Онлайн чтение книги Злой
2

— Это здесь? — спросил высокий плотный мужчина со смуглым, испещрённым морщинами лицом.

— Здесь, — ответил щуплый молодой человек в очках и постучал в дверь с надписью «Редакция городской жизни». Открыл её, крикнув кому-то в комнате:

— Куба! Займись паном. Это к вам.

Высокий плотный мужчина вошёл в редакцию и осторожно притворил за собой дверь.

В комнате сидели двое: углубившийся в чтение кипы газет мужчина средних лет в рубашке цвета хаки с закатанными рукавами и молодой блондин, который лежал на столе, опершись ногами о калорифер, и прямо из бутылки пил кефир. Услышав слова юноши в очках, блондин сел и обратил к вошедшему веснушчатое, неимоверно усталое лицо.

— Чем могу служить, пан? — спросил он голосом, в котором звучала страшная усталость.

— Значит, так… видите ли, пан редактор, — начал посетитель.

— Прошу садиться, пан, — предложил Якуб Вирус, с тоской поглядывая на недопитый кефир.

Посетитель вытащил серебряный портсигар с выгравированной надписью на крышке и угостил Кубуся.

— Собственного изготовления сигареты, — похвастался он. — Прошу, пан редактор.

Куба взял длинную сигарету с мундштуком и закурил.

— Моя фамилия, — уже увереннее начал высокий загорелый человек, — моя фамилия Жичливый. Францишек Жичливый.

— Очень приятно, — ответил Кубусь.

— Я член правления кооператива «Мазовецкая клубника», — заявил посетитель, — это огородный кооператив. Так вот, пан редактор, мы организуем ярмарку.

Глаза Кубуся оторвались от огорчённого созерцания початой бутылки кефира и стали проницательно и чутко всматриваться в покрытое морщинами загорелое лицо Жичливого.

— Очень интересно, — медленно проговорил Кубусь. — Слушаю вас, пан Жичливый.

Жичливый усмехнулся с явным удовольствием, как человек, убеждённый в том, что его персона вызывает всеобщую симпатию.

— Это должна быть ярмарка первых весенних даров садоводства и огородничества, — заявил он, — ярмарка под девизом: «Варшавские витамины — радость и здоровье всех поколений!» Девиз для медали, верно? Дирекция городского торга по договорённости разрешила нам организовать ярмарку на Кошиках. Теперь, пан редактор, нам нужна только поддержка прессы.

— Она у вас уже есть, пан, я обещаю, — торжественно ответил Кубусь. — Сделаем вам рекламу, какой ещё не знала история садоводства и огородничества в нашем городе.

— Вот, вот! — восторженно вскричал Жичливый. — Реклама! Пан редактор, от имени правления кооператива «Мазовецкая клубника» позволю себе прислать для редакции вашей газеты ящик салата. А может, вы, пан, предпочитаете шпинат или брюссельскую капусту?

— Для меня лучше немного спаржи, — неожиданно серьёзным тоном откликнулся мужчина в рубашке цвета хаки. — И если можно, сразу же варёной и с маслом.

Куба значительно кашлянул, но Жичливый встревожился: не скрывается ли за этими словами какой-то намёк?

«А может, всё-таки пригласить их на ужин? — нервно подумал он. — Так всегда надёжнее. Этот вот захотел горячее блюдо, а он похож на начальника».

— Всё в порядке, — положил конец его колебаниям Кубусь. — Можете на нас рассчитывать, пан Жичливый. Я даже вижу заголовки: «Витаминный карнавал на Кошиках», «Тысячи варшавян в водовороте тепличной зелени», «Большой конкурс по резке порея», «Тысяча и один способ использования редиски». Хорошо, а?

— Прекрасно, — прошептал Жичливый. — Какие мысли! Как хорошо, что я вас встретил, пан! До свидания. Верю, что наше святое дело — в надёжных руках…

Произнеся эти слова, он отвесил с десяток поклонов и вышел.

— Не понимаю, что ты видишь в этом интересного, — заявил Колянко, откладывая газету и закуривая. — Откуда вообще такая внезапная любовь к кооперативу «Мазовецкая клубника»?

— Это необычайно интересно, — задумчиво изрёк Куба.

— Для молодых алкоголиков, возможно, — ядовито бросил Колянко. — Ты выпил, наверное, уже весь кефир в варшавских молочных магазинах после позавчерашнего потрясения. И до сих пор не можешь опомниться. Ой, Куба, Куба, плохи твои дела! Ещё один такой день, как позавчера, и я вынужден буду пригласить практиканта. Сам ты не справишься с обязанностями репортёра этого отдела, тем более, что скатываешься всё ниже в болото разложения.

— Справлюсь, — непочтительно буркнул Куба, потом подошёл к Колянко, сел на его письменный стол и заговорил тепло и проникновенно:

— Пан Эдвин, милый, дорогой, дайте мне ещё три дня, прошу вас. Я вам потом объясню. Видите ли, всё так сложно и запутанно: я сам, мои дела… А тут ещё всякие переживания. Что тут много говорить, дорогой пан Эдвин, вы сердитесь — мы в последнее время так мало видимся, разговариваем. Но вы же всё-таки не утратили ко мне доверия?

Колянко бросил на Кубуся долгий взгляд и выдохнул сигаретный дым.

— Нет, — серьёзно отозвался он, — не утратил. Расскажешь мне всё, когда сочтёшь возможным.

