Онлайн чтение книги Зеркало Лиды Саль
Легенда о Палачинах

В огромном гроте без выхода, под сводами всех четырех его залов. – в пористой пещере ветров, в огне и громе вертепа гроз, в хрустальном чертоге над бездной подземных вод и в узком, как подмышка синего Гуакамайо, зале отзвуков,. – в огромном гроте без выхода сыплет дробью ног-ног-ног неистовая пляска Латачина и Читалана, Палачинов из Пачилана.

– Она не умерла! Она не умерла!.. – мчатся в пляске Палачины из одной пещеры в другую, разбрасывая в них свои голоса. – Нет, не умерла! Нет, не умерла!.. – Все стремительней их исступленная пляска. – Аесли умерла.... – взмах мачете,. – если умерла, сдержим клятву. – умрем и мы. – Палачины из Пачилана!

Отчаянная решимость в глазах. Мельтешит татуировка, нанесенная на тело краской, которая всасывается кожей. Дождь амулетов. Разноцветные слезы стеклянных бус. – Нет! Нет!. – И отгоняя от себя ее смерть. – головой, одновременно, словно два маятника, вправо-влево, от плеча к плечу. – Нет! Нет! Нет!. – Все сильнее, все яростнее дробь ног-ног-ног их роковой пляски.

– Она не умерла! Она не умерла!.... – Головой влево-вправо, от плеча к плечу, уже не маятники, а взбесившиеся языки набатных колоколов. Барабанная кожа сандалий отбивает бешеный ритм, громом гремят железные браслеты. Удар по земле. – Земля, услышь! Она не умерла! Она не умерла!. – Удар по небу. – Небо, услышь! Она не умерла!. – По земле. – пятками, пятками, дробь ног-ног-ног; по небу. – криком, криком.

Если ж она умерла.... – нет, нет, нет.... – дробь ног-ног-ног,. – продолжалась пляска,. – если умерла, то. – они поклялись, поклялись кровью. – Латачин убьет Читалана, а Читалан. – Латачина на площади Пачилана. На то они и Палачины.

Если же нарушат они свой обет, не смирят дробь ног-ног-ног своего сумасшедшего танца, не перестанут мотать головой из стороны в сторону, заговаривая ее смерть, если нарушат и Латачин не убьет Читалана, а Читалан -Латачина на площади Пачилана, разверзнется земля и поглотит их.

Дробь ног-ног-ног… пляска хлещет землю дробью ног… плясать или умереть… ноги-ноги-ноги… головой туда-сюда… ноги-ноги-ноги… кольца на ногах мечутся червячками света… туда-сюда следы клюва кецаля12Имеется в виду след налобной повязки, которой пользуются индейцы для переноса тяжестей. на взмокших висках… туда-сюда, вниз-вверх земля… бичами хлещет кожа сандалий… ноги-ноги-ноги… туда-сюда, вниз-вверх небо, по которому колотят они кулаками злосчастья…

Плясать или умереть… ноги-ноги-ноги… дробь ног-ног-ног… плясать или убить друг друга… что сказано, свято…

Звезда-одиночница оторвалась от неба, помигала и рассыпалась лучистыми пылинками, не долетев до последних отблесков вечернего солнца, разлившегося, словно кровь, вокруг Палачинов, которые все плясали, все повторяли. – нет, нет, нет!

Спасенье есть. Взметнулись мачете, приветствуя исчезнувшую одиночнину. Теперь они смогут разорвать связывающую их клятву и больше не мерить расстояние от жизни до смерти дробью ног-ног-ног самой яростной из всех плясок.

Рвать не придется. Одиночница, чиркнув по небу и превратившись в шуструю ящерицу, бежавшую по воде, открыла им, что смогут они развязать узел клятвы, не лишая друг друга сладости воздуха.

Развязать узел клятвы?

Они воззвали к ветру, но никто не откликнулся в пористой пещере, никто. – в вертепе гроз, никто. – над бездной подземных вод и никто. – под мышкой синего Гуакамайо.

Только слышен был дождь падающих с листьев капель, дождь, который тучи приберегают на кронах деревьев, чтобы и после ливня шел дождь.

И капли эти говорили.

Развяжут Палачины узел клятвы, если пойдут далеко-далеко. В край, где все ходят туда и сюда, не зная зачем и не зная куда. В так называемые города. В одном из этих городов спросят дом Бешеной Удавки, войдут в тот дом, полный женщин, и выберут ту, у которой в глазах. – завтра, на устах. – сегодня, а в ушах. – вчера.

