Онлайн чтение книги Зеленые ворота
ГЛАВА 1

С 1562 года тридцать лет Франция была полем почти непрерывных братоубийственных битв между гугенотами и католиками. Религиозные войны, начавшиеся в царствование Карла IX, и особенно при регентстве его матери, Екатерины Медичи, пережили династию Валуа и угасли только в царствование Генриха IV де Бурбона. Этот «король без королевства, солдат без гроша, муж без жены», вождь гугенотов, для которого разница между вероисповеданиями не имела значения и который ради политических целей не раз менял веру, заполучив наконец трон, застал Францию в руинах и пепелищах. Кровь семидесяти тысяч погибших пропитала её землю; девять городов и четыреста замков лежали в руинах, сто двадцать пять тысяч поместий обратились в пепел. То, что не было окончательно уничтожено, погрязло в нищете. В Лионе, в Туре, в уцелевших городах, насчитывавших некогда по пятьсот-шестьсот ткацких мастерских, остались их единицы, а цены на товары и продукты небывало возросли. Огромные пространства непаханных полей и виноградников заросли бурьяном, деревни и целые округа обезлюдели и одичали.

И такое состояние продолжалось даже после февральской коронации Генриха в Шартре и вступлении в Париж в марте 1594 года. Надежды на поправку отчаянной ситуации в стране появились лишь через пару лет, когда рядом с мужественным королем появились мудрые советники, и прежде всего Максимилиан де Бетюн, мсье де Росни, впоследствии герцог Сюлли, боевой товарищ и наперсник Генриха, и Бартоломей Лаффемас, бывший портной, позднее королевский лакей, и наконец — генеральный контролер торговли.

Первой экономической акцией мсье де Бетюна в качестве члена Королевского финансового совета стала в 1596 году инспекционная поездка по Франции для проверки деятельности налоговых чиновников. Де Бетюн взялся за дело с небывалой энергией и работоспособностью. Несколько месяцев он проверял реестры и картотеки, вскрывал мошенничества, взыскивал суммы, присвоенные казнокрадами, сокращал чрезмерные административные расходы и устанавливал новые порядки. В результате королю в Руан он привез полмиллиона талеров, погруженных на семьдесят две повозки, которые эскортировал сильный вооруженный конвой.

И с тех пор, несмотря на ещё продолжавшуюся внутреннюю смуту и тянувшуюся войну с Испанией, начались хозяйственные реформы, которые в очень короткий срок вырвали Францию из разрухи. Мсье де Бетюн, теперь уже суперинтендант финансов, создал первую упорядоченную систему финансовой отчетности и положил конец злоупотреблениям богачей. Оказалось, что свыше четырехсот тысяч состоятельных людей на основе фальшивых документов уклонялись от уплаты налогов. С них было взыскано сто пятьдесят миллионов франков, а доходы и расходы казны не только оказались сбалансированы, но ещё и появилась возможность откладывать около шести миллионов франков в год в чрезвычайные резервы, накапливаемые в золоте в подвалах Бастилии. Вскоре вновь цвели сады и зеленели виноградники, золотились хлебные поля, появился скот на пастбищах. В отстроенных городах поднимались мануфактуры и фабрики: братьев Гобеленов в Париже, производящие ковры и узорные ткани; мануфактуры в Нормандии, Лангедоке и Шампани, славные своими сукнами; бумажные фабрики в Дофине, кружевные мастерские в Санлисе; текстильные в Руане; металлургические под Парижем; фабрики стекла и хрусталя в Мелуне; всяческие промышленные мануфактуры в Лионе, Пуатье, Туре, Орлеане и Манте.

Вместе с развитием промышленности и торговли, благодаря разумной налоговой политике казны, можно было начинать крупные общественные работы. И повсюду стали строить новые дороги и мосты, по которым мчались почтовые дилижансы, копали каналы, осушали болота, углубляли порты. Перед Францией Генриха IV открывалось большое и завидное будущее. Нужен был ей только продолжительный мир.

Тем временем, однако, продолжалась война с Испанией. Дон Педро Энрикес д'Азеведо, граф де Фуэнтес, 14 апреля 1596 года взял Кале, угрожал северо-восточным районам Соммы и уже готовился к маршу на Амьен. Переговоры об английской помощи увенчались заключением союза, но проект совместной акции против испанских войск в Нидерландах провалился. Единственной радостной вестью стала победа англичан в Кадисе — победа столь же блестящая, как и не использованная стратегически и политически. Елизавета удовлетворилась уничтожением испанской Второй Армады, которую король Филип намеревался послать на помощь Ирландии, а — быть может — и на покорение Англии. И на этом остановилась, не собираясь поддерживать Генриха на французской территории.

