Онлайн чтение книги Золотые мили
Глава IX

Всю эту неделю Том работал в утренней смене, и дни текли под землей, похожие друг на друга, одинаковые для всех четырех тысяч рудокопов, гнувших спину на рудниках Боулдерского кряжа. Но случалось, выпадали черные дни — когда под землей происходили катастрофы. Рудокопов откапывали из-под сотен тонн обвалившейся руды и рваного камня, и товарищи, вытащив из забоя окровавленные, изуродованные тела, клали их на носилки и несли по штрекам и путевому ходу на рудничный двор. А менее трагические случаи происходили почти ежедневно то на одном, то на другом руднике. За год число их достигало тысячи. Когда в обеденный перерыв рудокопы не досчитывались кого-нибудь из товарищей, лица их мрачнели и шутки не шли на ум.

Особенно часто происходили несчастные случаи в ночную смену, и каждый рудокоп, спускаясь вечером в шахту, знал, что он все время должен быть начеку, а особенно под утро, когда силы иссякают. Впрочем, часам к шести многие ощущали новый прилив энергии при мысли, что скоро можно будет пошабашить и подняться наверх. Так текли дни, складываясь в недели, месяцы, годы… Так год за годом проходила и вся жизнь рудокопа.

Том не любил работать в ночную смену; и не только потому, что к утру работа становилась тяжелее и опасней, но еще и потому, что ночная смена лишала его возможности посещать собрания. Кроме того, днем Тому никогда не удавалось выспаться как следует.

Да и мало кто из горняков мог хорошенько поспать днем в своем тесном жилище, когда вокруг галдели ребятишки, и женщины сновали взад и вперед, занимаясь домашними делами. Трудно было побороть искушение — плюнув на сон, сесть и поболтать с хозяюшкой, вместо того чтобы лежать с закрытыми глазами, напрасно силясь уснуть и чувствуя, что этот шум, жара и мухи сведут тебя в конце концов с ума.

Неудивительно, что рудокоп, спускаясь вечером в шахту, чувствовал себя более утомленным, чем в утреннюю смену, после восьми часов сна в ночной прохладе и тишине. Том не составлял исключения. После ночной смены он всегда чувствовал себя словно крыса, выползшая на свет божий из выгребной ямы. Бур со страшным скрежетом все сверлил и сверлил у него в мозгу, промозглый запах рудника преследовал его весь день. Если ему и удавалось уснуть днем, то сон его был неглубок и прерывался от малейшего шума. Как бы Салли ни старалась поддерживать тишину в доме, Том слышал, как во дворе кудахтали куры и лаяли собаки, а в соседнем доме распевала какая-то девица. Потом прибегали домой завтракать Лал и Дэн и затевали во дворе возню. Том часами лежал в тяжелом полузабытьи, лишь на короткие промежутки погружаясь в сон, который мог хоть немного восстановить его силы.

Том стойко, как истый горняк, нес тяготы избранной им профессии.

В руднике найдется работа и похуже, чем отгребать в забое, говорил он матери. А каково достается бурильщику, при проходке бремберга или ската! Том видел, как Тед бурил под самой кровлей, стоя на огромной куче обрушенной руды и втащив туда перфоратор. А потом нужно было еще оббирать после отпалки, когда там наверху скопляются ядовитые газы и такая жарища и пыль, что не продохнешь. Иной раз в этой пыли не видно было даже света от его лампы. Тед хвалился, что за последние три года он пробурил никак не меньше четырехсот футов наклонных выработок.

Но вот в гезенке Тед работать не любил.

— Терпеть не могу, когда кто-то копошится у тебя над головой, — говорил он. — Просто не выношу. Нет хуже такой работы. Когда буришь в гезенке, всякая беда может приключиться. Только и ждешь, что напарник уронит тебе на голову кайло или недоглядит чего-нибудь в креплении. Ты не обижайся, Том, я ничего плохого не думаю на твой счет — просто, пока я в гезенке, мне все как-то не по себе. Ну, когда сам укрепишь платформу, сделаешь обборку, проверишь воздушный и водяной шланги и вентилятор, так вроде как полегчает на душе.

