Онлайн чтение книги Зеленые ворота
ГЛАВА XIII

Дальнейшее плавание польского конвоя от Хеля до Карлскроны заняло почти две недели. Потрепанные временем когги нещадно протекали и каждой вахте приходилось надрываться на помпах по крайней мере по два часа, чтобы удержать эти старые корыта на поверхности бушующего моря. Море плевалось пеной, как кипящее молоко, под темно-серым тяжелым покровом туч. Ветер день за днем дул с запада, пронизывающий до костей, упрямый и безжалостный. Не только плоскодонные когги, но и оба холька дрейфовали, теряясь в глубоких провалах между волнами, заливаемые водой, которая разгуливала между надстройками словно бурная горная река, срывая найтовы и устраивая бурные водовороты у порогов.

Люди, не привыкшие к условиям зимнего плавания, мерзли в промокшей одежде, теряли силы и заболевали. Невозможно было приготовить горячую пищу и соснуть хоть пару часов в сутки, потому что корабли и суда метались, как сумасшедшие, и матросам, лежа на койках, приходилось непрерывно держаться за что попало, чтобы не свалиться оттуда из-за невероятной качки.

Вскоре к этим физическим мучениям прибавились опасения по причине полной невозможности определить местоположение конвоя. Много дней и ночей не было видно ни солнца, ни звезд, ни какой-нибудь суши. Заплутавшие корабли все больше рассеивались и лишь «Зефир» ещё поддерживал какую-то связь между ними, чтобы шкиперы знали, что они не предоставлены самим себе.

На десятый день после выхода конвоя из Хеля шторм достиг своего предела. Оба протекавших грузовых судна лишились парусов и почти лежали на боку, растянув на наветренных бортах парусиновые заслоны, через которые поминутно переливались гривастые валы. За этими заслонами люди — скорее призраки, привязанные линями к мачтам и стучащие зубами — подползали к рычагам помп и качали их, сколько хватало дыхания, а вода заливала их по пояс, по грудь, выше голов… У них было только два выбора: качать в этой ледяной купели — или идти на дно.

И они качали. По четыре часа поочередно.

Потом тащились в кубрик, чтобы выжать промокшую одежду, натянуть на отощавшее тело влажное, ещё не просохшее тряпье, сброшенное предыдущей вахтой, и вновь ждать своей очереди у помп.

Немногим легче приходилось экипажам «Давида»и «Эммы». Последнюю шквал снес далеко на восток, а штормовые волны сорвали шлюпки и повредили кормовую надстройку, причем одно из размещенных там орудий сорвалось с лафета и принялось сокрушать все вокруг, давя и калеча людей, разбивая перегородки, уничтожая мебель и отделку капитанской каюты, пока не вылетело за борт сквозь пробитую обшивку борта.

«Сеп» держался лучше, но Герд Хайен не осмеливался вести его иначе, чем поставив носом к волне и ветру, чтобы противостоять дрейфу, избегая одновременно ужасной бортовой качки.

Лишь «Зефир» отважно противоборствовал ветру и волнам, кружа вокруг конвоя, разбросанного на пространстве в несколько миль вдоль и поперек, что наполняло гордостью его молодого кормчего. Стефан Грабинский переживал этот нескончаемый шторм в состоянии патетического возбуждения. Почти не сходил с палубы, чтобы не лишаться ни на миг вида бушевавшего моря и грозно нахмуренного неба. Борьба с обезумевшей стихией возбуждала его, как великолепное зрелище, где он был и зрителем, и актером не из последних. Ни за что на свете он не отказался бы от участия в этом приключении, которое, казалось, испытывает запас его духовных и физических сил. И чувствовал, что выходит из него победителем.

