Онлайн чтение книги Западня на сцене
3

Упало еще несколько тяжелых капель, и дождь утих. Тучи быстро уносило на запад. Реденькая пелена тумана мягко обволакивала фонари.

Дежурная полицейская машина стояла в переулке за театром. Маркус видел, как водитель лениво листает страницы еженедельника. А в комнате режиссер Краних продолжал в чем-то убеждать обер-лейтенанта Штегемана. Похоже, этого молодого, почти юношу, служителя муз предстоящая генеральная репетиция, оказавшаяся под угрозой срыва, тревожила больше, чем смерть шефа. Сдержанность и предупредительность Штегемана, ни разу режиссера не перебившего, вызывали уважение. А лейтенант Краус сидел как на иголках и рисовал в своем блокноте каких-то чертиков.

Подоконник был грязным и мокрым. Маркус вытер кончики пальцев носовым платком. Журчащий голос режиссера начал его понемногу раздражать, да и подкрепиться было бы весьма кстати. Дрянная история! С момента появления в театре его — непонятно почему — не оставляло чувство, будто все здесь только тем и занимаются, что надувают его. «Одно слово театр…» Кого ни возьми — ассистента режиссера, режиссера, осветителя Вечорека или рабочего сцены Крампе, которого вдобавок ко всему пришлось разбудить, — все они вели себя как-то неестественно. Показания Крампе? Сплошная белиберда, издевка. И каждое слово еще приходилось словно клещами выжимать из этого нескладного, беспомощного с виду увальня. Конечно, ничего он не знал и ни о чем таком не догадывался — точь-в-точь как Вечорек. Один оправдывался тем, что опьянел, другого подвела техника. А между тем кто-то из них двоих и был тем неизвестным, который подслушивал их разговор с галереи. Правда, трудно себе представить, что Крампе сумел придумать такую хитроумную западню на сцене: на Вечорека это скорее похоже.

Зазвонил телефон. Болтливый режиссер умолк, не закончив фразы, и вопросительно посмотрел на Штегемана. Он впервые изменил своей привычке не глядеть на человека, к которому обращался.

Обер-лейтенант Штегеман с непроницаемым лицом снял трубку.

— Это вас, капитан. Шеф.

Маркус собрался по привычке устроиться на краешке стола, но передумал. Коротко доложил майору о ходе расследования, поинтересовался, не будет ли каких указаний и как быть с предстоящей генеральной.

Голос у майора Бенедикта был глубокий, внушительный, так сказать.

— Я беседовал с прокурором Ройтером, — сказал он. — Между прочим, он скоро будет у вас. Мы оба считаем, что отменять генеральную не стоит. Для вас и ваших сотрудников это удобный случай познакомиться с коллективом в привычных для него условиях. А завтра в семь я жду вас с докладом.

Маркус положил трубку, несколько раздосадованный. На генеральной репетиции он в последний раз присутствовал много лет назад, в Ростоке. Как в такой накаленной атмосфере, в такой суете и спешке разобраться в чем-то основательно, детально?

Сняв руку с трубки, он обратился к режиссеру, который подошел к нему чуть ли не вплотную.

— Как вы слышали, репетиция состоится. Мы останемся здесь — как бы в качестве ваших первых зрителей или гостей. Кто заменит вечером покойного Пернвица?

— Я! — режиссер Краних мгновенно преобразился, став в позу человека, которого фотографируют на обложку популярного журнала. И даже улыбнулся при этом. Хотя глаза его, уставившиеся в какую-то точку над головой Маркуса, не улыбались. — Репетицию проведу я!

«Он только такого случая и ждал, — подумалось Маркусу. — Хотя это идиотская мысль — кто сейчас избавляется от влиятельного соперника таким диким способом? Да и вообще — работа над постановкой практически завершена. И все же…»

— А разве вы режиссер? — вдруг задал он нелепый вопрос.

— Да! Режиссер-постановщик и заведующий литчастью. И, надо вам заметить, имею немалый опыт!..

Краних стал в позе Наполеона, уверенного в победном для него исходе начавшейся битвы. Не хватало только, чтобы он сунул руку за обшлаг сюртука.

— Мне уже давно хотелось… Я хочу вот что сказать: музыкальные постановки — современные, разумеется, — требуют особенно изощренной и тонкой режиссуры… Надеюсь, вы меня понимаете.

Он бросил взгляд на часы марки «Глассхютте», четырнадцать каратов чистого золота, как горделиво подчеркивалось в рекламе знаменитой фирмы.

— А теперь мне пора идти. Предстоит решить еще массу мелких вопросов.

Он изобразил нечто вроде общего поклона не слишком-то изящно для человека театра. О погибшем Пернвице ни слова, словно его и не существовало никогда.

— Мы еще увидимся, — проговорил он, прикрывая за собой дверь.

— Фигляр, — без тени уважения к ушедшему бросил лейтенант Краус.

Маркус наморщил лоб.

— Продолжим, — и сел в кресло у стола режиссера, скрестив ноги. — Ваша очередь, Штегеман. Да поживее, а то до начала генеральной остается каких-то два часа, а нам неплохо бы еще перекусить.