— Эта ярмарка, пан Эдвин, для нас очень важна. Тут принципиальные вещи. Поверьте мне.

— Я тебе верю. Боюсь только, что ты, Куба, теряешь главную нить ради каких-то побочных дел. Не забыл ли ты о нашем с тобой общественном долге?

Колянко поднялся и взял Кубуся за плечо.

— Мы вышли на бой — за порядок и справедливость, объявили беспощадную войну хулиганской дикости. Нельзя проявлять даже тени снисходительности к варшавским подонкам! Это наша принципиальная позиция. К сожалению, сейчас у меня появились опасения, что, увлёкшись азартом борьбы и проблемами внедрения в преступный мир, ты, Куба, временами теряешь ориентировку.

— Нет, — задумчиво ответил Кубусь, но его отрицание прозвучало не очень уверенно. «Кое в чём мой старик прав», — подумал он с сожалением, вспоминая разговор с Крушиной. — Пан Эдвин, — добавил он пылко, — ещё три дня, ладно? И прошу: разрешите мне разрекламировать эту ярмарку, договорились? Я всё объясню!

— Договорились, — ответил Колянко. — Скажи мне только одно: что означали предсмертные слова Мехцинского: «Кудлатый заплатит»?

Кубусь опустил глаза. Потом поднял побледневшее лицо и тяжело проговорил:

— Об этом и идёт речь. Кудлатый — один из варшавских проходимцев самого крупного калибра. Думаю, что скоро с ним познакомлюсь. Узнаю, кто он и что связывает таких мелких мошенников, как Мориц, с этим Кудлатым.

— Порядок, — отозвался Колянко, поднимаясь со стула. — Понимаю тебя. Больше вопросов не будет. Иду пить кофе. Материал — на столе. Добавь ещё заметку о своей ярмарке и можешь сдавать в набор.

Надев мягкую коричневую шляпу, Колянко вышел из комнаты. Кубусь уселся за его стол и стал разбираться в гранках. Но через минуту он положил голову на руки и припал к письменному столу, словно собираясь задремать. На самом деле он не спал. Напряжённо думал и немного мечтал.

Колянко не спеша шёл по двору.

— Куда едем, пан редактор? — весело спросил один из редакционных шофёров. Колянко остановился, подумал немного, потом ответил с улыбкой:

— Благодарю, пан Марьян, пойду пешком. Такая погода…

Колянко вышел на Иерусалимские Аллеи. Немного отойдя от редакции, он остановил такси.

— К Арсеналу, — бросил журналист, садясь в машину.

Через несколько минут Колянко был уже в доме Главной команды милиции, у поручика Михала Дзярского.

Дзярский внимательно перечитывал бумаги в толстой картонной папке. Увидев журналиста, он закрыл папку и встал ему навстречу.

— Добрый день, пан редактор, — поздоровался он с улыбкой. — Рад, что вы пришли, не отвергли моё приглашение. Есть масса дел, которые нужно с вами обсудить. Прошу садиться, — он указал на стул, стоявший напротив стола.

— О нет, — иронично улыбнулся Колянко, — только не здесь. Думаю, вы меня пригласили не для того, чтобы я сидел на этом стуле.

— Разумеется, — проворчал Дзярский. — А теперь — к делу. Через минуту сюда зайдёт Юзеф Сюпка, железнодорожник. Я буду допрашивать его и потому пригласил сюда вас.

— Спасибо за приглашение, — живо ответил Колянко, — я приятно удивлён. Надеюсь, этот факт откроет новую эру в наших отношениях.

— Я бы хотел, — продолжал Дзярский, барабаня пальцами по столу, — кое-что вам предложить.

— Что именно? — осторожно спросил Колянко, прищурив насмешливые глаза.

— Перемирие. Союз. Сотрудничество, — сухо ответил Дзярский, глядя прямо в лицо Колянко.

— Принимаю, — спокойно согласился Колянко, — и рад вашему предложению. — Да, — добавил он, — как вы отнесётесь к тому, чтобы привлечь к нашему союзу доктора Гальского?

— Удачная мысль, — сказал Дзярский. — Я согласен.

— Прекрасно. Гальский возьмёт на себя психологическую сторону проблемы, вы — юридическую, а я — морально-общественную.

— Какой проблемы? — поинтересовался Дзярский.

— Проблемы человека с белыми глазами.

— Вы хотели сказать, пан: человека в котелке и с зонтиком, — поправил Дзярский.

— Это ерунда, — возразил Колянко, вскакивая с подоконника. — Я убеждён, что человек с белыми глазами не носит ни котелка, ни зонтика, что он вообще не преступник и не сводит никаких бандитских счётов. И пока что мы ничего о нём не знаем. С самого начала я был на стороне этого истребителя варшавских хулиганов и никогда не скрывал своих симпатий. Вы советовали мне тогда опубликовать статьи о нём, и это было с вашей стороны попыткой перечеркнуть мои планы.

— Правильно, — спокойно заметил Дзярский. — И я совсем не удивился, когда вы не согласились. Но теперь ситуация изменилась, и, думаю, было бы полезно проинформировать об этих делах общественность.

— Я должен немного подумать, — серьёзно ответил Колянко. — Возможно, Сюпка добавит что-нибудь к тому, что нам известно.

Дзярский снял телефонную трубку, и через минуту сержант Мацеяк привёл Юзефа Сюпку и сел за стоявшую на столике пишущую машинку.