Известие это, переданное через посла Франции в Лондоне, вскоре подтвердили и дополнили множеством подробностей два английских корсара, которые принимали участие в атаке на Кадис, а также известный купец и банкир Генрих Шульц, имевший разветвленные коммерческие связи и пользовавшийся покровительством самого мсье де Бетюна.

Шульц был родом из Польши, а его торговый дом и банковская контора в Гданьске были хорошо известны не только во Франции, но и во многих ганзейских городах и крупнейших портах Европы. В Гамбурге, Амстердаме и Копенгагене он уже открыл филиалы, а теперь намеревался организовать такой же и в Бордо.

Мсье де Бетюн очень его ценил. Пользовался его советами в некоторых финансовых операциях, даже поручал ему разработку условий займов, в реализации которых Шульц частично участвовал как банкир. Таким образом его весомость и авторитет были обеспечены уже с самого начала.

Что касается корсаров, оба были французами, хотя их корабли и плавали до поры под английским флагом на службе у Елизаветы. Одного из них, Ричарда де Бельмона, капитана корабля «Торо», мсье де Бетюн знал лично; второй именовался Пьером Кароттом и кормился, собственно, скорее морской торговлей, чем корсарством.

За него ходатайствовал Генрих Шульц, испрашивая у своего покровителя права поднять французский флаг над кораблем «Ванно»и внести его в портовый реестр. В этом он не встретил никаких трудностей. Де Бетюн — Росни любил драгоценности, королевской казне нужны были деньги, а Генриху IV — и корабли, и моряки. Двое прибывших из Кадиса отвечали всем этим требованиям; в трюмах «Торо»и «Ванно» лежала немалая добыча; десятая её часть пошла в королевскую казну, а несколько премиленьких безделушек украсили шляпу и воротник будущего министра финансов.

Но это было просто пустяком по сравнению с круглой суммой в пятьдесят тысяч дукатов, которую в качестве десятины внес третий корсар, прибывший в Бордо через несколько дней.

Звали его Ян Куна, хотя был он более известен под именем Яна Мартена. И командовал он очень красивым, хоть и небольшим кораблем «Зефир», черный флаг которого уже много лет вызывал страх среди испанцев, страх не меньший, чем возбуждал у них Френсис Дрейк или Хоукинс.

О «Зефире»и его капитане ходили просто невероятные слухи. Некогда, плывя в эскорте французского посла, возвращавшегося из Польши, лишь он один сумел прорваться сквозь датскую блокаду в Зунде и вышел в Северное море; он сражался у берегов Нидерландов, помогая гезам Вильгельма Оранского; перешел на английскую службу и преследовал испанцев в Атлантике, а потом несколько лет практиковался в корсарском ремесле в Карибском море и Мексиканском заливе; в союзе то с Дрейком, то с другими корсарами взял несколько городов и портов в Новой Испании, и среди прочих Вера Крус и Сьюдад Руэда; едва не стал кациком индейского царства Амаха; захватил огромную добычу и быстро её растратил; в 1588 году поджег корабли Великой Армады в Кале и совсем недавно после победоносной атаки на Кадис догнал в открытом море втрое более крупную, тяжеловооруженную каравеллу, взял её на абордаж и захватил груз серебра и золота стоимостью в полмиллиона пистолей. Подсчитали, что за шестнадцать лет он затопил около пятидесяти неприятельских кораблей и судов, захватив добычу с двадцати из них. И никогда не был даже ранен, поскольку его мать, заподозренная в колдовстве, научила сына какому-то заклятию против пуль и сабель врагов.

На «Зефире» находилась возлюбленная этого героя и авантюриста, похищенная из какого-то испанского замка. Ее красота и отвага поражали всякого, кто её видел, а драгоценности и наряды могли вызвать зависть самой королевы.

Не все верили этим фантастическим россказням, но было фактом, что по крайней мере одна королева, причем владычица победоносной Англии, пылала гневом на капитана «Зефира»и жаждала мести. Не только из-за платьев и драгоценностей его любовницы, а прежде всего потому, что Мартен, оставив без предупреждения службу под английским флагом, не выплатил пятидесяти тысяч дукатов в казну Ее королевского величества, и при этом сумел вовремя обезопасить все свое состояние от посягательств казны, так что на них даже нельзя было наложить ареста. Так же, впрочем, поступили шевалье де Бельмон и капитан Каротт.

