Онлайн чтение книги Звездный меч
5

За свою короткую жизнь Элвин встретился не больше чем с одной тысячной жителей Диаспара. Поэтому его совсем не удивило, что он не знает человека, стоявшего напротив него. Его поразило другое: он не предполагал, что так близко от границы неизвестного, в заброшенной и пустынной башне можно встретить человека.

Элвин повернулся спиной к миру Зазеркалья и оказался лицом к лицу с незнакомцем. Прежде чем он успел что-нибудь произнести, тот обратился к нему:

— Ты Элвин, полагаю. Когда я обнаружил, что кто-то приходит сюда, я догадался, что это ты.

Замечание не содержало в себе ничего обидного: оно было простой констатацией факта, и Элвин принял ее как должное. Его не удивило и то, что его узнали. Нравилось ему это или нет, однако он был Уникальный , и это обстоятельство, а также скрытый потенциал это явления делал его известным во всем городе.

— Я Хедрон, — добавил незнакомец, как будто это все объясняло. — Еще меня зовут Шут.

Элвин никак не отреагировал. Хедрон с притворным возмущением передернул плечами:

— Вот она, слава! Но ты слишком молод, и в твоей жизни еще не было шуток. Поэтому твое невежество можно простить.

В Хедроне было что-то свежее, необычное. Элвин порылся в памяти, чтобы найти значение слова “шутка”. Что-то смутное мелькало в его мозгу, но он не мог определить, что именно. В сложной социальной структуре города было много подобных титулов, понадобилась бы целая жизнь, чтобы изучить их все.

— Ты часто приходишь сюда? — с легкой завистью спросил Элвин.

Он уже давно стал считать Башню Лоранн чем-то вроде своей собственности, и его несколько раздражало, что ее сокровища известны еще кому-то.

“Интересно, смотрел ли когда-нибудь Хедрон на пустыню и видел ли звезды, гаснущие на западе”, — подумал Элвин.

— Нет, — сказал Хедрон, как бы отвечая на немой вопрос Элвина. — Я никогда не был здесь раньше. Просто мне доставляет удовольствие узнавать о необычных событиях, происходящих в городе. А в Башню Лоранн уже давно никто не ходил.

У Элвина мелькнула мысль: откуда Хедрон знает о его визите в башню? Но он не стал ее развивать. Диаспар полон глаз и ушей, а также других, более тонких органов чувств, и это дает возможность городу знать о том, что в нем постоянно происходит. Если человек действительно чем-то интересуется, он без сомнения найдет каналы получения информации.

— Разве так уж необычно, что сюда кто-то приходит? — начал Элвин, тщательно подбирая слова. — И почему вас это интересует?

— Потому, что в Диаспаре все необычное — моя прерогатива. Я вычислил тебя уже давно и ждал, когда встреча произойдет. Я тоже единственный в своем роде. О нет, совсем не в том смысле, в котором ты — ведь у меня это не первая жизнь. Я выходил из Пещеры Творения тысячи раз. Но где-то, в самом начале создания города, мне была предназначена роль Шута. А в Диаспаре в каждый период времени может быть только один Шут. Многие, правда, думают, что и одного — более чем достаточно.

Ирония слов Хедрона несколько сбивала Элвина. Задавать прямые вопросы считалось в Диаспаре дурным тоном, однако Хедрон первым заговорил на эту тему.

— Простите мне мое невежество, — начал Элвин, — но что такое “шут”? И что он делает?

— Ты спросил “что такое?”, — ответил Хедрон, — поэтому я начну с “почему”. История эта длинная, но, думаю, тебе будет интересно.

— Мне все интересно, — честно признался Элвин.

— Людям — если только это были люди, в чем лично я иногда сомневаюсь, — которые создали Диаспар, пришлось решать невероятно сложную задачу. Ведь Диаспар не просто сложная машина: ты это знаешь сам — он живой организм, к тому же — бессмертный. Мы так привыкли к нашему обществу, что даже не можем представить, каким странным оно бы показалось далеким предкам — этот наш крошечный, закрытый, никогда не меняющийся, за исключением незначительных деталей, мирок. Он, вероятно, существует дольше, чем вся история человечества. Однако принято думать, что в той истории существовали бесчисленные отдельные культуры и цивилизации, которые жили какое-то короткое время, а потом погибали. А как Диаспар достиг своей невероятной стабильности?

Элвин удивился, что можно задавать такие элементарные вопросы, и надежда узнать что-то новое стала постепенно угасать.

— Конечно, благодаря Берегам Памяти, — ответил он. — Диаспар всегда населен одними и теми же людьми, меняется только их состав: одни уходят, другие получают новые тела.

— Это только незначительная часть ответа, — покачал головой Хедрон. — С одними и теми же людьми можно построить разные модели общества. Хотя у меня нет прямых свидетельств и, следовательно, я не могу ничего доказать, я, однако, верю в это. Создатели не просто подобрали население города, они четко определили законы, управляющие поведением. Мы вряд ли сознаем существование этих законов, однако подчиняемся им. Диаспар — застывшая культура, которая может незначительно меняться в строго ограниченных рамках. Помимо моделей наших тел и личностей, на Берегах Памяти хранится еще многое другое. Например, образ самого города, в котором неукоснительно сохраняется каждый атом структуры, невзирая на всевозможные изменения, могущие произойти со временем. Посмотри на тротуар — он был положен миллионы лет назад, и бесчисленное количество ног ходило по нему… Но разве можно на нем заметить хоть какой-нибудь признак старения? Незащищенная материя, какой бы твердой она ни была, давно бы превратилась в пыль. Но пока существует сила, которая управляет Берегами Памяти, и пока матрицы, которые они хранят в себе, контролируют модель города, до тех пор физическая структура Диаспара останется неизменной.