Стихла дробь ног-ног-ног их роковой пляски: плясали. – земли не касались, коснуться. – об смерть споткнуться. – и ринулась дробь ног-ног-ног по дорогам. Настал час вложить мачете в ножны безупречности. Лишь в ножнах ты безупречен, мой мачете. Но как узнают они дом Бешеной Удавки? Это просто. По фалломмам. выжженным на дверях и окнах каленым железом, тем, что скот клеймят.

Сначала. – дробь ног-ног-ног их рокового танца, теперь. – дробь ног-ног-ног по дорогам. Палачыны бегут, отмахиваясь от се смерти. Но от кого им бежать, коли они вместе? Латачин и Читалан. Читалан бежит от Латачина? Латачин бежит от Читалана? Бегут… дробь ног-ног-ног… сквозь гибель звезд в ночи, сквозь гибель тварей в лесах, бегут, оставляя позади солнце и непогоду, прах облаков; то теша себя надеждой, то приходя в уныние, в постоянном страхе, что не найдут они дом Бешеной Удавки и, уж подавно, эту женщину, у которой сегодня. – на губах, вчера. – в ушах и завтра. – в глазах, и что их безумный бег… дробь ног-ног-ног… ноги-ноги-ноги… приведет их в конце концов на площадь Пачилана и столкнет в схватке не на жизнь, а на смерть, когда придется им зарубить друг друга своими мачете, на то они и Палачины, под крики: Латачин-чин-чин-Палачин! Читалан-лан-лан-Пачилан!..

– Огни!.. Огни!.. – закричал Читалан.

Латачин тоже увидел, высунувшись из знобкознойного тумана, окутавшего вершину холма, но сказал:

– Это не огни, это светящиеся ноги города… они идут, бегут, встречаются, расстаются…

– Подождем до утра,. – предложил Читалан. собравшись присесть на камень.

– Мы не можем ждать,. – возразил Латачин,. – если она умерла, мы не можем ждать…

– Время выиграть…

– У смерти времени не выиграешь, пошли…

– И подумать, что я. – это все, а все. – это я!.. – пожаловался Читалан, не сбавляя шага. – Светится ночь, светятся боги, я мог бы петь, смеяться, согнуть пальцы руки или нацелить их, как стрелки компаса с ногтями-наконечниками, на дом Бешеной Удавки!

Когда брызги цвета оросили все кругом. – и птиц, и облака, и небеса. – лоскутки зари… лоскутки сна.... – они были уже в городе, пробуждавшемся на сотнях, тысячах, миллионах ног, и ног, и ног. Столько людей идут туда и сюда, не зная зачем и не зная куда, что в городах все -движение и нет покоя. Ноги-ноги-ноги… И их собственные ноги, шагающие по улицам и площадям в поисках дома Бешеной Удавки.

И вот. когда они уже близко, когда видны фалломмы на дверях и окнах, преграждает им путь похоронная процессия.

Не сговариваясь, словно не по своей воле, двинулись они за ней и дошли до самого кладбища в молчании и печали, не зная, куда бы спрятать мачете, а ярмо яремное тянет голову вправо-влево, от плеча к плечу, не давая им скрыть свой протест против смерти.

Как только могильщик закончил свое дело, они нахлобучили сомбреро и скорей. – с кладбища. Теперь. – одним духом к дому Бешеной Удавки, где найдут они ту, у которой губы блестят настоящим, уши внемлют старинной музыке, а глаза пьяны будущим. Но не дойдя до ворот, они вернулись. Еще похороны… и еще… и еще… Все утро хоронили они мертвецов. Не в силах совладать со своей натурой, они пристраивались к очередному погребальному шествию, и, бормоча: она не умерла… не умерла… мотая головой из стороны в сторону, они медлен но следовал и за одетыми в траур родственниками.

Что делать… Они убежали с кладбища по оврагу… Может, найдут захудалую или худой славы улицу, по которой никто не захочет пронести своего покойника. По ней-то они и попробуют выйти к дому Бешеной Удавки.

