Онлайн чтение книги Закон Единорога
Глава вторая

Проснулся я от того, что кто-то тряс меня за плечо. Видимо, вчера, погруженный в свои мысли, я не заметил, как уснул. Не открывая глаз, я прислушался к своим ощущениям: плеск волн, довольно сильное покачивание корабля и мерные шлепки весел свидетельствовали о том, что эскадра уже вышла в море.

– Милорд! – услышал я чей-то испуганный мальчишеский голос. – Проснитесь, милорд, проснитесь ради Бога!

– Ну что еще такое? – недовольно пробормотал я, даже не потрудившись открыть глаза.

– Беда, милорд! Ваш оруженосец сошел с ума!

– Да? – Я соизволил открыть глаза и удивленно приподнялся на локте. – И в чем это выражается?

Передо мной стоял вихрастый подросток лет четырнадцати, одетый в блио,[5]Блио – верхняя одежда; род кафтана. со скакуном Меркадье, с абсолютно круглыми от испуга глазами.

«Видимо, кто-то из пажей Эда», – подумал я, натягивая штаны.

– Так что же он натворил? – повторил я свой вопрос.

Парнишка, захлебываясь от возбуждения, затараторил:

– Сначала он прыгал по палубе с двумя деревянными мечами. Потом начал кувыркаться, как обезьяна на ярмарке. Не выпуская мечей из рук! А теперь он стоит на корме на одной ноге и размахивает руками. – Мальчишка нервно хихикнул.

– Быстро? – спросил я, затягивая пояс.

Парень удивленно осекся.

– Д-да нет, не очень…

– Тогда нормально, – сказал я, успокаивающе кладя руку ему на плечо. – Пойдем посмотрим.

Мы выбрались на палубу. На корме галеры в лучах утреннего солнца эффектно вырисовывалась мускулистая фигура Сэнди, крутившего круги до-ин.[6]До-ин – упражнение начальной ступени школ восточных единоборств, направленное на регулирование циркуляции энергии Ки. Паж, семеня рядом со мной, ткнул пальцем в Александера и продолжил свой пылкий монолог:

– Вот видите! Я к нему подхожу, спрашиваю: «Что ты делаешь?» А он стоит, – парнишка понизил голос до шепота, – глаза закрыты, и под нос себе бормочет… «Я пришел в этот мир с пустыми руками и чистым сердцем. В помыслах моих нет жестокости. Но если дойдет до защиты чести и справедливости, сердце мое будет подобно стали, а руки станут смертельным оружием».

– Красиво излагает, – прокомментировал я.

Мы приблизились к моему оруженосцу. Заметив меня, он принял естественное положение на двух ногах и, выставив перед собой кулаки, поклонился. Мальчишка испуганно шарахнулся за мою спину и принялся бормотать «Отче наш».

– Чего это он? – заикаясь, произнес мальчишка. Краем глаза я заметил еще нескольких испуганно заинтересованных зрителей из числа ограниченного бортами галеры контингента английских войск. Не имея ни малейшего желания добавить к своей репутации такой забавный штрих, как сумасшедший оруженосец, я решил реабилитировать Шаконтона в глазах почтенной публики.

– Чего? А вот чего! Эй, приятель! – позвал я одного из стоявших неподалеку копейщиков. – Поди сюда!

Солдат быстро подскочил ко мне. Остальные с интересом пододвинулись, предвкушая новое зрелище.

– Давно на службе? – задал я вопрос воину.

– Да уж семь лет, ваша милость.

– Это хорошо. Значит, копьем работать умеешь. Сможешь ты этого безоружного, скажем, достать?

Копейщик хмыкнул.

– Отчего ж не смочь? Смогу.

– Давай. Достанешь – получишь золотой.