Все трое — знаменитый корсар, благородный дворянин, принятый при дворе, и скромный купчик добродушного вида — вероломно её обманули. Елизавета через своего посла потребовала их выдачи вместе с захваченной добычей, протестовала против предоставления им убежища во Франции, угрожала задержанием французских кораблей в своих портах.

Генрих IV наслаждался её яростью. Не раз она ему досаждала, и если порой помогала деньгами и войсками, то только в собственных интересах — он-то знал это даже слишком хорошо.

Услышав от мсье де Бетюна о романтичном корсаре, он прежде всего заинтересовался его пленницей.

— Ты её видел?

Де Бетюн ответил отрицательно — не было времени.

— Стареешь, мой Росни, — вздохнул король. — Стареешь, хоть моложе меня на семь лет. Я бы не выдержал, чтобы не взглянуть! Как только будем в Бордо, ты должен мне её показать.

— Если застанем там Мартена и его корабль, сир, — ответил де Бетюн.

— Ты должен как-нибудь это устроить. Нужно отблагодарить этих дельных капитанов, как они того заслуживают.

— Если Ваше королевское величество имеет в виду Мартена, то полагаю, что симпатия Вашего королевского величества, выказанная его любовнице, вряд ли будет им воспринята как благодарность, — заметил де Бетюн. — Насколько я знаю, он чертовски ревнив, и притом неустрашим и готов на все.

— Ты меня предостерегаешь! — рассмеялся Генрих.

Росни кивнул.

— На этот раз да, сир, — серьезно сказал он.

— Слово чести, ты меня и в самом деле заинтриговал!

— А меня это беспокоит, — буркнул Росни, — хотя… — он усмехнулся и умолк, подумав о Габриэль д'Эстре, которую терпеть не мог и которая отвечала ему тем же самым.

« — А может быть… — подумал он. — Может эта сеньорита сумеет завладеть сердцем Генриха и отодвинуть со сцены Габриэль? Кто знает…»

— Что ты там бормочешь? — спросил король.

Де Бетюн сообщил, что Мартен преподносит Его королевскому величеству шпагу.

— Она должна была стать даром коррехидора Санта Крус Филипу II, — добавил он, кивнув молодому дворянину, подавшему ему шпагу в ножнах, обтянутых сафьяном с золотыми оковками.

Глаза Генриха блеснули. Приняв шпагу, он выхватил полированный клинок. Тот был легок, как перышко. Попробовал отсалютовать, колоть, упер острие в пол и выгнул клинок дугой, потом дал подпрыгнуть вверх. Сталь дрогнула и зазвенела, он довольно усмехнулся, видя, что от прогиба не осталось ни малейшего следа.

Лишь потом король взглянул на рукоять и гарду. Рукоятку из слоновой кости тонкой работы обвивала золотая змея с прочеканенной чешуей и великолепным кроваво-красным карбункулом вместо головы. На резном золоченом эфесе чередовались сапфиры и гранаты; такие же камни украшали оковки ножен.

— Хороша, — протянул Генрих. — Если я не ошибаюсь, карбункул вызывает приязнь, сапфир хранит честь и здоровье, что кстати редко сочетается одно с другим, а гранат улучшает настроение. Если возлюбленная твоего Мартена обладает всеми этими достоинствами, и притом ещё так же хороша, как эта шпага, в самом деле стоит познакомиться с ней поближе. Во всяком случае я не выдам Елизавете твоих корсаров, Росни. Тем более двое из них — французы… Ба! Я ведь видел уже когда-то этого Бельмона? — вдруг воскликнул он.

— В По, Ваше королевское величество, — подсказал Арманьяк, первый камердинер короля. — Он был там с Антонио Пересом.

— Правда! Бельмон…Ричард де Бельмон. Он мне понравился. И Мартен похож на него?

— Ему недостает благородных манер, — ответил де Бетюн, хоть случалось разговаривать и с Елизаветой. Он весьма уверен в себе, как это часто бывает с людьми большой физической силы, которые к тому же отважны и благородны.

— Ты ему льстишь, — рассмеялся Генрих.

— Судя по тому, что о нем рассказывают, он именно таков, — ответил Росни. — И притом похож на человека, которому можно доверять.

— Однако Елизавета в нем несколько ошиблась!

— Ну, мне кажется, что и он, и многие другие прежде всего ошиблись в ней, — возразил де Бетюн. — И к тому же он не её подданный. Он родом из Польши.

— Ну ладно, — согласился Генрих. — Мы принимаем его дар в благодарностью и удовлетворением. Выдадим ему корсарский патент, а при случае и познакомимся. Напомни мне об этом, Арманьяк!

