Онлайн чтение книги Золотые мили
Глава VIII

— Пора, сыночек, гудок!

Том спал как убитый. Салли стояла у его кровати с чашкой горячего чая в руке, и ей жалко было его будить.

— Ах! Спасибо, мама! — Том с усилием стряхнул с себя оцепенение сна, сковывавшее мозг. Он знал, что мать уже с час как на ногах — готовит горячий завтрак и бутерброды. Она налила себе чашку чая, а другую принесла ему, чтобы быстрее его поднять. Дику не было нужды вставать так рано, и Салли тихонько выскользнула из комнаты, стараясь его не потревожить.

Направляясь в умывальную. Том слышал, как на рудниках один за другим пронзительно завыли гудки. Рудокопы в бараке кряхтели, зевали, кашляли и бранились спросонок. В понедельник особенно тяжело подниматься утром на работу. То ли еще действует воспоминание, как накануне можно было поспать вволю, то ли трещит голова с похмелья.

Салли хлопотала, подавая завтрак, когда Том вошел на кухню. Обычно ей помогали Лал и Дан, но сегодня Динни таскал из кухни в столовую тарелки с кашей, которую рудокопы называли «каша — мать наша», и тяжелые фаянсовые кружки с чаем. На плите на больших сковородках шипели куски мяса, залитые яйцом, и Салли проворно шлепала их на горячие тарелки, добавляя немного картофельного и капустного гарнира, который назывался «травкой». Динни с подносом в руках появился в столовой и расставил перед постояльцами тарелки с едой. Эти полчаса в доме всегда царили шум и суета. Мужчины, торопясь на работу, наспех, между двумя глотками чая, просматривали «Горняка», обменивались новостями, поддразнивали друг друга по поводу воскресных развлечений, громко хохотали над всякой удачной шуткой и, добродушно ворча, засовывали в свои черные матерчатые сумки объемистые бутерброды, приготовленные для них Салли. Потом один за другим исчезали за дверью, отправляясь «выколачивать денежки для хозяев».

Пэдди Кеван до последнего времени садился за стол вместе с рудокопами, но теперь он взял в обычай ждать, пока не схлынет первая волна, и завтракал в горделивом одиночестве или же с Моррисом и мальчиками.

Том ел вместе с рудокопами и уходил вместе с ними: вскакивал на велосипед и катил на рудник или, если велосипед был не в порядке, садился на трамвай. Так было и в это утро — Том не успел заклеить проколотую накануне камеру и вскочил в дребезжащий трамвай, до отказа набитый горняками и служащими рудников. В этот час трамваи каждые пять минут с грохотом проносились по шоссе в сторону Боулдерского кряжа.

Угрюмая толпа заполняла вагон. У всех — и у стариков, и у молодых — были сумрачные, измученные лица. В своей темной потрепанной рабочей одежде, с черными сумками в руках, они заставляли вспомнить слова уобли, называвших их «рабами наемного труда». Это была армия невольников, осужденных тянуть лямку до конца дней своих или до тех пор, пока изнурительный и опасный труд ради куска хлеба не высосет из них все силы, не сломит их духа. Лица пожилых рабочих были измождены, на них лежала печать безнадежности. Суровые молчаливые люди кашляли, сплевывая мокроту, порой угрюмой шуткой старались подбодрить себя и товарищей, зная, что каждая минута приближает их к ненавистной преисподней, где они будут работать из последних сил — всегда с тайным страхом в душе, что им не выбраться из забоя живыми, всегда с отчетливым сознанием, что пыль и дым, съедая легкие, приближают их раньше срока к могиле и что гроши, которые они получат за свою работу, — всего лишь ничтожная доля того, что они вырабатывают для хозяев. А ведь этих грошей им едва хватает, чтобы оплатить свой стол, жилище, одежду да еще кружку пива, без которой так трудно обойтись мужчине, а тем паче рудокопу.