В толпе раздались смешки. Воин обвел глазами своих приятелей, широко улыбнулся, перехватил копье поудобнее и двинулся на Шаконтона, терпеливо дожидавшегося своего противника. Когда первый раз острие копья мелькнуло в дюйме от обнаженной груди Сэнди, легко уклонившегося от стремительной атаки, воины изумленно ахнули. После того как это повторилось второй и третий раз, из толпы зрителей раздались улюлюканье и свист. Не на шутку разозленный копейщик, сделав ложный выпад, начал наносить коварный удар по дуге снизу вверх. Дальнейшее произошло так быстро, что, кроме меня, вряд ли кто-нибудь еще успел понять, что, собственно, стряслось. Каким-то чудом копье перекочевало в руки моего оруженосца, вслед за чем, описав по сложной траектории дугу, захлестнуло горло нападавшего. Одновременно с этим колено Шаконтона врезалось в спину неудачливого вояки, обтянутую кожаной курткой. Тот рухнул на палубу, резко выдохнув от боли и неожиданности. Наконечник копья недвусмысленно уставился ему между глаз.

– Вставай, вставай, приятель! – весело крикнул я сконфуженному воину. – На, держи свой золотой, ты его честно заработал.

– Что, развлекаетесь? – раздался за моей спиной добродушный бас Меркадье. – Ловко это у тебя получается, малыш! – обратился он к польщенному Шаконтону. – А ну-ка, дай я попробую!

Он начал стягивать с себя котту.[7]Котта – длинная накидка, вышитая геральдическими фигурами.

– Постойте, граф! Мне нужно с вами обсудить важный вопрос.

Меркадье с неохотой одернул одежду и, тяжело вздохнув, пробурчал:

– Вечно ты не вовремя!

Тут как раз он был не прав. Лучше других зная, каков бывает Эд в рукопашной схватке, я поспешил спасти целостность молодого организма и репутацию моего оруженосца.

– Заканчивай, Сэнди, – бросил я через плечо и направился к Меркадье, в нетерпении ожидавшему меня у борта галеры, лихорадочно пытаясь сформулировать для себя то дело государственной важности, ради которого я посмел оторвать коннетабля английских владений во Франции от молодецкой забавы.

– Послушай, Эд, я хотел посоветоваться с тобой… Ты знаешь Францию лучше меня. Как, по-твоему, кто на сей день может там считаться лучшим полководцем?

Меркадье на минуту задумался.

– Пожалуй, Симон де Монфор… д’Оннекур неплох, но тугодум…

Не знаю, чем завершилась бы наша беседа, но тут рассуждения Эдвара Кайяра были прерваны звуком сигнальной трубы, раздавшимся с одной из дальних галер.

– Что там у них стряслось? – с тревогой произнес граф, всматриваясь в ту сторону, откуда донесся звук. – Сигнальщик, подай знак остановиться! – крикнул он.

Над морем вновь запела труба.

– Пусть пришлют вестового! – распорядился Меркадье.

Спустя четверть часа к борту галеры причалила небольшая лодка. Гонец, поклонившись, начал объяснять причину сигнала:

– Ваше сиятельство! Мы обнаружили остатки кораблекрушения.

– Ну и что? – недовольно спросил Меркадье. Посыльный, слегка стушевавшись, пояснил:

– Судно, судя по обломкам, английское, неф.[8]Неф – корабль, использовавшийся как для военных, так и для торговых целей.

– Название удалось установить? – сурово сдвинув брови над переносицей, произнес Эд, кладя руку на эфес меча.

У меня нехорошо заныло между лопаток. Штормов в последние дни не было, а значит, скорее всего судно подверглось нападению. Был ли попавший в передрягу неф тем самым «Элефантом», увозившим на материк мою маленькую принцессу, или же кому-то из вечных морских бродяг Фортуна отказала во взаимности? «Сколько тонет их в этих водах, – отгонял я назойливую мысль, червем-древоточцем сверлившую мозг. – Почему именно „Элефант“?»

– Нет. Корабль пошел ко дну. На поверхности лишь какие-то бочки, обломок мачты, доски…

– Жаль, черт возьми! Жаль! Но делать нечего. Возвращайся к себе на корабль…

– Ваше сиятельство! На мачте обнаружен труп какого-то дворянина. По гербу не англичанин.

