Онлайн чтение книги Звезда сыска
7

Наконец господин журналист убежал в редакцию писать свою рецензию, а я вышла на улицу. Какое-то время я размышляла: насколько сейчас поздно и стоит ли мне брать извозчика или лучше пройтись пешком. Как раз в этот момент из театра донеслись несколько хлопков. Я сначала решила, что это в каморке Михеича шампанское открыли, тем более что окно его располагалось как раз над самым крыльцом служебного входа. Но тут же сообразила, что им прислали коньяк, а вовсе не шампанское, а уж покупать его самостоятельно никто из них в жизни не додумался бы. Да и хлопки были слишком трескучими, совсем не так шампанское выстреливает. Опять же – кто станет открывать три бутылки кряду? Ой, я же конфеты забыла! Вот вернусь за своей коробкой, заодно и узнаю, что это за хлопки там раздавались.

Я возвратилась в театр и взбежала по лестнице на второй этаж. Вроде кто-то промелькнул по коридору в сторону выхода в фойе, но я толком не разглядела и не стала обращать внимания. Дверь комнатки, где располагался Михеич, была распахнута, я влетела в нее и не сразу сообразила, чем мне Михеич и его гости показались странными. Ну, сидят втроем за крохотным столиком. Стаканы коньяком наполнены, но стоят на столе. И уж больно неподвижны все трое. Михеич и кассир Алексей Иванович сидели ко мне лицом, а господин хозяйственный распорядитель – вполоборота. Я сперва обратила внимание, что на лицах Михеича и кассира застыло выражение крайнего удивления. Может, даже смешанного с обидой. И лишь потом я увидела, как расплываются у обоих красные пятна на левой стороне груди, там, где сердце. Я шагнула чуть вперед и перевела взгляд на Митрофана Евлампиевича. Во лбу того была небольшая дырка. Кровь из нее совершенно не вытекала, и ее, на первый взгляд, можно было посчитать нарисованной, если бы не ужас, исказивший его лицо. Этот ужас мигом передался от мертвого человека мне самой. Захотелось кричать, звать на помощь. Вот только никому из этих троих помощь была не нужна, это я поняла совершенно отчетливо – слишком точны были выстрелы. И шум поднимать теперь было совершенно незачем.

Я, стараясь ничего не коснуться, что было совсем уж непросто, потому как ноги не желали слушаться и подкашивались, вышла в коридор и, не задумываясь, пошла в сторону фойе. Оттуда шел праздничный веселый гомон, там было множество людей и мне было необходимо до них добраться. А уж среди людей я быстро начну соображать и решу, что же делать дальше.

К счастью, сразу за дверью я увидела знакомое лицо. Коленька Массалитинов пытался потихоньку, не привлекая внимания, пробраться за кулисы. Увидев меня, он вздрогнул:

– Что с вами? Вы так побледнели…

– Со мной все в порядке. У меня к вам просьба. Возможно, господин полицмейстер еще в театре…

– В театре, все еще выражает свои восторги Екатерине Дмитриевне.

– Так вы позовите его сюда. Только тихо. Скажите очень важно.

Массалитинов не стал более ничего спрашивать, кивнул и ушел выполнять поручение. Мне от его серьезности, от того, как он отнесся к моим словам, стало много легче. Как хорошо, что именно он мне встретился первым, а, скажем, не Елена Никольская. Она хоть далеко и не дура, но вряд ли поняла бы все вот так и сразу. И уж точно стала бы обо всем расспрашивать. А мне все еще невозможно было сказать вслух, что Михеича убили.

Полицмейстер появился на удивление быстро, видимо, сказался талант господина Массалитинова, заставил он его поверить в важность происходящего с первых слов.

– Я слушаю вас, – недовольно произнес он, обращаясь ко мне.

– Там… там трое убитых. Из револьвера. Я провожу.

Слова с трудом выдавливались из горла, но, может, благодаря этому полицмейстер и не стал ничего переспрашивать и поверил сразу, лишь побледнел чуть и стал еще строже с виду:

– Господин Массалитинов, – обратился он к Коленьке, – будьте любезны, позовите с улицы городового, а если случится, то двоих. Один пусть у входа в театр встанет и никого не выпускает. Второго сюда пришлите. Но пусть он через служебный вход пройдет…

– Через служебный сразу вверх по лестнице, второй этаж, первая дверь по левую сторону, – пояснила я в ответ на вопросительный взгляд Коленьки.