Лейтенант Краус согласно кивнул. А у самого при упоминании об обеде скулы свело. Заметив это, Маркус с трудом сдержал улыбку и закурил.

— Итак, сведения, полученные от фрау Мансфельд и этой танцовщицы, фрау Кречмар, особой ценности не представляют, — начал обер-лейтенант Штегеман, — это же можно сказать и о Вестхаузене, который вернулся в театр, чтобы отвезти домой жену, уже после того, как все случилось.

Штегеман ненадолго отложил блокнотик в сторону, скривил губы:

— В этом театре ни одна жена не носит фамилии мужа — Вестхаузен женат на фрау Кречмар. Фрау Пернвиц взяла псевдоним Бордин, хотя ее девичья фамилия…

— Да наплевать нам на такие подробности, — не удержался от невольной грубости капитан.

— Как хотите, — Штегеман с невозмутимым видом отложил записную книжку в сторону. Фрау Бордин — будем называть ее так — настояла на том, чтобы я допросил ее первой. У нее дочь пяти лет, за которой нужно было заехать в детский сад. Внешне она сохраняла полное спокойствие, на мой взгляд, просто неуместное в данной ситуации, и только время от времени поглядывала на часы. Похоже на то, что в семейной жизни у нее не все шло как по маслу, особенно в последнее время. Как я понял из нескольких ее замечаний, ее муж питал явную слабость к фрау Мансфельд. Это мягко говоря.

— Как вы считаете, может ли это иметь значение в данном случае? — спросил Маркус. Ему нравилось слегка поддевать Штегемана.

Обер-лейтенант пожал плечами.

— Ревность — одна из самых распространенных причин…

— Не поверю, что жена способна ревновать, если муж изменяет ей много лет подряд, — вырвалось у лейтенанта Крауса.

— «И услышите рык могучего льва — значит, истина вам открылась!» — пропел Штегеман, вышучивая по привычке Крауса. — А насчет чувств: их не отключишь, как воду из крана.

Штегеман, конечно, прав. К этой женщине стоит присмотреться. Помимо очевидного мотива, у нее было и время открыть люк. Погасив сигарету в пепельнице, Маркус поднялся.

— Пернвиц вернулся от будки вахтера, потому что забыл свою шапку, — сказал он. — Жена подождала некоторое время, а потом пошла его искать — между прочим, и на сцене тоже.

— Не совсем так. Она утверждает, будто спряталась там от некоего Штейнике, который положил на нее глаз. Он буквально прилип к ней, и ей хотелось поскорее отделаться от этого субъекта.

— Вот оно что, — буркнул лейтенант Краус.

— Кто он, этот Штейнике?

— Второй после Пернвица по положению режиссер музыкальной труппы. Когда произошел несчастный случай, он был на полпути к дому.

Маркус кивнул, сцепил руки за спиной и принялся мерить комнату длинными шагами — от письменного стола к двери и обратно… Да, нескольких минут вполне хватило бы. Сдвинуть светильник, поднять трос… Но крышку люка — ее-то она должна была сдвинуть несколько раньше. Возможно ли это по времени? Надо поподробнее расспросить Штейнике. Ничего, к генеральной он непременно явится.

— А что фрау Бордин делала потом? — спросил он, повернувшись к обер-лейтенанту, который рассеянно глядел по сторонам.

— Вернулась к вахтеру, а тут-то и прибежал Вондри с известием о случившемся несчастье. Там же в это время находились фрау Мансфельд и фрау Кречмар, жена ассистента режиссера Вестхаузена.

Маркус остановился, разглядывая узоры ковра. Настоящая вещь! Ручной работы. А мебели в кабинете почти нет, что говорило о несомненном вкусе хозяина.

— Обратимся, однако, к этому тенору, к Вондри. Почему он задержался? Его коллеги давно ушли из театра.

— Все знают, что после любого представления и даже после примерок костюмов он оставляет театр последним: любит принять душ.

Лейтенант Краус ухмыльнулся, но от замечания удержался. Штегеман почесал левую ладонь.

— Незадолго до несчастного случая Вондри видел Пернвица. Главный режиссер появился из зрительного зала, прошел мимо своего кабинета и некоторое время пробыл в репетиторской. После чего скорее всего и прошел по сцене, потому что к этому моменту Вондри почти успел переодеться, оставалось только надеть пиджак и пальто.

— Выходит, когда Пернвиц рухнул в люк, Вондри из своей уборной уже вышел?

— Я полагаю, он был на пути к лестнице.

— А что, если тенор рассказывает нам бабушкины сказки? — Лейтенант Краус дал себе труд сымитировать небрежный тон Штегемана. Но глаза его так и блестели, будто надраенные медные пуговицы. — Он был один, никто за ним не наблюдал. Вдруг вся эта история — его рук дело? Открыл люк, а потом вернулся в свою уборную…

— Откуда он мог знать, что Пернвиц забудет свою шапку и вернется? Это же чистая случайность.