Колянко внимательно присматривался к неказистому, с невыразительным лицом человеку в железнодорожной форме из толстого сукна.

— Прошу садиться, — сказал Дзярский, указывая Сюпке на стул напротив себя. Сюпка сел, положив форменную фуражку на колени.

Сержант Мацеяк заложил в машинку чистый лист. Дзярский вытащил из розовой папки какую-то бумагу.

— Вот ваши первые показания, — сказал ой Сюпке. — Вы дали их сразу же после смерти Мехцинского.

Сюпка кивнул головой. Колянко отвернулся к окну и закурил сигарету, всматриваясь в яркую голубизну варшавского неба над крышами домов в стиле барокко.

— Вы припоминаете свои показания? — коротко спросил Дзярский.

Сюпка кивнул головой.

— Так точно, — хрипло ответил он.

— Итак, прошу рассказать, пан Сюпка, — продолжал Дзярский, — подробнее о том четвёртом человеке, который упоминается в ваших показаниях. Что с ним произошло? Почему он не дал показаний там, на вокзале? Куда делся?

— Не знаю, куда тот человек делся, — начал Сюпка ломающимся от волнения голосом. — О нём я могу сказать немного. Фактически, как только всё произошло, он сразу же куда-то исчез. А когда я бежал, чтобы нажать на тормоза, он наскочил на меня сзади, холера его знает — хотел мне помешать или сам получил по морде и старался поскорее добраться до выхода. Я только заметил, что на бегу он потерял шляпу — такую круглую, знаете, пан, их когда-то носили. Котелок — вот как она называется.

У Дзярского сильно забилось сердце, но даже блеском глаз он не выдал своего волнения. Колянко быстро отвернулся, выронив из рук сигарету. Сюпка не заметил, какой эффект произвели его слова, так как Колянко стоял сзади. Мацеяк печатал не очень быстро, но старательно и упорно, сосредоточив всё внимание на своей работе.

— Пан Сюпка, — отозвался Дзярский, спокойно поигрывая карандашом, — прошу вас, хорошо подумайте и вспомните хоть какую-нибудь деталь, касающуюся четвёртого человека.

— Ничего не припоминаю, — ответил после некоторого раздумья Сюпка. — Ну такой невысокий, наверное, такой, как я, может, немного повыше. Темно было, вы же сами, пан, понимаете, больше я ничего и не видел.

— А может, вы, пан, уточните свои первые показания о том, который дрался с Мехцинским? Попытаетесь ещё раз его нам описать?

— Уточнить показания об этом человеке не могу, — официальным тоном начал Сюпка, — так как едва его видел, настолько быстро всё произошло. Описать тоже не в состоянии, поскольку не разглядел. Только то, — тут он нервно сглотнул, и голос его стал скрипучим от отчаянного волнения, — только то, как он схватил и бросил свою несчастную жертву.

— Как это бросил? — холодно перебил его Дзярский, поднимая печатную страницу. — Ведь тогда, первый раз, вы, пан, показали, что противник Мехцинского схватил его за куртку, крикнул: «Не буду тебя бить!» — и тут же отпустил. Только потом Мехцинский стал убегать.

— Так точно, — лихорадочно начал Сюпка. — Так я говорил, но… всё было не так!

— А как было? — В голосе Дзярского прозвучала угроза. — Или вы, пан, хотите сказать, что отказываетесь от первых показаний?

— Так точно. Именно так… отказываюсь от показаний, — пробормотал Сюпка, вытирая грязным платком мокрое лицо.

— Итак, прошу вас, пан Сюпка, — сурово проговорил Дзярский. — Надеюсь, вы понимаете, какие последствия для вас может иметь факт ложных показаний во время первого допроса?

Сюпка взглянул на него глазами глупого пса, которого лупят палками сразу с двух сторон.

— Пан комиссар, — тяжело простонал он, — я боялся, страшно боялся. И теперь боюсь… О, Иисусовы раны, как боюсь. Но что ж поделаешь?

— Чего вы боитесь? — спросил Дзярский.

— Этого Мехцинского бросили под поезд.

И вдруг — как из проколотого пузыря с быстрым шипением вырывается воздух, так и Сюпка, путаясь и спотыкаясь на отдельных слогах, стал говорить, захлёбываясь словами:

— Тот, другой, схватил его за куртку, тряхнул, а потом толкнул к выходу. Мехцинский кричал: «Спасите! Помогите!», — поэтому я и бросился вперёд, так как лежал тогда на полке. Было совсем пусто, а я — немного под градусом. Всё случилось настолько быстро, я и опомниться не успел. Шумит на ходу в этих электричках так, что совсем ничего не слышно. Тот тянул Мехцинского за одежду, а когда двери раздвинулись, он ещё и выглянул наружу. Видно, быстро догадался, что по соседней колее мчит экспресс, и… бах! этого бедного Мехцинского прямо под колёса… на рельсы…

Мацеяк, закусив губу, старательно печатал, клавиши упорно стучали. Колянко почувствовал, как у него пересохло в горле, и стал лихорадочно искать спички, которые держал в руках.

— И вы, пан, всё это видели? — бесстрастно спросил Дзярский, словно ошеломляющие показания Сюпки были всего лишь отчётом трамвайного контролёра.

— Видел, — ответил Сюпка, и голос его драматически задрожал.

— А чего же вы, пан, сейчас боитесь? — холодно повторил Дзярский: видимо, он считал, что сенсационные разоблачения Сюпки уже исчерпаны.