Упоение любви, которому отдавался Мартен в объятиях своей молодой и прекрасной возлюбленной, нашли достойное её красоты окружение среди прекрасных холмов и виноградников Медока.

На левом берегу Гаронны неподалеку от небольшого форта, расположенного к югу от Полье, широкая, усеянная островами река врезается в сушу глубоким заливом со спокойной водой. В конце его скрывается небольшая пристань, выстроенная из громадных дубовых пней, а над ней террасами поднимается в гору виноградник, увенчанный персиковым садом, за которым белеют стены дворянской усадьбы.

Усадьба эта — скорее небольшой замок — принадлежал мсье де Марго, который однако никогда в нем не жил. Потому что Людвиг де Марго, землевладелец по рождению, но по призванию страстный мореплаватель и путешественник, растратил все свое состояние на экспедиции за океан, по следам Вераццани и Кортеса. И осталось у него лишь одно это подзапущенное поместье, с маленьким виноградником и одичалым садом, на которые не нашлось покупателей. Сам он вечно пребывал либо в Ля Рошели, либо в море, где командовал королевским военным кораблем «Виктуар», а за виноградником и усадьбой приглядывал понемногу старый друг семьи, судья из Полье, мсье де Кастельно.

Мартен узнал про возможность приобрести это поместье, громко именуемое шато Марго-Медок, от всезнающего Генриха Шульца, которому доверил свою долю в добыче, после чего не торгуясь купил дом вместе с землей и пристанью в заливе.

«Зефир», избавившись от своего драгоценного груза, был теперь пришвартован к короткому пирсу, а в Марго-Медок прибыла команда ремесленников, плотников, столяров, каменщиков и огородников, чтобы обновить дом и привести в порядок огород, сад и виноградник. Потом, когда крыша, стены и комнаты замка были основательно отреставрированы, когда был уложен прекрасный паркет и заменены мраморные обрамления каминов, когда заросли преобразились в парк с тихими аллеями, подстриженными газонами и цветниками, на которых красовались великолепные розы, Генрих Шульц по просьбе Мартена занялся меблировкой резиденции своего бывшего капитана.

Из Бордо, из Кламси, даже из Парижа прибывали резные комоды, кровати, столы и стулья, кресла, обитые парчой и бархатом, зеркала венецианского стекла, тяжелые шкафы и буфеты из палисандра, а также турецкие и персидские ковры из Марселя, серебряные канделябры и бра, фарфор, стекло и столовое серебро.

Мартен сам подобрал четверку гнедых, купил в Бордо дорожную карету и легкий прогулочный экипаж. Прислуга получила зеленые ливреи с золочеными пуговицами и галунами, горничные — такие же юбки и лифы.

Всем этим изыскам и роскоши все же не сравниться было с нарядами и драгоценностями сеньориты Марии Франчески де Визелла, красоте которой полагалась поистине королевская оправа.

Мартен не жалел на это денег, тем более что ему казалось, что их у него бессчетное множество. Он не слишком задумывался, сколько тратит; расчеты проводили услужливые, всегда любезно улыбающиеся счетоводы Шульца, сквозь пальцы которых в Бордо уплывал просто поток золота.

Но Мария хотела нравиться не только своему повелителю. Кто кроме него должен был восхищаться её нарядами? Кто должен был ему завидовать?

Разумеется, ей мало было восхищения шевалье де Бельмона, застенчивого румянца Стефана Грабинского и голодных, полных тайных ожиданий взглядов Генриха Шульца. Мсье де Кастельно, судья из Полье, и капитан Людвиг де Марго, с которыми Ян Мартен подружился, были пожилыми людьми, солидными гугенотами с незапятнанной репутацией. Комендант гарнизона в Бордо, крикливый пьяница, казался ей заурядным и глупым. Каротт не входил в расчет, хоть она его и любила за остроумие и веселый нрав; он к тому же был в шато редким гостем, весь уйдя в свои коммерческие дела.

Оставались ещё несколько капитанов — корсаров, знакомых с давних времен, которые навестили Марена поздно осенью. Но сеньорита сочла их вульгарными. Нет, не такого общества она жаждала.

— А какого? — спросил Мартен.

Она жаждала развлечений. В Бордо начинался карнавал. В домах высших королевских сановников, в ратуше, во дворце губернатора, в резиденциях аристократов уже закипели первые приемы и балы.

— Но ведь я не знаком с этими знатными господами, — заметил Мартен.

