Онлайн чтение книги Закон парности
Оленев

Только в конце июня любимец государыни Елизаветы принц Карл Саксонский двинулся из Петербурга в Пруссию на театр военных действий[4]Напомним читателю, что это июнь 1758 года, в Европе идет война, прозванная впоследствии Семилетней. На одной стороне воюют Россия, Австрия, Франция и Швеция, на другой – Пруссия и Англия..

Он ехал в сопровождении огромной свиты, охраны, обоза с продовольствием, палатками-шатрами, мебелью, посудой. Словом, это был роскошный поезд, пугавший, а может, пленявший, обывателей и крестьян барабанным боем, звуками труб, парчовыми вельтрапами на лошадях и обилием курфюршеских гербов, от которых пестрело в глазах, даже тюки на мулах были украшены этими геральдическими символами.

Князь Никита Оленев отбыл из Петербурга в Кенигсберг несколько раньше, и хоть весьма поспешал, двигался гораздо медленнее роскошного кортежа – лошадей на станциях было не достать, все подставы предназначались для Карла Саксонского. Дорога совершенно измучила самого князя и его старого камердинера Гаврилу, который, конечно, увязался за барином в опасное путешествие. Теперь страдай! Мало того что лошадей нет, так еще дорога разбита, трактиры отвратительны, за плохую еду в них ломили такую цену, что у Гаврилы делалось сердцебиение.

– Господи, яви нам свою милость, покарай мошенников плохими болезнями, – причитал, трясясь в карете, камердинер.

– А ты их сам и вылечишь, – вторил лениво Никита.

– Ни за что! Харчевник – мерзавец, плут, хахаль, мздоимец и надувало! Брашно[5]Брашно – еда. вчерашнее, прокисшее. Разве сие брашно? Голодные едем!

– Думай лучше о брашне духовной, – вздыхал князь, а сам озабоченно думал, что как только они въедут в разоренную войной Пруссию, то вообще могут остаться без еды и лошадей.

Словом, в Риге, где наших путешественников нагнал Карл Саксонский, Никита счел за благо присоединиться к его кортежу, хорошо, имелась такая возможность.

В поезде Карла Саксонского все изменилось. За принцем следовала великолепная кухня, обслуживаемая десятком поваров. Останавливались теперь не в трактирах, а в опрятных домах обывателей или прямо в чистом поле в шатрах, которые в момент ставили проворные солдаты. Ужины и завтраки были похожи на роскошные пикники.

А потом опять дорога мотала свои версты. Карета Никиты следовала за экипажем лекаря их высочества – надутым и чванливым господином, совершенно непригодным для общения. «Он неуч, он пиявки через руку ставит…» – брезгливо пояснил Гаврила, наблюдавший как-то вечером искусство лекаря (одному из свитских стало плохо). Никита не понял, как это – «через руку», но выяснять не стал, и так видно – противный старик. Зато полковой священник, его повозка следовала за каретой князя, был приятнейшим человеком. Он и опекал Оленева и слугу его в течение всего длинного пути.

Принц Карл торопился в Кенигсберг, чтобы принять участие в летней кампании под предводительством нового фельдмаршала Фермора. Случайный его попутчик ехал в Пруссию за другой надобностью. Оленев вовсе не собирался стать волонтером. «Задача моя проста, – говорил он. – Я должен выполнить долг перед Богом и людьми». Так, окрашивая слова свои торжественным и несколько ханжеским тоном, объяснял он себе и другим, почему отправился на поиск своей подопечной – фрейлины Мелитрисы Репнинской.

Гаврилу несказанно раздражал такой подход к делу, и, хотя путешествие их в обозе Карла было не только сносным, но и вполне комфортным, он продолжал ворчать с явным намерением не дать барину хоть на минуту обрести душевный покой.

– Хорошо едем, но принц Карла-то не торопится. Зачем ему под ядра спешить? А мы торопимся. Не хвастая отъездом, хвастай приездом.

Гаврилу злили и обижали важные слова барина о «долге перед Богом и людьми» и раздражал его не столько лицемерный и высокопарный их оттенок, сколько неправильное направление скорби барина. Богу, Никита Григорьевич, сейчас не до нас, а люди здесь и вовсе ни при чем. Главное в нашем деле не долг исполнить, а девочку от супостатов спасти. Цветок невинный, астра-звездочка… В то, что Мелитриса сбежала с мужчиной по любовным делам, Гаврила не верил ни на минуту. «Не побег сие есть, но плен. Пленили нашу жемчужинку, а теперь везут по диавольским своим нуждам в горнило войны и мрака», – негодовал старый камердинер.

