Онлайн чтение книги Зловещий доктор Фу Манчи
ГЛАВА XXIX. НОВАЯ ВСТРЕЧА

Когда мы отправились в Мейпл-коттедж, уже сгущались сумерки. Найланд Смит живо интересовался особенностями местности. Вдоль дороги, по которой мы шли, тянулась высокая старинная стена, затем сменившаяся ветхим забором.

Мой друг, посмотрев через дыру в заборе, сказал:

— Здесь довольно большой участок земли, пока не очень застроенный. С одной стороны — густой лес, а внизу, похоже, должен быть пруд.

На дороге царила тишина, и мы ясно слышали приближающиеся шаги полисмена. Смит все смотрел в дыру в заборе, пока полицейский не поравнялся с ним. Смит спросил:

— Скажите, констебль, этот участок земли идет до самой деревни?

Полицейский, который рад был возможности поговорить, с готовностью остановился, засунув большие пальцы рук за ремень.

— Да, сэр. Говорят, что скоро проведут три новые дороги отсюда до холма.

— Здесь, должно быть, раздолье бродягам?

— Я иногда видел некоторых подозрительных субъектов. Но после наступления темноты здесь может спрятаться целая армия и никто не узнает.

— А часто происходят кражи со взломом в прилегающих домах?

— О нет. Любимое занятие бродяг в этих местах — это стащить бутылку молока или батон хлеба сразу после того, как они доставляются к дверям булочником и молочником. В последние дни это происходит особенно часто. Моему сменщику даны специальные указания быть особенно бдительным по утрам! — Полицейский широко улыбнулся. — Даже если он и поймает кого-нибудь, то на мелочи, а не по-крупному.

— Не скажите, — рассеянно сказал Смит. — Может быть, и нет. В такую жару, наверное, тяжело работать, не промочив горло. Доброй ночи!

— Доброй ночи, сэр, — ответил констебль, получив полкроны, — спасибо вам.

Смит смотрел ему вслед, задумчиво потягивая себя за мочку уха.

— Не знаю, может быть, это будет и крупное дело, — пробормотал он. — Пойдем, Петри.

Он не сказал больше ни слова, пока мы не подошли к воротам Мейпл-коттеджа, где стоял полицейский в штатском, явно ожидая Смита.

— Вы нашли подходящее место для укрытия? — быстро спросил мой друг.

— Да, сэр, — был ответ. — Здесь мой напарник, Кент. Заметьте, что его отсюда не видно.

— Не видно, — согласился Смит, вглядываясь в окружающую местность. — Действительно не видно. Где он?

— За разбитой стеной, — объяснил тот, показывая. — Через вон те заросли плюща ясно просматривается входная дверь коттеджа.

— Хорошо. Будьте внимательны. Если ко мне придет посыльный, его нужно перехватить, как вы понимаете. Никто не должен нас беспокоить. Вы узнаете посыльного. Это будет один из ваших парней. Если он придет — прокричите три раза криком совы.

Мы прошли к крыльцу коттеджа. В ответ на звонок Смита вышел Джеймс Веймаут, который, видимо, почувствовал большое облегчение при нашем приходе.

— Первым делом, — быстро сказал мне мой друг, — давай-ка бегом наверх и осмотри больную.

Я последовал за Веймаутом вверх по лестнице. Его жена впустила меня в маленькую аккуратную спальню, где лежала измученная, убитая горем женщина. На нее было жалко и больно смотреть.

— Вы дали ей микстуру согласно моим указаниям? — спросил я.

Миссис Веймаут кивнула. У нее был добрый взгляд, но в ее карих глазах затаился тот самый затравленный страх, что и в голубых глазах ее мужа. Больная крепко спала. Я шепотом дал некоторые указания верной сиделке и спустился в гостиную. Ночь была теплая. Веймаут курил, сидя у открытого окна. В тусклом свете настольной лампы он казался разительно похожим на своего брата, и какое-то мгновение я стоял у подножия лестницы, едва веря своим глазам. Затем он повернулся ко мне, и иллюзия пропала.

— Как вы думаете, доктор, она не может проснуться? — спросил он.

— Думаю, что нет, — ответил я.

