Онлайн чтение книги Золотое руно
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ. Смерть Пелия

Была уже ночь. Тем не менее Ясон пожелал, чтобы его товарищи немедленно развели костер из прибойного леса на пустынном Пагасейском берегу, пока он раздобудет животных, пригодных в жертву Аполлону, богу Сходящих с Корабля, в благодарность за благополучное возвращение «Арго». Они не смогли найти сухого дерева, и, по предложению Акаста взломали морской склад и развели превосходный костер из весел и скамей, которые там нашли. Ясон пошел с Пелеем к тому самому крестьянскому домишке, откуда они однажды принесли вина, чтобы угостить Геркулеса, и постучал в дверь рукоятью меча. Хозяин вышел с топориком в руке, чтобы открыть дверь, и растерянно заморгал, уставившись на посетителей, туго соображая спросонья, разбуженный посреди глубокого и сладкого сна, но затем испустил пронзительный вопль и попытался хлопнуть дверью у них перед носом. Ясон просунул ногу между дверью и косяком и спросил его:

— Друг, почему ты шарахаешься от Ясона, единственного сына Эсона, твоего царя, и обращаешься с ним так, словно он ночной грабитель?

Крестьянин, дрожа и запинаясь, ответил:

— О, господин мой, Ясон, ты мертв, разве ты этого не знаешь? Ты потерпел крушение и утонул на обратном пути из Сицилии два месяца назад. Ты ведь только дух, а не сам Ясон?

Ясон был раздосадован. Они с Пелеем распахнули дверь, работая плечами, и убедили крестьянина, что он ошибается, надавав ему колотушек. Все еще дрожа и трепеща, тот провел их в свой полный скотный хлев, где при свете фонаря они выбрали для жертвоприношения двух прекрасных молодых бычков. Крестьянин отвел животных за кольца в носу на туманный берег, который был теперь великолепно освещен, потому что аргонавты подлили в костер дегтя и скипидара и камеди со склада. Ясон сразу же заклал быков у того самого алтаря, который сложил Аполлону, богу Посадки на Корабль, в день, когда спустили на воду «Арго».

Когда жертвы были разделаны, а мясо их шипело на вертелах, издавая аппетитный запах — у них не было причины умилостивливать бога всесожжением, они вполне могли присутствовать на пиру, как его гости — крестьянин, который до того хранил молчание, дабы не испортить жертвоприношение предвещающими недоброе слезами или воплями, отозвал Ясона в сторону и сообщил ему тяжелые вести. Он рассказал, что отец Ясона Эсон и его мать Алкимеда — мертвы, так как царь Пелий вынудил их покончить с собой, испив бычьей крови. И это еще не все. Гипсипила, царица Лемноса, явилась недавно в Иолк в поисках Эсона, к которому, как она сказала, велел ей прийти Ясон, если она окажется в беде. Она была изгнана с Лемноса за то, что сохранила жизнь старому Фоанту, своему дяде, в то время, как все проголосовали за то, чтобы без жалости перебить лемносских мужчин. Ее изгнали, ибо женщинам Лемноса не было известно о ее поступке до прибытия аргонавтов. Когда она сказала Пелию, что ждет ребенка от Ясона, Пелий подумал, что любое дитя, которое она родит, станет законным правителем Фтиотиды, и решил погубить ее как можно скорее; но она бежала к святилищу Артемиды Иолкской, где жрица, старая Ифиас, дала ей убежище. Однако, Пелий заявил Ифиас, что, поскольку Ясон и Эсон мертвы, он теперь ближайший сородич-мужчина Гипсипилы и ее опекун, и вынудил Ифиас выдать ему лемнийку. Затем он с ней покончил, но где это было совершено, крестьянин не мог сообщить Ясону.

Можно легко вообразить себе, в какой ужас повергли Ясона новости об убийстве своих родителей и своего нерожденного ребенка. Он созвал своих товарищей и сказал им:

— Позвольте мне выставить на обсуждение тяжелую проблему: некий злобный узурпатор отсылает за море своего соперника, сына своего тяжко больного брата, законного правителя страны; и можно догадаться, что он умертвил нерожденного сына этого соперника; известно также, что он вынудил самого брата и жену брата испить бычьей крови и умереть, потревожив их во время частного жертвоприношения и пригрозив убить их топором и бросить их тела непогребенными, если они откажутся. Какой участи, товарищи, заслуживает этот узурпатор-братоубийца?