Никита и сам так же думал, примерно так, но молчал. Не его вина, что он полтора месяца бездействовал, не предпринимая попыток найти Мелитрису. Маршрут его поисков зависел от принцессы Курляндской – наставницы фрейлин Ее Величества, – только она могла узнать подробности исчезновения Мелитрисы. Но как на грех принцессе приспичило заняться своими делами: она окончательно собралась выйти замуж за графа Черкасова, своего старого обожателя. Великой княгине поторопить бы принцессу, косвенно они обе были заинтересованы в получении сведений о пропавшей фрейлине, но Екатерине тоже было недосуг – любовь с Понятовским отнимала все ее физические и моральные силы.

Но всему свое время, пришел июнь, и вновь испеченная графиня Черкасова нашла время встретиться с тем самым подпоручиком, который производил обыск во фрейлинских покоях. Сведений о Мелитрисе было до смешного мало. Юный подпоручик, млея от внимания столь высокой особы и весело тараща глаза, божился, что ничего не знает и узнать не может.

– А начни я любопытствовать, тут же на губу… а то и того хуже – под суд! Служба у нас такая.

– Ну уж – и под суд… – приговаривала с улыбкой принцесса. – Спасу я вас от суда-то, – а сама совала деньги (и не малые).

Решающую роль, однако, сыграли не монеты, а обещание добиться повышения в чине. Обещание было высказано не только подпоручику, но и его маменьке, женщине весьма не глупой. «От подпоручьего-то звания кто хошь взвоет, – сказала маменька принцессе, – уж я на моего надавлю…» И надавила. Подпоручик носил сведения малой толикой, видно, доставались они нелегко, юное личико его похудело, глаза смотрели с опаской и все время косили в угол. Как только принцесса поняла, что осушила этот сосуд тайных знаний досуха, она добилась свидания с великой княгиней и была внимательно выслушана. Далее события развивались стремительно. Через камердинера своего Шкурина Екатерина позвала князя Оленева во дворец.

– Благодарю вас за аудиенцию, ваше высочество, – почтительно склонился Никита.

Екатерина удовлетворенно кивнула, разговор начался правильно, он ничего не требует, только просит. Надо сказать, начало их беседы было полно недомолвок, почтительных поклонов и удовлетворенных кивков. Учтивые слова их плавали на поверхности некоторого водоема, величественные, словно лотосы, а смысл разговора несли невидимые глазу резвые придонные струи.

– Наша встреча состоялась как нельзя кстати. Завтра я уезжаю в Ораниенбаум, а оттуда в Петергоф. Государыня Елизавета намечает отметить праздник Петра и Павла в этом году особенно пышно, – она замялась, как бы спрашивая себя – о чем мы? – и легко вернулась к разговору. – Помнится, князь, вы имели до меня просьбу касательно некой молодой особы?

Никита всем своим видом выразил полное согласие, даже руками сделал эдакий жест, обозначающий восхищение памятью их высочества.

– Оная девица жива и благополучна. Ей не грозит беда. Некоторое время назад – какое именно, мне неизвестно, упомянутая особа оставила столицу, чтобы в сопровождении господина Икс посетить могилу отца.

– Не хотите ли вы сказать, ваше высочество, что княжна Репнинская поехала на Гросс-Егерсдорфское поле? – вне себя от изумления и явно выпав из законов этикета, воскликнул Никита.

– Я думаю, что это только условное обозначение цели их путешествия, – невозмутимо отозвалась Екатерина. – Сейчас они, очевидно, в Кенигсберге. Кто сопровождает девицу – я не знаю. Зачем они поехали в Пруссию – мне не известно. Отношения сей девицы с означенным господином – для меня полная тайна. Одно достоверно – она путешествует под чужим именем. Ее зовут теперь графиня Грауфельд.

Никита встрепенулся было, тысяча вопросов ульем жужжала в голове, но великая княгиня остановила его движением руки.

– Милый князь, я не могу вам сказать больше, чем мне удалось узнать. И не хочу строить догадок. Они принесли бы больше вреда, чем пользы.

Она улыбнулась, и этой улыбкой словно ширму поставила, в довершение всего в руках ее появился большой веер, на котором французский художник изобразил Дафниса и Хлою предававшимися радостям любви, а также пейзаж, овец и собак. Екатерина обмахивала неразгоряченное лицо значительно и неторопливо, нимало не тяготясь возникшей в разговоре паузой.

– Не будет ли нескромностью с моей стороны узнать, какие ваши дальнейшие планы? – спросила она наконец.

– Ехать в Пруссию.

– А может так случиться, что вы там вдруг встретите полковника Белова? Он ваш друг?

– Он мой друг, и я его непременно встречу.

Лицо ее оживилось, и она сказала уже совсем другим тоном, в котором не было и тени наигранной значительности.

– Передайте Белову, что я помню о нем. И еще передайте: дало фельдмаршала Апраксина отнюдь не кончено. Оно движется к своей развязке, которая, как мне кажется, очень будет зависеть от успехов нашей доблестной армии.

