Онлайн чтение книги Зеркало. Избранная проза
Праздник

Оля услышала шаги матери в коридоре и подбежала к двери.

— Мамочка.

Анна Николаевна вошла, усталая и бледная. Потертая шубка из поддельного котика упала на пол, шляпа полетела на кровать.

— Мамочка.

Анна Николаевна нагнулась, взяла дочь на руки, прижала ее к груди и стала жадно и страстно целовать ее.

— Олечка, радость моя.

Оля обхватила материнскую шею руками и тихо жмурилась под поцелуями. Что-то холодное, мокрое, как капля дождя, вдруг упало на ее теплую щеку. Оля открыла удивленно глаза.

— Мамочка, ты плачешь? Отчего?

Анна Николаевна быстро вытерла ресницы и виновато улыбнулась.

— Я не плачу, Олечка. Тебе показалось.

Она прижала палец к губам.

— Не говори папе, — и опустила Олю на пол.

Дверь снова отворилась. Вошел Олин отец. Он положил на стол длинный хлеб и стал вынимать из карманов пальто покупки.

— Что ты так поздно? Где ты пропадаешь? Уже половина девятого.

Анна Николаевна пожала плечами.

— Вечно допросы. Надоело.

— Надоело? Скучно?

Анна Николаевна покачала головой.

— Я не жалуюсь. Не приставай только.

Он снял фуражку и пальто, сел к столу и сердито закурил. Она зажгла спиртовку и принялась жарить бифштексы. Оля испуганно смотрела на них. Отчего они сердятся?

Чад пригоревшего масла наполнил комнату. Мясо шипело и подпрыгивало на сковороде.

Анна Николаевна накрыла на стол.

— Мои ноги, мои бедные ноги, — вдруг вздохнула она. — Целый день стоять. Ах, как я устала.

Она закрыла глаза и прислонилась к стене.

— Я больше не могу так жить.

Оля села на корточки рядом с ней и погладила ее ноги. Такие красивые ножки в таких красивых туфельках на каблучках. Разве они могут болеть?

— Я больше не могу так, — повторила Анна Николаевна.

Отец бросил папиросу на пол.

— Ведь ты только что говорила, что не жалуешься?

Она поставила блюдо с бифштексами на стол.

— Давай обедать.

Оля взобралась на высокий стул. Анна Николаевна старательно резала для нее мясо маленькими кусочками.

— Жуй хорошенько, деточка.

Отец отодвинул тарелку.

— Опять пережарила. Ничего не умеешь. Есть нельзя.

Она ничего не ответила, она внимательно следила за дочерью.

— Не держи вилку в кулачке, Олечка.

— Скажешь ли ты мне, наконец, где пропадала? — вдруг почти крикнул он и толкнул стол. Тарелки и стаканы жалобно задребезжали. Оля уронила вилку.

Анна Николаевна обняла дочь.

— Не пугайся, папа шутит. Вот он нам сейчас козу сделает. Ну?

И отец сейчас же протянул к Оле руку.

— Идет коза рогатая. У-у-у, забодает, — сказал он еще срывающимся от волнения голосом.

Оля не смеялась, она недоверчиво смотрела на него. Анна Николаевна взяла ее к себе на колени.

— Как не стыдно пугать ребенка. Разве нельзя после?

Он встал, шумно отодвинул стул.

— Уложи ее спать. Нам надо объясниться.

Анна Николаевна раздела и вымыла Олю. Обыкновенно Оля капризничала, просила еще дать ей поиграть, но сегодня она только молча и испуганно прижималась к матери.

Уже лежа в своей маленькой кроватке, она не выпускала ее руки.

— Мамочка, не уходи. Расскажи мне сказку.

Анна Николаевна нагнулась, перекрестила и поцеловала дочь. Потом взбила подушку, поправила одеяло.

— Спи, деточка. Я спою тебе песенку.

Она села на стул рядом и, улыбаясь, тихо запела:

Ее легкий, трогательный голос поднимался под самый потолок. И потолок вдруг раздвинулся. Оля увидела кусок ночного звездного неба и облако, плывущее по небу. Нет, это не облако, это ангел. Он, как птица, влетел в комнату через дырку потолка. Он розовый, сияющий. Вот он спустился на пол и босыми розовыми ногами тихо подходит к кровати. И вот уже не мама сидит на стуле, а розовый ангел. И не мамины руки поправляют подушку, а розовые, сияющие крылья широко простираются над головой. И сразу становится совсем тихо, и веки тяжело закрываются. И только откуда-то далеко, снизу, с улицы доносится голос отца.