– Что на гербе? – глядя на меня, спросил Эдвар.

– В лазури – золотая ветвь.

– Солнечная ветвь, – прошептал я, облокачиваясь на стол, чтобы преодолеть внезапный приступ дурноты. – Брантасольо! Где он?!

– Ваше высочество… – произнес посыльный и замялся. – Труп пробыл в воде несколько дней. Рыбы, птицы… Лучше не смотреть на этого господина. Тем более, прежде чем привязать несчастного к мачте, его, похоже, долго мучили.

– Вот даже как! – огромные кулаки коннетабля с грохотом опустились на столешницу. – Ну хорошо же! Шакалы! Они у меня еще пройдутся по доске![9]Ходить по доске – вид казни. Длинная доска (весло) выставлялась за борт, и казнимый с завязанными глазами шел по ней. Ты знал его? – обратился он ко мне, в бешенстве расхаживая по каюте.

– Совсем немного, – с трудом выдавил я, не в силах преодолеть какое-то странное оцепенение, овладевшее вдруг мной. Мне очень хотелось расплакаться от беспомощности, но слезы за последние годы, видимо, забывшие путь к глазам, кипели где-то в груди, на подступах к горлу, с каждым вдохом все больше и больше сжигая мой разум.

– Эй, очнись! – Меркадье с силой тряхнул меня за плечо. – Что такое?

– Это корабль Лауры, – одними губами произнес я.

– Арагонской принцессы? – Эд остановился, внимательно глядя на меня, словно ожидая, что я скажу ему, что это розыгрыш. – Капитана ко мне! Живо! – рявкнул он так, что сновавшие вокруг корабля чайки взмыли вверх по крутой дуге да так и остались там, опасаясь снизиться.

Шкипер флагмана появился столь стремительно, что последние раскаты голоса грозного коннетабля едва не сбили его с ног.

– Тебе известно о кораблекрушении? – Эдвар-Жиль смерил вошедшего долгим взглядом.

– Известно, милорд! – ответил тот, почтительно глядя на молодого гиганта, явно желавшего немедленно кого-нибудь растерзать.

– Как ты полагаешь, – стараясь говорить как можно спокойнее, задал вопрос Меркадье, – кто может здесь промышлять?!

Старый моряк задумчиво пожал плечами.

– Промышлять пиратством, ваше сиятельство, здесь дело обычное. Тут, поди, и не разберешь, кто купец или, скажем, рыбак, а кто – распоследний головорез. А чаще всего между первыми и вторыми и разницы-то особой нет. Но вот одно можно сказать наверняка: если этот корабль – дело рук кого-то из местных, то Сен-Маргетский Аббат об этом наверняка знает.

– Монах? – с презрительной миной кинул Эд, с малолетства, похоже, испытывавший к слугам господним гадливое отвращение.

Морской волк как-то странно ухмыльнулся и взъерошил седеющую шерсть на подбородке.

– С позволения вашего сиятельства, монах. Однако одному ему ведомо, какому богу он служит. Если вам, милорды, будет угодно, я расскажу его историю так, как сам ее слышал.

Меркадье с некоторым сомнением посмотрел на меня. Я уже полностью овладел своими эмоциями и готов был к действию, как когда-то было написано на гербе нашей доблестной части: «В любое время, в любом месте, любыми средствами». Мысли, выстроившись в ровные штурмовые колонны, рвались на приступ самой неразрешимой из проблем. Загвоздка была пока что лишь в одном – четко сформулировать цели и задачи.

Я вполне допускал, что нападение на «Элефант» было делом рук пиратов. Судя по тому, что тело несчастного рыцаря, возглавлявшего охрану Лауры, было зверски истерзано, наверняка не обошлось без них, но вместе с тем передо мной неотвязно, словно призрак сумасшедшего налогового инспектора, маячил светлый образ императора Оттона и его криворотого сынка. Последнего, правда, мне видеть никогда не доводилось, но услужливое воображение живо рисовало его средоточием всех возможных уродств и пороков.

Ободренный нашим молчанием, шкипер начал свое повествование.