Рабочие помоложе с большей беспечностью несли ярмо своего кабального труда, хотя видели ясно, к чему это их приведет: стоило только поглядеть на рудокопов, несколько лет проработавших под землей. Всех их бил кашель, и они мучительно, с трудом отхаркивали мокроту. Слишком много было среди них «живых покойников», и молодого парня, когда он всматривался в эти лица, невольно пробирала дрожь. Нет, думалось ему, не станет он валять дурака и, если подвернется случай, прихватит немножко золота и разделается с треклятым рудником, пока тот еще не доконал его.

У Боулдер-Блока трамваи извергали свой живой груз, и люди по едва приметным в сумерках тропкам растекались к шахтам, чтобы спуститься под землю.

В темных раздевалках возле шахт начиналось форменное столпотворение. Рудокопы, бранясь и поддразнивая друг друга, скидывали с себя одежду, чтобы натянуть грязные, пропотевшие фланелевые рубахи и старые штаны, в которых они работали под землей, и в полумраке белели их обнаженные тела — плотные и тощие, преимущественно тощие. Семейные рабочие относили по субботам свою одежду домой постирать, но многие были лишены этой возможности и влезали в грязное, насквозь пропитанное потом, волглое от сырости тряпье.

Зимой, если паровое отопление не работало, одежда не успевала просохнуть за смену, а летом она стояла колом. Рудокопы проталкивались к крюкам, вешали свои куртки, торопливо натягивали рабочие штаны, рубаху и тяжелые башмаки, брали сумку с завтраком, лампу и свечу и спешили на склад взять еще свечей про запас.

После этого каждый рабочий направлялся в контору за своей карточкой, куда потом заносил, какую работу произвел за день и сколько проработал часов, с указанием места работы. Бурильщики получали свои сверла, взрывчатку и прочую снасть.

— Ну, пошевеливайтесь, чтоб вам пусто было! — гремел на платформе у спуска в шахту голос сменного мастера.

Он выкрикивал распоряжения столпившимся вокруг откатчикам, навальщикам, забойщикам, крепильщикам и пробщикам.

— Скотти — на глубину тысяча четыреста. Наваливать в квершлаге!

— А, что б тебе! Опять в это чертово пекло! — ворчал Скотти.

— Пойдешь в скат, на тысячу двести. Пит!

Это был неплохой наряд, и навальщики косились на Пита, бормоча сквозь зубы:

— Хорошо поднес, должно быть!

— Этот знает все ходы и выходы!

— Сколько лет ворочаешь лопатой на этом руднике, а все равно самые хорошие местечки достаются всякому пришлому сброду, который тут без году неделя.

Одному из откатчиков сменный мастер приказал:

— Вали на шестьсот, Сноуи, в четвертую «китайскую» и выгребай оттуда, пока Билл не закончит.

Напарнику Тома сменный мастер сказал:

— Твой сменщик, Тед, двух запалов не досчитался ночью, так что держись подальше от западной стены. Ты что-то, черт тебя дери, буришь слишком много пустой породы. Попробуй взять повыше.

Он продолжал давать наряды, но тут раздался свисток, и клетьевой выкрикнул горизонт, на котором работали Том и его напарник. Они направились к клети и с трудом протиснулись туда вместе с другими бурильщиками, откатчиками и навальщиками. В лицо им сразу пахнуло сырым затхлым воздухом, как только клеть, ударяясь о скользкие стены шахты, поползла вниз, под землю, на глубину тысяча шестисот пятидесяти футов.

На рудничном дворе рудокопы повесили свои сумки с едой, стараясь сделать их по возможности недосягаемыми для тараканов, которые кишели повсюду. Стоило только зазеваться — и можно было распроститься с харчем. Потом, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте, все присели на минутку на доски, на которых обычно завтракали в перерыв. Закручивая обмотки вокруг штанин, набивая трубки или свертывая папироски, они перебрасывались замечаниями насчет каких-нибудь интересных сообщений в «Горняке» или последнего футбольного матча и скачек.