Но в тот момент, когда по тропинке, петлявшей в черной трясине по берегу речушки, домчались они почти до самого дна этого огромного котла, полного деревьев и валунов, папоротников, орхидей, змей и ящериц, они увидели поднимавшуюся им навстречу вереницу крестьян, сопровождавших белый гроб, в котором лежала девушка. И вот уже бредут Палачины обратно. – обливается сердце кровью при виде белоснежного футляра, скрывающего тело непорочной девы. Сквозь шумное дыхание на крутом подъеме, сквозь молчание птиц и листьев слышно было, как повторяли они, словно выдыхали: она не умерла… не умерла…

Они подождали, пока стемнеет. По ночам не хоронят. Непостижимо. Сигарета за сигаретой. Непостижимо. Дураки в городском управлении. Приходится носить покойников, натыкаясь на дневной свет. Куда возвышенней было бы пройти по городу в полночь, под уличными фонарями, в процессии свечей или факелов, в величественной тишине площадей и закрытых домов, погруженных в себя.

Дом Бешеной Удавки, не дом, а барахолка, где женщины предлагают себя в зеркал ах-едва уловимые тени табачного дыма, призраки с кожей и волосами цвета яичного желтка в свете желтоватых лампочек, ногти. – рыбья чешуя и накладные ресницы. – крючки, источающие слезы, когда рыбка срывается,. – был полон пьяных мужчин, занятых загадочными комбинациями по совмещению вкуса и прихоти, пока не находили если и не идеал своего женского типа, то уж, во всяком случае, ту, которая была всего ближе к идеалу. У всех женщин за своим пережитым прошлым было еще далекое прошлое богинь, сирен, мадонн… как если б дно морское было глазом… Женщине свойственно жить в мире прошлого, которое время от времени она отважно прячет под маскарадным костюмом настоящего.

Женщина, которую ищут Палачины в доме Бешеной Удавки. – Латачин отталкивает Читалана, Читалан. – Латачина, и наконец они врываются вместе и, перебивая друг друга, принимаются описывать ее,. – говорила, что в ушах у нее, да, да, только в ушах, звучит старинная музыка, что разговаривает и целует она в настоящем, хотя зубы белизной слоновой кости всегда напоминают о старине, и что огонь, горящий в ее глазах, очищает ее взгляд от повседневности, чтобы видеть будущее…

Бешеная Удавка -златогири в мочках ушей, марципаны жемчугов на груди, пальцы в оковах колец с разноцветными камнями: зелеными, красными, желтыми, фиолетовыми, черными, синими, переливчатыми. – устроила им испытание, забросав их каверзными вопросами, на которые Палачины должны были дать ответ, иначе закрылись бы перед ними двери и не нашли они ту, у которой в ушах. – вчера, на устах. – сегодня, а в глазах. – завтра.

– Кто из вас двоих умеет танцевать на ходулях?. – спросила Бешеная Удавка.

– Оба,. – поспешил ответить Латачин,. – но не на ходулях, а на груди богинь…

– Знаете вы какую-нибудь тайную молитву?

– Тайную молитву? Знаем, как не знать,. – ответил Читалан и, выдержав короткую, точно рассчитанную паузу, возопил:. – О боги! Боги!.. Глаза ваши влажны, руки ваши устали от сева, вы, знающие точный счет времени…

– А ищете вы,. – прервала его Бешеная Удавка,. – ищете вы Нашлюнашкан…

Оба замолчали, а Бешеная Удавка подумала: ловко я их!

– Нет, госпожа.... – покачал головой Читалан, а Латачин добавил:

– Конечно, нет. Кому нужна Нашлюнашкан в городах? Никому. Здесь она не блеснет молнией, не оглушит небесным грохотом. Не то что у нас в Пачилане, где гроза. – грозная Нашлюнашкан обрушивается в сонме ангелов престольных и господствий громом светопреставления…

– Мы ищем,. – перебил Латачин,. – женщину прошлого, настоящего и будущего…

Бешеная Удавка подобрала пальцы. – разноцветные щупальца пауков, каждая рука. – бриллиантово-изумрудно-рубиново-аметистово-бирюзово-опалово-топазово-сапфировый паук,. – и нахмурила унылую сажу бровей.

– Мы ее не похоронили. Мы держим ее для клиентов, любителей, как и вы, женщин неподатливых и холодных, совсем холодных…

– Она мертва?. – в один голос спросили Палачины. разом ощутив присутствие забытых было мачете.

– Заморожена. Красавицей она не была, но и не дурнушка. Глаг за раскосые, как у крокодила, вздернутый нос, прямые волосы…

– Мертва?. – снова спросили они.