Дрожь, которая его пробирала, когда «Зефир» накренялся на поворотах так лихо, что ноки рей почти касались гривастых гребней волн, вызывалась не страхом, а восторгом кораблем и его командой. Ему доставляло огромную радость, что он сам, стоя за штурвалом, способен на такой маневр. А когда уверенным движением рулевого колеса направлял нос корабля на гребень рушащейся волны или в мгновение ока ловко избегал её коварного удара, на себе он чувствовал беспокойные взгляды молодых матросов, завербованных в Гданьске, замечал дружелюбные усмешки старых боцманов и полный одобрения взгляд Мартена. Он всегда был первым у шкотов и на вантах, хотя это и грозило быть смытым за борт во время безумных атак ветра и бушующих валов; вел за собой менее отважных, заставлял их бороться, смеялся над опасностью, с улыбкой шел туда, где отступали другие, и юношеский задор стучал в его сердце и висках, как вино.

Этот экстаз не оставлял его до конца десятидневного шторма. Только когда темной ночью ветер вдруг утих, к утру море несколько успокоилось и из-за разбегавшихся облаков выглянуло бледное декабрьское солнце, ощутил себя обессилившим и сонным. Мартен запретил ему показываться на палубе, пока сам не вызовет, и Стефан, рухнув как был в промокшей одежде на койку, проспал весь день до захода солнца.

Разбудил его Тессари, принеся миску парящего густого супа. Это была первая горячая пища с выхода из Хеля.

— Знаешь, куда нас загнало? — спросил тот, с трудом сдерживая явно докучавший ему кашель и присев на край влажной постели. — Почти к самой Дании! Мы дальше от Карлскроны, чем десять дней назад. Еще двое суток такого шторма, и весь конвой лежал бы на берегу.

Он опять захлебнулся кашлем, а Грабинский перестал есть и бросил на него благодарный взгляд.

— Но мы же не возвращаемся в Гданьск? — обеспокоенно спросил он.

— Нет, — покачал головой Цирюльник. — Правда, шкиперы «Давида»и «Эммы»с удовольствием вернулись бы в Крулевец или в Эльблаг, но венгерский ротмистр отучил их от этого намерения, а вид наших расчехленных орудий довершил дело. Правда, осуждать их трудно, — продолжал он. — А тем более экипажи тех дырявых скорлупок, которые мы эскортируем. Они там все вымокли, как селедки. Я и сам забыл, что такое сухая одежда, и только сейчас почувствовал себя скорее человеком, чем угрем. Да, — вдруг вспомнил он, — я и твои вещи тоже высушил. Сейчас их принесут с камбуза.

Стефан усмехнулся.

— Спасибо, амиго. Ты меня опекаешь, как родной брат.

Тессари поморщился. У него слегка кружилась голова, но такой эффект он приписывал действию нескольких глотков рома, которыми его угостил корабельный кок.

— Не слишком расчувствуйся, — буркнул он. — У Абеля тоже был брат.

— Это верно! — рассмеялся Грабинский. — Только тот совсем иначе выказывал ему свои чувства. Значит идем прямо на Карлскрону? — переспросил он.

Цирюльник кивнул.

— Ветер — чистый фордевинд, с юго-востока. Даже когги делают под ним до пяти узлов! Если ничего не случится, послезавтра будем в Карлскроне.

Грабинский поел и, стянув мокрую робу, переоделся в сухую, ещё хранившую тепло печи, потом пригладил волосы и вместе с Тессари вышел на палубу.

Сухой морозный ветер дул от прусского побережья. На востоке засияли первые звезды, а на противоположной стороне горизонта опускавшийся багровый щит солнца опирался на стальной край моря, словно задержанный в своем вечном движении массивным и неподатливым запором. Но всего через минуту в той стороне широко растеклось пурпурное зарево, и огромный, тяжелый, наполовину уже посеревший диск начал вдавливаться в стальную плоскость и наконец целиком в неё погрузился, оставив за собой только угасающее зарево, которое с пурпура перешло в багрянец, а потом растаяло во тьме.

Все больше звезд загоралось в вышине, все гуще темнело небо между ними, пока откуда-то, из-за литовских и курляндских боров не вынырнула ослепительно белая луна, вознеслась ввысь и вырвала из темноты на море серебряные паруса шести кораблей, бросая черные колышущиеся тени на раскачивавшиеся палубы. Восточный бриз постепенно усиливался и в конце концов стал настолько резок, словно дул прямо из заледеневших полярных краев.

Тессари закашлялся и на этот раз долго не мог справиться с приступом болезненного удушья.