Массалитинов кивнул, но не убежал сразу, а еще раз вопросительно взглянул, но уже не на меня, на полицмейстера – не нужно ли еще чего-то сделать?

– И поставьте здесь человека, чтобы никого не пускал, пока я не распоряжусь. И еще, постарайтесь привлекать как можно меньше внимания. Не дай бог паника… Да что я говорю, вы и сами человек разумный.

Мы едва успели дойти до нужной двери – хотя надо сказать, что шагала я медленно, потому что ноги все еще едва меня слушались, – как по лестнице раздался грохот сапог, примчался запыхавшийся городовой. Полицмейстер махнул ему рукой, мол, постой здесь, братец, а затем и приложил палец к губам. Городовой так же молча кивнул и стал от двери сбоку. Правда, постарался заглянуть в комнату и тут же стал осенять себя крестным знамением.

Полицмейстер замер на пороге, оглядел помещение цепким, холодным взглядом и повернулся ко мне:

– Заходили?

– Да. На два шага. Но ничего не трогала.

– Весьма похвально. Не страшно еще раз посмотреть?

Страшно, конечно, но не для потехи же просят, для дела. Потому я кивнула и заглянула в комнату.

– Все как было и все на своих местах.

– Да уж, бегать тут нынче некому. Прости, дочка. Закостенел уж душой на службе, вот и шучу невпопад. Хотя если не шутить, то и свихнуться от таких картин можно. Ладно, говори кто здесь кто.

Я начала говорить. Про господина хозяйственного распорядителя получилось почти легко. Наверное, потому что общалась я с ним мало, да и не любила его, честно сказать. Когда указывала на кассира Алексея Ивановича, к горлу подкатил комок. А про Михеича едва сумела досказать, как хлынули слезы. Наверное, это неправильно. То, что я смерть каждого воспринимаю так по-разному. Перед смертью же все равны? Но Михеич мне был как родной, потому и жалко его было много сильнее, чем других.

– Все слышал? – спросил полицмейстер городового. – Позови сюда еще кого из наших, а сам садись на извозчика и гони в управу за следователем.

Городовой вскинул руку к шапке и бегом кинулся вниз. И почти тут же снизу раздался грохот еще одной пары сапог, видимо, прибыл еще один полицейский. Шаги и в ту, и в другую сторону на мгновение замерли, послышались приглушенные голоса, а потом вновь загремели кованые подошвы, и объявился новый городовой. Козырнул начальству и молча, без вопросов, встал у двери.

– Ладно, дочка, – ласково сказал мне полицмейстер. – Пойдем куда в сторонку, я тебя расспрошу обо всем в подробностях да отпущу домой.

Он повернулся к городовому:

– А ты, братец, посторожи здесь до прибытия следователя. И никому ни слова. Нет, ты лучше говори, что, мол, случилось незначительное происшествие, что сам ничего не знаешь и не ведаешь. Только велено не пускать никого.

Он аккуратно, держась одним указательным пальцем за верхнюю часть створки, прикрыл дверь.

– А вы разве не будете осматривать? – удивилась я, хоть слезы и заливали лицо.

– Что?

– Ну, место преступления.

– Не по чину мне это, – хитро улыбнулся господин полицмейстер. – А вправду сказать, у следователя это ловчее выйдет. Я же только натоптать могу. Ну и где здесь найти тихий уголок для разговора?

– Да прямо здесь, – указала я на ближайшую дверь. – Господин хозяйственный распорядитель называет это помещение своим кабинетом, а так это точно такая же каморка. Думаю, двери он запирать не стал, раз сам сидит рядом. То есть сидел…

Я сбилась, потому как было совсем непонятно, что сказать о человеке, который вот только что сидел здесь, в комнатушке Михеича, а сейчас… сейчас он тоже там сидит, но его все равно нет…

Господин полицмейстер не стал ничего говорить, видимо, все понял. Он протянул руку к указанной мной двери и открыл ее.