– Да. Наложила на себя руки. Для этого места самоубийство. – естественная смерть. Но если желаете, она у нас на своем смертном ложе всегда в полной готовности. Аромат белых цветов и кипариса, жасмина и ладана… есть охотники до холодной плоти… любви на кладбище… побаловаться меж четырех свечей…

– Нет, нет, нет, она не умерла,. – упорствовали Палачины, взмокшие от холода в костях.

– Мать…терь божья! Значит, господа тоже верят, а может, слышали здесь в доме… Служанки рассказывают, что пачиланская красавица, так мы ее называли, по ночам встает. Знаете, есть мертвецы, которым снится, что они живые. Тогда они из могил поднимаются и разгуливают повсюду. Так вот, красавице снится, что она жива, она и бродит тут, дверьми хлопает. Самое ужасное, когда с ней мужчина, хоть она и застывший труп, а становится упругой, как губка. Ах, надоела я вам своей болтовней. Пойдете к ней?.. Хотите, по одному, а нет, так вместе…

– Мы должны унести ее отсюда…

– Нет. Ни за какие деньги. У нас традиция. – а мой муж был англичанин, экс-пират, хотя он все эти «экс» не любил,. – что женщина, которая в дом Бешеной Удавки войдет, не выйдет из него и мертвая, ведь и мертвая она годится, чтобы завлекать всяких там выродков и распутников…

– У этой женщины было,. – слова падали, как крылья старых муравьев, с губ Палачинов, еще не постигших случившееся до конца,. – было прошлое в ушах, настоящее на устах и будущее в глазах…

– Ну да, то-то она и порешила себя. – ждать не стала. Ладно уж, чего тут долго толковать, идите к ней. Она обмыта и умыта… Идите… идите к ней в спальню… сразу видно, что мертвая плоть по вкусу вам…

Коварные и быстрые, они переглянулись, выхватили мачете, и вжик!. – покатились обе руки Бешеной Удавки, как два самоцветных початка. Брызнула рубиново-гранатовая кровь…

Словно с цепи сорвавшись, не помня себя, ничего не видя, в крови по локти, они то кричали, то лаяли, то выли по-волчьи, то надрывались в стенаниях звериным ревом. Крик, лай, вой. рев. зубовный скрежет, помертвевшие губы, беспощадность правды, все напрасно, нет больше надежды, нет сомнений…

– Не умерла… не умерла пачиланская красавица. – Они рыдали до хохота, не в силах отогнать от себя видение превращенного в мумию тела цвета белого табака, которое Бешеная Удавка вспрыскивала духами на потеху пропойцам и похотливым лунатикам…

При выходе из города, у которого ночью, когда он спит, нет ног, их остановила старушка с белыми, как лунь, волосами.

– Дорогу ищете?. – поинтересовалась она. На что Палачины, сжимая мачете, готовые в любую минуту проложить себе путь силой, ответили:

– Разрази нас Акус Великая… если не дорогу мы ищем!.. Обратную дорогу… Мы спешим в Пачилан… на площадь… драться… жизни лишить друг друга…

– На то вы и Палачины…

– Да, госпожа, к вашим услугам…

– К моим?.. Хи-хи…. – от ее хихиканья несло жженой тряпкой,. – меня смерть не обслуживает… хи-хи-хи! Потом добавила:

– Для Палачинов дорога кончилась…

Не уловив в этих словах знамения своего собственного конца, Читалан пошутил:

– Что же нам спечь, чтоб она дальше пошла?

– Печь. – ничего. Печься. – о многом. Хотя бы о том, чтобы волосы отрастить, разве что кто другой волос своих на дорогу вашу не пожалеет.

Вздохнул Латачин:

– Есть одна… вернее, была, но она раньше нашего без дороги осталась!

– Как же, знаю. Спит она в доме у Бешеной Удавки на черной подушке из глубоких рек семимильных. Как раз на дорогу до Пачилана хватило бы. Может, вернетесь, возьмете у нее волосы в долг.

– Это невозможно!. – воскликнули они и показали старухе руки проклятой сводни с пальцами, втянутыми по самые ногти в тоннели из драгоценных камней.

– Неправедному богатству руки отрубать,. – ужаснулась старушка,. – бесполезно, бесполезно, у него новые руки отрастают…

– Отойди.... – Латачин взмахнул мачете,. – отойди, хвост кометы, летающей неизвестно где! Ты и так одной ногой в могиле стоишь, клянусь. – и второй туда станешь, если не отвезет нас смерть на закорках до самого Пачилана!