— Ты простудился, — заметил Грабинский. — Колет в груди?

Цирюльник легкомысленно взмахнул рукой.

— Немного, — прохрипел он. — Этот наш кок так мне подгадил. Напоил горячей водой с ромом и примешал туда какую-то горькую мерзость. У меня до сих пор дерет в глотке, словно проглотил горсть крапивы с песком, и потею как мышь, ведь он вынул из своего рундука толстенную шерстяную рубаху и велел мне надеть. Никогда в жизни ничего подобного я не носил — и вот результат! Сейчас сниму, пока не задохнулся. Наверно у меня в голове помутилось — нечего было слушать его дурацкие советы.

— Похоже, что в голове у тебя до сих пор не прояснилось, — сказал Грабинский, видя, что Тессари собирается выполнить свои намерения. — Хрипишь ты, как упырь, которого щекочут пьяные ведьмы, но это не от рома и теплой рубахи. Ты болен; теперь мне пора тобой заняться. В наших краях с этим не шутят.

Тессари возмутился. Еще недоставало, чтобы с ним кто-то возился!

Но Стефан был суров и неумолим. Он зашел так далеко, что вынужден был напомнить о своей власти на «Зефире»и лично присмотрел за исполнением своих приказов. Вот таким образом Тессари — тоже впервые в жизни — был вынужден отлеживаться под слоем одеял, и причем не в боцманском кубрике, а в каюте шкипера на запасной койке, как джентльмен какой или вовсе сухопутная крыса, не имеющая ни малейшего понятия, как переносить холода и неудобства, как переломить болезненную усталость и собственную слабость, и как бороться со смертельной болезнью, не обременяя других хлопотами и не отнимая у них времени.

Он чувствовал себя униженным, задетым за живое, едва не оскорбленным. Поначалу пытался протестовать, но это ни к чему ни привело: сильнейшая горячка затуманила ему разум, казалось, голова вот-вот расколется, кровь стучала в висках, то пробирал озноб, то снова заливал пот, после которых он лишался сил, словно осенняя муха.

И Цирюльник сдался. Позволял себя кормить и поить, и терпеливо переносил растирание плеч и груди скипидаром, причем процедурой этой занимался сам главный боцман Томаш Поцеха. По счастью на «Зефире» не было других лекарств, а средство, примененное поваром, оказалось невинной смесью мяты с перцем. Потому существовали некие шансы справиться с болезнью и Цирюльник наверняка быстро бы встал на ноги, если бы не драматические обстоятельства, которые склонили его к поступкам, по меньшей мере не рекомендующимся больному воспалением легких.

Двадцатого декабря конвой при помощи датских лоцманов счастливо миновал многочисленные островки, окружавшие Карлскрону с юга, и причалил к каменной набережной порта. Пан Бекеш собрался задержаться тут на два-три дня, чтобы исправить повреждения, понесенные во время плавания, и получил на то согласие коменданта крепости, вице-адмирала Лауридсена. От него же он узнал, что слабый гарнизон Кальмара продолжает мужественно обороняться, хотя его командир, Ян Спарре, не имея достаточно солдат для защиты стен и шанцев, вынужден был отступить из города в замок. Несмотря на это шведам не удалось продвинуться вперед, и город ими не был занят, поскольку над тем господствовали крепостные орудия. У Спарре было в достатке ядер и пороха; ему недоставало только провианта и солдат, которых осталось не больше сотни против двух тысяч пехоты и конницы Кароля Карлсона Гилленхельма, родного сына герцога Зюдерманского.

К несчастью Бекеш только в небольшой степени мог подкрепить людьми мужественный гарнизон. Правда, отправляясь из Гданьска, он имел на борту трех кораблей около ста пятидесяти наемников — немцев и швейцарцев, а также горстку шведов, которые поклялись быть сторонниками истинного короля, но в первую же ночь стоянки в Карлскроне все эти «верноподданные Зигмунта» сбежали вместе со своим предводителем, неким Форатом, который заодно уговорил перейти на сторону Гилленхельма большинство наемников, пообещав им двойное жалование. Так что осталось всего с полсотни неподкупных да ещё несколько поляков-добровольцев.