Хотя никто из аргонавтов, даже самые простодушные из них, не заблуждались насчет того, о каком царе говорит Ясон, все, кроме троих, ответили:

— Смерти от меча!

Хранил молчание Акаст, сын Пелия, Адмет, его зять, и Пелей Мирмидонец, который ему служил. Каждого из них Ясон спросил поочередно:

— Ты не согласен, что смерть от меча — достойное наказание за такие страшные преступления?

Акаст сказал:

— Пусть Адмет ответит вместо меня, а не то, сказав, что я думаю, я буду признан виновным в отцеубийстве, и меня станут преследовать эринии.

Адмет ответил следующее:

— Я женат на дочери царя, который может быть виновен в тех самых деяниях, о которых ты говоришь, ибо его вскормила овчарка и вследствие этого у него дикий нрав. Но прежде чем я вынесу то же решение, что и мои товарищи, позволь мне спросить, является ли отсылка за море племянника преступлением, наказуемым смертью, особенно если племянник радостно отправляется в путь, как предводитель храбрейших героев, каких можно отыскать в Греции, и добывает себе неувядаемую славу? Затем позволь мне тебя спросить, можно ли сказать, что ребенка убили, прежде чем он родился, и может ли человек справедливо быть наказанным смертью за преступление, которое еще не доказано? Наконец, позволь мне тебя спросить, может ли человек быть справедливо наказан, как убийца своего тяжко больного брата и жены брата, если они по своей воле погубили себя? Презри они его угрозы, они бы и ныне могли быть живы; узурпатор дважды подумал бы, прежде чем пролить кровь брата, хорошо зная, что его благочестивые подданные откажутся повиноваться братоубийце. И насколько заслуживает нашего доверия рассказ, в котором говорится, что тяжко больной человек у себя дома приносил в жертву быка?

Эти слова Адмета пришлись по душе некоторым его товарищам, но не всем.

Авгий из Элиды сказал:

— Ясон, мы поклялись подчиняться тебе во время плавания в поисках Руна, и мы были верны нашей присяге. Теперь, когда плавание закончилось, и мы от присяги освобождены, я могу говорить свободно. Я заявляю, что безумием было бы для тридцати одного человека нападать на город Иолк в надежде отомстить Пелию. Можешь быть уверен: городские ворота хорошо охраняются; и когда мы были здесь в последний раз, пятьсот человек царской стражи постоянно находилось в строю. Несомненно, число их с тех пор увеличилось. Что касается меня, то я не желаю рисковать жизнью в таком безрассудном предприятии, каким обещает стать твоя затея. Подумайте, товарищи! Пламя нашего жертвенного костра, конечно, было замечено часовыми на стенах; и Пелий, если у него есть хотя бы капля здравого смысла, узнает, что здесь, в Пагасах, что-то происходит, и призовет трубача, дабы тот протрубил тревогу.

Идас прервал Авгия, прежде, чем тот закончил, крикнув:

— Как я вам уже однажды говорил, Авгий родился в безлунную ночь, и он — подтверждение истинности пословицы: «Мужчина рождается при свете луны». Но я, со своей стороны, готов немедля идти с тобой, Ясон, прежде чем Пелий догадается о нашем присутствии. Давай захватим его врасплох и разграбим его богато убранный дворец. Если он верит, будто мы погибли при кораблекрушении, как уверяет нас здешний крестьянин, тогда пламя нашего костра его не встревожит. Он придет к выводу по цвету пламени, что пожар охватил один из его складов.