— Пан комиссар, — простонал Сюпка, вставая, потом снова сел, вытирая платком мокрый лоб, — мы на Варшавском узле знаем… нам известны… Мы слышали о таких историях, от которых лучше держаться подальше. Избави Бог узнать их поближе! Уж мы, железнодорожники, имеем на этот счёт своё мнение… Злых людей достаточно, пан комиссар, а такой злой человек способен на всё. Несколько железнодорожников уже закончили свою жизнь на рельсах, как этот Мехцинский.

— О чём вы, пан, говорите? — Дзярский взглянул на Сюпку так, что тот от страха зажмурил глаза.

«Конец! — с отчаянием подумал Сюпка. — Если теперь этот за меня возьмётся, то я до конца жизни отсюда не выйду…»

— О чём вы, пан, говорите? — повторил Дзярский. — Может, выскажетесь немного яснее? Какие-то факты? Конкретные случаи?

— Пан комиссар, — плаксиво начал Сюпка, — я не знаю. Я маленький человек… Чего вы от меня хотите? — Его лицо неприятно и смешно исказилось, слёзы потекли по морщинам. — Такая беда! И нужно же мне было при этом присутствовать! Что я могу знать о таких вещах? Разве мало было несчастных случаев с кондукторами под Воломином, под Тлушем, на станции в Зомбках? Отпустите меня, пан! Я уже сказал всё, что знаю. Разве я виноват, что люди убивают друг друга, как блох…

Вне всякого сомнения, Сюпка плакал! Он был на грани нервного шока, неподдельной истерики.

Дзярский мягко остановил его:

— Ну хорошо, хорошо, пан Сюпка, на сегодня хватит. Вызовем вас ещё раз. Сержант, прошу вывести гражданина Сюпку.

Мацеяк встал из-за стола пишущей машинки. Сюпка несколько раз поклонился. Оба вышли. Через минуту Мацеяк вернулся.

— Постоянное наблюдение, — обратился к нему Дзярский. — Прошу выделить специально двух людей, и пусть всё время за ним следят. Нужно проверить его карточку в личном отделе Окружной дирекции Варшавского железнодорожного узла.

— На какой день его вызывать снова? — спросил Мацеяк.

— Не будем вызывать, — усмехнулся Дзярский. — Нет необходимости. Если он говорил правду — ничего нового уже не добавит. Если же обманывал, нужно защитить его от неприятных последствий лжи. По сути нас интересует одно: в чью пользу и по чьему поручению он лгал? Сержант, организуйте, пожалуйста, наблюдение.

Сержант Мацеяк вышел из комнаты.

— Уфф, — глубоко вздохнул Дзярский и посмотрел на Колянко, который стоял, опершись на окно, и жадно курил.

— Поручик! — воскликнул он. — Чтоб его черти взяли! Ведь он сообщил сенсационные вещи, этот Сюпка.

— Да, — спокойно согласился Дзярский, — просто сенсационные. И потому предлагаю, чтобы вы, пан, о них написали. На сей раз это будет в интересах вашего… любимца.

Колянко шёл по Вильчей и думал о силе привычки, которая толкает его в кресло парикмахера Мефистофеля-Дзюры, работающего на другом конце города. Он стригся у него последние восемь лет, и никакая сила не могла заставить Колянко изменить своей привычке. Дзюра был человеком серьёзным и приличным — он, правда, заикался, но, поскольку не имел склонности к красноречию, это ему нисколько не мешало. В нём не замечалось также ничего дьявольского. Согласно метрике, он имел два имени, Антоний и Кароль, но никто о них не знал, и обитатели всех поперечных улиц между Маршалковской и Мокотувской знали его исключительно под кличкой Мефистофель. Она пристала к нему с лёгкой руки начальника одного из отделов Польского радио, который проживал в том же доме, где находилась парикмахерская Дзюры. Этот директор, седой человек в очках, с насмешливым лицом, известный выдумщик и острослов, наблюдая как-то за склонившимся над головой очередного клиента Дзюрой, воскликнул:

— Да это же настоящий Мефистофель, клянусь любовью к собственной жене!

И с этой минуты Антоний Кароль на веки вечные превратился в Мефистофеля. Нужно признать, что это прозвище было довольно удачным: танцуя вокруг клиента, сидящего лицом к зеркалу, или размахивая растопыренными руками, вооружёнными расчёской и ножницами, Дзюра в самом деле немного напоминал могущественного посланца ада. Худое лицо с изрядных размеров носом и немного загадочная улыбка, которая по сути маскировала сдержанную робость этого человека, ещё больше усиливали впечатление демоничности.

Колянко вошёл через открытую настежь дверь в небольшое помещение с кассой и обязательной перегородкой из матового стекла. На круглых стульчиках сидели клиенты. Возле головы, торчащей из-под белой простыни, возился молодой помощник Дзюры по имени Мецек. Дзюра стоял рядом с пустым креслом, старательно складывая чистую простыню. Мрачный вид, с которым он это делал, сразу же привлёк внимание Колянко.

— И долго ещё придётся вас ждать, пан Мефистофель? — спросил Колянко, бросая неприязненный взгляд на посетителей.

— Долго, — ответил Мефистофель — Дзюра, — до понедельника. Мне нужно уйти. Важные дела. Мецек подстрижёт вас, пан, если вы непременно хотите сегодня.