Впрочем, бегство предателей имело и свою хорошую сторону: ведь Карлсон наверняка узнал от них о прибытии конвоя к пограничным со Швецией датским берегам, и разумеется, уже стягивал свои корабли к Кальмару, запирая южную часть пролива, как и рассчитывали Мартен и Бекеш, составляя план действий.

По данным, которые получил Лауридсен, шведский флот адмирала Столпе состоял из трех больших кораблей, нескольких шестидесятилаштовых краеров и точно неизвестного количества балингеров, именуемых тут пинками или эспиньями. По мнению датского вице-адмирала этого было более чем достаточно, чтобы воспрепятствовать польскому конвою проникнуть вглубь пролива и пробиться к Кальмару.

У порывистого Бекеша, услышавшего это мнение, высказанное бесстрастно, и даже скорее дружелюбно, с языка едва не сорвалось, что ведь Столпе придется сторожить оба входа в Кальмарский пролив, но Мартен вовремя остановил его многозначительным взглядом.

— Когда план битвы известен слишком многим, это не способствует успеху, — предостерегающе шепнул Ян. — Но из того, что наговорил тут датчанин, ясно следует, что план наш неплох.

— Почему же это? — спросил Бекеш.

— Потому, что Столпе тоже не придет в голову запереть северную часть пролива, как не пришло это в голову Лауридсену. Он оставит там только небольшой отряд, как мы и предвидели. И уже мое дело, чтобы шведы никак не смогли его использовать.

Ротмистр признательно взглянул на него.

— Если мы с божьей помощью доберемся на помощь Спарре, это будет главным образом вашей заслугой, — сказал он. — Можете мне поверить, что Их королевское величество милостивый наш государь от меня об этом узнает.

В преддверьи Рождества Господня наступила оттепель. День был туманным, легкий ветер дул с юго-запада, почти не поднимая волны, перламутровое море с шелковистыми ласковыми бликами лежало гладким и тихим, незаметно сливаясь с пепельным небом, на котором низко висящее утреннее солнце проступало светлым размазанным пятном.

«Зефир», подобрав паруса, медленно скользил за двумя шлюпками на коротком буксире. Силуэты островов и островков, рассеянных между Роннеби и Торхамнсюдде, выныривали из мглы как темные духи, стоящие на страже залива, и так же бесследно исчезали. В воздухе плыл запах елового дыма из рыбных коптилен; издалека, словно через слой мягкой ткани, доносился приглушенный собачий лай, которому вторили при каждом движении весел короткие монотонные скрипы уключин.

Когда корма корабля впритирку миновала последний мысок, раздались окрики и команды, лоцманы отдали буксир, шлюпки ушли влево, к высокому берегу, «Зефир» медленно проплыл мимо них, и оказавшись в открытом море, тут же поднял паруса.

Мартен, отдав последнюю команду « — Так держать!»с облегчением перевел дух. Лучших условий для плавания нельзя было и желать. Туманная погода как нельзя лучше отвечала его намерениям: оставляла ему достаточное поле зрения, и вместе с тем скрывала корабль от взглядов нежелательных случайных наблюдателей. Если повезет, «Зефир» должен за десять часов миновать остров Оланд с востока и в наступившей темноте войти с севера в Кальмарский пролив, никем не замеченным.

Только таким образом можно было застать врасплох главные шведские силы, собранные в районе Кальмара, и взять их под перекрестный огонь, одновременной атакой по фронту «Сепа»,»Давида»и «Эммы», — с юга, и «Зефира» — с тыла, с севера.

Это было ясно и просто. И все-таки Мартену пришлось немало потрудиться, чтобы склонить Герда Хайена и капитанов обоих хольков к согласию на одновременное начало действий. Даже Бекеш долго колебался, прежде чем стал на его сторону.

Причиной этих колебаний были приближающиеся праздники. По мнению шкиперов, не подобало сражаться и проливать кровь в сочельник. Они хотели подождать до двадцать седьмого декабря, и ротмистр, казалось, разделял их сомнения.