Найланд Смит стоял на коврике у камина, нервно раскачиваясь на упругих ногах. В комнате плавали густые клубы табачного дыма: Смит тоже беспрерывно курил.

Каждые пять-десять минут его обгорелая трубка тухла (я никогда не видел, чтобы он чистил ее). Мне кажется, Смит тратил больше спичек, чем любой другой курильщик, и он неизменно носил три коробка в разных карманах своей одежды.

Привычка к табаку заразительна, и я, усевшись в кресло, тоже закурил сигарету. Для томительного ночного бдения я приготовил кипу черновых записок, блокнот и авторучку и теперь продолжал записывать свое повествование о деле Фу Манчи.

На Мейпл-коттедж пала тишина. За исключением прерывистых вздохов ветра, шелестевших сквозь нависшую над нами листву кедров, да беспрестанного чирканья спичек Смита, ничто не мешало мне писать. Однако работа не шла. Между моим разумом и главой, над которой я трудился, упрямо вклинивалась одна фраза, как если бы невидимая рука держала написанное прямо у меня перед глазами, а именно: «Представь себе человека, высокого, худощавого, с кошачьими повадками, сутулыми плечами, со лбом, как у Шекспира, и лицом сатаны, выбритым черепом и продолговатыми завораживающими глазами, зелеными, как у кошки. Вложи в него все жестокое коварство народов Востока, собранное в одном гигантском интеллекте…»

Доктор Фу Манчи! Фу Манчи, как его описал Смит той ночью, которая теперь казалась такой далекой, ночью, когда я узнал о существовании странного демонического существа.

Когда Смит в девятый или десятый раз выколачивал свою трубку о каминную решетку, в кухне прокуковали часы с кукушкой.

— Два, — сказал Джеймс Веймаут.

Я прекратил работу и положил записки и блокнот в свою сумку. Веймаут подкрутил лампу, которая начинала чадить.

Я на цыпочках прошел к лестнице и, мягко ступая, поднялся в комнату больной. Все было тихо, и миссис Веймаут шепнула мне, что Мэри по-прежнему крепко спит. Когда я вернулся, Найланд Смит ходил по комнате в состоянии сдерживаемого возбуждения, как он обычно делал перед наступлением критических событий. В четверть третьего ветер окончательно стих и воцарилась тишина, невероятная в такой близости от вечно бьющегося пульса огромной столицы. Я хорошо слышал тяжелое дыхание Веймаута, сидевшего у окна и смотревшего на черные тени кедров. Смит прекратил хождение по комнате и, не двигаясь, стоял на коврике у камина, внимательно прислушиваясь. Мы все прислушивались к этой тишине.

Внезапно ее нарушил какой-то слабый звук, доносившийся с деревенской улицы. Вслед за этим неопределенным, смутным шумом вновь наступила еще более пронзительная тишина. Еще за несколько минут до этого Смит выключил лампу. Я слышал в темноте, как он скрипнул зубами. Снаружи трижды ясно прозвучал крик совы.

Я знал, что это означает приход посыльного, но откуда он пришел и какие вести принес, мне было неведомо. Замыслы моего друга мне были непонятны, да я и не донимал его расспросами на этот счет, зная, что он находится в состоянии высшего напряжения и некоторой раздражительности, которое наступало у него, когда он был не уверен в целесообразности своих действий и точности своих версий. Он не подал мне никакого знака. Я услышал, как в отдалении часы пробили полчаса. В ветвях деревьев опять зашелестел ветерок, как будто где-то в стороне — так показалось мне, — поскольку я не слышал этих ударов раньше. В таком заброшенном месте трудно было поверить, что это был колокол собора Святого Павла. Но это был именно он.

И сразу вслед за звоном донесся другой звук — звук, которого мы все ждали, но услышав который, как мне кажется, ни один из нас не мог полностью сохранить присутствие духа.

Взорвав тишину и заставив мое сердце бешено забиться, послышался повелительный стук в дверь!

— Боже мой! — вскрикнул Веймаут, не двигаясь с места у окна.

— Будь наготове, Петри! — сказал Смит.

Он широким шагом прошел к двери и распахнул ее.