Кастор и Поллукс сейчас же согласились с Идасом; но Автолик, говоря от имени всех фессалийцев в целом, сказал:

— Нет, нет, хотя мы за тебя, Ясон, что бы ни случилось, и не считаем, что наш поход завершился, пока Руно не будет благополучно наброшено на спину святого образа Овна с горы Лафист, мы умоляем тебя быть благоразумным. Давай не выступать против Иолка в мстительной ярости, как выступили однажды семеро героев против Фив: не стоит погибать понапрасну. Давай лучше затеем всеобщую войну против твоего неистового дяди, и пусть каждый вернется сперва к своему племени или в свой город и там соберет большой отряд добровольцев; так чтобы множество войск сразу двинулось на Иолк со всех сторон.

Затем дал свой ответ Пелей:

— Я — князь мирмидонцев, как вы знаете, и служу царю Пелию. Я никогда не соглашусь объявить против него войну. Если ты намерен нападать на Иолк, ты должен сперва убить меня, ибо я многим обязан Пелию. Я признаю, что у него дикий и предательский нрав, но он поддержал меня, когда я был жалким просителем, и я отказываюсь заслужить имя предателя, выступив против него. Кроме того, если несколько больших воинств пойдут с разных сторон на Фтиотиду, какова же будет участь моих земель и моих бедных подданных и наследия моего дорогого друга Акаста? Видел ли ты когда-нибудь стадо кабанов, выкапывающих луковицы лилий в мирной лощине? Думаешь, обычные солдаты станут вести себя с меньшей жадностью и яростью в моей родной стране, как бы мудро ни управляли ими командиры?

Чародей Периклимен торжествующим тоном обратился к Пелею:

— Дорогой Пелей, несчастный случай устранил твоего сводного брата, которого ты ненавидел, и твоего тестя, которому ты наследовал во Фтии как князь мирмидонцев. Какая жалость, Муравей, что смерть Пелия, в любви к которому ты никогда не признавался, не может стать итогом еще одного несчастного случая такого рода.

Пелей усмехнулся, отвечая:

— Когда утонул Диктис, вице-адмирал колхов, триада несчастных случаев должным образом завершилась.

Некоторое время никто ничего больше не говорил. Наконец Аскалаф спросил:

— Медея, скажи нам, почему ты всю дорогу с Анафе везла сюда полый образ Артемиды Фракийской?

Она ответила сразу:

— Мне приказал это сделать дятел, посланный Матерью. А теперь, раз уж ты задал мне этот вопрос, пусть все хранят священное молчание, пока моя голова накрыта плащом. Когда я его снова сброшу, выслушайте внимательно мои слова, которые, какой бы темной загадкой ни показались на первый взгляд, дадут единственный ответ на каждый вопрос, который был задан нынче ночью. Я собираюсь посоветоваться с Матерью.

Она набросила себе на голову пурпурный плащ, и ни звука не раздавалось оттуда, хотя складки вздрагивали, хлопали и раздувались снова и снова, когда их наполнял змеехвостый ветер; вскоре плащ стал реять вокруг нее, и складки сделались неподвижны, точно стены палатки, затем снова медленно упали и тесно ее обволокли. Такое зрелище наблюдали они в ярком свете костра.

Наконец Медея высвободила голову и заговорила:

— Вот каковы слова Матери: «Завтра около полудня Пелий умрет жестокой смертью, которую сам выберет. Аргонавты, на вас не падет его кровь; я сама совершу месть, какую должно совершить. Воздержитесь от войны против Фтиотиды, дети, и от любых насильственных действий. Аталанта Калидонская, единственная из вас, пойдет в Иолк. И она пойдет без оружия, под покровительством моей служанки Медеи. Отведите „Арго“ к Метоне, там вытащите на берег. Замаскируйте его обрубленными дубовыми ветками; а сами притаитесь в зарослях, дабы никакой случайный прохожий не сообщил о вашем появлении в Иолк. Тонкий красный столб появится из дымового отверстия дворца, когда свершится моя месть. Тогда поспешите выйти, плывите в Иолк, хлеща по воде веслами, и овладейте городом, где никто вам не воспротивится».