Но Мартен упирался. Сочельник не был праздником, а оттепель и туман могли быстро миновать, подвергая всю затею опасности провала, зато в случае успеха они успели бы к торжественной службе в крепостной церкви Кальмара.

Его аргументы, и даже угрозы, что начнет в одиночку, наконец взяли верх и после согласования всех деталей, сигналов и времени начала битвы, «Зефир» поднял якорь, чтобы якобы вернуться в Гданьск за подкреплением, как объяснили датским лоцманам.

В действительности только очень недолго он плыл на восток, после чего, миновав траверз Седра Удде, свернул на северо-восток и перебрасопив реи на фордевинд, тихо как призрак двинулся меньше чем в трех милях от берегов Оланда.

Сразу после захода солнца они обогнули северный мыс острова, под зарифленными парусами вошли в пролив и, пользуясь вечерним бризом, до поздней ночи лавировали почти в слепую в направлении Кальмара, чтобы наконец бросить якоря в какой-то маленькой бухточке с крутыми берегами, поросшими сосновым лесом.

Светало медленно, рассвет запаздывал, словно солнце увязло во мгле, которая за зимнюю ночь загустела и зависла над проливом тяжким слоем. Ленивые порывы ветра, словно сонные вздохи земли, раз за разом вздымали её, и тогда можно было на краткий миг разглядеть крутые, темные и таинственные берега, глядящиеся в спокойные воды бухточки, и её узкий выход, открытый к юго-западу. Высокие сосны и ели росли по обе стороны, взбираясь по обрывистым склонам вверх, а туман скрывал их вершины наподобие огромного волнистого балдахина из серого развевающегося газа. Дальше, за этими темно-зелеными распахнутыми воротами ничего видно не было. Могло показаться, что за минувшую ночь весь мир растворился и исчез, и только крошечный ободок земли, обрамлявший зеркало темной воды, остался нетронутым среди наплывавшего отовсюду тумана. Зеленые ворота никуда не вели, разве что в некую бездонную пустоту, тянувшуюся в бесконечность…

Мартен смотрел туда, как зачарованный, пока новая волна тумана с изморосью не скрыла их от его взора. Глубоко втянул в грудь влажный воздух, пропитанный соленым запахом моря и легким ароматом смолы.

« — Становлюсь суеверен, как старая баба, — раздраженно подумал он. — Это всего лишь туман и деревья!»

Оглянулся на Грабинского, стоявшего за ним в ожидании распоряжений.

— Медленно подтянемся на якорной цепи, — вполголоса бросил он. — Потом спустим шлюпку. Возьмешь несколько человек и малый запасной якорь на канате. Завезешь его дальше линии берега и там бросишь в подходящем месте, так чтобы мы могли выйти в пролив, к нему подтягиваясь.

— Понимаю, — кивнул Стефан.

Мартен смотрел на него странно рассеянным взглядом, словно ещё не вполне уверившись в верности своих распоряжений.

— Нельзя рисковать выходить под парусами, — буркнул он наполовину про себя. — Тут наверняка есть какие-то местные течения, о которых я ничего не знаю. В этом дьявольском тумане трудно ориентироваться, а ветер ещё не установился. Да, нужно оказаться в проливе как можно дальше от берега, прежде чем поставим паруса. Может, за это время немного разойдется.

Грабинский не был уверен, счесть ли эту реплику приказом к действию. Он привык к коротким командам без всяких комментариев.

— Начинаем? — спросил он, когда Мартен умолк, и не получив ответа, взглянул вначале на него, а потом на выход из бухты, куда всматривался Ян, нахмурив брови.

Ничего особенного он там не увидел. Ползущий над водой холодный и мокрый туман быстро рассеивался под напором какого-то резкого порыва ветра, открывая оба берега овальной бухты. Серый клубящийся туман поднимался все выше, зацепился за верхушки огромных стволов и повис на них, пока новый порыв ветра не прогнал его оттуда дальше.

Мартен, казалось, только того и ждал, ибо вдруг снова обратился к своему кормчему.

— Начинайте. Поцеха проследит за кабестаном, а Ворст приготовит шлюпку. Постарайтесь потише. Мы не дальше трех миль от Кальмара; тут могут крутиться балингеры Столпе.

