Онлайн чтение книги Заклятие сатаны. Хроники текучего общества
О сотовых

Опять про сотовый

В начале девяностых, когда сотовые были у немногих людей, но эти немногие уже превращали путешествие на поезде в ад, я написал довольно сердитую колонку. Если кратко, я призывал разрешить пользоваться сотовыми одним трансплантологам, сантехникам (в обоих случаях речь идет о людях, которые во имя общественного блага должны быть доступны всегда и везде) и неверным супругам. Между прочим, когда во всех остальных отношениях ничем не приметные господа громко разглагольствовали в поезде или в аэропорту об акциях, металлическом профиле и банковских займах, это прежде всего выдавало их низкое положение на социальной лестнице: настоящие боссы не разговаривают по сотовому, а нанимают двадцать секретарей, которые отфильтровывают сообщения; сотовый нужен менеджеру среднего звена, который должен быть готов в любой момент отчитаться перед директором, или мелкому предпринимателю, которому могут позвонить из банка и сообщить, что у него возникла задолженность.

Начнем с того, что с тех пор ситуация с супружеской изменой дважды менялась. Поначалу неверным супругам пришлось отказаться от столь «личного» инструмента общения: его приобретение уже вызывало у второй стороны законные подозрения. Затем все поменялось еще раз: поскольку теперь сотовый был у всех, он перестал служить надежным доказательством внебрачной связи. Сегодня любовники могут им пользоваться, главное – не крутить роман с публичными личностями: их телефоны точно прослушивают. Сотовый по-прежнему выдает невысокое социальное положение (фотографий Буша с сотовым у уха никто не видел), при этом он стал орудием (чрезмерно тесного) общения между мамочками и детьми, с его помощью можно жульничать на выпускных экзаменах в школе, а также удовлетворять компульсивную фотоманию. Молодое поколение больше не носит наручные часы, теперь время узнают на экране сотового, прибавьте к этому появление СМС-сообщений, журналистской информации, которая обновляется ежеминутно, возможность выйти при помощи сотового в интернет и читать электронную почту, не подключаясь к проводам, а также то, что самый навороченный сотовый превращается в карманный компьютер, – все говорит о том, что мы имеем дело с фундаментальным общественным и технологическим явлением.

Можно ли в наши дни прожить без сотового? Поскольку «жить-ради-сотового» означает существовать исключительно в настоящем и постоянно поддерживать контакт с другими людьми, лишающий возможности уединиться и предаться размышлениям, те, кто дорожит собственной свободой (внутренней или внешней), могут использовать многочисленные функции сотового, но не использовать его как телефон. В крайнем случае можно включить его ненадолго – вызвать такси или предупредить домашних, что поезд опаздывает на три часа, но не отвечать на звонки (достаточно его не включать). Когда меня критикуют за эту привычку, в ответ я рассказываю грустную историю: когда свыше сорока лет назад (до эры сотовых) умер мой отец, я был в пути, со мной связались много часов спустя. Так вот, многочасовое опоздание ни на что не повлияло. Свяжись они со мной в течение первых десяти минут, ничего бы не изменилось. Значит, мгновенное общение, которое обеспечивает сотовый телефон, имеет мало отношения к основополагающим вопросам жизни и смерти, не нужно тому, кто исследует Аристотеля, и даже тому, кто бьется над вопросом существования Бога.

Следовательно, философу сотовый неинтересен (разве что для того, чтобы таскать с собой библиографию о Мальбранше[162] Николя Мальбранш (1638–1715) – французский философ-идеалист, последователь Декарта. объемом триста источников)? Напротив. Некоторые технические нововведения до такой степени изменили человеческую жизнь, что сами стали предметом философского исследования, – достаточно вспомнить, что писали об изобретении письменности (от Платона до Деррида) или о введении механических ткацких станков (см. у Маркса). Прочие технические изобретения, которые для нас крайне важны, как ни странно, не заинтересовали философов, например автомобиль или аэроплан (хотя философы и пытались осмыслить изменение представления о скорости). Дело в том, что автомобилями и самолетами (если вы не таксист, дальнобойщик или пилот) вы пользуетесь не всегда, а письмо и повальная механизация повседневной деятельности коренным образом изменили каждое мгновение нашей жизни.

