Онлайн чтение книги Золотое руно
11. Обольстительница

Подошел вечер. В лагерь возвращались всадники, погоняя угнанный скот. Там и сям вспыхивали огни, освещая солдат, располагавшихся на ночлег или кружок для негромкой беседы, иногда, впрочем, прерываемой неожиданным хохотом.

Возле дома — резиденции Гуссейн-паши показалась фигура в одежде валахского солдата. Фигура зачем-то прилегла на холмике рядом, завернувшись в длинный шерстяной плащ. Вблизи дома валах различил два белых пятна, за которыми он повел наблюдение. некоторое время спустя к дому подъехал сам хозяин, встреченный двумя слугами-неграми. Оба белых пятна поднялись и стали всматриваться в Гуссейн-пашу.

Со своей стороны валах, не терявший их из виду, поднял голову и при свете зажженного солдатом факела ясно различил фигуру араба, темное лицо которого стало хорошо заметным при красном отблеске огня.

— Ага, — произнес валах, — Кадура я узнал, но вот кто-же это другой с ним?

Тонкий стан спутника Кадура ни о чем ему не говорил. Тем временем Кадур со спутником вошли в дом вслед за Гуссейн-пашой. «Валах» Карпилло (естественно, кто же еще?) перевел взгляд на соседний дом неподалеку, окруженный стеной. Всмотревшись, он в свете мелькавших факельных огней различил часового, бродившего вдоль стены. Сметливость Карпилло подсказала ему, что это — тюрьма, где сидит Монтестрюк.

Между тем Гуссейн-паша скрылся под портьерой в глубине галереи внутри дома. Шедший с принцессой (то была, конечно же, она) Кадур остановился. Принцесса двинулась дальше. Дорогу ей преградил огромный негр.

— Что нужно? — спросил он.

— Видеть твоего господина, — был ответ.

— Он спит. Приходи завтра.

— Я не привыкла ждать. — И принцесса сделала шаг вперед.

Негр протянул перед ней руку. Тогда принцесса вытащила серебряную булавку.

Заметим, что под белым бурнусом принцесса носила две булавки — серебряную и золотую — с ядом, действующим мгновенно. золотая предназначалась для лиц высокого положения и для… (читатель узнает об этом дальше), серебряная же — во всех остальных случаях.

— Учти, — сказала она, — здесь яд. Если не хочешь заснуть навеки, веди меня к господину.

В неясном свете фигура принцессы выглядела фантастической. Негр вдруг почувствовал какой-то ужас перед ней. Его рука от принцессы протянулась к портьере и откинула её. За портьерой оказалось помещение, в котором находился Гуссейн-паша.

— Здесь женщина, которая хочет говорить с тобой, — сказал ему негр. — Но, по-моему, это какой-то дух.

Паша быстро взялся за пистолет, но любопытство его пересилило, и он спросил:

— Ты кто?

Принцесса указала на негра. Гуссейн знаком отослал его за портьеру. Тогда принцесса неторопливо сняла с головы бурнус и показала свое лицо. Черные косы, перевитые золотыми цепочками, падали на грудь, полуприкрытую прозрачной тканью. Паша в изумлении вскочил на ноги.

— Узнаешь меня? — спросила принцесса.

— Если бы я видел тебя раньше, я бы не забыл ни на минуту.

— Ты видел меня сто раз. Ты Гуссейн Абдалла Джамиль, сын Магомета — Ибрагима Джамиля, кузнеца, ставшего серескиром.

— Что?! Ты это знаешь?

— Ты не всегда был таким грозным, как сейчас. Ты бывал и пленником, больным, даже умирающим. На груди у тебя след пули, на руках — рубцы от сабель.

— Правда!

— Ты командовал галерой, взятой на абордаж мальтийскими рыцарями в водах вблизи Рагузы. Тебя пощадили, надеясь на богатый выкуп, и по просьбе одного венецианца, которого покорила своя храбрость.

Тут принцесса напомнила Гуссейн-паше, как после взятия его в плен за ним ухаживала маленькая девочка, жившая в доме венецианца.

— Она потихоньку плакала над твоими ранами и помогала тебе ходить, когда ты начал вставать на ноги.

— Я и теперь её помню, — ответил Гуссейн, — помню её большие кроткие глаза; длинные волосы тоньше шелка, оставляющие неизъяснимое благоухание; маленькие ножки, своим легким стуком веселившие мое сердце; розовые ручки, от прикосновения которых утихала боль моих ран. Я слышу её веселый голос, рассказывающий мне столько интересного… Она была моей радостью, моим утешением. При ней я забывал, что я побежден и в плену… Много лет прошло с тех пор, но мне и теперь грезится маленькая Леонора.