Грабинский кинулся на бак, к главному боцману, ждавшему там, а Мартен встал за плечами Клопса у штурвала. Скоро стал слышен приглушенный, напоминающее монотонное воркование голубей рокот цепи, навиваемой на вал лебедки, и «Зефир» начал медленно продвигаться вперед, к середине бухты, где лежал якорь.

Стефан, распластавшись на самом краю носовой надстройки, смотрел вниз. Продолговатые железные звенья поднимались из воды одно за другим, роняя светлые капли, все дальше и дальше перед носом корабля, который плыл следом за ними, а потом ползли наискосок вверх, с легким скрежетом исчезая в отверстии клюза. Когда «Зефир» покрыл таким образом около двадцати саженей, Грабинский дал знак рукой и кабестан остановился, а цепь повисла вертикально. Теперь корабль двигался по инерции, но постепенно замедлял ход, пока его движение вперед не стало почти незаметным.

— Давай! — скомандовал Грабинский, покрутив поднятой ладонью.

Заскрипел кабестан. Теперь он шел легко, ибо цепь лежала на дне. Только через минуту она дернулась и натянулась.

— Стоп! — скомандовал вполголоса Грабинский. — Хватит.

Вскочив на ноги, он помчался обратно на шкафут, где Броер Ворст приготовил шлюпку с огромной бухтой каната и запасным якорем, привязанным к его концу, в то время как другой протянули через шпигат и закрепили на валу ручной лебедки для подъема рангоута.

— Поторапливайтесь, — бросил Мартен. — Вашего возвращения мы ждать не будем; начнем выбирать канат, как только увидим, что вы поворачиваете назад. По дороге возьмем шлюпку на буксир, а на палубу поднимем её потом, в проливе.

— Понимаю, — кивнул Грабинский, садясь на руль.

Ворст уже спускал шлюпку. Скоро плоское дно шлепнуло о воду, и шесть гребцов по очереди соскользнули в неё по канату.

Длинные весла прогнулись дугой и вспенили воду. Канат начал раскручиваться и сползать с кормы в такт их ритмичным движениям. Шлюпка рвалась вперед, оставляя за собой два ряда мелких водоворотов, расходящихся в обе стороны, и белесую не тонущую полосу между ними. Вскоре она оказалась у выхода из бухты, уже едва видная во мгле. Потом её силуэт затерялся и исчез совсем.

Мартен все ещё стоял за плечами Клопса, не отрывая взгляда от того места, где рассчитывал заметить возвращающуюся шлюпку. Слишком долго все тянулось и он уже терял терпение. В тишине, охватившей одинокий корабль посреди залива, слышен был только легкий скрежет цепи, трущейся о борт возле клюза, да несущийся из кормовой надстройки грудной кашель Тессари. Люди у кабестана и лебедки, у закрепленных брасов, у фалов и шкотов, молчали, застыв в ожидании. Герман Штауфль и Броер Ворст, каждый при своей вахте, а также Перси Барнс, заменявший Цирюльника, переглядывались, готовые при первых словах команды раскрепить лини и тали, поставить паруса, перебрасопить реи. Томаш Поцеха следил за свисающим из шпигата манильским канатом, который плавными извивами распрямлялся в воде. Неприметное течение сносило его вправо, пока на поверхности бухты не образовалась длинная плавная дуга между носом «Зефира»и выходом в пролив, где исчезла в тумане шлюпка под командой Грабинского.

Все напряженно прислушивались, не донесется ли оттуда какой-то шум либо знакомый скрип уключин и плеск весел.

Но ничто не нарушало тишины, и могло казаться, что никаких громких звуков здесь просто не может быть.

Шлюпка исчезла и не возвращалась, словно её поглотила какая-то бездна, разверзшаяся за зелеными воротами выхода в пролив.

Мартен терял терпение. Ему пришло в голову, что Грабинский попросту неверно понял его приказания и ждет в проливе вместо того, чтобы возвращаться. Ян велел выбрать до отказа цепь и поднять якорь, а потом медленно подтягиваться на канате. Если его замысел был верен, тот должен держать.