Философии сотового телефона посвящена книга Маурицио Феррариса «Ты где? Онтология сотового телефона» ( Bompiani , 2011)[163]Ferraris. M. Dove sei? Ontologia del telefonino. Bompiani, 2011.. Название предполагает не слишком серьезное содержание, однако Феррарис, отталкиваясь от обозначенного предмета, делает ряд серьезных выводов, вовлекая нас в захватывающую философскую игру. Сотовый коренным образом меняет наш образ жизни, поэтому он «представляет интерес» для философии. Поскольку сотовый теперь выполняет функции ежедневника и маленького компьютера с доступом к Всемирной сети, он все меньше служит орудием устного общения и все больше орудием письма и чтения. В этом смысле он превратился в универсальный регистрирующий инструмент – посмотрим, как встрепенется приверженец Деррида[164] Жак Деррида (1930–2004) – французский философ, теоретик литературы, создатель теории деконструкции., услышав, что речь идет о письме, регистрации или «записи».

Первые сто страниц «антропологии» сотового представляют собой увлекательное чтение даже для неспециалиста. Между разговором по телефону и разговором по сотовому есть существенная разница. Звоня по городскому телефону, можно спросить, дома ли тот, с кем вы желаете побеседовать; звоня по сотовому (за исключением случаев кражи), мы всегда точно знаем, кто нам ответит и что он готов с нами разговаривать (а это изменяет представление о частной жизни). Зато стационарный телефон позволяет знать, где находится ваш собеседник, с сотовым этого никогда точно не скажешь (между прочим, если он ответит: «Я у тебя за спиной», но номер зарегистрирован за границей, ответ облетит полсвета). Итак, мне неизвестно, где находится тот, кто мне отвечает, зато сотовому оператору известно местонахождение нас обоих: возможности избавиться от контроля отдельных лиц соответствует полная прозрачность нашего передвижения под надзором оруэлловского Большого Брата.

Можно сформулировать различные пессимистические заключения (парадоксальные, а значит, вызывающие доверие) о новом homo cellularis [165]Человек сотовый ( лат. ).. К примеру, меняется динамика взаимодействия между двумя людьми: теперь это не контакт между ними одними, поскольку в разговор по сотовому в любую секунду может вклиниться третий участник, и тогда беседа между первым и вторым будет развиваться скачками или вообще остановится. Таким образом, основной инструмент связи (позволяющий мне в любое мгновение «предстать» перед другими, а другим – предо мной) одновременно превращается в инструмент нарушения связи (первый участник беседы связан со всеми, кроме второго участника). Среди оптимистических рассуждений мне понравилось упоминание о трагедии Живаго, который видит Лару в трамвае спустя много лет после расставания, не успевает сойти, догнать ее и умирает[166]См. гл. 12 «Окончание» романа Б. Пастернака «Доктор Живаго». Указание неточное (в романе герой видит из окна трамвая не Лару, а другую женщину).. Будь у обоих сотовые, как бы окончилась их трагическая история? В своем анализе Феррарис (справедливо) указывает и на возможности, которые дарит сотовый, и на то, чего он нас лишает, – прежде всего, лишает одиночества, возможности молча поразмышлять о самих себе, не дает ни на миг расстаться с настоящим. Преобразование не всегда означает освобождение.

Однако, завершив первую треть книги, Феррарис переходит от сотового к рассуждениям на тему, которые всегда интересовали его в последние годы, в том числе – к полемике с его учителями, от Хайдеггера до Гадамера и Ваттимо[167] Мартин Хайдеггер (1889–1976) – выдающийся немецкий философ, один из основоположников экзистенциализма; Ганс Георг Гадамер (1900–2002) – немецкий философ; Джанни Ваттимо (р. 1936) – итальянский философ, теоретик постмодернизма.. Он не согласен с философским постмодернизмом, с тем, что существуют только интерпретации, а не факты, и даже отстаивает ценность знания как adaequatio [168]Соразмерность ( лат. ). или (бедный Рорти[169] Ричард Рорти (1931–2007) – американский философ, отвергал представление о философии как о науке, обеспечивающей точное представление бытия, как о «зеркале» природы.) как «Зеркала Природы». Разумеется, в книге много любопытного, жаль, что у нас нет возможности проследить шаг за шагом, как Феррарис создает некое подобие реализма, которое он называет «слабой текстуальностью».

Как от сотового перейти к проблеме Истины? Проведя различие между физическими предметами (вроде стула или горы Монблан), идеальными предметами (вроде теоремы Пифагора) и социальными предметами (вроде итальянской Конституции или обязанности платить за съеденное и выпитое в баре). Первые два рода предметов существуют и вне наших решений, третий, так сказать, обретает силу только после регистрации или записи. Поскольку Феррарис пытается дать «естественное» обоснование подобной социальной регистрации, сотовый телефон оказывается главным инструментом всякого акта регистрации.