— Могу и подождать, — примирительно ответил Колянко. Его удивила несвойственная Дзюре раздражительность и то, что парикмахер перестал заикаться.

«Видимо, чем-то очень взволнован», — подумал Колянко. Многолетнее знакомство с парикмахером научило его, что Мефистофель заикается только в минуты полного спокойствия и хорошего самочувствия, а как только начинает нервничать, говорит совсем гладко.

— Вы идёте, пан Мефистофель? — спросил Колянко.

Дзюра кивнул головой, как человек, отрешённый от всего земного, и ответил:

— Иду.

Снял фартук, надел пиджак из грубого сукна в серо-чёрную крапинку, бросил Мецеку:

— Не закрывай парикмахерскую, пока не вернусь, — и вышел за Колянко.

Журналист шёл рядом с Мефистофелем, искоса поглядывая на него. После долгого молчания спросил:

— Что-то случилось, пан Мефистофель? Вы сегодня такой необычный, словно нервничаете.

Дзюра молчал; на его тридцатилетнем, молодом и серьёзном лице ничего не отразилось.

— Ничего, — ответил он наконец не слишком любезно. При этом уголки его губ и глаза, несмотря на отчаянные попытки сдержаться, выразили внезапно такую тяжёлую и гнетущую печаль, что Колянко сразу же обо всём догадался.

— У меня есть неприятности, — тихо сказал через минуту Мефистофель, словно бы с отчаянием открывая тайник, который так долго и напрасно пытался скрывать.

— Не могу ли я вам чем-нибудь помочь? — тактично спросил Колянко. — Вы же знаете, как я вас люблю, пан Мефистофель.

— Нет, пан, вы не можете ничем мне помочь, — губы Дзюры искривились в неестественной улыбке. — Никто мне уже не в силах помочь, даже я сам. Иду на решающий разговор с единственной женщиной, которую любил, — признался он.

— Которую вы любите, — деликатно поправил Колянко.

— Да, люблю, — твёрдо выговорил Мефистофель, — но что из того? Она вела себя, как последняя девка, и я иду покончить с этим делом раз и навсегда.

— Пан Дзюра, — задушевно сказал Колянко, — будьте же мужчиной. Нельзя поддаваться таким неприятностям. Они настолько часто случаются.

— Часто, — бездумно повторил Мефистофель; что-то задрожало у него в горле. — Ну и что, если случаются? Я хотел через месяц жениться, дать ей всё, вытащить из этой проклятой жизни. Я спокойный человек, — не покладая рук работал бы ради неё, только бы был дом, дети, воскресенье как воскресенье, мебель как мебель, приличные занавески, нормальные подарки на праздники… Я любил её.

— Поверьте мне, пан: наверняка всё хорошо кончится.

— Вы думаете? — старательно скрываемая надежда прозвучала в голосе и взгляде Мефистофеля. — Нет, нет! — выкрикнул он. — Иду, чтобы порвать с ней. Раз и навсегда. Договорился встретиться с ней в четыре в «Швейцарской».

— Наверняка, — повторил с меланхолической опытностью Колянко, — наверняка всё закончится хорошо, вот увидите. Потому что вы этого хотите, очень хотите.

— Никогда в жизни! — пылко возразил Дзюра. — Совсем не хочу! А если бы и хотел, — не могу! Всему есть предел! Я серьёзный человек. Схвачу за патлы, отлуплю и выброшу вон! Как может быть иначе! Нашла себе молодого парня и бегает за ним, как кошка за мышью. Я человек серьёзный, — сами знаете, правда? Который час? — воскликнул он с неожиданным страхом. — Только бы не опоздать!

— Половина четвёртого, — ответил Колянко.

— Иду, — решительно заявил Мефистофель. — Я ведь должен прийти на несколько минут раньше, правда?

— Правда, — вздохнул Колянко. — Я провожу вас. Иду в ту сторону.

Они свернули на Новогрудскую, к кофейне «Швейцарская». Это заняло пять минут.

— У меня ещё есть время, я пройдусь с вами до угла, — неуверенно проговорил Дзюра.

Было очевидно, что он боится одиночества и нервного ожидания за столиком.

— Вы, пан Мефистофель, загляните в кофейню, — с иронией предложил Колянко. — Возможно, она вас уже ждёт.

Мефистофель не уловил иронии: он зашёл в кофейню и тут же вернулся к Колянко.

— Нет её, — сказал он, отчаянно борясь с унынием, которое невольно отразилось на его лице. — Пойдём, — добавил он, как человек, не имеющий ни малейшего представления о том, что ему делать, и, главное, что он должен делать. Оба прошли несколько шагов до перекрёстка, где вибрировало уличное движение. Толпа на тротуаре густела, и продвигаться вперёд становилось всё труднее. Возле большого цветочного магазина, витрины которого утопали в ландышах и фиалках, Дзюра остановился.

— Дальше не иду, — проговорил он, подавая руку Колянко, — возвращаюсь.

Колянко остановился, чтобы попрощаться, обернулся и крикнул:

— Что с вами?!

Лицо Мефистофеля — Дзюры посинело, глаза остекленели от боли. Колянко проследил за его взглядом: от отеля «Полония» переходила через дорогу молодая девушка, быстро ныряя в толпе прохожих. Ступив на тротуар, недалеко от Колянко и Дзюры, девушка поспешно направилась к Иерусалимским Аллеям.

— Который час? — сдавленным голосом шепнул Дзюра.

— Без десяти четыре, — ответил Колянко.