— Должен познакомиться, — отрезала она. — Ричард с Генрихом могли бы это устроить. И к тому же мы не знакомы даже с соседями. Граф де Бланкфор, мсье де Карнарьяк, мсье де Ля Сов…

— Может быть ещё Дю Плесси-Морней и де Бурбон? — рассмеялся он. — Высоковаты пороги для Яна Куны…

Она чуть наморщила бровь, гордо подумав про себя, что род де Визелла ничем не уступает Морнеям и Бурбонам. Но вместо этого сказала:

— Ты знаменит. Знаменитее многих их них.

Ему это польстило. Ян разослал в три соседних замка любезные письма с уведомлением о намерении нанести визиты. По прошествии недели пришел столь же любезный ответ, но лишь один: мсье де Карнарьяк приглашал Мартена с его спутницей на охоту в день своего покровителя, святого Антония. Граф де Бланкфор и мсье де Ля Сов с приглашениями не спешили; они просто не ответили.

— Не расстраивайся, — утешала Мартена его обожаемая. — Начинать всегда трудно.

— Я об этом кое-что знаю, — рассмеялся он, глядя ей прямо в глаза. — Сколько месяцев я ждал приглашению в твою каюту на «Зефире»! Но меня нисколько не расстраивает недостаток гостеприимства или просто пренебрежение со стороны какого-то графа или барона. Мне до них нет дела. В то же время Карнарьяк мне кажется вполне симпатичен, хоть и слывет тут рогоносцем. Судя по всему, он вполне доволен судьбой.

— Вероятно, — подтвердила Мария Франческа, с несколько натянутой улыбкой, поскольку ей бы больше понравилось, если бы Шарлотта де Карнарьяк пребывала при муже, а не в Ангулеме вместе с неким разбогатевшим торговцем бумагой.

Она подумала, что дом мсье де Карнарьяка пользуется не лучшей репутацией, как и три его дочери — Жозефина, Катерина и Луиза, за которыми с успехом увивался целый легион молодых кавалеров. Но как бы там ни было, Карнарьяк состоял в родстве с аристократами, был вхож в первые семейства Шаранты и Бордо и пользовался расположением молодого герцога Карла де Валуа. Так что эти его недостатки и преимущества друг друга уравновешивали; как она сама сказала — с чего-то нужно было начинать, и не обязательно с самого лучшего…

Мартен с удовольствием собрался на охоту. Велел выкатить из каретного сарая легкий экипаж, лакированный под цвет слоновой кости, с серебряными оковками и бархатной зеленой обивкой внутри. Запрягли в него только пару коней, зато два форейтора с бичами в руках ехали впереди верхом, а сзади следовала повозка с чемоданами Марии.

Так они и прибыли к Карнарьякам, забрав по дороге Бельмона, который жил в Бордо и тоже был приглашен мсье Антуаном.

Замок этого последнего лишь снаружи, и то издали, выглядел впечатляюще. По мере приближения становилась видна его запущенность, так и кричавшая с выщербленных башен, дырявого моста и давно не знавших побелки стен. Во дворе хозяйничали свиньи и гуси, крыши конюшен и амбаров протекали, а половинки въездных ворот едва держались на изъеденных ржавчиной петлях.

Хозяину поместья, человеку довольно невзрачному и столь же мало заботившемуся о своей внешности, как и о порядке на дворе, могло быть около сорока. Природа наградила его большим, изрядно покрасневшим носом и редкой растительностью, из-за чего лицом он весьма смахивал на козла. Козла не столь упрямого, как любопытного и веселого, каким он собственно и был.

При звуках прибывшего обоза, который распугал крикливое стадо гусей, хозяин появился на пороге в обществе дамы, сходившей за его кузину, рассыпаясь в поклонах и любезных улыбках, после чего галантно помог сеньорите де Визелла выйти из кареты.

— Я рад, так рад, просто безмерно рад, — не переставал он повторять, не совсем представляя, с кем имеет дело.

Только потом Бельмон шепнул ему на ухо имя Марии, а затем представил и Мартена.

Могло показаться, что после этой информации мьсе де Карнарьяк сбросил лет двадцать, и одновременно его речь освободилась от оков неуверенности. Он одновременно обращался к Марии, осыпая её комплиментами и восхищаясь красотой, разговаривал с Бельмоном, напоминая тому какие-то давние встречи и совместные кутежи, выражал свой восторг Мартену, расхваливая его подвиги на море, и тут же пересказывал своей «кузине» мадам Сюзанне все то, что сам успел сказать и что услышал от каждого из вновьприбывших.