Было бы интересно обсудить многие мысли, изложенные в книге. Например, страницы, на которых объясняется различие между регистрацией (к которой относится выписка из банковского счета, закон, любые персональные данные) и коммуникацией. Мысли Феррариса о регистрации представляют большой интерес, зато мысли о коммуникации всегда носили излишне общий характер (воспользовавшись метафорой, которую сам Феррарис употребил в предыдущем памфлете, скажу, что эти мысли кажутся купленными в Ikea ). Впрочем, «картонка» – не место для глубоких философских дискуссий.

Читатель может спросить, зачем было отталкиваться от сотового, чтобы сделать выводы, к которым можно прийти, отталкиваясь от понятий письма и «подписи». Разумеется, философ может построить целую метафизику, отталкиваясь от размышлений о передвижении червя, однако самое любопытное в книге не то, что сотовый позволил Феррарису создать онтологию, а то, что его онтология помогла ему понять и объяснить нам, что такое сотовый телефон.

Проглотить сотовый

На прошлой неделе я узнал из газеты невероятную новость: «Римская полиция спасла марокканца, проглотившего сотовый». То есть поздно вечером полицейские ехали мимо, увидели, что на земле, в окружении соотечественников, лежит человек и харкает кровью, подобрали его, отвезли в больницу, а там у него из глотки извлекли «Нокиа».

С трудом верится (если только это не остроумная реклама «Нокиа»), что даже самый неадекватный человек в состоянии проглотить сотовый. Журналист предположил, что наркоторговцы сводили счеты и сотовый, скорее всего, запихнули в глотку силой – не как угощение, а как наказание (видимо, марокканец позвонил кому не следовало).

Заталкивать трупу камень в глотку принято у мафиози, так наказывают тех, кто выбалтывает секреты посторонним (Джузеппе Феррара даже снял фильм «Камень во рту»). Неудивительно, что обычай распространился и на другие этнические группы: феномен мафии достиг в мире таких масштабов, что еще много лет назад в Москве у моей переводчицы спросили, как по-итальянски будет «мафия».

Но на сей раз речь шла не о камне, а о сотовом, что показалось мне весьма символичным. Новая преступность действует не на селе, а в городе и имеет доступ к технологиям: вполне понятно, почему теперь жертву не связывают, как козленка, набросив на горло удавку[170]Имеется в виду мафиозный обычай наказывать тех, кто нарушил обет молчания: жертве связывают сзади руки и ноги, пропустив веревку под горлом; шевелясь, человек сам себя удушает., а, скажем так, выводят из строя, как киборга. К тому же запихнуть в рот сотовый телефон – все равно что запихнуть туда яички, самое дорогое, что у него есть, самую личную вещь, естественное дополнение физического «я», продолжение уха, глаза, а нередко и пениса. Удушить сотовым – все равно, что удушить человека его собственными кишками. Держи, тебе письмо.

Торт с клубникой и сливками

Не так давно я пытался выступить в Испанской академии в Риме, однако синьора (снимавшая на телекамеру) направила мне в лицо яркий свет, и я не мог разобрать заготовленный текст. Раздосадованный, я заявил (как всегда заявляю не слишком воспитанным фотографам), что, когда я работаю, им нужно остановиться, так мы распределим рабочее время. Синьора камеру выключила, но всем видом показала, что я злоупотребил властью. На прошлой неделе в Сан-Лео, когда мэрия представляла замечательный проект возрождения пейзажей Монтефельтро[171] Сан-Лео – городок в Эмилии-Романье, ранее назывался Монтефельтро., которые можно увидеть на картинах Пьеро делла Франческа, трое господ упорно слепили меня вспышками, пришлось напомнить им о правилах хорошего тона.

Заметьте: в обоих случаях это были не телеоператоры «Большого Брата», а, насколько можно судить, образованные люди, добровольно пришедшие послушать не самое простое по содержанию выступление. Тем не менее синдром электронного глаза не позволил им подняться до уровня человечности, о котором они, возможно, мечтали: не слушая, что я говорю, они пытались просто заснять событие – наверное, чтобы выложить на YouTube . Они отказались от попыток понять, о чем идет речь, чтобы записать на телефон все, что и так видели своими глазами.