Достаточно было протянуть руку в толпу. Мефистофель так и сделал, и девушка остановилась, неожиданно задержанная его рукой. Она повернула к нему мгновенно вспыхнувшее лицо.

— Ты шла в «Швейцарскую»? — спросил Мефистофель без слова привета.

— Ддда… Нннет. Как поживаешь? Добрый день… — растерянно лепетала девушка.

Колянко окинул её быстрым оценивающим взглядом: она была красива. Бессмысленно, излишне наложенные румяна, губная помада и краска для бровей не могли испортить чудесное смуглое свежее лицо, пышные чёрные волосы, большие тёмные глаза и полные, красиво очерченные губы. Несмотря на грубую косметику, от этого лица веяло молодостью, здоровьем и красотой.

— Ты же договорилась встретиться сейчас со мной? — трагически тихим голосом спросил Дзюра. Было заметно, что его смущает присутствие Колянко.

— Видишь ли, Кароль, — отозвалась девушка, — я шла собственно…

Замешательство на её лице уступило место нескрываемой враждебности: её просто бесила эта идиотская случайность, эта совсем не нужная встреча.

— Немного не в ту сторону шла, — заметил с кривой усмешкой Мефистофель. — «Швейцарская» — вон там, — указал он с мелочной точностью.

— Я собиралась немного опоздать, — неохотно ответила девушка. — Видишь ли, Кароль, сегодня я не могла.

Она лгала, как лгут люди, желающие, чтобы их собеседники знали об этом и не имели к ним претензий. Колянко усмехнулся, почувствовав её настроение, но Мефистофель не понимал таких тонкостей.

— Врёшь, — грозно проговорил он, и только когда девушка не возразила, понял, что наткнулся на какое-то неизвестное ему препятствие. — У тебя же сегодня выходной день, ты могла зайти, предупредить меня, что не придёшь… — продолжал Мефистофель беспомощно и мягко.

«Знает, что у неё выходной, — подумал Колянко. — О таких вещах всегда знают. Видно, что он помнит всё. Думает о ней постоянно».

Ему было ясно, что его присутствие раздражает Мефистофеля.

— Позвольте, пан редактор, — проговорил наконец тот, — я вас представлю, а то мы так стоим… Панна…

Колянко протянул руку и, приветливо улыбаясь, быстро сказал:

— Добрый день и до свидания. Мне очень приятно с вами познакомиться, но пан Мефистофель знает, что я ужасно спешу. Желаю вам всего наилучшего.

Девушка взглянула на него так же равнодушно, как смотрят на дерево, рожок для надевания ботинок или недоеденную картошку.

«Так смотрят женщины, без памяти в кого-то влюблённые, — подумал Колянко. — Бедный Мефистофель…»

Ещё раз поклонившись, он быстро пошёл в сторону Братской.

……………………………………………………

Колянко долго кружил по улицам. Его ужасно угнетало призрачное видение: парикмахер Мефистофель — Дзюра с помощью бритвы лишает себя жизни. А метрах в десяти от него впереди шёл Кубусь с той самой девушкой. Он не держал её под руку, они шли, даже не касаясь друг друга, но столько поэзии было в ритме их шагов, такой красотой окутывали их дымка сумерек, мягкий свет первых фонарей, и веяло вокруг таким благоуханием мая, молодости и любви, что Колянко на мгновение перестал понимать, куда и зачем идёт. Ему показалось, что он просто ищет образ того быстротечного счастья, которое встречается только раз в жизни и так убедительно и полно воплотилось в этой паре. Он радовался счастью Кубуся и плакал над собой.

Подошёл трамвай, и Кубусь простился с девушкой, севшей во второй вагон. Прощание было сдержанным, почти холодным, но Колянко ощутил радостную уверенность в том, что нить, связывающая этих двух, не разорвалась, что мысли их сплетены между собой, как пальцы влюблённых, что трамвай ничего не забирает у Кубуся. Нарушая все правила пользования городским транспортом, он вскочил на подножку и стал протискиваться назад.

Девушка вышла на углу Желязной и Хлодной. Она неторопливо шла по Желязной в направлении к Златой. Улица была слабо освещена, вокруг сновало множество людей, слышались громкие разговоры, смех. У ворот сидели на низеньких скамеечках старые дворничихи, из открытых ещё магазинов пробивались лучи света и пахло вечерним хлебом. Гуляли молодые пары, громко разговаривая и смеясь, как бывает только в начале знакомства. Некоторые тихо шептались, прижавшись друг к другу, что обычно для второй фазы счастья, а другие шли и обиженно молчали, ибо для них настала уже третья фаза — заботы, которые у всех молодых людей одинаковы, но им самим кажутся совершенно исключительными и незаслуженными.

«Как он сегодня сказал? — размышлял Колянко, не отрывая взгляда от стройных ног идущей впереди девушки. — Он сказал, что включаются в игру какие-то переживания. Что в последнее время мы редко видимся. Кубусь, Кубусь! Разве мало беды Мефистофеля-Дзюры? Милый мой, глупый мальчишка, ты ещё не знаешь, чего можно ожидать от женщины. Но я знаю, и я здесь, чтобы тебе это сказать и помочь».

Девушка зашла в кооперативный магазин, и Колянко пришлось нырнуть в толпу покупателей. Она купила четвертушку масла, немного ливерной колбасы и печенье; всё это было уложено в сумку, извлечённую из кармана пиджака.