А затем откатчик брался за свою вагонетку и углублялся в штрек, со стен которого сочилась вода, и все рудокопы, спустившиеся сюда в одной клети, вскинув на плечи кирки и лопаты, по двое, по трое направлялись за ним, хлюпая по грязи, и огоньки их ламп один за другим меркли в сыром мраке.

Но вот в далеких забоях буры поднимали свой стрекот и скрежет, грохот сыплющейся руды дрожью отдавался в недрах рудника, и все звуки сливались в однообразный повседневный гул, сквозь который прорывались порой только пронзительные свистки, доносившиеся с рудничного двора, да случайные возгласы отвальщиков или откатчиков.

Том и Тед Ли работали в квершлаге, который был тесен, как могила, и в забое едва достигал семи футов в вышину и четырех в ширину. Тед отгреб от стен, обследовал их и нависшую над головой кровлю, удаляя все предательские с виду куски породы, потом подверг особенно внимательному осмотру западную стену. Невзорвавшиеся запалы, заложенные сменщиком, представляют собой опасность, которой ни один опытный рудокоп не станет пренебрегать. Никому не известно, сколько времени может тлеть испорченный запал, а потом взорвется и уложит тебя на месте, обрушив на голову тонны руды.

Тед, выполняя указания сменного мастера, держался в этот день подальше от западной стены. Том помог ему наладить перфоратор, водяной и воздушный шланги, проверил, как работает насос для подачи свежего воздуха, а затем принялся отгребать пустую породу, обрушенную ночной отпалкой.

От этой работы ломило спину, а пока Том отгребал лопата за лопатой тяжелые обломки обрушенной породы, бур с оглушительным визгом и скрежетом вгрызался в каменную стену, заполняя тесное пространство забоя густой пылью и выхлопами перфоратора — смесью вонючего масла, сжатого воздуха и воды.

Тому предстояло наполнять рудой вагонетки и откатывать их на рудничный двор, но у него, помимо того, была еще «неофициальная нагрузка» — отгребать за бурильщика. Это не помешало бы сменному мастеру задать ему взбучку, если бы он не доставил за день требуемого количества вагонеток. Он должен был выполнить свою норму и вместе с тем вывезти всю пустую породу, обрушенную Тедом и его сменщиком. Большинство навальщиков стремилось сделать побольше до обеденного перерыва, и, обливаясь потом, чертыхаясь, выбиваясь из сил, они откатывали на рудничный двор по узким, тускло освещенным штрекам груженные доверху вагонетки весом в пятнадцать — двадцать центнеров. «Как ломовые лошади… да нет — куда им до нас!» — с горечью подумал Том. Рудокопы почему-то прозвали эти большие, тяжелые вагонетки «одрами».

Том был в лучшем положении, чем многие рабочие, отгребавшие за бурильщиков. Тед никогда не скупился «подбросить» ему в день получки, если попадал на хорошее залегание, и Том откатывал вагонетки, не жалея сил.

«Есть такие гады, скряги бесстыжие, — говорили рудокопы, — сам за неделю наковыряет — дай боже! — а чтоб подбросить бедняге навальщику, который для него старался, — не тут-то было!» Иной мог «подбросить» всего шиллингов десять в день получки, а то так просто выставить несколько кружек пива, но рудокопы ценили и это.

В одиннадцать сорок пять началась отпалка. Когда из главной шахты прозвучал молотковый сигнал, рудокопы один за другим стали покидать забои. По штрекам и квершлагам они потянулись к рудничному двору на обеденный перерыв. Там, вытащив из-за пояса мокрую от пота тряпку, они утирали почерневшие, запыленные лица, отжимали пропотевшие насквозь рубашки, ловко сморкались в два пальца, мыли под краном руки и полоскали рот. Потом, разгоряченные, потные, обессиленные страшным напряжением первых часов работы, откашливаясь и сплевывая, рассаживались на досках, наваленных на полу рудничного двора.