— В этом-то и весь фокус! — Долговязый лейтенант так и вскочил со стула. — Он эту случайность и использовал! Как знать, может, он уже давно мечтал о подходящем случае. Как это частенько бывает, между тенором и главным режиссером существовали трения. Достаточно вспомнить об угрозе, прозвучавшей на сегодняшнем разборе репетиции… А насчет шапки — он заметил, что Пернвиц оставил ее в репетиторской. И сам нам сказал, что Пернвиц туда заходил. За чем, как не за шапкой?

— Что-то в этом есть, — кивнул Маркус. — В конце концов, нельзя забывать, что Пернвиц задержался в театре почти на целый час. Зашел скорее всего к ней, к Мансфельд. И тенору с лихвой хватило времени, чтобы все устроить.

— Вы забыли о Бордин, капитан, — напомнил обер-лейтенант Штегеман.

— Ни в коем случае! — возразил Маркус. — Вондри мог сдвинуть крышку люка в трюме раньше. И только после этого поднялся наверх, заметил Бордин и задержался, пока она не ушла.

Штегеман решительно покачал головой.

— Просто невозможно, чтобы за одну-две минуты, не больше, пока Пернвиц вернулся, подменить предупредительные лампы и сместить задвижки.

Проклятая торопливость! Маркус ощутил на себе испытывающий взгляд лейтенанта, встряхнулся.

— Один — ноль в вашу пользу, Штегеман. Поздравляю!

Круглое лицо обер-лейтенанта никаких эмоций не выразило. Но Маркус готов был поклясться, что он принял и по достоинству оценил это косвенное извинение.

— Выходит, придется вернуться к Бордин, — вздохнул лейтенант. — Пока что она единственный человек, который имел возможность открыть люк.

— Пока что…

— Пока что сходим-ка перекусим, — оборвал Маркус Штегемана на полуслове. И улыбнулся. — На голодный желудок мое серое вещество, о котором постоянно разглагольствует герой Агаты Кристи мсье Пуаро, бастует. Ни тпру, ни ну. — Он перебросил через руку пальто. — Готов съесть шницель величиной с крышку унитаза.

— И запить его большой кружкой «радебергера», — просиял долговязый лейтенант.

— Употребление алкоголя при исполнении служебных обязанностей…

— … запрещено, я знаю, — Краус по-дружески ткнул Штегемана в бок. — Зато нам разрешено исполнять служебные обязанности хоть все двадцать четыре часа в сутки. Ну, пошли, товарищ бюрократ!

На стенах плохо освещенного коридора в рамках висели фотографии артистов и сцен из спектаклей, большинство из них успели уже выцвести. Маркус скользнул по ним взглядом и вдруг остановился как вкопанный. Групповой снимок, и на нем до боли знакомое женское лицо. И эта поза, когда она с распростертыми руками восторженно взирает на одетого в блестящий камзол мужчину!.. Как и у всех на этом снимке, глаза ее закрыты узенькой черной маской. Подпись под снимком: «Сцена из 2-го акта «Летучей мыши».

Краус и Штегеман уже спускались по лестнице.

— Иду, иду!

Как часто за последние десять лет его смущало и тревожило такое случайное внешнее сходство!

Иногда приходится сталкиваться с ситуациями, которые надолго запечатлеваются в памяти, хотя регистрируются они на уровне подсознания и как будто особенного значения не имеют. Маленький ресторан на Монастырской площади: обшитые потемневшими от времени деревянными панелями стены, лампа-колокол над столом для завсегдатаев, затейливая лепнина на потолке, аппетитный запах жареного мяса, только усиливающийся всякий раз, когда открывалась дверь, ведущая в зал из кухни.

Они сидели за угловым столиком у самой рождественской елки, и перед глазами Маркуса во время обеда радужно переливались елочные игрушки. Приятная, уютная атмосфера, несмотря на прозаический перестук вилок и ножей. Лейтенант Краус и прокурор Ройтер, присоединившийся к ним у театрального подъезда, тоже время от времени поднимали головы, чтобы полюбоваться наряженной елкой. Один обер-лейтенант Штегеман не поднимал головы, целиком уйдя в дегустацию блюда с архисложным названием, приготовленного из рыбного филе.

— Обо всех деталях, связанных с этим прискорбным происшествием, вы меня проинформировали достаточно подробно, — сказал прокурор, когда официант убрал со стола тарелки. — Что меня сейчас особенно интересует, так это ваше мнение о случившемся. Само собой, это не для протокола. Как вы полагаете, капитан, действительно произошло убийство?

Подумав несколько мгновений, Маркус кивнул.

— По всей вероятности — да. Вряд ли причина гибели главного режиссера вызвана обыкновенной оплошностью или ротозейством. Тут что-то иное. Кому-то понадобилось убрать Пернвица, вот он и воспользовался первой же предоставившейся возможностью.

— Рассуждая подобным образом, следует исключить из числа подозреваемых всех, кто не присутствовал на репетиции, и ограничиться довольно узким кругом лиц.

— Вот именно, — подхватил мысль прокурора лейтенант Краус.

— Но вряд ли это сильно облегчит вашу работу. Если верить слухам, бывший главреж отнюдь не был душа-человек, трепал людям нервы почем зря. Так что в самой труппе найдется немало обиженных, готовых свернуть ему шею.

