я спешу.

Полозову хорошо была известна способность Алешки говорить по любому вопросу многословно.

— Скажи, товарищ Полозов,— возбужденно заговорил Алешка.— Вот ты едешь на лошади и вдруг — на дороге покойник?..

— Покойник?— машинально переспросил Иван,— Почему он на дороге?

— Я говорю, к примеру. Ты едешь по дороге...— начал снова Алешка.

— Лошадь ни в какую не пойдет на мертвеца,— чтобы отвязаться от любопытствующего юноши, ответил Иван.— Лошадь мертвеца сразу почует.

— Ты это твердо знаешь?— заволновался Алешка.

— Твердо,— усмехнулся Иван.— Собственным задом проверил. Когда под Ново-Троицким банду догоняли, мой конь на галопе так шарахнулся от убитого бандита, что я вверх тормашками вылетел из седла. Так что проверено на опыте, можешь не сомневаться.

— Это хорошо,— чему-то обрадовался Алешка и сразу же поправился,— то есть не то хорошо, что ты вылетел из седла, а...

— Знаешь, Алеша!— перебил его Иван.— Потом об этом поговорим. А сейчас я очень занят.

Пожав остановленному на полуфразе Алешке руку, Иван торопливо зашагал к казарме. Алешка недоумевающе посмотрел ему вслед.

В глубине души юноша завидовал тому, что Полозов, такой же как и он комсомолец, всего лишь на несколько лет старше его — Алешки, успел уж повоевать за революцию, был ранен и даже награжден именным оружием — маузером. Как горько жалел Алешка, что опоздал родиться, всего на несколько лет и опоздал-то, а повоевать за Советскую власть уже не пришлось, Одна надежда на мировую революцию. Вот начнется она, и для Алешки дела хватит. А пока Алешка мог только завидовать Полозову, гордиться близким с ним знакомством, стараться походить на него и усиленно тренироваться в стрельбе. Но сегодня Полозов какой-то необычный, может, снова рана заболела?

Проводив Полозова глазами, Алешка пошел к будке стрелочника. Сегодня у него выходной, но дел все равно немало. Сначала надо подменить старика-дядьку. На это уйдет часа три не меньше. Потом попытаться, как будто случайно, повстречаться с Глашей. Может быть, даже удастся уговорить ее пойти вечером в избу-читальню.

А Иван, позвонив в отдел, услышал от Сазонова, что Могутченко выехал к нему.

— Пойду встречать,— торопливо сказал он Сазонову.

— Никуда не ходи,— предупредил Сазонов.— У начальника свои дела. Покончит с ними и придет к тебе. Велел ждать его в расположении взвода. Ясно?

— Как божий день,— буркнул в ответ Иван. Повесив трубку телефона, он, не раздеваясь, прилег на кровать и сразу провалился в темноту и темень сна.