Пока они жевали толстые ломти хлеба с маслом или домашние паштеты и пироги, жадно запивая их чаем из жестяных котелков, в глубине рудника, за их спиной, начинали с грохотом рваться запалы. Впрочем, из забойщиков ни один не притрагивался к еде, пока не подсчитает взрывов в своем забое. Лишь после этого брались они за свои сумки — одни с легким сердцем, другие — проклиная ни к черту негодные запалы, какие все чаще стала отпускать им администрация.

Некоторое время слышно было только жеванье и чавканье да возня тараканов, подбирающихся к лакомым кусочкам. Ни у кого не было охоты болтать, пока не покончено с едой. Кто-то, как видно, хватил накануне лишнего, и его вырвало от первого же глотка пищи. В тяжелом, спертом воздухе рудника запах блевотины смешивался с запахом разгоряченных тел и влажной от пота одежды.

Но вот, словно ладан, потянулись вверх голубоватые дымки от трубок, сигарет и самокруток; привалившись спиной к доскам, рудокопы перебрасывались отрывочными фразами. Обеденный перерыв приходил к концу.

Кто-то ворчал на доставшийся ему участок.

— Ну и проходка! Поди-ка побури!

— Эти скоты сегодня опять недодали буров!

— И настилов не сделали, чтоб им подохнуть! Каково отгребать после отпалки, когда не проложено ни одной доски!

— Да ну вас, ребята, осточертело уж про это слушать!

— В воскресенье выбросил решку пять раз подряд! — раздавалось хвастливое заявление какого-нибудь неисправимого игрока в ту-ап, и тут же разгорался спор вокруг воскресного футбольного матча.

— Лихо играют «Тигры», черт их дери, ни одна команда с ними не справится.

— Она славная девчонка, не какая-нибудь там потаскушка, — откровенничал с товарищами Мак-Рей Весельчак. — Но мамаша у нее — вот ведьма-то, прости господи! «Нет уж, нет, Мак-Рей, — говорит она, — я не позволю моей Руби таскаться с тобой. Ни за одну девку нельзя поручиться, что она не принесет домой «подарочек», если свяжется с тобой». Но Руби все-таки ускользнула от нее в субботу, и мы знатно провели вечерок. Подарочек там или не подарочек, а пусть старуха не валит все на меня, когда Руби сама не прочь погулять.

— Много вас, бездельников, не вступило еще в союз, — как всегда небрежно процедил Тед. — Что вы насчет этого думаете?

— А на кой черт он нам нужен, этот ваш поганый союз? — проворчал Лэнни Лоу, отбойщик. Все подозревали, что он бегает с доносами к начальству, и его прозвали «Лэнни Вошь».

— Только через союз можем мы чего-нибудь добиться от проклятых боссов, — спокойно проговорил Тед. — Все вы, прохвосты, умеете только хныкать, а как дойдет до дела, когда нужно силу показать, так сразу в кусты и хвост поджали. Вступайте в союз, да походите-ка на наши собрания.

— Освобождение рабочего класса зависит от единства и солидарности рабочих, объединенных в профсоюзы, — проговорил Джо Холидей, тощий, больной чахоткой рудокоп, сидевший рядом с Тедом.

— Катаешь по шпаргалке, Джо? — язвительно спросил коренастый навальщик с большой квадратной головой и налитыми кровью глазами.

— Нет, Джо шпаргалка не нужна, — сказал Тед. — А если вы, пустомели, до сих пор не знаете, что значит освобождение рабочего класса, так пора бы узнать. Это значит, что и рудники, и земля, и фабрики будут принадлежать рабочим, и они установят свое, рабочее правительство и будут добиваться того, что нужно простому народу. И тогда всем — и мужчинам, и женщинам, и ребятишкам — будет хорошее житьё. Так я говорю, Том?