– Значит, дело было так. Лет тридцать назад, еще при прежнем французском короле, когда тот только начал присоединять к своему домену земли графства Вермондуа, против него выступил один местный рыцарь, не пожелавший повиноваться Людовику. Звали его шевалье де Монмюзон, а может, и как иначе, доподлинно мне неизвестно. Уж и не знаю, как долго смог он держаться против королевских войск, а только в конце концов замок его взяли и, в назидание люду, сровняли с землей. Самому же рыцарю отсекли голову, руки и ноги, чтоб впредь неповадно было бунтовать.

Эд усмехнулся. Видимо, подобный метод убеждения мятежников был вполне ему по душе.

– А у этого шевалье было три сына. Старшего в ту пору в отчем доме не было, он уже сам заработал золотые шпоры и искал славы за тридевять земель. Средний, который в ту пору только вошел в пору мужества, в бою был рядом с отцом, но, увидев, что военная удача на стороне короля, доверил спасение своей жизни ногам скакуна и благополучно избежал расправы. Младшему же из братьев едва исполнилось десять лет, но на короля, ступавшего по его разоренному обиталищу, он глядел столь гордо и независимо, что Людовик повелел оставить ему жизнь и для смирения духа отправил на конюшню выносить конский навоз и чистить стойла. Клянусь святым Маргетом, переплывшим некогда Аквитанское море, стоя на каменной глыбе, чтобы вещать язычникам слово Божье, это была не лучшая мысль его величества. Как-то ночью, дождавшись, пока все остальные слуги уснут, мальчишка бежал, предварительно перебив поленом ноги королевских скакунов. Понятное дело, Людовик был в ярости. Беглеца поймали и, прежде чем представить пред очи августейшего монарха, нещадно высекли на конюшне кнутом. Да так, что забили едва не до смерти. Ходить он недели, этак, две не мог. Когда же наконец его притащили к Людовику, разгневанный батюшка нынешнего короля Филиппа велел сварить маленького разбойника в кипящем масле. На счастье приговоренного, как раз в тот день начинался светлый праздник Пасхи, и его величество в честь этого смилостивились и заменили казнь заточением в монастырь на Иль-Сен-Маргет, известный своим крайне суровым уставом.

Может быть, на том бы все и окончилось, и брат Клод, как теперь его звали, стал бы примерным слугой Божьим, но спустя десять лет после того, как маленький бунтарь впервые преклонил колени перед мощами святого Маргета, произошло следующее. Как-то утром в ворота монастыря, который, к слову сказать, возвышался на неприступной скале и был настоящей крепостью, постучалось несколько мокрых и оборванных мужчин, назвавшихся рыбаками, чудом спасшимися с разбившейся о камни барки. Святой Маргет, как известно, покровительствует морякам, к тому же, судя по выговору, все просившие действительно происходили из этих мест, так что просьба об убежище не вызвала и тени сомнения у святых отцов. Тем больше было их негодование, увы, бессильное, когда, едва дождавшись темноты, мнимые рыбаки перебили стражу у ворот и, открыв их, впустили в стены обители толпу отчаянных головорезов.

В очень скором времени одни монахи были убиты, другие, невзирая на их священный сан, взяты в плен и на следующее же утро оказались прикованными к веслам на пиратской галере.

С этого дня стены обители стали надежным гнездом для шайки негодяев.

– Ну а этот-то, твой аббат? – недовольно рыкнул Меркадье, возвращая шкипера, в котором явно пропадал великий сказитель, к интересовавшему нас предмету. Слова коннетабля несколько обескуражили шкипера, тут только заметившего, что его сиятельство, слушая его, нетерпеливо барабанит пальцами по пергаменту, испещренному какими-то значками и рисунками, напоминающими экзерсисы ученика младших классов художественной школы. Ум проницательный и искушенный в решении ребусов и загадочных рисунков в зрелом размышлении вполне мог бы заподозрить в нем карту Франции и прилегающих к ней вод.