Справедливости ради можно сказать, что комната эта и впрямь была кабинетом, потому как в отличие от комнатушки Михеича ее большую часть занимал внушительный конторский письменный стол с двумя тумбами. Стол этот был, по сути, пуст: лишь деревянный стаканчик с одиноким карандашом да мраморная подставка под чернильницу. Без чернильницы, которой никогда и не было. Господин полицмейстер не стал усаживаться за стол, а вытащил стоявший за ним стул на середину комнаты, мне же кивнул на точно такой же, но и так уже стоявший по эту сторону стола.

– Ну что ж, давай рассказывай. Догадываюсь, что делать тебе это тяжко, у самого волосы бы дыбом встали от такого зрелища, войди я туда случайно, хоть, казалось бы, и должен был давно уже привыкнуть. Ну да ладно. Мне про тебя говорили, что человек ты весьма рассудительный и все примечающий. Видишь, по какому делу это пригодилось?

Я кивнула и начала рассказывать с того момента как закончился спектакль, а я пришла за кулисы. Полицмейстер слушал внимательно, а если что и переспрашивал, то не перебивал, а как бы подсказывал. Поэтому получилось у меня довольно складно. Только про мелькнувшую тень пришлось повторить.

– Не видно было, потому и не разглядела ничего. Даже сказать, мужчина это был или женщина, невозможно. Дверь как раз закрывалась.

– Ну, хорошо. Разберемся мы с этим. А теперь скажи, с чего ты решила, что убийство было совершено из револьвера? Мне и самому так кажется, но девицам в таких вопросах разбираться не особо положено.

– Ну, то что всех застрелили – это ясно. А про револьвер… Не мог же преступник притащить с собой ружье или винтовку? Значит, был пистолет. Выстрелы прозвучали вот так. – Я трижды стукнула по столешнице, стараясь точно повторить услышанные с улицы хлопки. Первый хлопок, небольшая пауза, затем два хлопка почти подряд. – Получается, что пистолет был автоматическим и его не надо было перезаряжать. И потом я слышала, как из револьверов стреляют. У меня папенька офицером был и однажды показывал.

Я не стала рассказывать, что папенька не просто мне показывал, как стреляют, но учил стрелять. К делу это отношения не имело. Да и вспоминать про отца сейчас было не к месту и не ко времени, и так тяжко.

Господин полицмейстер покачал головой. Не то чтобы неодобрительно, скорее удивляясь. Но тем не менее обратился ко мне вновь на «вы».

– Странное, однако, у вас, сударыня, воспитание. Впрочем, ничего предосудительного в том, конечно, нет. Вон как гладко и умно рассказываете, а это важнее. И раз у вас это так хорошо получается, то позволю попросить вас рассказать об убитых. Что вам о них известно, а главное, не случалось ли с ними каких происшествий в последнее время?

– Да я, собственно, господина кассира и господина хозяйственного распорядителя толком и не знала. Алексей Ивановича и увидела-то сегодня вечером впервые за неделю. Так что сказать мне о нем, получается, нечего. Знаю только, что выручку за билеты на сегодняшний спектакль он еще утром в банк отвез. И о том известно было всем. Потому уверена, что никакого ограбления тут быть не может. С Митрофаном Евлампиевичем виделась чаще. Вот с ним происшествие было.

И я рассказала об услышанном разговоре у дровяного сарая и о том нагоняе, который хозяйственному распорядителю учинил с утра наш антрепренер.

– Ну да за такие каверзы никто убивать не станет, – уверенно сказал господин полицмейстер.

Дошел черед рассказывать про Михеича, и тут слезы потекли из глаз сами собой.

– Ну-ну, дочка! Таким молодцом держалась, хоть в гусарский полк записывай! И на тебе! На-ка платок, утри глаза.

Я послушно вытерла слезы пахнущим дорогим табаком и дорогими духами платком и вернула его. Полицмейстер внимательно на него взглянул и удивленно произнес:

– Ты смотри – никакой краски. А смотрю, дочка, на твои глазки красивые и думаю: такие длинные да черные ресницы! Тут без краски дело не обошлось. Ан нет! Вся красота своя.