«Вот то, что больше всего нравится мужчинам. Покупки для нас», — с горечью подумал Колянко: он хорошо знал, как Кубусь любит такую колбасу. Девушка вышла из магазина, прошла ещё несколько шагов и открыла дверь второразрядного бара.

«Ну, конечно…», — подумал Колянко и через минуту вошёл в ту же дверь, прочитав вывеску «Бар “Наслаждение”». Через минуту он уже пожалел, что зашёл сюда. Дешёвенький бар был почти пуст, но Колянко сразу же почувствовал себя здесь лишним. Из-за обитой никелем стойки к нему с любопытством повернулось лицо полной женщины. Официант, сидевший с закрытыми глазами на перевёрнутом стуле, открыл один глаз и вперил в Колянко пронзительный взгляд.

«Зачем я сюда пришёл?» — стучало в голове Колянко. Широкоплечий официант подошёл к столику, за который сел журналист, и спросил с ноткой раздражения в голосе:

— Что подать?

— Большую кружку светлого! — ответил Колянко.

На лице и во взгляде официанта он прочёл выразительный вопрос: «Чего ты тут ищешь, недотёпа? Чего этой морде надо?» У него появилось желание поскорее удрать отсюда, без единого слова.

В это время из-за потёртой портьеры вышла девушка Кубуся. Она была в грязноватом фартуке и вытирала руки тряпкой. Колянко окончательно растерялся.

«Ничего не понимаю, — почти испуганно подумал он. — Она здесь работает?»

— Гавайка, — позвала толстая женщина из-за стойки, — выдай бутылку светлого. Иду ужинать.

«Гавайка! — повторил про себя Колянко. — Как удачно!» Чёрные волосы, большие тёмные глаза, пухлые губы, немного выступающие скулы. «Гавайка… Хорошо».

Официант принёс бутылку пива и большую поллитровую кружку.

«Почему тут так враждебно на меня смотрят?» — задумался журналист.

— Пан официант, — крикнул он со всей возможной вежливостью, — могу я расплатиться?

Он смотрел на девушку, и взгляды их встретились.

«Узнала меня, — подумал он с досадой. — Что теперь будет?» — Рубашка прилипла у него к спине от беспокойства.

Гавайка вышла из-за буфета и подошла к Колянко, всё ещё держа в руках тряпку.

— Мы знакомы, — проговорила она холодно и многозначительно, подсаживаясь без приглашения к его столику. — Зачем вы сюда пришли, пан?

— Добрый вечер! — натянуто улыбнулся Колянко. — Я оказался здесь совсем случайно. Мне захотелось пива.

— А-а-а, — проронила с сомнением Гавайка, — наверное нет. Вы, пан, коллега Кароля Дзюры. Должно быть, он вас сюда послал. Он уже устраивал такие номера, когда мы в последний раз поссорились.

— Коллега? — усмехнулся Колянко с недоброй иронией. — Это слишком сильно сказано.

Внезапно он почувствовал, что дорого бы дал, чтобы завоевать доверие девушки.

«Как это сделать? — лихорадочно размышлял он. — Как этого добиться?»

Тёмные, с красивым разрезом глаза Гавайки наблюдали за ним насторожённо и враждебно.

— Этот Кароль — очень приличный парень, но скажите ему, пан, чтобы он от меня отвязался. Ничего не поделаешь. Я ему уже сказала сегодня, а он настаивает. Жалко, но что делать?

Что-то похожее на внезапное желание поделиться с кем-то своими чувствами блеснуло в глазах Гавайки.

«Сейчас!», — подумал обрадованный Колянко и хитро спросил:

— А кто тот парень, с которым вы, панна, были сегодня? Такой блондин?

— Люлек? — бросила девушка, явно польщённая его вопросом, но тут же сощурилась, как кошка. — А вам что до этого? Кто вы такой? — спросила она, повышая голос.

Официант у буфета посмотрел на них с интересом.

— Вы, панна, отвечайте, хорошо? Только без крика… — сделал Колянко рискованный ход.

— А… так один знакомый, — неожиданно тише и спокойнее ответила Гавайка.

— Кто он, этот Люлек? — решительно настаивал Колянко.

В глазах Гавайки мелькнула варшавская сообразительность, губы её сложились в хитрую гримасу.

— Хотите спрашивать — сначала покажите удостоверение, — заявила она с осознанной уверенностью. — Ради красивых глаз не скажу ничего. Разговариваю с агентами только так. Не иначе!

«Явно защищает его, боится за него, — подумал Колянко; он ещё не решил, радоваться этому или печалиться. — Неужели с Кубой действительно что-то не так?» — внезапно кольнуло его в сердце.

— Нн-е-ет! — засмеялся он со всей возможной искренностью. — Я не из милиции. Этого Люлека я знаю лучше вас. Я просто шутил, как говорится, брал вас на пушку.

Гавайка смотрела на него с возрастающим недоверием.

— А вы кто такой? — перешла она в неожиданную контратаку. Дзюру знаете, Люлека знаете…

— Я журналист, — серьёзно ответил Колянко. — Знаю массу людей в Варшаве.

Что-то совершенно новое вспыхнуло в глазах Гавайки, и Колянко это заметил.

— Где вы работаете, пан? — спросила Гавайка, почти умоляюще.

— В газете «Экспресс вечорни».

Какую-то минуту оба молчали.

— А вы не могли бы назвать своё имя? — в голосе девушки была мольба, на этот раз уже откровенная.