— Посмотри же на меня и скажи, неужели ты не узнаешь ту, кого звал своим добрым гением, там, на берегах Бренты?

Гуссейн повернул принцессу лицом к лампе и, положив ей руки на плечи, стал пристально всматриваться. Вдруг он откинулся назад. На его лице изобразилось изумление, смешанное с радостью, а растопыренные руки застыли на месте.

— Ты… та самая Леонора?! — воскликнул Гуссейн-паша.

— И помнишь ли, как она умоляла хозяина отпустить тебя домой без всяких условий? А ты, увидев открытую дверь на свободу, положил её ручку себе на лоб и поклялся исполнить любую её просьбу. Так?

— Да, так, именно так.

— Что бы она ни попросила, помнишь?

— Помню! Говори, Леонора, приказывай. Для тебя у меня нет невозможного. Приказывай!

И он подошел к ней, протянув руки. Ее лицо обдало горячее дыхание турка, его пальцы жадно щупали шелковый корсаж.

— Ты отвечаешь женщине, Гуссейн, а тебя спрашивает дитя.

Турок отступил на шаг.

— Ты — дитя? Да разве я виноват, что ты — прекраснейшая из женщин. Лань входит в логово льва. Я тебя не отпущу!

Он снова протянул было руки, но она отскочила и выхватила из корсажа золотую булавку.

— Еще шаг, и я скажу, что ты подлец, желающий овладеть женщиной, которая ему доверилась, предатель, который не держит слова. Гуссейн что-то прорычал, но уступил.

— Чего ты хочешь? — с усилием произнес он.

— Свободы одному человеку.

— Какому человеку?

— Тому, кого отдали арабу.

Гуссейн помолчал, затем произнес:

— Я обещал, значит, я повинуюсь.

— Вот теперь ты снова стал прежним Гуссейном.

Леонора коснулась руки Гуссейна.

— Благодари Бога, — сказала она, — что Он создал тебя великодушным. сделай ты сейчас один шаг — и ты был бы мертв.

— Ты меня убила бы этой ручкой? Да у тебя же нет оружия!

— Кто знает? — ответила она, дотронувшись до золотой булавки, приколотой к корсажу. — Есть булавки получше кинжалов.

Гуссейн провел рукой по бороде.

— Где твой араб?

— В галерее.

— Хорошо. Жди, сейчас неверного приведут из тюрьмы.

Он хлопнул в ладоши и велел вошедшему негру привести Кадура и пленника. Через несколько минут перед ним уже находились Югэ и Кадур.

— Кто владеет сердцем женщины, — сказал Гуссейн-паша, — тот имеет незримого ангела. Женщина захотела, чтобы ты стал свободным, — обратился он к Югэ, — и ты им будешь.

Паша шепнул на ухо негру несколько слов. Тот вышел и быстро возвратился с двумя слугами, принесшими тюк с разнообразным одеянием.

— Одевайтесь. — сказал Гуссейн-паша. — Не надо привлекать внимание тех, кто видел, как вы сюда входили.

Гуссейн из тех, кто думает обо всем, — заметила Леонора.

— Нет. Он думает только о тебе, — ответил паша.

Принцесса, Монтестрюк и Кадур повиновались без рассуждений.

При переодевании Кадур сначала одел такую же одежду, ка и Югэ. Это не прошло мимо внимания Гуссейн-паши.

— Двойной след зайца сбивает охотника с толку, — заметил он.

Однако под конец Кадур одел зеленый плащ, а не желтый, как у Монтестрюка, что несколько удивило пашу. Когда, наконец, все переоделись, Гуссейн-паша сам вызвался их проводить. Звезды уже гасли на небе, когда они вышли. Часовые, борясь со сном без большого успеха, не очень-то были наблюдательны.

— На заре лагерь спит крепче, — сказал Гуссейн, — пора и вам уходить.

Он сам был готов уже пойти впереди, как вдруг спохватился.

— А ваши лошади? — спросил он, обращаясь к Леоноре.

— Мы пришли в лагерь пешком, чтобы не быть слишком заметными, — ответила она.

— Тогда и уходите пешком. Так будет надежнее. И хотя я иду с вами, лучше все же обойтись без шума.

Когда все пошли за Гуссейном, стало видно, что весь лагерь ка бы в оцепенении. Оставшиеся без присмотра костры гасли один за другим, бросая неясный свет; вокруг них лежали спящие глубоким сном солдаты. Не слышно было ни смеха, ни песен, ни другого какого шума. Изредка только один солдат в бреду произносил проклятие, другой поднимал отяжелевшую голову и тут же ронял её на спину соседа. Лишь ржанье лошадей, чуявших приближение утра, нарушало мертвую тишину.