Я благодарно улыбнулась, собралась с духом и начала разговор про Михеича.

– Михеич у нас шумом занимался.

Мой собеседник понимающе кивнул:

– Знаю.

– Я ему часто помогала.

– Это каким же манером?

– А вот таким, к примеру.

Я взяла со стола стаканчик, вынула из него карандаш, а стаканчиком постучала особым образом по деревянной столешнице. Получилось весьма похоже на стук лошадиных копыт. Потом постучала стаканчиком по мраморной подставке.

– А если вот так стучать, то получится, что лошадь едет по булыжной мостовой.

– Похоже! Как пить дать, похоже! – восхитился полицмейстер.

– Это у меня похоже, – возразила я. – У Михеича получалось так, что не отличишь. А если лошадей надо не одну изобразить, а несколько, то и стучать должны хотя бы двое. И каждый двумя чашками. Или когда одновременно гром и ветер, тоже помогать надо. Гром Михеич всегда сам делал, потому что это сложнее, да и сила нужна, а я барабан крутила, ветер изображала. Михеич в своем деле мастер был, каких поискать! Только никто этого не ценил.

И опять я не сумела сдержаться и заплакала.

– А вот тут ты ошибаешься. Михеич с театральными труппами к нам не в первый раз приезжает. Лет десять тому назад, еще в старом театре, антрепризу держал господин Астахов. Отец нынешнего импресарио. Уж не знаю почему, но труппу он в тот раз собрал неудачную. Играли господа актеры из рук вон плохо. Сборы по такому случаю были ужасные. А тут поставили сочинение господина Шекспира «Буря». Михеич там так отличился, что только и разговоров было, как правдоподобно буря завывала, как гром гремел, ну и про все иное. Так господин Астахов возьми да и устрой Михеичу бенефис[23]Бенефис – представление или спектакль, сбор от которого целиком или большей частью вручался одному участнику. Обычно бенефисы предоставляли самым известным актерам труппы, но бывали бенефисы в честь музыкантов, художника. Известны случаи, когда бенефис был посвящен кассиру.. Виданное ли делу, не приме, не лучшему актеру, а мастеру по шумам! И ведь полный сбор получился. Я сам тогда Григорию Михалычу портсигар серебряный подарил. А «Бурю» за сезон еще трижды играли.

Полицмейстер даже встал со стула и стал расхаживать по комнате, так увлекся рассказом. А я смотрела на него и удивлялась. Я ведь его и раньше видела: высокий, подтянутый, мундир на все пуговицы застегнут. Бакенбарды и коротко, под бобрик, стриженные волосы сединой тронуты. Да и в усах седина поблескивает, хоть не так густо. И лицом суров. Челюсть тяжелая, почти квадратная, а глаза темно-серые, но хочется сказать, стальные. Казался он мне надменным и тяжелым в общении. А поди ж ты, глаза, оказывается, по-доброму смотреть умеют, и про людей добрые слова говорить может легко.

– Ладно, дочка, не до разговоров нам сейчас, а будет такое желание, ты ко мне заглядывай. Жаль, не свел знакомство с тобой раньше. Так что без стеснений заглядывай. Я тебе и про твоего Михеича много чего рассказать смогу, и про другое разное. С внучкой познакомлю. Сейчас же не ко времени на разговоры отвлекаться.

При этих словах в дверь стукнули, и вошел еще один человек в полицейском мундире.

– Здравствуйте, Сергей Николаевич, – сказал он и замер у порога.

– Здравствуй, Дмитрий Сергеевич! Хорошо, что как раз ты сегодня дежуришь. Дело непростое и скандалом может обернуться. Почитай, в присутствии здесь самого губернатора тройное убийство! Да и присутствие моей персоны, как бы мы с тобой сами к ней ни относились, перцу во все это дело добавляет. Так что ты уж со всем тщанием. Прости, лишнее сказал. Тебя как раз понукать нужды нет. Только ты сначала организуй, чтобы нашего главного свидетеля домой доставили. Да и познакомьтесь заодно, все едино вам еще общаться придется.