Мадам выказала больше спокойствия и умеренности, хотя и приветствовала гостей весьма любезно, а с Марией Франческой обменялась сердечным поцелуем. Она была зрелой блондинкой с пышным телом и молочно-белой кожей, лет на десять моложе мсье Антуана. Украшали её прекрасные глаза цвета фиалок и ласковая улыбка. Три её племянницы, которые показались в огромном вестибюле в сопровождении своих поклонников, смахивали на три копии одной картины, разнившиеся лишь оттенком волос. Они казались милыми и свежими, а любопытные носики с чувственно раздутыми ноздрями явно были унаследованы не от мсье де Карнарьяка.

Кроме нескольких молодых дворян, из которых двое носили графские титулы, в темноватом зале находилось ещё немало родственников хозяина дома, и среди прочих мсье де Шико, один из сыновей придворного Генриха III. Тот отличался напыщенностью и гонором, не слишком кстати говоря оправданными, поскольку отец его был скорее королевским шутом, чем рыцарем. Его некрасивая жена, известная своим злословием, и при том ещё разыгрывающая из себя глухую, приветствовала Марию Франческу особенно шумно и вызывающе. Именовала она её то «мадмуазель Вики» — намеренно искажая её фамилию по созвучию со словом «падшая»и опуская «де», — то «мадам Мартин», что с тем же успехом могло означать Мартен, Мартин или осел. Но она нарвалась не на застенчивую девушку, как ей поначалу показалось. Мария только с виду не утратила своей любезности и ласковости. В один прекрасный момент она повернулась к Бельмону со словами:

— Ты знаешь, что это отец мсье, а не мадам де Шико увеселял двор последнего из Валуа?

— Ну да, — кивнул Ричард. — И был невероятно смешон.

— И то же самое можно сказать о его сыне, — вздохнула Мария Франческа.

Реплика эта была произнесена вполголоса, но и глуховатая дама, и немало молодых людей, уставившихся на сеньориту как на небесное видение, прекрасно все расслышали.

— Ты просто маленькая оса, Мария, — шепнул, смеясь, Бельмон. — Смотри: бедная мадам Шико даже пожелтела от укола твоего жала.

— Разве? — невинно удивилась сеньорита. — Мне казалось, что и до того она была достаточно желта лицом.

Кивнув обиженной сопернице, она с великосветской непринужденностью повернулась к мсье де Карнарьяку, чтобы выразить тому свой восторг по поводу несомненной очаровательности его дочек. Тут же её окружили поклонники этой троицы, а сияющий хозяин представил ей самых почетных гостей, которые не скрывали восхищения её необычайной красотой.

Теперь Мария Франческа была уверена в своем успехе в свете. Правда, её постигло некоторое разочарование, когда за столом досталось место мягко говоря не из первых. К тому же она заметила, что некоторые из собравшихся отнюдь не рвались завязать с ней знакомство, а перехватывая её любопытные взгляды, предпочитали делать вид, что их не замечают. От своего соседа, шевалье д'Амбаре, она узнала, что одним из тех, кто её заинтриговал, был мсье Ля Сов, другим — барон де Трие. А размалеванная как пасхальное яйцо дама, которую развлекал мсье Шико — уже не гордый и надутый, а униженно услужливый — была графиней де Бланкфор.

— Ее супруг прибудет только завтра, чтобы принять участие в охоте, — проинформировал д'Амбаре сеньориту. — Если однако ваша милость не отвергнет мое общество, я бы хотел обеспечить себе первенство в сопровождении вашей милости на завтра.

Мария Франческа окинула его доброжелательным взглядом. У Армана д'Амбаре было измученное, словно измятое лицо, хотя и с правильными чертами. Он вполне мог нравиться: был приличного роста, с темными волнистыми волосами, чуть припорошенными сединой на висках, и несколько ироничными холодными глазами. Но выражению глаз противоречило его искусство общения с людьми. Д'Амбаре в разговоре вел себя таким образом, что возбуждал в своих знакомых убежденность в их собственном совершенстве. Особенно касалось это женщин, которые легко поддавались его обаянию, прекрасно отдавая себе отчет, какие понимание и деликатность отличают поведение этого очаровательного человека, не только от того, что он намеревался добиться их расположения, но просто чтобы сделать им приятное.

— Полагает ли ваша милость, — спросила Мария Франческа, что граф де Бланкфор захочет меня заметить и даже почтить разговором пусть даже в ущерб столь милой беседе, какой услаждает меня ваша милость?