Аргонавты поглядели друг на друга в изумлении, все же они располагали доказательствами могущества Медеи, и ни у кого из них не было ни малейших сомнений, что ее устами говорила Богиня и говорила правду. Поэтому они не сказали больше ни слова, и когда Медея начала брать у них взаймы страусовые и медвежьи шкуры, головные уборы из перьев колхского ибиса и другие добытые в походе трофеи, никто не отказал ей ни в чем, что могло бы ей понадобиться для осуществления ее замысла. Затем они снова взошли на борт «Арго» и заработали обвязанными тряпками веслами, закидав сперва алтарный огонь песком; но Медея осталась на берегу с Аталантой и двенадцатью феакийскими девушками, а также — с полым образом Артемиды.

Когда «Арго» пропал из виду, Медея сказала Аталанте:

— Дорогая девушка, я догадываюсь, что ты ненавидишь Ясона, хотя и беспричинно, и презираешь меня за то, что я его люблю; но пусть это сейчас не помешает тебе повиноваться приказам Матери. Я не держу на тебя зла, ибо, по меньшей мере, мы не соперницы в любви к одному и тому же мужчине, и я ничуть не виню тебя за убийство моего отца Ээта, что совершила твоя госпожа Артемида.

Аталанта улыбнулась и ответила:

— Медея, я женщина, как и ты. И, хотя я могу беспричинно ненавидеть Ясона, я не могу найти у себя в сердце ненависти или недоверия к его жене. Я догадываюсь, что Бог Любви развлекается, превращая в дур самых добрых, самых разумных и самых верных представительниц нашего пола.

Они расцеловали друг друга в обе щеки, и Медея послала Аталанту вперед, чтобы передать старой Ифиас тайное предостережение: богиня Артемида лично движется в Иолк, чтобы наказать Пелия за то, что осквернил ее святилище, когда силой увел оттуда Гипсипилу, царицу Лемноса — Ифиас должна очиститься и быть готова вместе со всеми своими девами Рыбами встретить Богиню, входящую в город на рассвете. Аталанте надлежало сказать:

— Не страшись, Ифиас, какие бы чудеса ты ни увидела. Ибо Богиня, которая явилась мне во сне, имеет самый что ни на есть ужасный вид. Она движется сюда из туманного края воинственных рыжеволосых гипербореев, с большого треугольного острова, лежащего к северу от Галлии, изобилующего рыжим скотом. И не удивляйся, если она поведет лицемерные речи, выказывая любовь и нежность к неистовому Пелию. Ибо она любит возвысить прежде, чем низвергнет, дабы еще больше было падение.

Аталанта вошла в город, и стража не остановила ее, ей известен был тайный ход под стенами, который вел в святилище Артемиды. Она предупредила Ифиас, повторив слова Медеи, чего следует ожидать на заре.

Между тем Медея раздобыла у пагасейского крестьянина ягненка мужского пола и усыпила его тем же одурманивающим средством, которое применила против Прометеева Змея. Затем укрыла ягненка внутри полой статуи, а статую поставила на легкие салазки, которые нашла в морском складе. Фракийских девушек она вырядила во все то, что позаимствовала у аргонавтов, выбелив им сперва лица гипсом, а ладони и ступни выкрасив киноварью. Затем она повела их по береговой дороге из Пагасов в Иолк, и они по очереди несли сзади Богиню, пока не оказались у городских стен.

Они никого не встретили на дороге, ибо то была недобрая ночь для Фтиотиды — единственная в году ночь, когда духам позволено свободно разгуливать повсюду, а благоразумные люди сидели дома. Но Медея не боялась духов, и чуть забрезжила заря, дала девушкам пожевать плюща, который их одурманил, а сама издала безумный вопль и повела их, пришедших в неистовство, к воротам. На лице статуи Артемиды была нарисована радостная улыбка и неумолимо гневная гримаса, Медея же была одета со всем блеском и великолепием колхидской жрицы Бримо, а лицо закрыла золотой маской коршуна. Но под маской лицо ее было изрисовано морщинами, чтобы ее можно было принять за столетнюю каргу, и она надела парик того желтовато-белого цвета, какой приобретают волосы в преклонном возрасте; руки ее также были изрисованы морщинами, и она хромала на одну ногу. Испуганные часовые с воем бежали со своих постов, но Ифиас и ее девы Рыбы с нетерпением выбежали из святилища, чтобы отворить ворота своей Богине.