— От желания до поступка дистанция порядочная…

— Вы правы, — снова вмешался в разговор Маркус. — В общем и целом это так, к счастью. Однако известны случаи, когда люди в результате мелких, но повторяющихся обидных уколов взаимно возбуждают друг в друге чувство неистребимой ненависти, которая уже не позволяет им рассуждать разумно и приводит в конечном итоге к преступлению.

Лейтенант Краус округлил глаза и бросил многозначительный взгляд на Штегемана.

Прокурор улыбнулся.

— «Психология преступника» Пауля Ансельма Фейербаха. Вы, капитан, внимательно прочли его «Поразительные преступления», сразу видно. С чем вас и поздравляю! Однако с той поры люди сильно изменились!

— Да что вы?! — Маркус единым духом опорожнил свою кружку пива. — Вот так обобщение! Еще кружечку! — бросил он проходившему мимо официанту.

— А мне бутылку оранжада. — Обер-лейтенант Штегеман начал активно отгонять клубы табачного дыма. — Меня сейчас куда больше вот что занимает: противоречие между тщательной подготовкой преступления и полнейшей невозможностью предсказать его результат. Какой опытный злоумышленник пустится в столь сомнительное и рискованное предприятие?

— Ваше замечание логично, Штегеман, — сказал прокурор. — Я считаю…

— А может быть, он вовсе не хотел убивать Пернвица, — выпалил вдруг лейтенант Краус. — Может, он просто хотел попугать его?

— Подвергая себя опасности быть обвиненным в покушении на убийство!

Штегеман покачал головой.

— Это никак не вяжется с той тщательностью, с которой все было подготовлено.

— Давайте отложим окончательный ответ на этот вопрос на потом, — прокурор Ройтер взглянул на свои наручные часы. — У кого есть еще какие-нибудь мысли по данному делу? Есть ли подозреваемые?..

— Как уже упоминалось, только фрау Бордин, а точнее говоря, фрау Пернвиц, — единственный человек, который — по времени! — вполне мог подготовить эту «операцию». Незадолго до происшествия она была на сцене. А где и сколько времени она провела до этого, мы пока в точности не знаем. — Маркус умолк и, словно рассуждая вслух, обратился к прокурору: — Давайте исходить из того, что крышка люка была сдвинута заранее. Сама подмена ламп принудительного освещения и отщелкивание задвижек тоже отнимут несколько минут. Трудно себе представить, что фрау Бордин, находясь на сцене, ничего подозрительного не заметила. Если только… если только не она сама это преступление и совершила.

— Или была чьей-то соучастницей, например, — предположил Краус.

Штегеман снова по привычке покачал головой.

— Тут действовал одиночка, — убежденно проговорил он. — Заранее все до мелочей продумал и в подходящий момент привел в исполнение. И кроме того — это не фрау Бордин завела себе любовника, а муж изменял ей.

— Что тоже может явиться поводом для преступления, — пробормотал прокурор.

— А, по-моему, в данном случае поводов и оснований за глаза хватит: у кого ревность, у кого зависть, ненависть, зависимость — да мало ли. — Маркус пожал плечами. — Однако поговорим все же о Бордин. Одно обстоятельство способно снять с нее все подозрения. Вспомните о человеке, который подслушивал нас, спрятавшись на галерее боковой сцены.

— Вечорек! — сказал Штегеман. — Во время беседы я не спускал с него глаз. У меня такое ощущение, будто он врет, как по писаному. А язык у него подвешен что надо.

— Что может ровным счетом никакого отношения к происшествию не иметь. Если наши данные верны, то не кто иной, как…

— Если! — Штегеман положил руку на колено Краусу. — Вон Позер, он, по-моему, ищет нас.

Обер-лейтенант встал и махнул Позеру, беспокойно озиравшемуся в дверях.

— Интересно, с чем он пришел?

Маркус наблюдал, как криминальмейстер Позер в распахнутом пальто и со шляпой в руке лавирует между столиками. Вот он чуть-чуть не столкнулся с официантом.

— Что случилось?

Позер взял у соседнего столика свободный стул и сел, чем-то явно встревоженный.

— Крампе нам наплел сорок бочек арестантов, — сказал он. — Этот такой примитивный с виду Голиаф провел нас за нос.

Маркус не верил своим ушам.

— Каким таким образом? — спросил он, донельзя удивленный.

Криминальмейстер наклонился к нему.

— Помните, что он говорил? Будто еще перед окончанием пьянки поднялся наверх, чтобы проспаться. — Сделав короткую паузу — он нагнетал напряжение, — оглядел по очереди всех присутствующих. — Ложь от начала до конца! Крампе вышел из столовой примерно минут за пятнадцать до несчастного случая, объявив всем, что пойдет искать Пернвица. Чего он в этом состоянии хотел от главного режиссера, ясно как день.

— Откуда вам это стало известно?

— От декоратора, его фамилия Блехшмидт. Я с ним встретился несколько минут назад в театре. Он пришел так рано потому, что перед генеральной должен был поправить кое-что в декорациях.

— А откуда Крампе узнал, что Пернвиц дошел уже до будочки вахтера, а потом повернул обратно?