— Не сомневаюсь ни на миг, что каждый, кто сумеет оценить вашу благороднейшую красоту и девичье очарование, а также достоинства ума и сердца, тут же немедленно станет поклонником вашей милости, — отвечал шевалье д'Амбаре.

— Вы полагаете, что граф находит все это в своей жене?

— О, тут совсем другое дело, — усмехнулся он и уже вполне серьезно продолжал: — Нужно сочувственно относиться к несчастьям такого рода, как супружество, заключенное исключительно с целью спасения семейного состояния. — Такое может случиться с каждым из нас.

— Желаю вашей милости не пережить подобного несчастья, — кокетливо повела глазками Мария.

— В таком случае я должен с этого момента вдвойне благодарить за это Господа, — услышала она в ответ.

Охота состоялась назавтра. Это не была охота на крупного зверя, поскольку угодья мсье де Карнарьяка не изобиловали лесами, и благородное зверье в них давно повыбили. Осталось немного зайцев и лис, которых хозяин с гостями и травили верхом со сворой псов.

Дамы, за исключением девиц де Карнарьяк и сеньориты де Визелла, не принимали непосредственного участия в скачке по полям, оврагам, рощам и лугам, а около полудня приехали в экипажах к лесистому берегу Дордони, где в покосившемся от старости охотничьем домике был накрыт обед.

День стоял солнечный, с легкой дымкой и без ветра. Легкий морозец покрыл лужи и грязь на дорогах скользкой, хрупкой ледяной пленкой, одел белым инеем клочья паутины на изгородях, ветви деревьев и стебли травы. В воздухе пахло дымом из труб крестьянских лачуг и опавшими листьями. Кони фыркали, скулили псы, доезжачие хлопали бичами, раздавались веселые голоса и смех.

Мария Франческа появилась в мужском костюме, который вызвал всеобщий восторг наравне с её красотой и ловкостью в верховой езде. Сопровождал её не только д'Амбаре; граф де Бланкфор, который действительно прибыл с самого утра, не удостоил правда Мартена рукопожатием и ограничился сухим кивком с расстояния в несколько шагов, но сеньориту де Визелла признал достаточно равной происхождением, чтобы увиваться вокруг неё и добиваться благосклонности. Делал он это довольно настойчиво и бесцеремонно, настолько, что дождался наконец резкой отповеди и обиженно удалился, чтобы выразить хозяину свое недоумение по поводу приема в благородном доме авантюристов вроде Мартена и его любовницы.

По его примеру из свиты сеньориты отпали ещё несколько молодых дворян, но все равно их оставалось ещё слишком много, чтобы Арман д'Амбаре чувствовал себя хозяином положения. Только над рекой, среди лесистых холмов, удалось ему сбить соперников с толку и заплутать вместе с Марией Франческой на какой-то боковой, непроезжей дороге, вившейся над обрывом вдоль притока Дордони.

Тем временем мсье де Карнарьяк напрасно пытался упросить графа не покидать собравшихся. Бланкфор заявил, что его призывают неотложные дела и что на этот раз он ради них вынужден будет с сожалением отказаться от столь изысканного общества. Граф согласился остаться только на обед; во-первых — потому что был голоден, во-вторых — поскольку хотел уехать вместе с женой, и при том на глазах других гостей.

В результате мсье Антуан велел трубить сбор у обветшалого павильона, перед которым уже стояли экипажи прибывших дам. Гости явно нагуляли аппетит, поскольку через несколько минут собрались почти все. Недоставало только сеньориты де Визелла и шевалье д'Амбаре.

Мартен заметил их отсутствие сразу, но силился не подавать виду. Это ему не слишком удавалось, особенно когда услышал несколько злорадных замечаний мадам де Шико и заметил многозначительные усмешки, которыми она обменивалась с баронессой де Трие и другими дамами. Он продолжал беседовать с мадам Сюзанной, но был явно расстроен и нетерпелив.

— Ну не будем же мы ждать потерявшуюся пару, — бросил кто-то за его плечами, — это может продолжаться до вечера.

— Наверняка нет, — ответил кто-то еще. — У Армана совсем иная тактика, чем у графа де Бланкфора: он предпочитает незначительные, зато постоянные победы. Готов биться об заклад, что он уже чего-нибудь добился, поскольку начал ещё вчера, и причем не без успеха.

— Значит, до вечера он должен ещё продвинуться, — рассмеялся первый.

— Должен, — согласился собеседник.

— Едут! — воскликнула какая-то из дам. — Сеньорита выглядит просто неотразимо.

— А шевалье д'Амбаре — триумфально, — добавил кто-то еще. — Он настоящий d'Embarras1Embarras — неприятность (франц.) для ревнивцев.