– Прошу простить меня, милорды, – смущенно произнес капитан, решая, видимо, более не загружать наши головы живописанием всех перипетий жизни Сен-Маргетского Аббата. – Если вы позволите, я продолжу.

– Давай, – напутствовал его мой бывший оруженосец, – только говори по делу.

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – поклонился рассказчик. – Я подхожу как раз к самому главному. Однако должен вам заметить…

Я тихо вздохнул.

– Ну да, ну да, – смешавшись, пробормотал он. – Так вот, значит. Пираты захватили монастырь, и велико же было удивление молодого священника, когда он узнал в вожаке негодяев своего среднего брата. Молитвы и посты единым духом вылетели из его шальной головы. Братья обнялись и последующие три года плечом к плечу сражались на палубах чужих кораблей, творя свой злодейский промысел.

И вот уже при нынешнем короле Филиппе к острову как-то подошли несколько боевых кораблей под флагом его величества. Взять пиратское пристанище штурмом командир этой эскадры решил не пробовать. И правильно. Крепость на острове поставил еще великий Цезарь, направляясь в Британию. Удобная, закрытая от штормов бухта делает остров прекрасной перевалочной базой.

– К делу! – рявкнул Эд.

– Да-да. Крепость отлично укреплена, а потому рыцарь, посланный королем покарать разбойников, решил прибегнуть к осаде. Он блокировал выход из бухты и, высадив часть своих солдат на берег, перекрыл единственную дорогу, ведущую от гавани к монастырю, тем самым отрезав осажденных от провианта и воды. Несколько раз пираты пробовали делать вылазки, но безуспешно. Их каждый раз отбрасывали назад с большими потерями. А спустя месяц продовольствие в стенах цитадели было уже на исходе, и главарь пиратов – брат Клода – заговорил о сдаче. Но не тут-то было! Аббат Сен-Маргета, как раз в те дни и получивший это прозвище, выхватил меч и отсек голову своему брату, как будто это был какой-нибудь грязный сарацин. Потом, спрятав ее в мешок, он послал одного из своих верных людей с этим подарком к королевскому военачальнику, предлагая поутру сдать ему крепость в обмен на жизнь.

Утром, как и обещал «аббат», ворота обители были открыты, а на стенах толпились защитники, размахивая пустыми руками в знак сдачи.

Довольный полководец вместе со своей свитой начал подниматься вверх по дороге, вырубленной в скалах, туда, где ждал его «аббат» Клод с ключами от Сен-Маргета. Одним словом, все было так, как и должно быть, вплоть до того момента, когда на башне цитадели запела боевая труба. Ворота сейчас же захлопнулись, а со скал на торжественную кавалькаду посыпались огромные камни и стрелы. В то же время корабли, дотоле спокойно стоявшие в гавани, начали один за другим выходить в море. Оказывается, ночью новый предводитель пиратов отобрал лучших из своих головорезов, на веревках спустил их вниз со скалы, и те, добравшись вплавь до кораблей, одолели вялое сопротивление сонных матросов и захватили их всех до единого.

– И что, никто не поднял тревогу? – недовольно произнес Эд, внимательно слушавший описание пиратской стратегмы.[10]Стратегма – военная хитрость.

Шкипер пожал плечами.

– Никто не ожидал нападения на корабли. А если кто-то и пробовал подать сигнал на берег, то там в это время царило такое ликование, что никто просто не обратил на них внимания. В общем, как я уже сказал, корабли были захвачены, королевский полководец и многие другие рыцари убиты, прочие же ранены. Воодушевленные успехом, разбойники поспешили устроить вылазку, чтобы сделать свою победу полной. Впереди в кольчуге поверх сутаны с обнаженным мечом в руках бежал Клод де Монмюзон. Солдаты, остававшиеся на берегу, очень быстро поняли, что, отрезанные от кораблей, лишенные командования, они обречены на гибель, и потому поспешили сложить оружие. Впоследствии часть их перешла на сторону негодяев. Те же, кто не пожелал становиться пиратом, были проданы на невольничьих рынках…

Услужливая память, словно фокусник, вытаскивающий туза из колоды, моментально нарисовала панораму рыночной площади Александрии после взлета с нее именного дракона двадцать третьего герцога Бедфордского.