— Да от этого самого декоратора!

Маркус расслабился, откинулся на спинку стула. Неожиданный поворот! Еще одна версия…

— Ну, рассказывайте, — проговорил он устало. — Только с самого начала.

— Все очень просто. Декоратор Блехшмидт после разбора репетиции задержался на некоторое время на арьерсцене. Во время репетиции опустилась боковая часть задника. Потом он собирался заглянуть в буфет столовой, чтобы купить для дома банку апельсинового сока. В городе его сейчас нигде не купишь. Он уже спустился на последнюю ступеньку стремянки, когда увидел стремительно взбегавшего по лестнице Пернвица, который его не заметил и прямиком направился в сторону женских гримерных.

— Чуяло мое сердце, что эта Мансфельд врет и глазом не моргнет.

— Все мы это чуяли, Бенно! — улыбнулся Штегеман. — Иногда ты действительно простодушен до того, что дальше ехать некуда. — Нет, извини, — возмутился лейтенант. — Я…

— Продолжайте, товарищ Позер, — Маркус решительно положил конец их перепалке.

— Итак, Блехшмидт спустился в столовую, — продолжил свой рассказ криминальмейстер, — где застал председателя месткома и баритона Мерца, которые обсуждали поведение Пернвица. И он, в свою очередь, не замедлил сообщить им, что видел, как минуту назад главный режиссер спешил на свидание с предметом своих воздыханий.

Позер ухмыльнулся:

— Затем последовал ряд анекдотов по этому поводу, которые я приличия ради здесь повторять не стану. — Тут он снова принял серьезный вид. — Их разговор разбудил, наверное, крепко выпившего Крампе, который в компании других рабочих сцены еще сидел за соседним столиком. Как бы там ни было, некоторое время спустя он встал и, шатаясь, направился к двери. Блехшмидт поначалу не обратил на него никакого внимания, зато, когда пригляделся, понял, что тот пьян в стельку. Несколько минут спустя Блехшмидт еще раз столкнулся с ним. На сей раз у лестницы, ведущей на сцену. Крампе махал кулаками и несколько раз с угрозой в голосе повторял имя главного режиссера.

— И что, декоратор не пошел за ним следом? — покачал головой Штегеман. — Он ведь понимал, что Крампе не в себе. И что вообще он парень буйный. Помните, как он разбушевался во время репетиции? Несколько человек с трудом удержали его, когда он бросился на Пернвица!

— Как раз наоборот — пошел! И даже заговорил с Крампе, — кивнул криминальмейстер. — Но тот ему не ответил. Наверное, Крампе просто не понял, чего от него хотят, и смотрел на декоратора, как баран на новые ворота. Тогда Блехшмидт махнул на него рукой, слишком тот, дескать, пьян, чтобы натворить дел.

— Мы тоже так решили, — проворчал Штегеман. — Возможно, мы ошиблись, и он только притворялся пьяным.

— На это у него не хватило бы ума, хотя… — Маркус наморщил лоб, лицо его приняло озабоченное выражение, — … хотя я не поверил, что он действительно так крепко спал на диванчике, — он вздохнул. — А мы все обсуждаем и обсуждаем и топчемся на месте. Копать надо, копать! Официант, счет!

Их официант был, очевидно, болен профессиональным недугом обслуживающего персонала — он был туговат на ухо. Пришлось набраться терпения, пока его удалось перехватить по дороге на кухню.

Пока прокурор, а затем Штегеман расплачивались, Маркус еще раз осмотрел зал ресторана, в котором не было сейчас ни одного свободного места. За соседним столиком сидела тучная дама со своим раскормленным сыночком, которого она то и дело поглаживала по рукам и буквально пожирала глазами. Ему было это неприятно. Пожилая пара справа как села за стол с полчаса назад, так и не произнесла за все время ни слова. К девушкам за угловым столиком напротив подсело двое парней. Их громкий смех заглушал голоса всех сидевших вокруг.

Обычная, будничная атмосфера ресторана в такое время. Однако Маркус ощутил вдруг необъяснимое чувство тревоги. Что с ним? Он продолжал оглядывать зал. Никаких знакомых здесь нет, да и откуда им взяться. Хотя… Кто та стройная светловолосая женщина в шубе, которая стоит у буфета? Она как будто бросила взгляд в его сторону, но тут же повернулась спиной. На голове ни шляпки, ни берета, в ярком свете лампионов ее волнистые волосы отливали светлым золотом. Ее фигура… и эти жесты… и эта манера разговаривать, отчетливо жестикулируя и слегка склонив голову набок…

— Семь двадцать пять, — повторил официант, несколько повысив голос. — Один ромштекс, две кружки пива.

— Получите. — Маркус с отсутствующим видом положил на стол десятимарковую купюру, не спуская глаз с блондинки, которая кивнула буфетчице и направилась к выходу.

— Это Бордин, — произнес у него за спиной Штегеман. — Купила французские сигареты. Какая женщина!

Маркус вздрогнул, расслышав в голосе Штегемана явное восхищение. Но с деланным безразличием проговорил:

— Вот как… Тоже пришла на генеральную пораньше — при таких обстоятельствах… Что же, пойдем.