— Долго ли ты будешь там сидеть? Ведь она уже спит.

И снова тихо, и сияющие ангельские крылья над головой…

Оля открывает глаза. Отец стоит посреди комнаты без пиджака и размахивает руками.

Мама сидит на постели в одной рубашке, свесив голые ноги на пол. Растрепанные волосы падают ей на лоб, по щекам текут слезы. Она протягивает руки к отцу.

— Отдай мне ее, — просит она.

Отец топает ногой.

— Можешь убираться ко всем чертям. Но если Олю возьмешь, убью как собаку.

О чем они? Оля хочет спросить, позвать маму, но веки уже снова закрываются, и она засыпает.

Оля проснулась рано утром, вспомнила слова, слышанные во сне — «убью как собаку». На рассвете ангел улетает, унося с собой ночные сны. Должно быть, он нечаянно обронил один кусочек сна, оттого Оля и помнит — «убью как собаку».

Утро было такое же, как всегда. Отец ушел на завод. Анна Николаевна одела Олю, расчесала ее мягкие, светлые волосы, долго целовала ее.

— Птенчик мой маленький, любишь ли ты меня?

Оля обняла ее за шею, сжала изо всех сил.

— Мамочка, вот как люблю.

Анна Николаевна напоила ее молоком, потом стала играть с ней в куклы.

— Мамочка, разве сегодня праздник?

Анна Николаевна грустно покачала головой.

— Ах нет, деточка. Сегодня совсем не праздник. Сегодня самый страшный день нашей жизни.

Оля не поняла.

— Отчего? Отчего, мама?

Но мама не ответила. Она взяла Олю на руки и быстро закружилась с ней по комнате.

— Хорошо так?

Оля забила в ладоши.

— Еще, еще потанцуем, пожалуйста. Как весело!

— Нельзя, деточка. Мне пора идти.

— В магазин?

— Нет, — Анна Николаевна прижала дочь к груди. — Нет, не в магазин.

— Возьми меня с собой, мамочка.

— Я не могу, — сказала мама тихо и заплакала.

Потом торопливо, не глядя в зеркало, надела шляпу и потертую шубку.

— До свиданья, Олечка.

И дверь закрылась за ней.

Оля осталась одна. В этом еще не было ничего необычайного. Мама каждое утро уходила на работу. Она вернется к завтраку. Оля села на коврик перед кроватью и занялась куклами.

Но к завтраку мама не пришла. И вечером тоже не пришла. Отец ходил по комнате от стола до шкафа, бледный и злой. Оля стояла на стуле у окна и, прижавшись лицом к стеклу, смотрела на улицу — не идет ли мама. Но мамы нигде не было видно.

В этот вечер не обедали. Когда часы пробили одиннадцать, отец вспомнил об Оле. Она все еще стояла у окна, сплюснув нос и щеки о холодное стекло.

— Оля, спать.

— А мама?

— Мама нас бросила, — плечи отца вдруг задрожали, голова упала на стол, и он зарыдал, закрыв лицо руками. — Мама больше не придет.

С того дня началась новая, странная и печальная жизнь. Мамы не было. Мама не возвращалась. Отец даже запрещал вспоминать о ней.

— Она нас забыла, и мы ее забудем, — говорил он, целуя Олю. — Ты увидишь, как мы будем счастливы с тобой. Она нам совсем не нужна. Она скверная.

Оля молча и недоверчиво слушала отца.

Нет, мама не могла ее забыть. Нет, мама хорошая. Ах, если бы можно было убежать к ней.

Сердобольная соседка по комнате одевала и кормила теперь Олю. Она даже старалась рассказывать ей сказки. Но Оля не слушала. Она целыми днями стояла на стуле, прилипнув к холодному стеклу, — а вдруг она увидит маму.

В сочельник соседка с утра забрала Олю в свою комнату.

— Подожди, подожди, Олечка, — говорила она, гладя ее по голове. — Вот увидишь, что вечером будет.

— Что будет?

— Уж такое, такое, — соседка развела руками, — что и описать нельзя.

Олино сердце громко стукнуло в груди. Оля поняла: мама вернется. Она больше ни о чем не расспрашивала. Она села в угол и молча, не двигаясь стала ждать вечера.

Когда уже совсем стемнело и зажгли лампы, соседка надела на Олю новое красное платье и причесала ее. Наконец кто-то три раза тихо постучал в дверь.