— Примерно так, — раздельно проговорил Том.

— Красная сволочь! — выругался Вошь.

— Если это то, чего хотят красные, так и мне это подходит, — вмешался Энди Спарк, один из старейших бурильщиков.

— Правильно, черт побери, это каждому рабочему подходит, — согласился Джо Мак-Лин, напарник Энди.

— Да как вы этого добьетесь? Попробуйте только — мигом вылетите вон и попадете в черные списки! — с нехорошей усмешкой заметил Вик Урен, подголосок Лэнни Лоу.

Спор разгорался все жарче, но в самый разгар перепалки раздался голос какого-то заядлого болельщика:

— В субботу Киттиуэйк придет на скачках первым, вот посмотрите!

— Черта с два! Куда ему!

— Ну нет! Если Манеру поднажмет…

— Да что вы чушь-то порете! Дэйзи Балл уже вернулся и, говорят, худой, как щепка. Растряс весь свой жир тренировкой.

Эта тема вызвала у многих живой интерес, и люди с облегчением обратились к ней.

Когда все уже вытряхивали в мусорный ящик крошки из своих сумок, выколачивали трубки, снимали куртки и зажигали свечи в лампах, готовясь снова приступить к работе, дюжий косоглазый крепильщик подошел к Теду.

— Послушай, Тед, — сказал он. — Что ты думаешь насчет всех этих дел, которые творятся там, за океаном?

— Думаю, что эта заваруха между Австрией и Сербией может привести к войне. А тогда и нас втянут, — сумрачно отвечал Тед.

Отгребая пустую породу и наваливая вагонетку, Том крепко задумался над словами Теда; ему припомнилось, что и Надя говорила о назревающей войне.

Усталость брала свое, и, проработав около двух часов, он двигался уже медленнее и словно во сне; его мутило от едкой пыли, поднимавшейся столбом, стоило пошевелить породу лопатой; на душе было тяжело. Тома мучило, что рабочие не откликнулись на призыв Теда. Все попытки заставить их осознать свои права, осознать свою силу и сплотиться для борьбы за лучшую жизнь наталкивались на невежество и тупое равнодушие.

Перед глазами Тома, ослепительно сияя, словно легендарная чаша Грааля, неотступно стояло яркое видение, открывшееся ему из книги, которую он вчера читал. Видение осуществленной мечты человечества — счастья и мира для всех людей на земле. Но как этого достигнуть? Как поднять всех простых честных людей, изнуренных непосильным отупляющим трудом, на борьбу за достижение великой цели? Вот что мучило Тома, не давало ему покоя, когда он, обливаясь потом, отгребал от стен забоя и лопату за лопатой бросал в вагонетку тяжелые глыбы обрушенной породы.

Многих ли несознательных рабочих сумеют сбить с толку люди вроде Вика Урена или Лэнни Лоу? — спрашивал себя Том. Нет, он был уверен, что немногих. Все, что они могут, — это пакостить рабочим да наушничать начальству: этот-де выносит золото, а тот слишком много болтает. Том знал, что рабочие хотя и побаиваются этих хозяйских подпевал, однако не раз сводили с ними счеты, когда те слишком усердно принимались опекать интересы хозяев. Эти мерзавцы никогда не решатся сыграть какую-нибудь подлую штуку с такими рабочими, как Тед Ли или Джо Хэлидей, которых все рудокопы уважают как хороших товарищей и даже рудничное начальство ценит за честность и опытность.

Эта мысль принесла Тому облегчение, и он подумал, что сколько бы люди, подобные Лэнни Лоу или Вику Урену, ни угождали силам зла, стремящимся ввергнуть мир в войну, настанет день, когда рабочие всех стран объединятся в одну великую армию и завоюют мир, свободу и счастье для всех людей на земле. Надя научила его верить, что это не пустая мечта. Так будет. Но когда? И как этого достичь? Вот что каждый должен был решить для себя и к чему стремиться.