Тем временем Бордин вышла из ресторана. И хотя Маркуса так и подмывало догнать ее, он нарочно медлил у гардероба, надевая пальто, и, пропустив всех, ступил на брусчатку ярмарочной площади последним.

Туман сгустился. Молочно-белые облака его тонкой кисеей покрыли весь прямоугольник площади, размыли изящные контуры старинных бюргерских домов и образовали над трезубцем Посейдона посреди фонтана что-то вроде нимба. Кроме хроменькой старушенции с собачкой и мужчины, согнувшегося под тяжестью чемодана, на площади ни души.

Маркус сунул руки в карманы пальто, прислушался. Откуда-то лилась тихая органная музыка — его любимая токката Баха. Конечно, это из монастырской церкви.

Музыка отзвучала, и все стихло. Подошвы шедших впереди криминалистов оставляли четкие следы на снегу, припорошившем тротуар. Мерзкая погода, прямо на нервы действует. Как и вся эта история… С какой такой стати Бордин заторопилась? Бордин… Пернвиц… Чушь какая — эти артистические псевдонимы…

— Ее зовут Клаудиа, — ответил Штегеман на его вопрос, оглянувшись. Круглое лицо обер-лейтенанта выглядело сосредоточенным — Клаудиа Бордин. Клаудиа…

А вот и коридор, где висят портреты актеров. Клаудиа Бордин быстро прошла в свою уборную, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, тяжело дыша. Сердце билось часто-часто. Кришан. Никаких сомнений, это он, за прошедшие десять лет он внешне почти не изменился. Вот только лицо похудело, черты его сделались резче, да волосы поредели. На макушке уже просвечивает лысина. Она сразу узнала его, еще издали.

Несмотря на внутреннее возбуждение, Клаудиа горько улыбнулась. Как он осилит все это, ведь он такой тщеславный. Интересно, он женат?..

Какая невыносимая жара в этой тесной комнате! Истопник театра, наверное, рехнулся! Сняла пальто, подошла к окну, открыла. Порыв сырого воздуха остудил пылающее лицо. Выглянула во двор. Полицейская машина по-прежнему стоит у подъезда.

Что им здесь нужно? Эберхард мертв, и никто не в силах ему помочь! Трагический несчастный случай!.. Или они считают?.. Нет, быть не может. Достала носовой платок, вытерла слезы — они все текут и текут, словно сами по себе, помимо ее воли.

А Кришан, узнал он ее? Наверняка! Кристиан Маркус… Более двух лет она носила его фамилию. Счастливое, если вдуматься, было время за исключением нескольких последних месяцев. Любовь, та самая… А потом в ее жизни появился театр, взыграло честолюбие…

Клаудиа скомкала носовой платок, бросила его в сумочку, достала сигареты, закурила. Пожарные в театре пока не появлялись. Устроившись на подоконнике, пускала дым в полуоткрытое окно. Слава богу, Биргит не одна дома. Ее забрала Краузе, добродушная соседка-старушка. Удивительное дело, но ребенок не спросил даже, почему за ней не заехал папа — ведь он обещал!.. Да, все это еще предстоит пережить, а ребенок так раним…

И не позднее чем завтра за утренним кофе Биргит спросит: «Мама, а папочка что, под самое Рождество уехал?» Клаудиа тяжело вздохнула.

Чьи-то шаги во дворе, вот хлопнула дверь. В здании дирекции театра зажгли свет — это в комнате декоратора. И чуть ли не сразу после этого Блехшмидт показался в окне — и тут же задернул занавеску. Очевидно, он уже успел побывать в раздевалке за сценой, потому что на нем рабочий халат.

Он тоже один из тех, кто втихомолку радуется, что Эберхард впредь не попадется им на пути. Да, он не один такой, к сожалению… А что, если смерть Эберхарда все-таки не несчастный случай? Если кто-нибудь умышленно… Нет, не может быть!

Она бросила взгляд на желтоватую занавеску, за которой отчетливо вырисовывалась фигура декоратора. Он размахивал руками — спорил, наверное, с кем-то.

Служить в полицию Кристиан пошел десять лет назад, в Берлине. Наверняка он добился немалого, ума и настойчивости ему не занимать. А сейчас он, выходит, сидит в ресторанчике рядом с обер-лейтенантом, который ее допрашивал. Означать это может лишь одно: его вызвали сюда, ибо подозревают, что имело место уголовное преступление и Эберхард убит.

Клаудии прошлось сделать болезненное усилие, чтобы сглотнуть слюну — перехватило горло. А этот обер-лейтенант, как странно он смотрел на нее во время допроса. Задавая вопросы, он постоянно возвращался к стычке со Штейнике. И к ее краткому пребыванию на пустой сцене… Неужели ее подозревают в убийстве собственного мужа? Чудовищно! Какой абсурд…

Она вышвырнула окурок в окно, закрыв глаза, прислонилась к стене. Ее охватило удивительное чувство — будто неведомая сила неумолимо влечет ее к обрыву, и она вот-вот рухнет вниз.