Мартен сносил все это с удивительным спокойствием; даже не повернул головы, чтобы удостовериться, кто же позволяет себе такие шуточки. Но ярость и ревность бушевали у него в душе. Наконец он взглянул на Марию и её спутника, словно только теперь заметив их опоздание, после чего первым оказался у коня сеньориты, чтобы галантно придержать узду и стремя, пока она спускалась на землю.

Они взглянули глаза в глаза. Мария Франческа разрумянившаяся, веселая, кажется чуть удивилась или может быть испугалась выражения его лица, ибо улыбка на краткий миг погасла на её устах. Он же, побледнев, молчал и хмурил брови.

Длилось это лишь миг. Оба сразу опомнились и Мартен, взяв кончики её пальцев, проводил Марию в карету мадам Сюзанны.

— Мы опоздали, — звучным голосом сказала сеньорита. — Прошу прощения.

— Это моя вина, — признал Арман. — Я выбрал неверную дорогу и мы немного заплутались.

— О, если так, то выбранная им дорога оказалась именно той, что нужно, — шепнул один из кавалеров на ушко мадемуазель Жозефине де Карнарьяк, которая громко рассмеялась.

— Дороги среди холмов тут в самом деле очаровательны, мечтательно протянул Ричард де Бельмон. — И притом настолько крутые, — добавил он, поглядывая то на Мартена, то снова на шевалье д'Амбаре, — что можно совершенно потерять голову, особенно в обществе дамы, увлекшись её красотой и милой беседой.

« — Что ему нужно? — подумал Мартен. — Предостерегает он меня или сам ревнует? Чтобы черти взяли все это сиятельное сборище!»

Застолье затянулось так надолго, что про охоту все забыли и веселая подвыпившая кавалькада возвратилась в замок, чтобы приготовиться к вечернему торжеству и танцам. Тем не менее граф де Бланкфор тут же удалился вместе со своей излишне размалеванной супругой, и этот его демонстративный шаг тут же склонил к немедленному отъезду мсье де Ля Сов, барона и баронессу де Трие и супругов де Шико. Это вызвало неприятное шушуканье, поскольку все оставшиеся знали или догадывались, какова истинная причина столь поспешной ретирады.

Если бы Ян Куна, прозванный Мартеном, родился дворянином, как де Бельмон, сеньорите де Визелла могли бы простить связь со столь знаменитым корсаром. Но он был простолюдином, деревенщиной, который только благодаря общению с Бельмоном и своей любовницей немного обтесался. Так или иначе, его присутствие в замке родовитого аристократа, а также бесцеремонность, с которой он собрался наносить визиты мсье де Ля Сов и графу де Бланкфору, были признаны просто бестактными. Этого жалкого Карнарьяка, жена которого сбежала с богатым коммерсантом, а дочки путались с молодыми кутилами и вертопрахами, тоже следовало проучить. Пусть знает, что придется выбирать между людьми своего круга и пришельцам из Польши, кормившимся морским разбоем то под одном, то под другим флагом. Можно быть снисходительным к его связи с мадам Сюзанной, но пусть не испытывает их терпения.

Мартен это тоже понял. Оставшись наедине с Марией, он стал настаивать вернуться домой. Но сеньорита не хотела даже слышать ни о чем подобном. По её мнению, это стало бы бегством — трусливым бегством.

— Ты же сам сказал, что наплевать тебе на графов и баронов, — напомнила она ему его собственные слова. — Что же с того времени изменилось? Они уехали? Тем лучше! Мы останемся. Шевалье д'Амбаре не менее благородного происхождения, чем они, — добавила она, подумав. — Но он…

— Я бы предпочел, чтобы ты поменьше интересовалась этим шевалье, — с нажимом перебил Мартен. — Я уже наслушался издевательских шуточек, пока вы с ним «блуждали»в лесу.

— Ты, наверно, хочешь, чтобы я ему об этом сказала! взорвалась она. — Хочешь, чтобы и он счел тебя простаком, которого ослепила ревность. Ты держал меня взаперти на «Зефире», а когда я спасла тебе жизнь и стала твоей любовницей, собирался запереть меня в Марго-Медок как в монастыре. О, как низко я пала! — воскликнула Мария. — Живу в грехе с безбожником, который меня тиранит, подозревает и унижает.

Слезы текли по её щекам, и этот самый сильный аргумент покорил Мартена, как с тех пор ему предстояло покорять его раз за разом, вплоть до полного подчинения.

— Хорошо, останемся, — согласился он. — И не будем больше об этом.