Онлайн чтение книги Засуха
Вместо эпилога

В середине октября в Хворостинке должен был состояться суд над Егоровым и Лёнькой. Андрей, тяжело переживший всю эту трагедию, не хотел ехать на суд, но Ольга кинулась в плач: да разве так можно? Ну, совершил Лёнька проступок по молодости, но ведь не он убивал человека! Рвался её высокий голос, слёзы текли по щекам, горячие, светлые, и Андрею стало жалко жену до боли.

Словно прозрение наступило в голове после этой домашней сцены: а ведь в чём-то она права, Ольга! Всё смешалось в Лёнькиной судьбе: и бесшабашная его молодая жизнь, и это проклятое ФЗО, против которого так выступал Андрей, и неизвестно как окрутивший, задурманивший его молодую голову туманом Серёга, Симка, попытавшийся на младшем Глухове выместить свою родовую неприязнь. А Бабкин? Почему он-то набросился на Лёньку с кулаками? Смертным ведь боем лупил парнишку! Может быть, из-за него, Андрея, из-за того холодного и злого разговора о сыне-докторе?

Сложна и запутана жизнь, она, как клубок с нитями, всё мешает в одну кучу – доброе и злое, смешное и драматическое, грусть и безмятежную радость. Но в этом клубке надо выбирать нужную нить: чтоб меньше было душевных ран и рубцов в сознании. Разве не права Ольга, что, оборви сейчас Андрей связь с Лёнькой и, как знать: надорвётся душа от тяжести, лопнет, как натянутая струна – и выйдет из человека в будущем затравленный зверь, матёрый волчище, который с рёвом будет бросаться на людей. И наоборот, поддержи веру, помоги больше не оступиться – и из призрачных надежд вырастет у человека вера, окрепнут крылья. Он молодой, Лёнька, у него вся жизнь впереди.

Они взяли телегу в колхозе, поехали в райцентр. Целых два дня хлопотала Ольга у плиты, приготовила курицу, насушила сухарей, в банки наложила варёной картошки, пареной тыквы – чем богаты, тем и рады. Ехали они в дождь, мелкий, нудный, и Ольга сказала, что это к хорошему исходу – самая удачная примета – уезжать в дождь из родного дома.

У Ольги за последнее время округлился живот, немного подурнело лицо, но глаза светились каким-то неистребимым светом. И вообще, Ольга сильно изменилась – стала ровнее, спокойнее (последние слёзы про Лёньку в расчёт брать не надо), будто наливалась соками жизни, как наливаются осенью яблоки в саду. В походке её появились замедленная плавность, величавость и достоинство. Впервые открывал для себя Андрей таинство женской души, готовящейся к материнству, и поразился высокому смыслу природы, на глазах удивительно преображающей женщину, наполняющей её силой и глубокой нежностью.

Ольга многих знала в райцентре, и уж, конечно, прокурора Любовь Ивановну Плотникову. Через неё она добилась свидания с Лёнькой, тот пришёл в комнату при милиции немного смущённый – слепо, точно со сна, заморгал глазами. Ольга первой бросилась к нему, порывисто обняла, и у Лёньки брызнули слёзы из глаз. Потом подошёл Андрей, хлопнул его по плечу:

– Как ты, Лёня?

– Ничего, держусь!

– Надо держаться. Да и не виноват ты!

Что-то изменилось в Лёньке. Андрею хотелось сейчас проникнуть в его голову, сердце, думы, правильно их настроить, как музыкальный инструмент, только разве это дано? Но кажется, и сам Лёнька много передумал и перечувствовал, иначе бы не запомнил эту мудрую фразу. Значит, понимает брат, что несёт он ответственность за свои дела, раскаивается, скребёт в кровь душу, и не надо ему мешать. Придёт самоочищение, как дождём смоет всю грязь и нечисть!

Суд был на следующий день, и Лёнька спокойно вынес приговор: его, как несовершеннолетнего, приговорили к трём годам пребывания в колонии, а Егорову размотали на всю катушку – пятнадцать лет. За убийство и незаконное хранение оружия.

После суда Лёньке разрешили проститься с родственниками, и он подошёл, грустно склонив голову, а потом упал на колени:

– Прости меня, Ольга!

Андрей и охранник подняли Лёньку с грязного пола, а Ольга смущённо спросила:

– За что ж тебя простить, Леонид?

– Помнишь пропажу свою? Это я сделал. Ты уж прости меня. Мы тогда с ремеслухи сбежали, ну и…

– Ладно, Лёня, не думай об этом.

Только уже при выходе из суда брызнули из глаз Ольги слёзы; справилась и с этим, затихла на время на повозке, и только когда обогнали они высокого, без фуражки, кудлатого мужика, вдруг крикнула Андрею:

– Остановись, пожалуйста!

Натянул вожжи Андрей, и Ольга спрыгнула с повозки, побежала к мужчине. Они о чём-то оживлённо беседовали, кудлатый крепыш размахивал руками.

Ольга прыгнула на телегу, спросила у Андрея:

– Знаешь, кого я встретила?

– Кого?

– Бывшего товарковского председателя Егора Степановича. Ему двенадцать лет за убийство давали, а сейчас выпустили!

– Почему?

– Невинным оказался. Шальнева, оказывается, братья Ёжиковы из их села убили. Сами и признались…

В Парамзино они приехали перед вечером.

Ольги уже не было – она сошла около дома и наверняка теперь хлопочет об обеде и ужине одновременно, развела огонь. Сейчас бы вытянуть над этим огнём посиневшие пальцы, чтоб ощутили руки жар, до боли прогрелись.

Но неизвестно откуда вывернулся Колька Дашухин, задвигал простуженно носом, гундяво сказал:

– Андрей Фёдорович, вас на собрание просят!

«Какое ещё к чёрту собрание, – со злостью подумал Андрей. – Словно разжигает, как чертей к полуночи, всю эту маету вечером затевают».

– О чём собрание?

– Председателя избирать.

После гибели Бабкина председателя в колхозе не было, его обязанности исполнял Филатов. Ну и пусть исполняет, подумалось, ежа на ужа менять – только время терять.

– Иди, Коля, без меня. Скажешь, заболел дядя Андрей, домой пошёл. Ну его к лешему, это собрание.

– Не могу без вас идти, Андрей Фёдорович. Вас народ ждёт.

– А меня зачем?

– Вас обговорили председателем избирать, вот и ждут.

– Ловко придумали, – усмехнулся Андрей. – И кому ж такая мысль в голову пришла?

– Да всем! Сначала хотели тётку Ольгу избрать, да передумали, так как она дитём должна заниматься…

Вечером возвращался Андрей домой. Было ещё не совсем темно, кое-где сквозь мрак низких туч пробивались светлые пятна.

Зажигались лампы в домах, мягкий свет ложился от окон на пожухлую, омытую дождём траву, на блестящие от влаги деревья. Взглядом отыскал Андрей родной дом, робкий огонёк, который зажгла Ольга, беспокойно дожидаясь мужа.

Под светом блестела приметная берёза – засохшая, жалкая. До боли захотелось Андрею, чтобы не умерло это дерево, а будущей весной снова покрылось зеленью, зашелестело листьями.

Ему казалось, – нет, он знал это, – что так и должно быть: засуха только листья сожгла, а почки, а корни – живы.