Как они при сложившихся обстоятельствах встретятся с Кристианом? И он тоже будет подозревать ее?.. Исключено: он-то ее хорошо знает, понимает, что она не способна не только человека, но и муху убить!

Разошлись они уже давно. После этого он еще однажды приезжал к ней в Росток, как раз после ее успешного дебюта на сцене Народного театра. Встретил с букетом у самой двери ее квартиры… И остался на два дня, на два дня и две ночи…

Руки Клаудии покрылись гусиной кожей, и не только от холода. Вздохнув, отошла от окна. Туман, казалось, потянулся за ней в глубь комнаты. В здании дирекции огни зажглись и в окнах первого этажа. Это пришел Арнольд из производственного отдела. А на втором обычно малоподвижный и флегматичный Блехшмидт до сих пор возбужденно бегал туда-сюда по комнате.

Окно не закрывалось. Клаудиа сломала ноготь, пока задвинула округлый штырек. Вот еще! Только она пошла к столу, чтобы взять пилку для ногтей и включить верхний свет, как в дверь постучали — негромко, но настойчиво.

Она испуганно замерла, схватилась за спинку стула. Да, вот оно. И на сей раз это отнюдь не поклонник с розами.

— Войдите, — бесцветным голосом проговорила она, сама удивившись его звучанию.

В уборной было темно. Сначала он увидел только очертания фигуры и скорее угадал, чем увидел, как переливаются ее золотистые волосы.

— Что так поздно? — спросила она, не поворачивая головы.

— Были дела поважнее, — Маркус сразу шагнул к выключателю, и Клаудиа заморгала от яркого света.

Он вернулся к двери, осторожно прикрыл ее. Наблюдая за его действиями, Клаудиа не двинулась с места.

— Ты видела меня в ресторанчике?

— И видела, и узнала.

— А я в первый момент глазам своим не поверил. — Оглядев тесную комнату, он предложил: — Сядем?

Клаудиа молча кивнула, указав на стул по другую сторону туалетного столика.

Маркус провел ладонью по вспученному линолеуму со следами разных красок, покрывавшему столик, посмотрел на открытую коробку с макияжем, баночки с кремом, щеточки, кисточки, пудреницы, на треснувшее зеркальце и спросил:

— Ты давно здесь?

— Четыре года.

— Тебе здесь нравится?

Клаудиа пожала плечами.

— Так вышло, — сказала она равнодушно. — Но почему ты не садишься?

Маркус сунул берет в карман пальто, пододвинул стул. По необъяснимой причине он испытывал сейчас неприязнь к ней, какое-то отчуждение.

— Я слышал, у тебя ребенок?

— Да, девочка.

Чем дольше он смотрел на Клаудиу, тем более чужой она ему казалась. Первое впечатление оказалось обманчивым. Несмотря на знакомые черты лица, перед ним не та Клаудиа, которую он знал.

— Ты знаешь, почему я здесь? — спросил он без всякого перехода.

— Из-за Эберхарда?

— Да.

— Тебя специально вызвали из Берлина?

— Нет, я замещаю коллегу из округа, которому поручили другое дело.

— Понимаю, — в голосе Клаудии прозвучало некоторое облегчение. — А я было подумала…

— О чем?

— Так, ни о чем.

Он внимательно взглянул на нее, заметил, как чуть-чуть порозовело ее бледное лицо. Черт побрал, как она все еще привлекательна!

— Пожалуйста, сядь и ты.

— Спасибо, я лучше постою… И вообще, у меня совсем мало времени, скоро репетиция, надо привести себя в порядок.

Видимо, Клаудиа старалась по возможности избегать малейшего оттенка интимности в их нынешних отношениях. Это, конечно, облегчало его задачу, и Маркус в душе был благодарен ей за этот тон. Много ли женщин повели бы себя подобным образом на ее месте?

— К сожалению, мне все-таки придется задать тебе несколько вопросов, — сказал он. — Но это не займет много времени.

— Обер-лейтенант уже задал мне бог знает сколько вопросов!

— Для уголовной полиции «бог знает сколько» еще не предел! — улыбнулся он, встал и пододвинул ей стул. — Прошу.

Клаудиа наморщила лоб, не зная, как поступить. Потом решительно подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза:

— Вы считаете, что Эберхарда убили?

Маркус не ответил, пододвинул стул еще ближе.

Она медленно кивнула, села. Держалась очень прямо, сжав колени.

— И… подозреваете меня, — продолжила Клаудиа свою мысль.

Маркус смутился.

— Ни в коем случае, — горячо возразил он. — Пока что нам слишком мало известно, мы только начали расследование.

Она ему не поверила, Маркус сразу это почувствовал.

— Но ты можешь нам помочь, и тогда мы будем знать больше.

— Пожалуйста, задавай свои вопросы.

Повернув свой стул, он сел на него как бы верхом и оперся локтями о спинку.

— Ты сказала обер-лейтенанту, что незадолго до несчастного случая побывала на сцене и уже оттуда прямиком направилась к выходу.

— Да.

— И примерно две минуты спустя появился Вондри и сообщил о происшедшем?

— Сколько времени точно прошло, утверждать не берусь. Во всяком случае, не больше. Я успела обменяться с дежурным всего парой фраз. — Клаудиа растерянно разглядывала свои руки. — Разве это так уж важно?