Все это выглядело необычно после того шумного движения и настроений, царивших накануне вечером. Для наших героев это была отрадная примета: меньше шансов оставалось на то, что их обнаружат, тем более, что такая перемена настроения, как ни странно им это казалось, захватила и часовых.

— Все будет хорошо, — сказал Гуссейн-паша, подбадривая знаком двух янычар, чтобы шли смелее.

Никто не заметил, как один валахский солдат соскользнул с ближайшего пригорка и ужом пополз среди кустарников следом за ними. Зато этот солдат, то есть Карпилло, сумел разглядеть, как по дороге прошли два человека, одетых в одинаковые куртки и меховые шапки.

«Разумеется, у господина плащ желтый, а у слуги зеленый. Как не маскируйтесь, моя пуля разберется, кто где», подумал он.

Тем временем присутствие янычар, а, когда надо, и Гуссейн-паши позволяло отряду беспрепятственно двигаться вперед.

Трижды Кадур так искусно кричал совой, что Карпилло разобрался, в чем дело, лишь после четвертого крика. Да и то, когда за этим криком сразу появились Коклико и Угренок, которых Карпилло — прирожденный шпион! — быстро узнал. Он тут же помчался к остаткам шайки, нанятой раньше Брикетайлем для разбоя в ущелье.

— На Монтестрюке желтый плащ, — сообщил Карпилло.

Тем временем Гуссейн-паша вывел ведомый им отряд за границу лагеря.

— Теперь идите вдоль ручья, — сказал он на прощание, — и да ведет вас Аллах!

— А ты что будешь делать? — спросила Леонора.

— Пойду и сообщу обо всем великому визирю.

— Но он отрубит тебе голову!

— Все в воле Аллаха. Если великий визирь отрубит мне голову, значит так должно быть. На его месте я тоже смог бы это сделать.

— И это все из-за меня! — прошептала принцесса.

Гуссейн отвел её в сторону.

— Да, все из-за тебя. Но это ничего. Меня удивляет лишь одно: как я смог победить себя, когда тебя увидел? Смотрю на тебя, и не могу понять! Мне оставалось только сомкнуть объятия, чтобы получить тебя всю — и ты свободна! Вот где чудо… Оно останется необъясненным навсегда. Я подчинился каким-то чарам. Но если бы завтра мы снова с тобой так же встретились, я ни за что не отвечаю. Иди и не оглядывайся, умоляю тебя. Это единственное, о чем я тебя прошу.

Затем он положил руки на плечи Леоноры и спросил:

— Теперь мы квиты?

— Да.

— Тогда молись своему Богу, чтобы он снова не привел тебя ко мне. Прощай!

И он отправился назад в лагерь, к своему великому визирю.

Остальные прибавили шагу в направлении к лощине, где их ждал маркиз с лошадьми. Идя дорогой свободы, Монтестрюк тем не менее все больше и больше приходил в отчаяние. Он на свободе, но какой ценой! Ценой предательства! Он был зол и на Кадура, и на себя. Как он теперь посмотрит в глаза Колиньи? Что толку в его сведениях о турецкой армии, если Кьюперли знает все про Имперскую армию?

— Ты должен был дать мне умереть, — напустился он на Кадура. — Что теперь нам делать, когда ты выдал тайну врагу?

— Это можно легко исправить, — спокойно ответил тот.

— Кадур прав, — заметил Коклико, — только смерть нельзя поправить.

Тут Угренок свистнул по особенному. Появился Сент-Эллис.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Я считал каждую минуту, и все они казались мне длиннее постных дней. Лошади здесь поблизости.

Он повел их в кустарниковую чащу, где были спрятаны шесть оседланных и взнузданных лошадей. Чтобы помочь принцессе сесть в седло, Юге сбросил свой желтый плащ. Кадур быстро подхватил его и набросил на Юге свой зеленый. Опасаясь, что тот заметит подмену, он закричал:

— Скорее в путь!

Но бдительный Карпилло, теперь уже во главе целого конного отряда, все успел заметить ещё до того, как Юге с друзьями вошел в кустарник. Половину своего отряда он отправил в обход кустарника с противоположной стороны, сам же со второй половиной отправился за ними следом.

— Кто первый увидит беглецов, то и начинает, — скомандовал он.

Обе половины разъехались в разные стороны и пустились вскачь к цели.