Я знаю, что побледнел. Я помню, как вскрикнул и отпрянул назад при виде того, что стояло на пороге.

Там была дикая, расхристанная фигура с нечесаной клочковатой бородой и страшными немигающими глазами, хватавшаяся руками то за волосы, то за подбородок, то за губы. Хотя на жуткого гостя и не падал свет луны, мы видели сверкающие зубы и безумно горящие глаза.

Мы услышали чудовищные и пронзительные раскаты жуткого хохота. Гость смеялся.

Никогда мой слух не поражали такие страшные звуки. Ужас буквально парализовал меня.

Найланд Смит нажал кнопку электрического фонаря. Круг слепящего света ударил в лицо человека, стоявшего в дверях.

— О Боже! — воскликнул Веймаут. — Это Джон! — и опять, и опять: — О Боже! О Боже!

Может быть, впервые в своей жизни я действительно поверил, что передо мной стоит существо из другого мира. Да и как я мог сомневаться! Я стыжусь признаться, насколько я был скован ужасом. Джеймс Веймаут поднял руки, как будто пытаясь оттолкнуть от себя чудовище, стоявшее в дверях. Он что-то бормотал, наверное, молитвы, но разобрать что-либо было невозможно.

— Держи его, Петри!

Смит сказал это негромким голосом. Если мы в подобной ситуации не способны были ни думать, ни действовать надлежащим образом, он сохранял ясный холодный ум (обычно это напряжение получало разрядку после того, как критическая ситуация была преодолена) и думал о том, как бы не разбудить женщину, спавшую наверху.

Он одним прыжком достиг двери, и, когда он схватился с пришельцем, я понял, что гость — человек из плоти и крови, вопивший и дравшийся, как дикое животное, с пеной у рта и скрежеща зубами в бешеной ярости; я понял, что он сумасшедший, что он — жертва Фу Манчи, но не мертвая, а живая, что он — инспектор Джон Веймаут, превратившийся в маньяка!

Все это я осознал в одно мгновение и бросился на помощь Смиту. Послышался топот ног, и наблюдавшие за домом полицейские взбежали на крыльцо. С ними был еще один, и мы впятером (Джеймс Веймаут все еще не понимал, что существо, визжавшее и вывшее в куче детективов, было не злым духом, а человеком), вцепившись во взбесившегося безумца, едва сумели справиться с ним.

— Шприц, Петри! — задыхаясь, крикнул Смит. — Скорее! Ты должен суметь сделать укол!

Я выбрался из свалки и побежал в коттедж за своей сумкой. Как и просил Смит, я принес с собой заряженный шприц для подкожных впрыскиваний. Даже в этот момент всеобщего возбуждения я не мог не восхищаться мудрой предусмотрительностью моего друга, который догадался, что именно произойдет, сумел выделить странную, горькую истину из хаоса обстоятельств и событий, происшедших той ночью в Мейпл-коттедже.

Позвольте мне не останавливаться на исходе той ужасной борьбы. Был даже такой момент, когда и я, да и все остальные, отчаялись, не в силах умиротворить разбушевавшегося безумца. Но наконец дело было сделано, и исхудавший, заляпанный кровью дикарь, которого мы знали как уголовного инспектора Джона Веймаута, лежал на кушетке в своей собственной гостиной. Я был изумлен гением адского доктора, который одним уколом иглы превратил доброго и смелого человека в подобие зверя. Найланд Смит с еще более заострившимися чертами и лихорадочными от бессонницы глазами, все еще дрожа от огромного физического и нервного напряжения, повернулся к человеку, который, как я знал, был посыльным из Скотланд-Ярда.

— Ну? — гаркнул он.

— Он арестован, сэр, — отрапортовал детектив. — Он содержится в его комнатах, согласно вашему приказу.

— Она все время спала? — спросил меня Смит. (Я только что вернулся из спальни наверху.) Я кивнул.

— Он безопасен, хотя бы на один-два часа? — Смит указал на лежавшего на кушетке Джона Веймаута.

— На восемь-десять часов, — мрачно ответил я.

— Тогда пошли. Труды этой ночи еще далеко не завершены.