— Моя фамилия Колянко. — Он пронзительно посмотрел на неё. — Эдвин Колянко.

Глаза девушки потеплели, в голосе зазвучали нотки неожиданной симпатии.

— Он мне всё время рассказывал о вас, — проговорила она без улыбки, серьёзно, с глубоко затаённой ревностью. — Очень вас любит. Говорит о вас, как о своём отце.

Колянко молчал, не зная, что сказать, как отблагодарить за эту искренность.

— Кто? Люлек? — спросил он с хитрой усмешкой.

— Да, Люлек, — подтвердила Гавайка.

В эту минуту за столом, где сидели четверо парней, разразился скандал. Сначала послышались гневные голоса и проклятия. Затем полетел стул, опрокинутые стулья с грохотом упали на пол. Двое парней вскочили на ноги, дрожа от звериной ярости. Это были высокие крепкие молодые люди с багровыми лицами, на которых сейчас пылала ненависть. Два их товарища тоже рывком поднялись, бледные и дрожащие. Они бросились разнимать противников, выкрикивая пискливыми от волнения голосами:

— Юзек! Успокойся! Владек! Не дури! Прошу тебя! Юзек! Уймись! Сделай это для меня! Тут люди! Владек! Возьми себя в руки! Юзек!..

Гавайка побледнела. Колянко почувствовал, что сердце словно разрывается от волнения и бьётся уже где-то в горле. Он был не в силах оторвать словно загипнотизированный взгляд от этой группы, не мог сдвинуться с места.

Из-за портьеры выскочил коренастый человек с толстой шеей и точками на огромном носу. Он кинулся в самый центр свалки, выкрикивая:

— На улицу! Вот отсюда! Сейчас же! Гавайка, в милицию!

Противники рвались друг к другу, дёргались в объятиях товарищей.

— Юзек! Ради ран Божьих! Владек! Дорогой! Брат!

— Он мне тут не будет тявкать, этот голодранец паршивый! — тяжело дышал Владек.

— Я ему покажу, золотарю вонючему! — хрипел Юзек.

«О Боже! — лихорадочно думал Колянко. — Они же поубивают друг друга. Такие здоровенные, сильные парни…»

— Милиция-я-я! — вопила толстая кассирша.

Дверь бара распахнулась от толчка снаружи, несколько людей вбежали внутрь и нерешительно остановились. В этот миг Владек на секунду вырвался из рук товарища, схватил Юзека за волосы и дёрнул вниз, стукнув его одновременно коленом в подбородок. В волосах Юзека брызнули узкие струйки крови, лицо сразу побагровело и вспухло. Юзек, словно раненый кабан, одним рывком сбросил с себя официанта и товарища и молниеносно, с силой парового молота, ударил кулаком прямо по носу Владека, который стоял, словно огорошенный собственным поступком.

Удар был сильный — послышался треск сломанной кости. Владек обмяк, пошатнулся и упал на опрокинутый стул. Начался настоящий кошмар. Казалось, ничто не может сдержать разрушительную силу, накопившуюся в могучем теле Юзека, и люди, воздух, всё вокруг разлетится сейчас вдребезги. Однако секунды, которая понадобилась Юзеку, чтобы раскидать мебель, преграждавшую ему дорогу, этой секунды хватило Владеку, чтобы схватить бутылку из-под пива. Грохот расколоченных стульев слился со звоном разбитого толстого стекла: одним точным сильным взмахом Владек разбил бутылку о стену и ощетинившимся остриём её горлышка изо всей силы ткнул в лицо Юзека, когда тот кинулся на него из-за поваленной мебели. На какую-то долю секунды в баре «Наслаждение» установилась мёртвая тишина, а потом раздался отвратительный вой Юзека, который обеими руками держался за изуродованное, окровавленное лицо.

Владек бешеным прыжком подскочил к двери и выбежал в темноту улицы, расшвыривая по пути толпу.

— Мамочка! — хрипел Юзек. — Мамочка! — он опустился на колени, не отрывая от головы рук. Никто к нему не подходил. Юзек упал на пол и судорожно забил ногами.

Люди стояли вокруг, как загипнотизированные. И внезапно словно разорвался заколдованный круг. Гавайка первая бросилась в самый центр побоища, за ней официант — пан Сливка, товарищи Юзека, другие люди.

Зазвучали выкрики, полные истеричной тревоги: «Врача! Милицию! Скорую помощь! Спасите!» Но все голоса перекрывал звериный вопль Юзека.

Колянко не двигался с места, словно вросший в землю. Крупные капли пота выступили на его смертельно бледном лице. Вдруг он почувствовал руку Гавайки, подталкивавшей его к выходу.

— Идите отсюда, пан! — услышал он её голос. — Быстрее! Сейчас же! Вот-вот прибежит милиция. Зачем вам попадать в свидетели?..

Колянко послушно позволил вытолкать себя на улицу. Под фонарём, на Желязной, он долго пытался зажечь дрожащими пальцами сигарету.

«Как это можно? — шла кругом его голова. — Как можно? Бутылкой, острым краем, прямо в лицо. В лицо человеку! Как можно!» И внезапно он понял, что Кубусь — тут, в этом баре, с этими людьми. Представил себе чётко и остро, что произошло бы с Кубусем, если бы… Какая-то свалка, скандал… Ясно и холодно подумал, что Кубусь больше не вернётся сюда. Что он, Эдвин Колянко, не может этого допустить.