Медея воззвала надтреснутым голосом к жителям Иолка, велев им смело выйти из домов и поклониться Артемиде. В ответ на ее призывы огромная толпа хлынула изо всех дверей и переулков, и заполнила улицу, ведущую от ворот ко дворцу, и все они простерлись ниц перед образом. По знаку Медеи все благоговейно умолкли, и она сообщила Ифиас так, чтобы все слышали, что Артемида явилась из туманной земли Гипербореев в повозке, влекомой упряжкой летучих змей, которые теперь привязаны за воротами, с тем, чтобы принести великое благо Иолку и его Властителю. Затем призвала всех ликовать и плясать, и феакийские девушки взбудоражили весь город, перешедший внезапно таким образом от сна к священному экстазу — феакийки носились тут и там в толпе, неистово, словно женщины из аргивского сообщества Коров, когда они исполняют в честь Геры танец оводов. Иолкцы ударяли в гонги и дули в трубы, словом, все кругом обезумели.

Медея захромала ко дворцу, и когда слуги у ворот закричали и удрали прочь, вломилась туда без церемоний. Там в зале она застала Пелия в ночном колпаке и впопыхах наброшенном парадном облачении, расспрашивавшего всех в растерянности, что творился. С ним были его четыре дочери, столь же ошарашенные, сколь и он. Феакийки ворвались в зал следом за Медеей и принялись как безумные танцевать на столах и скамьях, пока она сурово не призвала их к порядку. Затем статуя Артемиды, стоящая на салазках, была торжественно внесена Ифиас и девами Рыбами и поставлена на стол перед Пелием. За ними во дворец пытались проникнуть целые толпы народу, но Медея всех выставила и заперла дверь на засов.

Она резко и гортанно обратилась к Пелию на варварском греческом со следующими словами:

— Пелий, Пелий, Пелий, я — главная жрица Артемиды Медведеподобной, Владычицы Озера, Отыскивающей Лошадей, Охотницы, Богини Доброй Славы, только что прибывшей в Иолк из порождающей гигантов земли Гипербореев. Я и мои девы за одну ночь, усевшись в ряд на спины пары крылатых змеев, промчались через Друидскую Галлию и над высокими Альпами, через суровую Истрию и Эпир, и через плодородную Фессалию, а Богиня сидела позади нас в своей повозке, подбоченясь и торопя нас вперед. Ты спросишь, что за дела у Богини здесь? Так слушай, я тебе это открою. Слушайте, говорю вам, и не суетитесь, вы, четыре стройные царевны, что столпились вокруг престола Пелия. Не суетитесь, говорят вам!

Она перепугала дочерей Пелия, метнув у них над головами серебряное яблоко, а оно треснуло, словно гром ударил, стукнувшись о стену позади них, и наполнило зал едким дымом. Царевнам показалось, будто белые змеи с пылающими глазами вьются в воздухе среди клубов дыма. Царевны обезумели от ужаса, но ни одна из них и пальцем не посмела шевельнуть, страшась худшего.

Медея продолжала:

— Богиня, титулы которой я вам назвала, мы в нашей стране называем ее Самотеей, обратилась ко мне не так давно и сказала: «Взгляни в свой хрустальный шар, старейшая и безобразнейшая из моих детей, и скажи мне, что ты там видишь». Глядя в шар, я ответила: «Богиня, я вижу все сущее. В этом стекле мне виден обитаемый мир на всем его протяжении, твои древние владения, лежащие, подобно светлому острову в кружащем потоке Океана». Она снова сказала: «Внимательно посмотри вновь, Коршуноликая, своим пронизывающим взглядом, и сообщи мне, где среди всех моих древних владений отыщется самый благочестивый царь!» Я искала пятьдесят дней и ночей, непрестанно глядя в стекло, пока наконец мой взор, который пространствовал вдоль восточного берега Греции от Лаконии и Арголиды через Аттику, Беотию и Локриду, не дошел до фтиотийского царства и не остановился, довольный, на богато крытом дворце в Иолке и на благообразном седобородом Пелии, сыне Посейдона. Я сказала богине Самотее: «Пелий — самый благочестивый царь среди живущих. Он перепосвятил тебе под именем Артемиды святилище, принадлежавшее до того отвратительной богине Нимфе, рискуя вызвать неудовольствие Нимфы и все же не прося у тебя награды. Он также сжег бесчисленные жертвы твоему величеству и почитает твое имя превыше имен всех существующих богинь, не исключая даже Геры, жены Зевса». Тогда Самотея ответила мне: «Хорошо, Крючконосая! Давай теперь подготовим нашу запряженную змеями колесницу, дабы пролететь через полмира в Грецию и подобающе наградить Пелия. Давай избавим его от ненавистной старости, наделим его тело вечной юностью, а его беспомощный член — мужской силой, дабы он мог править у себя в Иолке вечно, пережив всех монархов-соперников и всех своих подданных. Пусть он прижмет к груди молодую жену и породит от нее сыновей, более достойных, чем покойный Акаст, которого я бросила недавно на скалистые берега Ливии в наказание за неподобающее сыну бегство из дома…»

Затем, пока Пелий дивился, и все же сомневался — ибо он был хитрый старик, и его не так-то легко было обмануть — Медея напомнила ему многие странные факты из его жизни, которые выведала у Акаста, у Ясона, у Периклимена, сына Нелея, брата Пелия, и у Эхиона, сына Гермеса, который был обязан, как вестник, узнавать и запоминать все, что ни говорилось о частной жизни больших людей в Греции. И вот она сказала:

— Ты сомневаешься, Пелий, ты сомневаешься. Я читаю самые твои сокровенные мысли. Не сомневайся, сомневаться опасно. Однако богиня милостиво позволила, чтобы я представила тебе очевидное доказательство ее могущества, осуществив свое собственное преображение. Дитя, — обратилась она к Алкесте, старшей дочери Пелия и жене Адмета, — принеси мне чистой воды в жертвенном кубке из раскрашенной глины; ибо губы мои не могут касаться металла.

Когда Алкеста принесла воды в раскрашенном кубке, Медея поднесла кубок к образу Богини и взмолилась на языке колхов, который Пелий принял за Гиперборейский, будучи равно незнаком с обоими; и, казалось, пламя вырвалось из кубка, когда Медея глотнула немного шипящей воды. Она громко завопила метнулась в небольшую винную кладовую, находившуюся неподалеку, дверь которой стояла нараспашку. Затем заперла за собой дверь и снова ужасно завопила, так что слезы хлынули из глаз у каждой женщины. Вскоре дикие крики затихли, и вместо них раздался негромкий сладостный смех. Вышла Медея, молодая, красивая, златоволосая, без единой морщины на лице или на руках. Ибо остатками воды и ливийской губкой она тщательно вымылась, а свой желтовато-белый парик сорвала. Зрители испустили изумленный вздох.

Пелий сказал дрожащим от нетерпения голосом:

— Я не сомневаюсь больше. Делай со мной, что ни пожелаешь, Священная! Я согласен во имя Богини. Сделай меня снова молодым!

Медея, больше не хромая, подошла к Пелию и взглянула на него в упор. Она сужала зрачки, пока они не стали крохотными, точно зернышки сезама, а руки ее заколыхались перед его лицом, словно белые водоросли, которые мягко колеблются в текучей воде.

— Спи! — приказала она мелодичнейшим голосом.

Белая голова Пелия упала ему на грудь, и в один миг он крепко уснул.

— Уложите его на царское ложе! — приказала Медея.

Царевны подчинились, и она последовала за ними в спальню. Когда двери закрылись, она тихо сказала им:

— Дети, не бойтесь приказаний, которые я вам сейчас должна давать. Прежде, чем ваш отец сможет возродиться молодым, его надо сперва разрубить на куски и сварить в котле с волшебными травами. Это насильственное деяние должны совершить его родные и любящие дети, ибо ни у кого другого нет сил сотворить чудо. А теперь возьмите ножи и топорики и хорошо наточите их о точильные камни, дабы никакого безобразия не появилось на его новом теле от неровного или неудачного удара по старой плоти.