— Идем, — соседка как-то таинственно смотрела на Олю и взяла ее за руку.

Оля вся дрожала. От волнения ноги не слушались, и было трудно идти. Сейчас, сейчас она увидит маму.

Они молча прошли по длинному, плохо освещенному коридору. Дверь широко распахнулась перед ними. Посреди комнаты, сияя огнями и золотыми украшениями, стояла большая елка. Рядом с ней на столе сидел белый плюшевый медведь. Тут же стояла тарелка со сладостями, ваза с апельсинами. Новые шерстяные чулки свешивались со стола.

Оля остановилась на пороге, растерянно оглядываясь.

Соседка легко толкнула ее.

— Это все тебе. Иди, благодари папочку. Совсем ошалела от радости.

Отец вышел из-за елки, улыбаясь, и протянул руки.

— Олечка, ну же?..

Но Оля даже не взглянула ни на него, ни на елку, ни на медведя.

— Где? где? где? — она вбежала в комнату, обогнула елку, заглянула за шкаф.

— Что ты ищешь, Олечка?

— Где мама? — крикнула Оля. — Где мама, где?

Отец взял ее за руку.

— Кто тебе сказал, что мама здесь? Не думай о ней. Вот смотри, какой мишка красавец.

Но Оля вырвала свою руку из пальцев отца.

— Мама! Где мама? Куда ее спрятали?

Отец рассердился и топнул ногой.

— Да перестанешь ли ты, гадкая девчонка?!

Оля снова обежала всю комнату, заглянула под стол и за шкаф.

— Мама, мама, — звала она.

Смущенная соседка старалась ее успокоить.

— Олечка, это тебе чулочки. Видишь, какая елка, а наверху звезда.

Оля вдруг поняла, что мамы нет. Она упала на пол и, забившись, закричала и заплакала.

Соседка подняла ее и стала быстро укладывать в постель. Оля затихла и только всхлипывала.

Отец тушил свечки на елке.

— Вот полюбуйтесь. Обрадовал дочку. Из-за этой проклятой елки, из-за этого медведя я две ночи сверхурочно работал.

Соседка сокрушенно и сочувствующе кивала:

— Не огорчайтесь так. Она еще маленькая. Она забудет. Через год и не вспомнит о матери.

Но Оля не забывала. Она ждала, она знала — мама вернется. Она мечтала, стоя у холодного окна: вот, как в сказке, в серебряных санях, запряженных белыми, длинногривыми лошадьми, подъедет мама. Она выйдет из саней в сверкающем серебряном платье, в белой шубе с развевающимися перьями. Она быстро взойдет по лестнице. Оля побежит к ней навстречу, мама поднимет ее на руки, распахнув шубу, прижав ее к груди, к холодному, сверкающему платью, и будет целовать ее холодными, красными губами. Они сядут в сани, лошади дернут, снег взовьется из-под копыт. От холода, от ветра, от счастья станет трудно дышать. Мамины руки будут крепко держать ее. Мамины губы будут нежно целовать ее. И они понесутся по белому, серебряному, широкому снегу все быстрей и быстрей, все дальше и дальше. В Россию, в Москву.

Оля вздохнула и широко открытыми глазами стала внимательно смотреть вниз, не едет ли уже мама в серебряных санях. Но внизу на улице проехало только такси. Торговка толкала с трудом нагруженную зеленью тележку. Из подворотни шмыгнула черная кошка. Нет, сейчас мама и не могла приехать. Мама приедет в особенный день, в праздник.

И этот праздник настал. В сущности, день был совсем обыкновенный, серый, туманный и среда. Но это все-таки был праздник.

Отец уже ушел на завод. Соседка еще не приходила одевать Олю, и Оля спала, подложив кулачок под щеку.

— Олечка, — тихо раздалось над самым ее ухом.

От звука этого тихого, нежного голоса Оля сразу открыла глаза. Перед нею стояла мама. Такая, как в сказке, такая, как она мечтала. Она стояла, наклонившись к Оле. Только шуба на ней была не белая, а золотистая, и перья не свешивались со шляпы. Но так было еще красивее. И на груди, на золотистом шелку, сверкали белые ледяные камни.

— Олечка, — мама опустилась на колени и стала жадно целовать Олины плечи, руки и ноги. — Деточка моя, наконец. Как ты похудела, побледнела. Ты скучала по мне?

Оля обхватила ее шею.

— Я ждала тебя, мамочка.