– …Когда же бой стих и Сен-Маргетский Аббат стал возвращаться в свое логово, он приблизился к мертвому королевскому полководцу…

– …И узнал в нем своего старшего брата, – проговорил я в тон рассказчику.

– Да! Верно! Вы знали об этом? – недоумевающе поинтересовался капитан.

– Нет. Догадался, – ответил я. – Иначе зачем было бы в начале упоминать о братьях этого пирата?

Морской волк глубоко задумался.

– И верно!

– Послушайте, мой дорогой друг. Кто рассказал вам эту поучительную историю?

– Гарсьо де Риберак, трубадур, возвращающийся ныне из Англии на родину.

– Трубадур, – хмыкнул Меркадье. – Ну, эти много чего расскажут.

– Гарсьо утверждает, что провел в плену у Сен-Маргетского Аббата больше года и только чудом спасся, бежав из крепости.

Мне невольно вспомнилась вывеска корчмы в порте Вулидж с акулой, грызущей якорь, и почему-то мучительно захотелось, чтобы на месте этой акулы был наш капитан.

– Так волоки его сюда! – неожиданно для себя рявкнул я.

Шкипер попятился.

– Постой, – поманил его пальцем Эд. – Ну-ка покажи, где этот самый остров.

Он повернул к нашему собеседнику то, что с очень сильным допущением можно было именовать картой.

– Вот здесь, – едва взглянув на карту, кинул наш просоленный морской волк, тыкая пальцем в какую-то загогулину, которую я бы, наверное, по простоте душевной принял за чернильную каплю, ненароком сорвавшуюся с пера.

– Отлично! А теперь давай сюда своего певца. – Меркадье хлопнул ладонью по карте, накрывая остров и пол-Европы в придачу. – Значит, курс на Сен-Маргет!

Гарсьо де Риберак постучал в дверь нашей каюты вскоре после ухода капитана, но запах ароматических притираний, которыми он щедро умащивал свое тело, травмировал мое слабое обоняние минуты за две до этого.

– Вы позволите? – спросил он. Голос его был тих и нежен. Кожа бела, золотистые локоны густы и шелковисты, а печальный взгляд голубых с поволокой глаз, мерцавших подобно двум сапфирам из-под длинных, слегка изогнутых ресниц, был томен, словно южная ночь. Словом, он принадлежал к той породе мужчин, которых хочется либо переодеть в женское платье, либо с ходу расквасить им нос.

Впрочем, не раз имея возможность убедиться в том, что внешность обманчива, я не торопился с физиономическими выводами.

– Позволю, черт возьми, – громыхнул Эдвар, отрывая взгляд от карты. – Так это ты наплел сказок капитану о Сен-Маргетском Аббате?

– Я, ваше сиятельство. Только, видит Бог, это не сказки.

– Постой, – перебил я. – Дай-ка мне. Любезнейший, – обратился я к красавчику, удивленно взиравшему на нас. – Давай по порядку. Как ты попал в плен к пиратам?

– С позволения вашей милости. – Трубадур испытующе поглядел на меня, ожидая реакции на титулование. Он явно не знал, с кем его столкнула судьба, и, похоже, очень боялся попасть впросак.

Я молчал, ожидая продолжения рассказа.

– Вашего высочества, – недовольно поправил его коннетабль.

– О, извините, ваше высочество, я и в мыслях не имел…

– Мне повторить вопрос? – прервал я галантерейного певца, понимая, что сейчас мне на голову грозит излиться поток куртуазностей, подобный тропическому ливню.

– С позволения вашего высочества, покойный король Ричард, которому я имел высокую честь быть представленным, решив, видимо, сделать меня счастливейшим из смертных, в несказанной милости своей пригласил меня, недостойного, вкушать счастье, коим он меня столь щедро и благосклонно одаривал, к своему блистательному двору, коему не было равных ни в Европе, ни в отдаленных землях Леванта, мужество рыцарей и прелесть дам которого затмевают все, ранее ведомое, дабы я, в меру скромного таланта моего, усладил мелодичным пением слух его благородных придворных…

Эд обхватил голову руками и, завыв, словно волк, мучимый запором, начал раскачиваться из стороны в сторону.