Старуха исчезла. И было им дано. Сидя прямо на лопатках. – жесткое седло достал ось седокам в последней скачке. – добрались они до места, где должны были исполнить свой обет. Когда слезли они с костяка своей хрупкой, но крепкой лошадки, увидели: смерть скалила голые зубы.

– Над кем ты смеешься?.. – спросили они. В ответ, коротко:

– Над нами…

Они не услышали ее. им было все равно. Появившись в дуэльных костюмах. – белые парадные рубашки с пышными манжетами и жабо, белые парадные брюки, руки и лица покрыты белой краской,. – они обменялись взглядом друзей-врагов и подбросили в воздух мачете, чтобы знать, где стоять каждому из них, когда начнется их зловещий поединок. Вонзились ножи и землю один точно против другого. – верный глаз палачинский. Латачину досталось солнце в глаза, а Читалану. – в спину.

Латачин подумал: Читалану лучше. – солнце не слепит его.

Читалан подумал: Латачину повезло. – в лучах солнца он видит меня лучше.

Пока вытаскивали они свои мачете, пролетел у них над головой попугай.

– Латачин… чин… чин… палачин!. – весело горланил он. Потом улетел, но вернулся, и еще веселей. – Палачин… чин… чин… Латачин!

Он улетал и возвращался:

– Читалан… лан… лан… Пачилан! Пачилан… лан… лан… Читалан!..

– С меня хватит, разрази меня Акус Великая!. – вскричал Латачин и, потрясая мачете, помчался вслед за попугаем-насмешником.

– Палачинчин, палачин!.. Палаланлан, Пачилан!.. – зеленый шустрый балагур,. – Палаланлан, Пачилан!.. Палачинчин, Палачин!

И так, летая туда-сюда, па-лала и чин-чин… чин-чин и па-лала… увлек он за собой с площади, превращенной в арену, Палачинов из Пачилана, которые гнались за ним, грозя на бегу мачете.

– На то они и Палачины!.. – сказал кто-то, не попугай. Кто-то. Видно было только его плечо и восседавшего на плече попугая.

– Я вас тут поджидаю, поджидаю, чтоб не кончили друг дружку, да, видать, прогляде. – не углядишь вас за пляской вашей дробноногой, вот я и послал за вами попугая.

Услышав упоминание о своей особе, попугай распушился, откинулся назад, растопырил лапки и облегчился, выпустив червячок помета на плечо человека плеча.

– Благодаря этому червячку,. – завопил попугай, раздувшись как сконфуженный кочан салата,. – спасут свою шкуру Латачин и Читалан и снова дробью ног-ног-ног запляшут в Пачилане!

– Не то что совсем спасут,. – сказал человек плеча,. – но поживут еще, кол и бросят он и совсем свое занятие. Не дело это. – кровь проливать.

– На то они и Палачины!. – уточнил попугай.

– Меня не проведешь!. – взъярился Латачин. – Червяк попугаев. – это трусость! Такой ценой не нужна жизнь Палачинам из Пачилана!

– Да нет же.... – засуетился Читалан: не лежала у него душа к смерти, и даже с некоторой толикой попугаевой какашки предпочитал он жизнь…

Мстительный клинок прорезал воздух и врезался в чью-то ногу. В бескровную, черную, мохнатую ногу с острыми ногтями. Ногу, отсеченную не по щиколотку, а по отчаянный визг. Читалан на ходу подобрал ее. Они возвращались на площадь Пачилана к поединку, прерванному появлением попугая. Колышутся, точно крылья, поля белых, как вся их одежда, сомбреро. Белые лица и руки, словно обратная сторона листьев белого дуба. Странные пепельно-белые персонажи с болтающимися на груди амулетами смерти в оправе из драгоценных камней. – мертвыми руками Бешеной Удавки: у каждого по руке. Губы шевелятся в монотонном бормотании приговоренных к смерти, шепчут бесконечную однообразную молитву: она не умерла… она не умерла… она не умерла… Не умерла, так и вина поменьше, а может, и вправду верят они, что те, кто умирают не там, где рождаются, не умирают вовсе, а отсутствуют, вдвойне отсутствуют, как та, у которой было вчера в ушах, сегодня на губах и завтра в глазах. Все тщетно, все беспросветно тщетно. Поникшие, нелепые, предавшие себя, преступившие клятву, задыхаясь от рыданий под мертвой тяжестью раздувшихся, словно жабы, сверкающих золотом и драгоценными камнями рук проклятой сводни, они. – какая дикость!. – все одолевают себя вопросами, на которые нет ответа.