– А я вас знаю, – сказал следователь. – Вы внучка Афанасия Николаевича, суфлера. Меня же зовут…

– Дмитрий Сергеевич, я слышала, – не дала я ему закончить.

– Вот и славно. Завтра нам придется поговорить. А пока я вас действительно провожу.

Но провожать Дмитрию Сергеевичу меня не пришлось. За дверью дожидался Коленька Массалитинов и тут же заявил, что ни с кем другим меня не отпустит, а довезет до самого дома и даже в дом заведет. Благо нам по пути по домам возвращаться.

Вечером опять пошел снег и продолжал идти до сих пор. Все извозчики уже сменяли свои экипажи, дрожки и рыдваны[24]Экипажи, дрожки и рыдваны, а также фаэтоны, кареты, коляски – конные повозки для пассажиров. на сани. Значит, зима уже наступила окончательно. Кто-кто, а извозчики в этом никогда не ошибаются. Снег плотно устлал мостовую, и сани уже успели его укатать, поэтому вместо привычной тряски по булыжникам катилось не в пример мягко. По всей Почтамтской светились электрические фонари, улица выглядела нарядно. Даже празднично.

Я немного боялась, что Коленька станет меня расспрашивать, но он тактично промолчал большую часть пути. Лишь когда мы свернули в Благовещенский переулок, тихо сказал:

– Какой славный был бы сегодня день.

И вновь замолчал. Возле дома он и впрямь собрался исполнить свое обещание и завести меня прямо в комнаты, только я воспротивилась. Нет, конечно, Коленьку Массалитинова я была бы рада видеть гостем. Да и дедушка был бы рад попить с ним чайку, побеседовать о театре, расспросить про премьеру. Но не в таких обстоятельствах. Несомненно, что и сам Коленька это прекрасно понимал. А раз нет возможности погостить, то и провожать до самой двери меня не стоит. И мы распрощались. Восемь ступенек крыльца я проскочила быстро, но на пороге замерла – все никак не могла собраться с духом, ведь надо было обо всем сказать деду. И раздевалась я долго, все еще пытаясь оттянуть тяжелый момент.

Дед, конечно, вылез из постели и сидел за столом с книгой. Правда, был обвязан поперек груди пуховым платком. Он обрадовался моему приходу, попытался сказать нечто веселое и осекся. Видимо, по моему лицу догадался, что случилось нечто по-настоящему плохое. Я буквально выдохнула из себя:

– Дедушка, только что в театре застрелили Алексей Ивановича, господина Шишкина и Михеича.

Все ж таки дед у меня большой умница. Любой другой тут же запричитал бы: «Как застрелили? Кто ж на такое сподобился?» и прочую ерунду, на которую у меня заведомо не было ответов, раз об этом сразу не сказала. А дед промолчал, хоть и растерялся сильно от таких недобрых вестей, но обнял меня, усадил за стол, посидел рядышком и тихонько сходил в кухню, попросил Пелагею сделать для меня чаю. Только когда стакан оказался передо мной, я поняла, как пересохло во рту от долгих грустных разговоров, от самого происшествия. Эта сухость была, пожалуй, первым, что ощутилось как реальное, а все происшедшее перед тем показалось неправдой и вроде не со мной и случилось. Вот только было это все на самом деле. И держать в себе это было бесконечно трудно. Поэтому я стала все очень подробно рассказывать. Голос дрожал, и я сама себе удивлялась, как это я полчаса назад говорила с господином полицмейстером совершенно ровным голосом и только два раза у меня вырвались из глаз слезы.

Дедушка выслушал меня, не перебивая. Мы помолчали, и мне стало легче. Я последнее время старалась выглядеть взрослее и вести себя по-взрослому. А сейчас мне стало так уютно побыть маленькой внучкой рядом с большим и сильным дедом.

– Вот что странно… То есть странно и непонятно здесь все. Надеюсь, полиция разберется и злодея покарают. Но накануне, прощаясь уже, Михеич сказал мне, ты, мол, когда я умру, поклонись иконе Иверской божьей матери. Я-то думал – это спьяну. Чего ему в его годы да при его здоровье о смерти разговор затевать. А оно вон как обернулось. Может, и впрямь чего чувствовал?