Приостановившись на минуту, чтобы передохнуть и вытереть пот, от которого щипало глаза. Том посмотрел на Теда, стоявшего в клубах пыли у своего перфоратора в глубине узкого забоя. Еще пахло гарью от утренних отпалок. Неистовый скрежет и треск бурения заглушал голоса.

Тед, так же как и Том, скинул рубаху и работал голый по пояс, проклиная вентилятор, который вышел из строя. Впрочем, он был доволен отбойкой — напал на хороший пласт и теперь бурил для второй отпалки. Его работа, хотя и изнурительная, все же не выматывала так все силы, как работа навальщика. Когда Том наваливал последнюю вагонетку, каждая лопата руды казалась ему весом в тонну.

— Ну, прощайся со своим одром, Томми, — шутливо крикнул ему Тед.

Он снял перфоратор с колонки, заложил запалы, и они вместе побрели к рудничному двору.

На всем горизонте внезапно воцарилась непривычная тишина. Из каждого штрека и квершлага появлялись рудокопы, покончившие на сегодня со своими дневными трудами. И казалось, что в этой внезапно наступившей тишине долгий тяжкий вздох разнесся по опустевшим выработкам.

Рабочие брели, сгорбившись, с трудом волоча ноги; все силы, которые они принесли утром в рудник, были выпиты, высосаны из них до капли. Бурильщики, заложившие запалы, прислушивались, ожидая взрывов. Все они, как правило, работали сдельно. Из четырех рабочих, которые вели одну проходку, двое бурильщиков отвечали за отпалку. Они закладывали от двадцати до двадцати четырех запалов и должны были сообщать, сколько из них взорвалось, чтобы сменщиков, если потребуется, можно было предупредить об опасности.

На рудничном дворе все вынимали огарки из ламп, расшнуровывали башмаки, раскручивали обмотки и, сморкаясь, откашливаясь, бранясь, исполненные угрюмой радости и нетерпения, спешили к главной шахте, чтобы подняться наверх с первой клетью.

— Тише вы, тише, не напирайте! — орал на них заведующий рудничным двором, когда клеть, громыхая, опускалась за ними.

Рудокопы протискивались в клеть; их набилось туда столько, что не одному носу или подбородку грозила участь быть раздавленным о чью-нибудь лампу. Четыре свистка — и клеть ползла наверх, напутствуемая безмятежным возгласом Мак-Рея Весельчака:

— Глядите-ка! Всего на трех шнурочках болтается!

Рудокопы невольно запрокидывали головы, всматриваясь в неясно белевший наверху узкий просвет.

Солнечный свет ослеплял их, когда они вылезали из клети. Многие тут же, как были, в грязной сырой одежде, насквозь пропитанной едкой вонью рудника, валились на землю у самого устья шахты; у них уже не было сил добраться до раздевалки. Но кто помоложе, еще пытался шутить с товарищами из ночной смены.

— Куда это вы собрались, ребятки? Никак в ночную?

— А хорошо бы сейчас пошабашить, а?

— Небось хочется в дневной-то поработать?

Но в раздевалке, скинув мокрую одежду и вступив в борьбу за душ, все понемногу оживали. Первые глотки свежего воздуха действовали живительно, а мысль о кружке пива в соседнем кабачке заставляла кровь быстрее бежать по жилам. Лишь самые отпетые забулдыги, давно покончившие со всякого рода мытьем, пренебрегали душем и только в виде уступки общественному мнению ополаскивали руки и лицо под краном.

И вот в косых лучах заходящего солнца сотни людей, словно потревоженные муравьи, потянулись от рудников и снова разбрелись по голой бесплодной равнине. Одни спешили к остановке трамвая, другие покатили домой на велосипедах, а кое-кто завернул в ближайший кабачок.