В гезенках и горных выработках, которые прокладывались для соединения верхнего горизонта с нижним, один рабочий, стоя наверху, у лебедки, спускал инструмент для бурения вниз своему напарнику. Бурильщик, работающий в забое, всегда находился под угрозой, что оборвется канат или обрушится кусок породы и уложит его на месте. Как только он отбурит и заложит запалы, его поднимали наверх. После перерыва в забой спускался напарник отгребать породу и наваливать ее в бадью, здесь требовалась особая укладка, чтобы куски породы при подъеме не свалились вниз. Пыль и вонь от отработанных газов делали работу в этой узкой щели особенно тяжелой.

Предполагалось, что в каждой вертикальной выработке должна быть висячая лестница. Но Тед не мог забыть, как погиб его брат. Лопнул канат лебедки, а когда сбросили лестницу, она оказалась слишком коротка. Бурильщик был пойман в гезенке, как в ловушке. Его напарник потерял голову, заметался и не сообразил сбросить в гезенк воздушный шланг. Брат Теда стал тушить горящие запалы, но один взорвался и уложил его на месте.

— Кто его знает, как происходят все эти несчастья, — говорил Тед. — Только один человек мог бы рассказать об этом, да его уже нет в живых.

Тому пришлось поработать с Тедом и в скатах и в гезенках, и он говорил, что ни с кем другим ему бы не приобрести такого опыта в атом трудном и опасном деле.

Он часто вспоминал, какого страха натерпелись они однажды, когда работали в скате и от верхнего горизонта их отделяли всего несколько сот футов, а крепление кровли забоя было весьма ненадежным. Они услыхали грохот взрыва и глухой шум обвала, схватили свои лампы, выбрались в поперечный ходок, сползли вниз по висячей лестнице, такой жиденькой, что, казалось, она не выдержит и мухи, и начали пробираться по штреку, в котором произошел большой обвал. В это время раздался новый взрыв, и новый обвал затушил их лампы. Да, никогда не забыть ему этого панического бегства вместе с другими рудокопами к главной шахте! Никому не пожелаешь пережить такое! При каждом новом взрыве и грохоте обвала казалось, что весь рудник сейчас рухнет им на голову, и пока рудокопы, объятые ужасом, ждали, чтобы за ними спустили клеть, каждый думал, что вот сейчас оборвется канат и они будут навсегда погребены под землей. Но на этот раз произошло всего лишь оседание породы в старых выработках и никто не пострадал.

Том не раз был свидетелем беспримерного героизма рудокопов, видел, как они, не колеблясь, идут навстречу смерти, чтобы спасти от гибели товарищей. Так сделал, например, Ред Миллер, когда на рудничный двор вбежал бледный как полотно рудокоп с криком:

— Отпалка началась, а Джека не видать!

Ред бросился назад в квершлаг. Запалы уже рвались с оглушительным грохотом, но он добрался до забоя, в котором работал Джек Гордон. Там он и нашел его — распростертым на земле в двух шагах от задней стены. Запал взорвался раньше времени, и Джека оглушило взрывом. Одна рука у него была оторвана, другая раздроблена, но он еще дышал.

Едва успел Ред оттащить его от стены, как на это место рухнула огромная глыба земли; обломком породы Реда ударило по голове, но он, обливаясь кровью, оглушенный ударом, все же выволок товарища в штрек, где к ним подоспели другие рудокопы.

А что сделал Мик Лалич? Он стоял в скате, упираясь спиной в готовую обвалиться глыбу руды, удерживая ее своим телом от падения, чтобы спасти товарища, который оступился и упал в скат. Еще секунда, и грохочущий водопад увлек бы за собой обоих, перемалывая их тела в порошок. Но Мик выстоял, и рудокопы успели вытащить из ската и его и напарника. Мик сильно повредил себе спину, и его даже наградили медалью.