Поцеха выполнил его команды быстро и ловко. Якорь встал, пошел вверх, под клюз, а потом четверо матросов начали проворачивать шестерни лебедки, на которую медленно, виток за витком накручивался истекающий водой манильский канат.

— Держит, — буркнул Поцеха, глядя на морщинки, побежавшие от бортов и кормы корабля, и дал знак, что можно прибавить обороты. Канат напрягся, задрожал, морща поверхность воды, и «Зефир» тронулся вперед, прямо к выходу в пролив.

Все это происходило почти в полной тишине, сопровождаемое только слабыми отзвуками, приглушаемыми туманом, как толстым слоем ваты. Тишина даже не дрогнула, не замечая их возни меж крутых берегов.

И тут её пронизал далекий крик, а вслед за ним короткий резкий шум и вдруг один за другим — два выстрела.

Дрожь пробежала по спинам матросов, а Мартен громко выругался.

« — Наткнулись на шведов,» — подумал он.

— Живее! — крикнул он. — Крутите поживее!

Но торопить не было нужды: лебедку крутили как сумасшедшие, корабль ускорял ход и уже миновал устье бухты.

— Если не успеем поднять якорь, рубите канат! — приказал Мартен. — Бросайте его Грабинскому, как только появится возможность.

Оглянувшись на Томаша Поцеху, Ян как обычно убедился, что главный боцман сам знает, что делать, его пушкари и канониры уже бежали к орудиям.

Тем временем шум в теснине стих; выстрелов больше не было слышно, что Мартену показалось странным.

« — Не потопили же они шлюпку парой выстрелов из мушкетов, или пусть даже из картечниц! — думал он. — Может, наши сумели ускользнуть в этом проклятом тумане…»

Почти в тот же миг увидел шлюпку прямо перед носом «Зефира»и принял чуть влево, чтобы разойтись с ней правым бортом.

— Перси, внимание! — крикнул он. — Шлюпка!

Славн тоже заметил шлюпку, которая теперь притормозила и развернулась на месте, чтобы поравнявшись с кораблем на ходу принять буксир. Гребцы ждали, пригнувшись вперед, готовые вспенить воду веслами. По громкой команде Грабинского рванули раз и два, не давая себя опередить. Славн замахнулся и бросил им тонкий линь, а юнга, сидевший на носу, подхватил его на лету и накрутил на крюк на форштевне.

— Якорь в полукабельтове прямо перед вами! — прокричал Грабинский.

— Кто в вас стрелял? — нетерпеливо перебил его Мартен.

Стефан уже взбирался по толстому канату, который подали с кормы.

— Какой-то маленький краер, — ответил он, переводя дух на палубе. — Хотели задержать. Наткнулись на нас в тумане совершенно неожиданно, и уже миновав шлюпку, подняли крик, а потом дважды пальнули почти вслепую, потому что мы уже исчезли из виду.

— Якорь уже совсем близко! — крикнул он, повернувшись к матросам у кабестана.

— Я начеку! — успокоил его Штауфль.

— В какую сторону плыл краер? — спросил Мартен.

— На юг, — ответил Грабинский. — Им пришлось лавировать и они как раз меняли галс, очень круто к ветру. Во всяком случае я не видел, чтобы они развернулись.

Мартен огляделся. Плавание в таком тумане уже само по себе было слишком рискованно. Его к тому же затруднял хотя и слабый, но неблагоприятный юго-западный ветер и близость берегов в узком проливе. Здравый смысл подсказывал в таких условиях стоять на якоре, пока видимость не улучшится. Но это могло продолжаться с одинаковым успехом и час, и несколько часов, к тому же в пятнадцати или двадцати милях дальше к югу в сторону Хане и Седра Удде, туман не мог быть столь густым и — что ещё важнее — корабли пана Бекеша наверняка давно уже вышли в море.

« — Может они уже приближаются к Кальмару? — думал Мартен. — И с минуты на минуту наткнутся на главные силы Столпе?»

Он велел поставить паруса и держать курс поперек пролива, наискось к противоположному берегу, под которым намеревался выполнить поворот и лечь на противоположный галс. Отправил на бак ещё двух матросов, чтобы те вовремя разглядели сушу и предупредили о её приближении.