Дочери, которых звали Алкеста, Эвадна, Астеропея и Амфинома, дрогнули. Каждая поглядела на другую, ища поддержки, и все вместе отказались выполнить то, что им поручено.

Алкеста сказала:

— Я, Алкеста, против. Я никогда не пролью крови моего отца — нет, нет, даже если сам Отец Посейдон это прикажет.

Эвадна сказала:

— Я Эвадна. Я тоже против. Такова общая участь людей — старится. Не смогу я называть отцом человека, который будет выглядеть моложе меня; мои подруги осмеют меня. И легче для женщины терпеливо сносить хандру обидчивого старика, чем ярость упрямого юнца.

Астеропея сказала:

— Я, Астеропея, также против. Молодой отец приведет молодую мачеху, чтобы та нас тиранила. Сейчас дела таковы, что мы сами надзираем над царским хозяйством, предоставляя нашему отцу ведать только вином, вооружением и жертвенными орудиями; мы ведем вполне счастливую жизнь. С чего бы нам желать столь необычных перемен в наших делах?

Последней заговорила Амфинома:

— Я, Анфинома, также против. Почему нашего отца надо разрубить на куски, словно старого барана, и сварить в котле? Для тебя было достаточно всего лишь глотнуть из кубка яростно шипящей воды и удалиться в винную кладовую, ты стала молодой, не пролив и капли своей крови.

Медея отпустила Алкесту, сказав:

— Алкеста, ты замужем. Удались из этого священного места. Только девам дозволено участвовать в священных обрядах Артемиды. — Ибо она увидела, что только Алкеста устрашилась жестокого деяния из любви и благочестия, в то время как остальные три ненавидели старика.

Когда Алкеста дала обещание молчать и удалилась, Медея сказала остальным царевнам:

— Я отвечу на все ваши возражения по очереди. Эвадна, не бойся, что придется звать молодого человека отцом. Боги вечно молоды, и я думаю, что Пелий никогда не сетовал, что его отец Посейдон куда здоровее его и все еще способен порождать сыновей и дочерей. Твои подруги тебя не осмеют, а станут уважать. Кроме того, если Пелий так часто обижается, так это потому, что он страдает от жестоких болей и недомоганий старости; я обещаю, что когда к нему вернется молодость, он станет столь же покладистым, сколь и вы. Астеропея, не страшись молодой мачехи. Пока Пелий нуждается в тебе, дабы ты управляла его делами, он никогда не согласится отдать тебя замуж; но как только он снова станет молод, обещаю, он найдет тебе великолепного жениха, достойного твоего происхождения, красоты и дарований. Ты станешь царицей, властвующей над богатой и населенной страной. Что касается тебя, Амфинома, ты должна понимать, что магический обряд, применяемый для омоложения стариков отличается от того, который применяют для омоложения старух; да и мое преображение не было никоим образом безболезненным.

Амфинома хранила молчание, не желая оскорбить жрицу.

Затем Медея сказала:

— Амфинома, ты говорила о старом баране, которого рубят на куски. Скажи-ка мне, а нет ли у вас во дворце старого барана, священного Овна Зевса? Принеси его мне из хлева. Я убью его, разрублю на куски и сварю в котле с волшебными травами. Ты увидишь, как он возрождается ягненком, благодаря червю жизни, который обитает внутри его позвоночника. Скоро он снова станет щипать обильную луговую траву и сочные побеги терпентина, от которых теперь отворачивается с усталым вздохом.

Амфинома ответила:

— Если ты сумеешь совершить такое чудо со старым овном Зевса я поверю, что ты сможешь сделать то же самое и с моим отцом. И тем не менее, я — благочестивая ахейская девушка. Сама я не совершу своими руками насилия, над овном из страха перед Отцом Зевсом.

Эвадна привела барана, шестнадцатилетнее животное с затуманенным взглядом, без передних зубов, покрытого паршой, с рогами невероятных размеров. Ежедневной обязанностью Амфиномы было кормить его молочной кашей, чистить его и убирать у него в стойле.