– Отдай мне ногу, отдай!.. Это моя нога… моя!. – жестами и гримасами объясняет Читалану большая обезьяна цвета кофейной пены.

– Возьми, если хочешь…

– Чем могу служить, господа?. – казалось, спрашивает своими ужимками хвостатая обезьяна, пожирая глазами реликвии, висящие на груди у Палачинов. Она забегает вперед, заглядывает им в лицо, потом оборачивается назад. Ковыляя дальше. – ногу она не приставила,. – обезьяна поскрипывает зубами и все оглядывается и оглядывается.

Великий Магвохмелюль размашистым шагом приближается к ним.

– Когда смотрю я сны, то глаз не закрываю, а думают, я что-то знаю. – мурлычет он себе под нос,. – думают, я что-то знаю, раз сны смотрю, а глаз не закрываю…

– Кто будут господа,. – с вызовом обратился он к Палачинам. – как зовут?.. О! О! Да это.... – он всмотрелся в них получше,. – да это Палачины из Пачилана!

Обезьяна сидела на земле и пыталась приделать свою ногу, когда великий Магвохмелюль полюбопытствовал, за какие проделки ей эту ногу оттяпали. Она сидела и перемешивала слюну с землей и визгом.

– Морока, хватит визжать!. – пригрозил Магвохмелюль обезьяне посохом, на который опирался. А затем, повернувшись к Палачинам, властным тоном произнес: -Друзья мои! На этих холмах не должна пролиться кровь…

Он вытер рот тыльной стороной ладони. – от одного упоминания слова «кровь» спекаются губы. – и осведомился, вперив взор в опавшую листву веков, какое впечатление произвел его приказ «кровь не проливать» на тех, кто только этим и занимался.

– Да, но если не проливать крови, на что же мы будем жить?.. – ответил вопросом на вопрос Читалан. – А хуже всего, что сейчас мы связаны клятвой: я. – пролить кровь Латачина, а Латачин. – мою.

– Выход всегда найдется…

– Нет! Это невозможно!. – вскричали Палачины.

– В моих холмах невозможного нет…

– Если б правда выход нашелся.... – заторопился Читалан, загоревшись надеждой: уж очень не лежала у него душа к смерти, а особенно под ударами мачете.

– Выход! Через трусость, замешанную на попугаевом дерьме,. – распетушился Латачин,. – ха-ха-ха.... – захохотал он и тут же добавил:. – Пачиланская красавица ждет нас по ту сторону жизни, туда мы и пойдем…

– А почему оба?. – нахмурив брови, спросил Магвохмелюль.

– Ее погубила любовь, любовь к нам обоим,. – объяснил Читалан,. – никак решить не могла, на ком свой выбор остановить, и попала во власть всех тех, кто ее не любил…

– Ну… а как вам понравится, если и с красавицей пачилан-ской встретитесь, и умрете не до конца?.. – непринужденно провещал Магвохмелюль.

Протяжно вздыхала задремавшая обезьяна. Ногу она приклеила. Палачины не верили своим глазам. Как поверишь. Слюна, земля и немного визга. – какой еще клей нужен.

«Умереть, не умирая до конца… и клятву сдержали бы, и в живых остались…». – думал про себя Читалан.

– Но уговор,. – Магвохмелюль угадал, что именно взвешивал Читалан на незримых весах возможностей,. – одно-единственное условие. Не прольется больше кровь в Пачилане. Кровь Палачинов будет последней.

– Все сделаем, что прикажешь, только бы умереть, не умирая,. – зачастил Читалан с растущей надеждой,. – и клятву исполним, и с жизнью не расстанемся…

Латачин хранил молчание. Морока и Магвохмелюль были ему подозрительны. Он стиснул челюсти и прикусил мысль. Смело Палачины убивают, да несмело умирают. – она всегда так говорила. Этот болтун в душу лезет, хочет внушить нам, будто умрем мы, но не умрем. Это он так говорит, чтобы смелости нам хватило убить друг друга. Биение сердца прострочило ему губы. Наконец он смог вымолвить:

– Со своей стороны, благодарю, но не нуждаюсь и согласия не даю. Представление какое-то, а не поединок. Противно. Убивать так убивать.