Похоже, постоянное присутствие механического глаза, из-за которого мозг отходит на второй план, изменило ментальность людей – даже тех, кто во всех прочих отношениях ведет себя вполне цивилизованно. Они покинули зал, унося с собой кадры произошедшего события (что было бы вполне оправданно, занимайся я стриптизом), но не получив ни малейшего представления о том, что именно происходило. Если, как можно предположить, они идут по свету, фотографируя все, что видят, очевидно, им выпала горькая судьба забывать на следующий день все увиденное накануне.

Я неоднократно рассказывал о том, как в 1960 году перестал снимать после поездки по французским монастырям, в ходе которой я фотографировал, как одержимый. Вернувшись домой, я обнаружил, что привез с собой массу посредственных фотографий, но увиденного не помнил. Я выбросил фотоаппарат и в следующих поездках запоминал все в уме. На память (больше для других, чем для себя) я покупал красивые открытки.

Однажды, когда мне было одиннадцать лет, я услышал странные крики на дороге, шедшей вокруг городка, куда я приехал в эвакуацию. Издалека я увидел, что грузовик врезался в повозку, на которой ехали крестьянин с женой. Женщину выбросило на дорогу, она разбила голову и теперь лежала в луже крови, где плавали и мозги (в моем воспоминании, до сих пор вызывающем ужас, это выглядело так, будто на землю уронили торт с клубникой и сливками), муж крепко обнимал ее и кричал от отчаяния.

Я не стал подходить близко, мне было страшно: я не только в первый (и, к счастью, в последний) раз увидел размазанные по асфальту мозги, но и впервые столкнулся близко со Смертью. А еще с Горем и Отчаянием.

Что бы произошло, будь у меня, как у всех современных ребят, сотовый со встроенной телекамерой? Наверняка я бы заснял сцену – показать приятелям, что я там был, а потом выложить свое визуальное богатство на YouTube – повеселить прочих адептов Schadenfreude [172]Злорадство ( нем. )., то бишь тех, кто радуется чужому несчастью. А потом, продолжая снимать чужое горе, я бы наверняка стал к нему равнодушен.

Я же все сохранил в памяти, и, хотя с той поры прошло семьдесят лет, эта сцена по-прежнему преследует меня и учит – учит не быть равнодушным к чужому горю. Не знаю, останется ли у сегодняшних ребят такая возможность повзрослеть. Потому что у взрослых, не отрывающих глаз от сотового, ее больше нет.

Эволюция: всё одной рукой

Позавчера на улице мимо меня поочередно прошли пять человек обоего пола: двое разговаривали по сотовому, двое с бешеной скоростью что-то набирали, рискуя при этом свалиться, одна дама шла, держа интересующий нас предмет в руке, готовая немедленно отозваться на звук, сулящий человеческое общение.

Один мой приятель, человек образованный и утонченный, выбросил часы «Ролекс»: он заявил, что теперь узнает время по своему «БлекБерри». Некогда прогресс техники подарил нам наручные часы, чтобы людям не приходилось таскать на спине маятниковые или ежеминутно доставать из жилета карманные часы, а теперь у моего приятеля, что бы он ни делал, одна рука всегда занята. Человечество атрофирует одну из двух верхних конечностей, хотя нам прекрасно известно, какой вклад внесли руки с расположенными сбоку большими пальцами в эволюцию нашего вида. Мне пришло в голову, что, когда писали гусиными перьями, одной руки хватало, но, чтобы печатать на клавиатуре компьютера, нужны обе руки, значит, телефононосец не может одновременно использовать сотовый и компьютер. Однако затем я подумал, что phone addict [173]Человек, страдающий от телефонной зависимости ( англ. ). вообще не нуждается в компьютере (теперь этот предмет стал доисторическим), ведь с помощью сотового можно выйти в интернет и послать СМС, отправлять сообщения по электронной почте больше не надо – можно напрямую поговорить с человеком, которого собираешься потревожить или которым мечтаешь быть потревоженным. Конечно, телефономану труднее читать Википедию, а значит, он будет делать это быстрее и поверхностнее, стиль его сообщений будет стремиться к телеграфному (в то время как по электронной почте можно писать хоть последние письма Якопо Ортиса[174]Имеется в виду роман Уго Фосколо (1778–1827) «Последние письма Якопо Ортиса».). Но телефономану больше некогда черпать информацию из энциклопедий и пространно выражать свои мысли: он занят беседами, о синтаксической структуре которых нам может многое рассказать столь порицаемая прослушка. Она показывает, что phone addict , в принципе отказавшись от секретности, выражает свои мысли многоточием или обходится словами из скудного запаса неандертальца, вроде cazzo и vaffanculо («блин» и «на фиг»).