Мама, смеясь и плача, вынула ее из постели.

— Теперь уже никогда не расстанемся.

Она торопливо надела на нее красное платье.

«Какое безобразное, сейчас же другое купим». Дрожащими пальцами зашнуровывала Олины сапожки и, закутав ее в свою шубу, понесла вниз по лестнице.

Внизу стояла хозяйка отеля, загораживая им дорогу.

— Мадам, я не могу позволить унести ребенка.

Веки Анны Николаевны забились, как крылья бабочки, по щекам побежали слезы.

— Ради Бога, умоляю вас, ради Бога, — она протянула хозяйке свою сумочку. — Возьмите. Я пришлю вам еще завтра. Только позвольте.

Хозяйка громко высморкалась.

— Хорошо, идите, мадам. Я не имею права. Но я сама мать.

Дверь распахнулась перед ними. Но не серебряные сани, а длинный черный автомобиль стоял перед подъездом. Значит, так и надо. Так еще лучше, смутно мелькнуло в Олиной голове. Шофер помог им сесть. Дома и улицы побежали перед глазами. Мамины руки крепко обнимали Олю, мамины губы нежно целовали ее. Все было так, как она мечтала. Только не было ни холода, ни снега.

Автомобиль остановился. Анна Николаевна ввела Олю в магазин.

Улыбающиеся приказчицы поставили Олю на прилавок, как куклу, и стали быстро снимать с нее старое серое пальтишко, вязаный капор, безобразное красное платье. Через минуту Оля стояла на прилавке в розовом легком платье, в розовой шубке с горностаевым воротником, в розовой шляпе. И в зеркале отражалась прелестная, нарядная девочка.

Оля взглянула на мать.

Анна Николаевна рассмеялась и поставила Олю на пол.

— Да. Ты была замарашкой, а теперь будешь принцессой. Дай ручку, маленькая моя Золушка. Идем.

Несколько шагов влево, три ступеньки наверх и вот уже не магазин, а рай.

Оля остановилась, зажмурилась и прижалась к маминым коленям.

Да, это — рай. Прямо с потолка на зеленом шнурке свешивается большая обезьяна в красной феске. На полках рядами сидят куклы. На полу грудами лежат автомобили и аэропланы и рядом с ними львы, собаки и барашки.

— Ну, Олечка, выбирай. Что тебе нравится?

Оля недоверчиво смотрит на маму.

— Неужели можно все, что захочу?

— Ну конечно, деточка.

Оля тычет пальцем в куклу и в аэроплан, в белого барашка.

— Вот это и это еще, — она задумывается. — И еще живого крокодила.

Анна Николаевна и приказчик смеются.

— Живого крокодила нельзя. Можно картонного.

Оля кивает.

— Хорошо. Пусть картонный. И еще бы я хотела, но тоже нельзя. Я хотела бы золотую рыбку. Живую. Но пусть дадут картонную.

— Нет, золотую рыбку можно живую.

Оля крепко сжимает мамины пальцы.

— Ту, из сказки. Чтобы ей желания говорить.

Анна Николаевна целует ее.

— Да, Олечка. Ту самую. Только желания говорить надо будет не рыбке, а мне. А ей я уже передам. И сразу все будет исполняться. Вот увидишь.

Приказчики вносят большие пакеты в автомобиль. Для мамы и Оли осталось совсем мало места. Оля ощупывает пакеты.

— Это баран. Это поезд. И все мое. Правда, мамочка?

Анна Николаевна обнимает ее.

— Все твое, а ты моя.

Оля трется щекой о мамину шубу.

— Куда мы теперь едем?

— Домой.

— Это где?

— Сейчас увидишь.

Автомобиль снова останавливается. Какой большой подъезд. И зеркала во всю стену.

Мама открывает дверцу в стеклянный ящик, входит в него с Олей, и ящик начинает медленно подниматься.

— Мамочка, куда мы? На небо?

— Лучше, чем на небо. Домой, к нам.

Ящик останавливается. Горничная в белой наколке открывает дверь, вносит Олю в квартиру, снимает с нее шубку.

— О, какой ангелочек, — говорит она.

Оля осматривается.

— Как красиво. Мамочка, ведь это дворец? Ты теперь царица?

Лицо Анны Николаевны на минуту темнеет.

— Нет, я совсем не царица, — она берет дочь за руку. — Ну, пойдем осматривать наш домик.