Такие героические поступки были почти обыденным явлением на рудниках — не менее частым, пожалуй, чем катастрофы. А наградой им обычно служило лишь сдержанное одобрение товарищей, которые с этого дня узнавали цену человеку.

Здесь, под землей, был свой особый мир. Отбойщики могли наушничать сменному мастеру, технику или штейгеру, но они составляли как бы чужеродное племя. Начальство считало их надежными людьми, которым можно доверить отбойку золота из богатых золотоносных жил и укладку его в мешки, однако это не мешало им работать кайлами с полой рукояткой и здорово обогащаться таким путем. Про Лэнни Лоу говорили, что он уже недурно поживился на своей работе. Все считали, что у него есть какая-то зацепка — либо он знал, чем припугнуть кого-то из начальства, либо с кем-то делился.

Сменный мастер отвечал за выполнение нарядов. По его собственным словам, «на него сыпались тумаки сверху, а он должен был передавать их дальше».

И конечно, куда ни глянь, дело не обходилось без жульничества. Управляющий отводил издольщику хороший участок, если тот соглашался отдавать ему четверть, а то и половину своей доли добытого золота. Издольщик брал свой инструмент напрокат у компании, но когда он сдавал в точку сверла, кузница не выдавала их ему обратно.

— За тобой еще двадцать сверл, ты их не вернул, — говорили ему. Или: — А где твой бур? Мы его не получали. На руднике и без того буров не хватает. Нет для тебя бура, проваливай!

Требовалось «подмазать». Тогда издольщик получал свои сверла. Но на следующей неделе начиналась та же канитель. Другой издольщик успевал «подмазать» раньше, и сверла первого переходили к нему.

С некоторыми навальщиками тоже надо было улаживать дело полюбовно. Навальщик грузит вагонетку. Наваливает в нее до трех центнеров руды.

— Эй, ты! Что ты делаешь! — говорит ему издольщик. — Куда ты столько навалил? — Издольщики получали свою долю по количеству отгруженных вагонеток.

— Мне приказано грузить — я и гружу, — отвечает навальщик, который работает на ставке. — Ты мне не указ. Я тоже должен заработать себе на хлеб. Приказали грузить — значит надо грузить как следует.

Издольщик мог потерять два-три фунта стерлингов на перегруженной вагонетке. Приходилось договариваться с навальщиком, и тогда вагонетки приобретали нормальный вид.

Затем руду прогоняли через дробилку и сито, и она попадала в бункер для опробования. К этому делу у управляющего рудником Боулдер-Риф были приставлены свои люди. Они брали три пробы с каждой руды: одну — для хозяев рудника, другую — для издольщика, третью — для эксперта. Если издольщик делился с управляющим, он получал то, что ему положено. В противном случае он мог сдать богатую руду, но ему подменивали пробу. Его руда могла дать две унции золота в пробе, а ему подсовывали чужую пробу в пол-унции. Или же смешивали две пробы, и двое издольщиков получали одинаковые пробы — примерно в одну унцию.

Все эти мошенничества требовали известной ловкости, так как большинство издольщиков знало примерное содержание золота в своей руде. Тем не менее при снятии пробы жульничали без зазрения совести, и лишь после того, как Большой Джордж, рудокоп-издольщик с Квинсленда, поднял по этому поводу целую бучу, управляющие со своей сворой немного поджали хвост.

Кое-кто из рудокопов ставил угощение сменному мастеру, чтобы получить работу полегче. Считалось, что особенно грешат этим пришлые рабочие-иностранцы. Большинство же рудокопов говорило, что ни один уважающий себя горняк «не станет никому лизать пятки, в какой бы его ни пихнули забой». Сдельщикам, чей заработок во многом зависел от того, на какой их поставят участок, приходилось иной раз подмазывать сменного мастера, если они знали, что без этого с ним каши не сваришь. Определялся же заработок сдельщиков количеством выданных ими вагонеток.

— Сколько вагонеток ты уже отправил наверх? — спрашивал сдельщик у навальщика.