Попрошу вас также вспомнить фильм Клаудио Вердоне «Любовь вечна», в котором общительная девица превращает совокупление в кошмар: сидя на партнере, она то и дело отвечает на срочные сообщения и звонки. Мне довелось прочесть интервью, которое взяла у меня испанская журналистка (между прочим, с виду умная и образованная): она с изумлением рассказывает, что я ни разу не прервал беседу, чтобы ответить по сотовому. Журналистка сделала вывод, что я исключительно вежливый человек. Ей и в голову не пришло, что у меня нет сотового или он всегда выключен, потому что я пользуюсь им не для того, чтобы получать ненужные сообщения, а исключительно как ежедневником.

Сотовый и королева из Белоснежки

Шагая по тротуару, я увидел, что навстречу мне движется приклеившаяся к сотовому дама, которая вообще не смотрит перед собой. Если я не сверну в сторону, мы столкнемся. Поскольку в душе я вредина, я резко остановился и развернулся, словно желая разглядеть что-то в дальнем конце улицы, – дама врезалась мне в спину. Готовясь к столкновению, я напрягся и неплохо выдержал удар: дама оторопела – она выронила сотовый и сообразила, что налетела на того, кто не мог ее видеть, что ей полагалось меня обойти. Дама принялась извиняться, а я великодушно отвечал: «Не беспокойтесь, в наши дни такое бывает».

Очень надеюсь, что при падении ее сотовый сломался, и советую всем, кто оказывается в похожей ситуации, вести себя так же. Компульсивных телефономанов следует убивать в детстве, но, поскольку Ироды встречаются нечасто, приходится наказывать телефономанов во взрослом возрасте, пусть даже они никогда не поймут, как низко пали, и будут упорствовать.

Мне прекрасно известно, что о синдроме сотового написаны десятки книг, добавить к ним нечего, но если на мгновение задуматься – чем все-таки объяснить то, что почти все человечество охватило одинаковое исступление, что люди больше не общаются лично, не любуются пейзажем, не размышляют о жизни и смерти, а, как одержимые, болтают по сотовому, хотя им, как правило, не нужно сообщить ничего срочного, что вся жизнь превращается в диалог слепых?

Дело в том, что мы живем в эпоху, когда человечеству наконец-то удалось выполнить одно из заветных желаний, над которыми на протяжении столетий билась магия. Первое – желание летать, но не в машине, а подниматься в воздух, размахивая руками. Второе – воздействовать на врага или на любимую, произнося слова заклинания или тыкая иголкой в восковую куклу. Третье – общаться на расстоянии, через горы и океаны, при помощи джинна или волшебного предмета, которые моментально перенесут нас из Фрозиноне на Памир, из Иннисфри в Томбукту, из Багдада в Поукипзи, мгновенно общаясь с тем, кто находится в многих милях от нас. Сами, лично, а не как порой бывает на телевидении, где все решает чужая воля и где не всегда устраивают прямой эфир.

Что веками подталкивало людей к занятию магией? Спешка. Магия сулила возможность пройти от причины к следствию кратчайшим путем, опуская промежуточные шаги: произносишь заклинание – и железо превращается в золото, призываешь ангелов – и они передают твое послание. Вера в магию не исчезла с приходом экспериментальной науки: мечта о мгновенном переходе от причины к следствию перекочевала в технологическую сферу. Сегодня технология – то, что дает тебе все и сразу (нажимаешь кнопку сотового и тут же разговариваешь с Сиднеем), наука же движется вперед неспешно, ее осторожная медлительность раздражает (нам хочется сегодня, а не завтра получить лекарство от рака) – поэтому мы склонны верить целителям, которые обещают сразу выдать волшебное снадобье, не заставляя нас ждать годами.

Между восторженным отношением к технологии и магическим мышлением существует тесная связь: она объясняется религиозной надеждой на то, что чудо свершится в один миг. Богословие рассказывало и продолжает рассказывать о чудесах, однако оно искало и продолжает искать аргументы, чтобы показать постижимость или непостижимость чуда. Вера в чудо позволяет увидеть нуминозное, сакральное, божественное, то, что является и действует без промедления.

Существует ли связь между тем, кто обещает немедленно вылечить от рака, падре Пио, сотовым телефоном и королевой из Белоснежки? В определенном смысле – да. Поэтому дама из рассказанной мной истории жила в волшебном мире, не столько глядя в волшебное зеркало, сколько слушая волшебные звуки.