– Попробовать-то можно, что мы теряем.... – прошептал Чи-талан, душа которого упрямо не лежала к смерти.

– Все потеряем.... – послышался голос Латачина,железный, жесткий голос,. – все потеряем, если каждого лгуна слушать станем!

Морока скакала, пританцовывала, и неизвестно было, какую же из двух ног приклеила она слюной, смешанной с землей.

– Ладно уж,. – бросил Латачин. – чудесное водворение на место отрезанной обезьяньей ноги обескураживало его,. – послушаем, как это можно умереть, не умирая на самом деле…

– Цыц, Морока!. – прикрикнул Магвохмелюль на неугомонную обезьяну. – В богини не прошла, балериной заделалась,. – пояснил он, улыбаясь, после чего черты лица его отвердели, и торжественно, в каменной неподвижности сообщил он Палачинам, что даст им два талисмана, по одному на каждого, с помощью которых смогут они возвращаться к жизни из океана субстанций.

– Инстинкт самосохранения,. – продолжил Магвохмелюль. – это великий немой пес, верный страж плоти человека, его тела, его сохранности, он и предупреждает об опасности, и с пеной у рта бросается на защиту; после инстинкта самосохранения идет науаль, то бишь дух. – покровитель души человека, его двойник, животное, которое всегда его поддерживает, никогда с ним не расстается и сопутствует ему и после смерти; и, наконец, за науалем идет огненная стихия субстанций. – основа основ жизни, сокровенный трепет бытия, другими словами, тонус.

Немного помолчав, он заговорил снова.

– У этого господина,. – повернулся он к Латачину, у которого от гнева глаза горели черным огнем,. – у этого господина тонус минеральный, ему соответствует. – и я ему вручаю. – хрупкий талисман из талька в виде многослойного зеркала снов. Каждый лепесток сохраняет свою силу в течение девяти веков, девятисот лет. Пройдут девять веков, и Латачин должен будет оторвать использованный лепесток, чтобы жить дальше в недрах минеральной субстанции. Триста миллионов тальковых зеркальных лепестков, считая только первый слой, вырвут его тень из ночной тьмы.

Магвохмелюль положил руку на плечо Читалана:

– А вот у приятеля нашего. – тонус растительный. В этом кусочке корня сейбы, который я вручаю ему, содержится талисман зеленой воды, древесной крови, чтобы плавал он после смерти в зеленой крови земли и возвращался, когда захочет, в свою телесную оболочку. Силой моих талисманов будут живы Палачины в сокровенной глубине своих субстанций, камнем будет Латачин. деревом. – Читалан.

– Давай талисманы, давай!. – с надеждой и требовательно воскликнули Палачины.

– Но простейшая энергия, более сильная, однако, чем инстинкт самосохранения и дух-покровитель, сможет спасти вас от небытия при условии, что, приняв форму минерала и дерева, сохраните вы себя в целости. Для этого найдете вы самую глухую чащобу, самый глубокий овраг, где никто до вас дотронуться не сможет, никогда не расстанетесь и поклянетесь, что ваша кровь. – последняя, что в Пачилане прольется.

– Да будет так, разрази нас Акус Великая!. – получив талисманы, поклялись Палачины вслед исчезнувшим Мороке и Магвох-мелюлю, которому отдали они в уплату за секрет выживания унизанные драгоценностями мертвые руки Бешеной Удавки.

Черным-черно на площади Пачилана от множества голов. Дуэль дуэлей. Все: церковный фасад и колокольня, окна и крыши домов, деревья, все. – одна сплошная голова. Самые именитые жители расположились на своих балконах. На перекрестках. – всадники со шпораами, звучащими сонным дождем. Вдоль тротуаров многочисленные торговцы предлагают лимонад, закуски, кокосовые орехи, сладости, фрукты и безделушки.