Да, это праздник. Веселый, волшебный, бесконечный. От восторга, и смеха, и маминых поцелуев все путается в Олиной голове. За завтраком было столько вкусных блюд, столько пирожных и шоколадных конфет. А потом играли в куклы и в поезд, и Оля просила золотую рыбку:

— Чтобы всегда было так.

Золотая рыбка плавала в круглой стеклянной вазе и даже не взглянула на Олю, но мама сказала, что она слышала.

Да, это волшебный праздник. Но от всего этого счастья и веселья Олины глаза слипались и усталые руки роняли игрушки на ковер.

Анна Николаевна уложила ее на широкую кровать.

— Поспи немного, птенчик.

Но Оля испуганно покачала головой.

— Нельзя. А вдруг проснусь, и все как вчера, и тебя нет.

— А ты держи меня за руку. Вот так. Я и не смогу уйти.

Оля положила голову на подушку.

— Все-таки лучше не спать, мамочка, — прошептала она и сейчас же уснула.

Когда она проснулась, было уже темно, и в столовой накрывали на стол.

Мама лежала рядом с ней и в темноте, близко наклонившись к ней, не отрываясь, смотрела на нее, и по щекам ее текли слезы.

— Мамочка, отчего ты плачешь?

Мама прижала ее к себе.

— От радости.

Обедали вдвоем, и снова подавали очень вкусные блюда. Анна Николаевна кормила дочь с маленькой вилки, подносила стакан к ее губам, вытирала ей рот салфеткой.

— Вкусно, деточка?

— Ах, как вкусно. Еще мороженого, пожалуйста.

И Анна Николаевна послушно накладывала еще мороженого на Олину тарелку. Оля была счастлива, совсем счастлива, так, что счастливее и быть нельзя. И когда мама спросила после обеда:

— Что ты теперь, Олечка, хочешь? — Оля нахмурила лоб и долго думала, что бы пожелать. Желаний больше не было.

Но Оля все-таки придумала, она подняла на маму веселые блестящие глаза.

— Я хочу в цирк.

И мама радостно закивала.

— Вот и отлично. Поедем в цирк. Я ведь уже в прошлом году хотела тебя свести, все денег не было. Помнишь, как мы афиши на стенах рассматривали?

Оля волновалась.

— А собак дрессированных покажут? А львов?

Мама успокаивала ее.

— Все, все покажут. Давай одеваться скорее.

В цирке гремела музыка. Высоко под самым потолком летали по трапециям акробаты, белые лошади с длинными хвостами и султанами из перьев на спине мерно кружились по арене, фокусник вытаскивал живого котенка из собственного уха, клоуны дрались и кувыркались.

Оля аплодировала, захлебываясь от смеха и восторга.

— Мамочка, смотри, смотри, собачка на передних лапках стоит, — громко кричала она.

И, глядя на Олю, Анна Николаевна смеялась таким же, как она, безудержным, счастливым смехом.

— Весело тебе, птенчик?

— Ах, весело, весело. Смотри, мама, карлик.

Но к концу первого действия, когда на арену выбежали китайцы с длинными косами и пестрые зонтики и веера замелькали в воздухе, Оля вдруг затихла, положила голову на борт ложи и закрыла глаза.

— Олечка, в кроватку пора.

Мама встала, взяла Олю на руки и понесла ее к выходу. Холодный ветер пахнул Оле в лицо. Она открыла рот, вдохнула холодный воздух, холод пробежал по ее маленькому телу.

— Мамочка, — прошептала она, прижимаясь к матери. Вот сейчас, сейчас. Они сядут в серебряные сани, и белые лошади помчат их по снегу. В Россию. В Москву. Как холодно, как хорошо.

Оля подняла веки.

Нет, белые лошади были в цирке. Мама несла ее к автомобилю. Шофер уже открыл дверцу. И вдруг мама заметалась по тротуару и, протянув руки, быстро передала Олю шоферу. И в эту самую минуту Оля увидела отца. Он шел прямо на маму, держа руку в кармане. Подойдя совсем близко, он вынул руку, и в ней блеснул револьвер. Раздался выстрел. Мама упала на тротуар и, как рыба о лед, стала биться о серый асфальт. Потом резко вытянулась и застыла.

Отец стоял над ней, держа револьвер в руке.

— Я сказал, что убью, и убил, — громко сказал он и вдруг, вскрикнув, упал на колени и стал судорожно целовать ее мертвое лицо.

Но кто-то схватил его за плечи, оттащил его. Со всех сторон бежали люди.