Поистине, все познается в сравнении. После такого паводка бессмысленных витиеватостей рассказ капитана казался лаконичным, как сводка новостей.

«Интересно, – подумал я. – Если бы я остался „вашей милостью“, может быть, он стал говорить менее напыщенно?»

– Выражайся проще! – воззвал я к христианскому милосердию пиита. – Король Ричард пригласил тебя приехать в Англию и петь там при дворе? Да или нет?

– Да, ваше высочество…

Я отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Скорее всего дело обстояло не совсем так, как представлял себе вдохновенный пасынок Аполлона. Зная, как мало времени наш покойный друг Ричард проводил в Англии и помня его любовь к разного рода грубым забавам, можно предположить, что, отобрав самого вдохновенно-нудного из всех трубадуров Южной Франции, король попросту отослал его в Лондон, при этом одним махом открыв прелестному гастролеру все двери королевства и изрядно, я думаю, прибавив тем самым головной боли и несварения желудка диковатым английским баронам.

– Ты плыл на корабле, который захватили пираты?

– Точно так, мой принц. Вы представить себе не можете…

– Могу. Оставим это. Что ты делал в плену?

– Господь, не покидающий страждущих…

– Проще, черт возьми! Или я выкину тебя за борт и ты пойдешь во Францию пешком!

Любимец муз испуганно заморгал, порывисто хватая воздух ртом.

– Продолжим. Ты попал к Аббату?

Музыкант кивнул.

– Что ему от тебя было надо?

– Я играл ему и пел, – тихо выдавил он.

– Вот, уже лучше. Он что, любит музыку?

– О нет! Но этот пират изображает из себя большого сеньора. Его все еще именуют Аббатом, но он уж требует от своих гнусных разбойников, место которым…

– Э-э-э! Ты хорошо начал. Я знаю, где место гнусным разбойникам!

– Он требует, чтобы они звали этого грязного борова герцогом де Сен-Маргет.

– Понятно. Он уже сделал себе двор из всякого сброда?

– Вы говорите так, будто вам все ведомо наперед. Вы ясновидящий?

– Нет. Я просто видящий ясно. Итак, вы играли и пели.

– Да, ваше высочество. Каждую ночь этот мерзкий душегуб приводил с собой двух девиц из нескольких десятков, живших у него в плену и устраивал с ними жуткую оргию, отвратительный вид которой взывал к небесам об отмщении. А я был вынужден играть и петь для них.

У меня больно кольнуло сердце.

– Как ты бежал?

– Однажды совершенно случайно мне удалось увидеть потайную дверь, ведущую из спальни пирата в подземный грот. Там были спрятаны лодка, оружие, запас еды и золото. Очень много золота. В общем, все, что нужно для побега и дальнейшей безбедной жизни. Страх толкал меня на действие. Я вышел в море и, каждую секунду ожидая погони, греб что есть сил. На мое счастье, Господь во всеблагой милости своей сжалился надо мной и к исходу второго дня меня подобрал английский корабль. Вот и вся моя история.

– Ты должен будешь нам помочь, – тоном, не допускающим возражений, отрезал я. – Мне надо будет проникнуть туда. В спальню Аббата. Найдешь дорогу?

Трубадур широко открыл глаза и, побледнев, пристально уставился на меня. Я не шутил.

– Найду, ваше высочество, – прошептал он.

– Вот и чудесно! Эд, что там у тебя выходит?

Меркадье, решивший предохранить свое душевное здоровье от натиска высокого слога, все время допроса, сидя над своей картой, занимался какими-то непонятными исчислениями.

– Завтра до заката остров будет у нас на траверзе![11]Траверз – направление на какой!либо предмет, перпендикулярное курсу корабля.