Многозначительная, точнее, многочихательная тишина. Несмотря на торжественность момента, все расчихались, раскашлялись и раскаркались…

На площадь выходят Палачины в сопровождении толпы безучастных масок, которые несут гадючьи скелеты, безголовых петухов, бичи из кожи оцелота, нитяные клетки с крохотными птичками, овечьи шкуры, икающих птиц, погремушки гремучих змей, жертвенные ножи, выточенные из обсидиана смехом Тоиля* в форме Древа жизни, черепа, раскрашенные в сине-зелено-желтые цвета, оленьи рога…

Занимают Палачины места, указанные их мачете, подброшенными в воздух и вонзившимися в землю, и раздается сразу громкий голос Читалана. Просит он, чтобы гробом был ему полый ствол дерева, в который бьют сейчас набатом сотни деревянных языков. Дать заснуть ему последним сном в барабане-туне. Пусть тун могилой гулкой ему будет.

Потом заговорил Латачин. Просит он, чтобы выбили ему могилу в камне, и, не проронив больше ни слова, начинает свой последний танец. Дробь ног-ног-ног…

Чин-чин-чин… Палачин-чин-чин!.. ноги-ноги-ноги… дробь ног-ног-ног…

Латачин-чин-чин… чин-чин Латачин… Латачин-чин… Латачин!

Лан-лан-лан… Читалан-лан-лан!. – начал Читалан свой последний танец, дробь ног-ног-ног… но прежде объявил во всеуслышание. – мачете взвились, блеснув, как рыбы на солнце,. – не на смерть идут они, а на встречу с красавицей пачиланской… ноги-ноги-ноги… дробь ног-ног-ног…

Не заставил себя ждать и Латачин:

– Узел любви, связавший трех, не развязать! Назад не взять.... – откликнулось эхо.

Вот что бывает, Читалан, когда двое одной суждены!

Вот что бывает, Латачин, когда двое одной суждены!

Ноги-ноги-ноги… ноги-ноги-ноги… дробь ног-ног-ног… удар… отбит… удар… отбит… в ударе Латачин… в ударе Читалан… скрестились мачете… дзин… дзан… удар Читалана… дзан… дзин… удар Латачина… дзан… дзин… дзан… отбит… удар Читалана… дзин… дзаи… дзин… отбит… удар Латачина… скрестились мачете… ноги-ноги-ноги… дробь ног-ног-ног… дзин… дзан… удар Па-чилана… дзан… дзин… отбил Палачин… удар… отбит… удар… отбит… бит. – не коснуться. – продлить танец…дроби ногагонию… ноги-ноги-ноги… ноги-ноги-ноги… выпад на выпад… удар на удар… дзан… дзан… отбей, Читалан… ударь, Латачин, ударь, Читалан… отбей, Латачин, отбей… ноги-ноги-ноги… ноги-ноги-ноги… ногин… оги… ногин… огин… все плывет… смертельные раны… острие в сердце… сквозь сосок…

Окровавленное тряпье… всего лишь рубашки… всего лишь штаны… их пояса ярко-красные… их сандалии-кайте из кожи сыромятной… их сомбреро…

Это и похоронили… их тряпки… не самих… сами они стали невидимы…

Окровавленное тряпье и мачете предали дереву звон кому и скале скорбной…

Дни, месяцы, годы… Читалан, ставший огромным красным дереном, и Латачин, обернувшийся горой, узнали друг друга:. – Эй там, Читалан!

– Ау, Латачин!

– Эй там, Читалан, пустишь вход свой талисман?

– Да, да, Читалан пустит в ход свой талисман!

– Эй там, Читалан, ты вернешься в Пачилан?

– Да, да, Латачин, мы вернемся, Палачин! -о .,,. .; Удар мачете расколол небо цвета черного меда. Раненные молнией красное дерево и утес не смогли пустить в ход свои талисманы и стать снова Палачинами из Пачилана. Брожение дождя. Опьянение земли. Пьяные реки выписывают зигзаги. Покачиваются пьяные деревья. Пьянея, растение становится минералом. Минералы и есть пьяные растения. Опьянев совсем, растение становится животным. Животные. – это растения в горячечном бреду…

В сопровождении обезьяны, на груди которой красуются сверкающие драгоценными камнями руки Бешеной Удавки, появляется Магвохмелюль с невредимым телом той, чьи уши при жизни внимали невнятному говору вчерашних дней, губы пылали жаром настоящего, а глаза отгадывали загадки будущего.

Он несет ее на руках. Она. – легче дыма, легче воды, легче воздуха, легче сна.

Гроб красного дерева. Кроваво-красный утес. Узел, связавший три жизни.

Когда смотрю я сны, то глаз не закрываю, а думают, я что-то знаю…

Бренные звезды упали листьями ночи судьбы.