— Десять, да еще парочку «сквозных», — следовал многозначительный ответ, который должен был расположить сдельщика в пользу навальщика. «Сквозными» принято было называть не слишком тяжело груженные вагонетки.

Бурильщики старались поддерживать хорошие отношения с буроносами, которые приносили им инструмент и брали в точку затупившиеся сверла. Каждый стремился прибавить хоть несколько шиллингов к своему скудному заработку и пускался для этого на всевозможные ухищрения. Бурильщики зарабатывали больше других рудокопов, и поэтому считалось в порядке вещей, если им приходилось иной раз немного раскошелиться в пользу товарищей, работавших на ставке. Зато когда приходилось подмазывать администрацию — это злило всех.

Но все это были мелочи по сравнению с тем, что творилось наверху, на обогатительных фабриках и в золотых кладовых, в конторах компаний и на заседаниях директоров, где шла игра на повышение или понижение акций за счет выкачивания денег у широкой публики, где проводились сложнейшие махинации и в угоду золотопромышленным магнатам приносились в жертву интересы мелких держателей акций и трудового населения.

Всех рудокопов отличала крепкая товарищеская спайка — любой готов был прийти на помощь товарищу. Если кто-нибудь из них и считался наверху довольно противным малым и не пользовался расположением окружающих, то в руднике даже такой парень всегда помог бы товарищу в трудную минуту, не дожидаясь, когда его об этом попросят. Под землей их всех на каждом шагу подстерегала опасность. Даже в забоях, считавшихся благополучными, можно было увидеть подгнившие крепления и осевшую кровлю. «Да, того и гляди рухнет на голову», — небрежно замечали рудокопы.

Когда в такой забой удавалось зазвать штейгера, сменный мастер получал подчас нагоняй, и крепление меняли. Но чаще подгнившие крепи продолжали гнить месяцами.

Если бы вы спросили рудокопов, неужели им не страшно, они, вероятно, ответили бы: «Да нет, не особенно». Но, конечно, ни один из них ни на минуту не забывал об опасности. Иной раз, глядя, как они дурачатся и нарочно раскачивают клеть или в шутку стараются подпалить друг друга лампами, как они отчаянно рискуют, порой без особой нужды, можно было подумать, что эти люди чересчур беспечны. Но это напускное удальство было им необходимо — оно помогало держать себя в руках. И все время, пока рудокопы находились под землей, чувство опасности сплачивало их друг с другом; обреченные добывать себе средства к существованию работой в руднике, они инстинктивно стремились почерпнуть силы и мужество в этом бессознательном единении с товарищами.

Вот это-то чувство локтя и примиряло Тома с его профессией рудокопа. Совсем не к такой работе стремился он когда-то и не этому делу мечтал отдать свои способности и силы. Рудник всегда представлялся ему чудом человеческой изобретательности. Когда Том учился в школе, он мечтал изучить горное дело, стать инженером-металлургом, овладеть всеми этими удивительными науками, которые дают возможность людям разрабатывать проекты и закладывать рудники, создавать эти мощные подземные сооружения, похожие на гигантские соты, изобретать новые способы добычи руды, ее обогащения и перевозки или вентиляции шахт.

Том мог часами просиживать над планами рудников. Он как свои пять пальцев знал расположение всех выработок на Боулдерском кряже. Но после года работы в забое юноша оставил мечту стать когда-нибудь горным инженером. Матери нужны были деньги, ей трудно было бы обойтись без его заработка, а Том чувствовал, что работа в руднике так изматывает его, что у него не хватит сил работать и учиться — особенно после того, как он стал принимать участие в профсоюзном движении и заниматься политикой.

К тому же ему уж не казалось столь важным отвоевывать лично для себя лучшую долю. Гораздо важнее было бороться вместе с рабочими против всей старой системы, которая вела к такой нещадной эксплуатации трудового народа и к такому измывательству над ним. Великая преданность людям, бок о бок с которыми он работал, крепла в нем. Он уже ни в чем не отделял себя от них и от борьбы всего рабочего класса за лучшую жизнь. Светлое видение этой лучшей жизни неотступно стояло перед его взором.