Сейчас он не слишком волновался по поводу тревоги, вызванной выстрелами с патрульного крайера. Его шкипер не мог разглядеть «Зефир»и наверняка не понял, что за шлюпку обстрелял. Если даже и доложит об этом адмиралу Столпе, или капитану какого-то из линейных кораблей, вероятно патрулирующих вблизи Кальмара, известие это вызовет в худшем случае некоторое недоумение и замешательство, но наверняка не склонит шведов покинуть якорные стоянки и заняться розысками неопознанной шлюпки. Обстановка затрудняла действия как одной, так и другой стороны. Столпе рассчитывал на появление конвоя с юга, так что мог в конце концов послать для игры в кошки-мышки на север какие-нибудь вспомогательные пинки, без особой надежды найти подозрительную шлюпку.

« — Если удастся перехватить хоть одну, вот мне будут и проводники,» — подумал Мартен.

— Э-гей! — раздался протяжный крик с носа. — Берег! Три кабельтовых по носу берег!

Темный низкий берег проступал в тумане, — намного раньше, чем можно было рассчитывать, и у Мартена промелькнула мысль, что «Зефир» находится гораздо ближе к Кальмару, чем он полагал, ибо судя по всему пролив сужался именно здесь.

Белесый туман, клубившийся прямо по курсу корабля, уносился под напором ветра, но дальше влево, над самой поверхностью воды, разливалась густая бесформенная молочная пелена, непроницаемая для взгляда.

« — Может быть, развеется, пока мы сменим галс, — думал Мартен, тянувший с командой к повороту. — Если мы действительно так близко от Кальмара, где-то тут неподалеку должен быть чертовски коварный мысок, торчащий почти перпендикулярно береговой линии. Еще не хватало на него нарваться… Что за проклятый туман! Если теперь перебрасопить реи, влипнем прямо в эту мерзость, она ослепит нас окончательно, и кто знает, не тут ли тот мысок?.. Пройдем или не пройдем? Эх, все бы отдал за порыв свежего бриза!»

Но бриза не было. Напротив: ветер стих почти совершенно, берег приближался, а толстый вал тумана стоял на месте, словно собираясь стать свидетелем решения капитана и сам его провоцируя.

Выбора у Мартена не было; он мог лишь тянуть до последнего в надежде на спасительный порыв ветра.

— Э-гей, впереди берег! — надрывался на носу матрос срывавшимся от возбуждения голосом. — Один кабельтов до берега!

« — Максимум через минуту придется поворачивать, — думал Мартен. — Тут всюду достаточно глубоко, и насколько я помню, нет рифов. Но если эта стена тумана стоит над мысом… Ба, так или иначе придется в неё входить. При таком ветре не удастся повернуть на фордевинд, так что придется рассчитывать только на удачу.»

— К повороту стоять! — скомандовал он обычным спокойным тоном.

— Полкабельтова до берега! — орал с носа перепуганный моряк. — Полкабельтова!!

Его тут же заглушили команды и свистки старших боцманов. Топот ног раздался на палубе, брасы заскрипели в блоках, реи развернулись вокруг мачт, и «Зефир» неспешно повернулся влево, всего на расстоянии броска камнем от берега, после чего его слегка напрягшиеся паруса стали расплываться в непроницаемой мгле, которая постепенно закрывала их сверху вниз, пока не затопила носовую палубу и не окутала весь корабль от носа до кормы.

Почти в тот же миг гущу белого тумана озарило двойной багровой вспышкой, долгий басовитый грохот сотряс воздух, целая стая картечи с дьявольским визгом пролетела за кормой корабля и рассыпалась где-то под самым берегом.

Через десять секунд Поцеха ответил с правого борта залпом в то место, с которого — как ему казалось — прилетел этот поток огня и свинца. Одновременно со стороны суши сорвался первый порыв долгожданного бриза и приоткрыл заслону тумана, смешанного с дымом. Большая четырехмачтовая каравелла с двумя орудийными палубами приближалась по ветру, пересекая курс «Зефира». В её кормовой надстройке видна была свежая пробоина, явно от удачно пущенного ядра.