Медея повела вонючего старого барана в зал, где кипел на огне котел чистой воды, подвешенный на крюк над очагом, приготовленный, чтобы в нем сварили обычную похлебку из баранины и ячменя на завтрак царским домочадцам. Это был тот самый котел, на котором Геркулес оставил вмятину кулаком, если его наполнить до краев, он вмещал пятьдесят галлонов воды. Медея удалила из зала всех, кроме трех незамужних царевен. Она велела им запереть все двери и задвинуть засовы. Затем, творя длинные молитвы по-колхски, она разрубила барана на куски топором из черного обсидиана и побросала их в котел вместе с ароматными травами и корой из пакетиков, которые извлекала один за другим из расшитого мешочка, висевшего у нее сбоку на поясе. Она принялась напевать, помешивая в котле деревянной ложкой, пока, наконец, испустив радостный крик, не провозгласила по-гречески:

— Смотрите, смотрите! Старая кляча поднимает голову! Преображение началось!

Она посыпала на горящие головни какого-то порошка, так что головни яростно затрещали и ярко вспыхнули. Кроваво-красный свет озарил зал, вода в котле забурлила, и густой пар скрыл очаг из виду. Когда пар рассеялся, послышалось внезапное блеяние, и шестимесячный ягненок с едва проросшими на лбу рожками в испуге запрыгал и заскакал по залу и побежал к Амфиноме, словно к матери. Амфинома в изумлении воззрилась на ягненка, а затем побежала к котлу. В нем не осталось ничего, кроме какого-то месива да нескольких намокших клочков старой шерсти.

Медея снова обратилась к трем царевнам:

— Эвадна, Астеропея и Амфинома, вы стали свидетельницами чуда. Перестаньте же колебаться, повинуйтесь желаниям своего отца и выполняйте приказы Артемиды. Будьте уверены, что, когда вы так поступите, поэты не позабудут ваши имена. И все же ударьте все вместе, дабы ни одна из вас после не претендовала на славу той, что нанесла первый удар. И оставьте целым спинной хребет между бедер и ребер, ибо там обитает червь жизни.

Они решительно вернулись в спальню, каждая — с острым топором в руке, взятым из оружейной, примыкающей к залу, они наточили лезвия о точильный камень, передавая его из рук в руки, и вскоре Медея услышала хряст, которого она так ждала, и пронзительный вопль пробудившегося от сна Пелия.

Аргонавты, задремавшие в полдень в дубовых чащах Метоны, были разбужены Линкеем:

— Взгляните, товарищи! — кричал он. — Красный дым поднимается из дымового отверстия пелиева дворца!

Они выскочили из укрытия, побежали к «Арго», спустили его на воду и вскоре уже яростно гребли к иолкскому берегу. С оружием в руках они попрыгали на берег и обнаружили, что главные ворота города не охраняются, ибо Медея отдала приказ, чтобы никто не преграждал путь Богине, которая вернется через те же ворота, в которые вошла, и вновь займет свое место в повозке, влекомой змеями. Аргонавты вбежали в ворота и припустили по главной улице — молча, словно выдрессированные охотничьи псы.

Горожане дивились их появлению, но никто не преградил им дороги, ибо они появились внезапно, и только когда они скрылись из виду, один сосед повернулся к другому и, едва дыша, спросил:

— Ты видел то же, что и я? Ты видел бледных вооруженных призраков аргонавтов, промчавшихся вместе с Ясоном, сыном Эсона и Акастом, сыном Пелия во главе? Как это? Разве ночь призраков не кончилась с зарей, как мы полагали?

Когда аргонавты вступили во дворец, сама Медея открыла им дверь зала и вскричала:

— Увы, аргонавты, вы вернулись слишком поздно, чтобы спасти Пелия от гибели. Три его дочери стали отцеубийцами. Они варварски изрубили его в мелкие кусочки и теперь варят в котле, столь же беззаботно, как если бы готовили баранью похлебку для своего царского завтрака.