«Кому это она говорит? При чем здесь Сашка и какое отношение он имеет к Апраксину? – пронеслось в голове Никиты. – Нет, это скорее информация для меня. Она намекает на письма…»

– Мне не совсем понятны мотивы, коими руководствуется ваше высочество, давая мне подобные…

– А вам и не нужно знать мотивов, – перебила его Екатерина. – Просто запомните и передайте Белову, что особой опасности для него сейчас нет. Но его могут вызвать в качестве свидетеля. Но лучше бы, чтобы его искали и не нашли. Уж очень-то искать не будут. Так пусть ваш друг… от греха нырнет поглубже.

Зачем она улыбается? Что значит – Белову не угрожает опасность. Какая – не угрожает? И какая могла угрожать? Ясно одно – своим поручением она оказывает любезность и мне и Сашке, она выказывает доверие… но держит меня за болвана…

Он был не далек от истины. Если бы Никита мог читать чужие мысли, его наверняка обидели бы насмешливые размышления великой княгини: «Милый князь, зачем вы так таращите глаза? Вы ничего не поняли… И вы, и ваш друг служите мне, а потому оба связаны с этим именем – Репнинская. И все это втайне друг от друга… А как же – честь не позволяет!.. Право слово, будь вы менее щепетильны, может быть, больше было бы толку. Встретитесь с Беловым – обсудите все. Я предоставляю вам эту возможность…»

И опять веер неспешно заходил в руке, сидящая на камне Хлоя взволнованно заколебалась, нарисованные собаки занервничали, овцы тоже пришли в волнение, словно рябь на реке.

Аудиенция тянулась, хотя все было сказано. Нет… не все. Она явно ждет от меня каких-то слов… или поступков. Ясно каких, ей нужны письма… ее тайные послания к Апраксину. А может быть, для дела выгоднее отдать их прямо сейчас? Или сказать, мол, как только фрейлина Репнинская найдется, письма станут опять вашей собственностью? Уж Сашка бы знал, как надобно поступить…

– Я не забыла и второй вашей просьбы, – голос Екатерины звучал по-прежнему насмешливо, словно просьба эта касалась какой-то светской мелочи. – Вы, кажется, интересовались нашим общим другом с острова Мальты?

Это была уже щедрость – королевская! – вспомнить сейчас о Сакромозо. Никита замер, боясь каким-либо жестом или даже дыханием своим спугнуть прихотливый бег мыслей в умной голове собеседницы.

– У Сакромозо карие глаза… родинка, вернее, пятнышко без выпуклости вот здесь, – она коснулась своего острого подбородка, – лицо бледное… и еще, очень характерный жест. Когда он нервничает или чем-то озабочен, то начинает тереть свои руки – оч-чень красивой формы… так, словно они у него чешутся, – она показала, проиграла всю сцену, – потом опомнится, смутится, сядет как ни в чем не бывало.

– О, благодарю вас, ваше высочество, за вашу милость и доверие ко мне.

– Вот именно, доверие, – сказала она строго. – Я могу быть уверена, что бумаги мои будут в сохранности?

– Да.

Никита расстегнул пуговку потайного кармана в камзоле, достал письма и с поклоном протянул их Екатерине.

И тут на глазах свершилось чудо, исчезла чопорная и надменная великая княгиня, перед ним сидела прежняя Фике – испуганная, взволнованная и счастливая. Ей и в голову не пришло стесняться князя Оленева. Она цепко держала свои письма, читала их с жадностью, мяла от нетерпения, чему-то усмехалась. Потом перевела дух, как после быстрого бега или утоления любовной лихорадки. Письма были аккуратно сложены и спрятаны за лиф.

– И еще скажу вам, князь. Я знаю вас уже четырнадцать лет. Это большой срок, поэтому я с полным правом могу дать оценку вашему поведению. Я нахожу его безупречным, – она улыбнулась кокетливо, обнажившийся надломленный с уголка передний зуб не только не испортил этой улыбки, но придал ей домашний, интимный характер.

Никита вспыхнул, чувствуя, что не только лицо его покраснело, кровь прилила и к шее, и к рукам, даже икры ног вспотели.

– Поэтому я по-прежнему ваш должник, – продолжала Екатерина. – В случае нужды обращайтесь ко мне всегда – я помогу, – в последних словах уже не было никакого кокетства, это были посулы царицы, небожительницы, которая обратила взор свой на смертного и обещала вспомнить о нем, когда придет срок.

Никита склонился чуть ли не до полу.

– Ах, да, чуть не забыла. Попробуйте поискать вашу девицу в Кенигсберге в гостинице «Синий осел». Не правда ли, странное название?

Когда Никита уходил, вслед ему прозвучал звон колокольчика.

– Иван, затопи камин, – приказала великая княгиня вошедшему слуге.

«Даже спрятанные на груди письма жгут ей кожу, – подумал Никита. – Сейчас бумаги пойдут в огонь. И все будет забыто».

Через три дня Никита был уже в дороге.