Маркус достал из внутреннего кармана пиджака маленький кожаный несессер и с улыбкой протянул ей.

— На, возьми пилку.

— Благодарю, — Клаудиа на его улыбку не ответила.

— Ты не представляешь, насколько важными оказываются иногда эти самые мелочи… Когда ты оказалась на сцене, заметила ли ты что-нибудь странное, необычное? Или услышала?

— И об этом меня спрашивал обер-лейтенант.

— Знаю.

Помолчав несколько секунд, Клаудиа покачала головой.

— Было довольно темно, несмотря на принудительное освещение. Кроме Штейнике, заглянувшего на сцену, я никого не заметила. — Опустив руку с пилкой, она вдруг вытянула губы. — Но кое-что действительно припоминаю…

— Что именно?

— Может быть, мне это только почудилось. Ты ведь знаешь, какая я трусиха, — впервые за все время она улыбнулась. — Извини.

— Ладно уж, чего там, — но и сам Маркус отвел взгляд. — Так о чем ты?

— У меня ни с того ни с сего появилось чувство, будто я на сцене не одна. Приподнялся и заколыхался промежуточный занавес — словно где-то открыли дверь и потянуло сквозняком. Но никто не появился, и света тоже никто не зажег. Потом я услышала какой-то треск — не то со стороны поворотного круга, не то сверху, от колосников.

— И дальше?

— Ничего… Я испугалась и убежала со сцены, — ямочки на ее щеках углубились. — Говорят, у нас в театре появились мыши…

— Но не на сцене же!

— Черт их знает!..

Маркус был разочарован. Помимо всего прочего, теперь настроение Клаудии его несколько смущало.

— Почему ты об этом не рассказала обер-лейтенанту Штегеману? — спросил он.

— Как-то неловко было. Испугаться, убежать — несерьезно это, по-детски.

Она не лгала, сомневаться не приходилось.

— Жаль, что ты не осталась там, где стояла, — сказал он. — Всего несколько минут спустя Пернвиц… твой муж… ведь он погиб в каких-то нескольких метрах оттуда… может быть, все сложилось бы иначе…

Клаудиа сразу изменилась в лице, посуровела, ушла в себя, как улитка.

— Откуда я могла знать?

— Извини! — Маркусу было нелегко сконцентрироваться. — Ты не против встретиться со мной после репетиции на сцене… на том самом месте?

— Нужно — значит, нужно, — Клаудиа опустила голову, и сейчас лица ее не было видно из-за упавших волос. Не глядя в его сторону, вернула пилку. — Спасибо.

— Да, еще одна деталь, насчет этого Штейнике. Ты от него убегала… Почему?

— Я его не выношу, терпеть не могу его двусмысленные намеки.

— А что, если это он оказался вслед за тобой на сцене?

— Не думаю. Наверняка сразу пошел домой.

Маркус кивнул, не сводя глаз с ее профиля в зеркале с трещиной.

— У твоего мужа были враги?

— Враги… Его недолюбливали, это правда… Но враги?.. Таких я не знала.

— Расскажи мне о нем.

— А что рассказывать… Эберхард был человеком театра до мозга костей. По характеру — аховый. Не выносил ни критики, ни противоречий. В глубине души считал себя, наверное, «великим»… непогрешимым… Как шеф — далеко не подарок, но, с другой стороны, король застолья и душа компании. Работу свою любил, особенно ему удавались инсценировки. Я совершенно искренне считаю, что как режиссер он был способен на многое, будь у него другой характер…

— А как глава семьи?

Клаудиа покраснела. Через некоторое время ответила все же:

— Он был прекрасным отцом.

— И только?

— В последние два-три года — да!

— Любовные связи на стороне?

Преодолев внутреннее сопротивление, Клаудиа кивнула.

— Ты его любила?

Она опять покраснела.

— Я обязана отвечать?

— Да.

— Не знаю, как объяснить тебе… У меня с ним… — Клаудиа умолкла и поглядела в сторону двери. Он тоже оглянулся.

На пороге стояла женщина в замшевом пальто, стройная брюнетка лет двадцати с небольшим. Большие карие глаза только подчеркивали белизну кожи лица. Не снимая ладони с ручки двери, прикипела взглядом к Маркусу.

— Фройляйн Мансфельд, одна из моих коллег, — представила Клаудиа, обрадовавшаяся, по-видимому, тому, что в этом месте пленка допроса прервется.

— Капитан Маркус, — пришел он ей на помощь. — Я из окружной уголовной комиссии.

— Я вам не помешаю?

— Нет, мы все равно заканчиваем. — В голосе Клаудии Маркус угадал скрытую просьбу.

Он понял, кивнул.

— Итак, встретимся после репетиции. Как это у вас в театре делают: сплюнем через плечо?

Клаудиу его ответ порадовал, а Мансфельд промолчала, вошла внутрь и положила на туалетный столик ноты и сумочку.

Выходя, Маркус еще раз оглянулся и успел заметить, как Мансфельд буквально рухнула на стул и спрятала лицо в ладонях.