— Но ведь некоторые изменения происходят! — запротестовал Элвин. — Многие здания были снесены, а на их месте построены новые.

— Конечно, но каким образом? Старая информация убиралась, а новая вносилась. Я просто привел пример, как город сохраняет себя физически. Я просто хочу подчеркнуть следующее: таким же образом действуют в Диаспаре и машины, которые сохраняют неизменной нашу социальную структуру. Они наблюдают за всеми изменениями и корректируют их, пока те не стали слишком заметными. Как они это делают? Не знаю. Может, отбирая тех, кто должен выйти из Пещеры Творения. Может быть, работая над матрицами наших личностей. Мы можем сколько угодно воображать, что имеем свободную волю, но можем ли мы быть уверены в этом?

В любом случае проблема решена: Диаспар выжил и продолжает плыть сквозь века, как громадный корабль, несущий груз того, что осталось от человеческой расы. Это величайшее достижение социальной инженерии… А стоило ли это делать — совсем другой вопрос.

Однако одной лишь стабильности недостаточно. Ведь она ведет к застою и, следовательно, к упадку. Создатели города предприняли ряд сложных шагов, чтобы избежать этого. Хотя подобные пустынные места свидетельствуют о том, что им не совсем это удалось. Я, Хедрон-Шут, являюсь частью этого плана, но очень незначительной. Правда, мне хотелось бы думать по-другому, но уверенным я быть не могу.

— В чем же заключается этот план? — спросил Элвин, все еще не очень четко понимая, куда клонит Хедрон, и испытывая поэтому чувство легкого раздражения.

— Будем считать, что я представляю собой необходимую и заранее рассчитанную долю беспорядка города. Объяснить мои действия — значит обесценить их. Суди обо мне по моим делам, хотя их мало, а не по моим словам, которых много.

Элвин никогда раньше не встречал никого, кто бы походил на Хедрона. Шут был настоящей личностью. Он на две головы превосходил общий уровень единообразия, типичный для Диаспара. И хотя, видимо, было совершенно невозможно выяснить, к чему сводятся его обязанности, это не казалось важным. Самое главное заключалось в том, что Элвин ощутил: он нашел человека, с которым можно говорить. Правда, лишь тогда, когда в монологе наступит пауза… Этот человек, возможно, ответит на вопросы, которые давно его мучают.

Они пошли коридорами Башни Лоранн и вскоре оказались возле пустынной движущейся полосы. Только выйдя на улицу, Элвин сообразил, что Хедрон не спросил его, что он делал там, на краю непознанного мира. Он подозревал, что Хедрон знал об этом. Что-то подсказывало Элвину, что Хедрона вообще трудно удивить.

Они обменялись номерами индексов, что давало возможность связываться друг с другом в любой момент. Элвину очень хотелось видеть Шута как можно чаще, хотя он понимал, что его общество может оказаться очень утомительным, если будет длиться долго. Прежде чем встретиться снова, он хотел бы узнать, что его друзья, особенно Джесерак, думают о Хедроне.

— До встречи, — сказал Хедрон и мгновенно исчез.

У Элвина это вызвало раздражение: если человек встречается с кем-то, находясь не в собственном теле, а только проецируя себя, правила хорошего тона требуют с самого начала предупреждать об этом. Сторона, которая об этом не догадывается, может оказаться в невыгодном положении. Возможно, Хедрон все это время спокойно сидел у себя дома — где бы дом ни находился. Номер, который он дал Элвину, гарантировал, что любое сообщение Элвина дойдет по назначению, но он никак не показывал, где живет этот человек. Но это все же соответствовало общепринятым нормам. Номером индекса можно было пользоваться весьма свободно, но адрес доверялся только ближайшим друзьям.

По дороге в город Элвин размышлял о том, что рассказал Хедрон о Диаспаре и его социальной организации. Странно, но он никогда раньше не встречал никого, кому не нравился бы их образ жизни. Диаспар и его жители, созданные как единые части общего плана, существовали в полном согласии. В течение всех своих долгих жизней люди никогда не скучали. И хотя по стандартам древних времен мир их был крошечным, сложность его была невероятна, а кладези сокровищ и чудес — неисчерпаемы. Здесь Человек собрал плоды своего гения: все, что было спасено из-под руин прошлого. Считалось, что каждый когда-либо существовавший город дал что-то Диаспару. До появления Завоевателей имя “Диаспар” знали во всех мирах, которые потом Человек потерял. В зданиях Диаспара отражены знания, мастерство и весь артистизм Империи.

Когда Дни Величия пришли к закату, гении человечества перестроили город и снабдили машинам, которые сделали его бессмертным. Неважно, если что-то было утеряно и предано забвению: Диаспар будет жить и нести потомков Человека по реке Времени.

Они не достигли ничего, кроме выживания, однако довольствовались и этим. Существовали десятки тысяч вещей, которыми они могли занять свои жизни, начиная с момента выхода из Пещеры Творения и кончая часом, когда их тела, почти не постаревшие, возвращались на Берега Памяти. В мире, где все мужчины и женщины обладали таким интеллектом, которым обладали только гении, не могло быть места скуке. Наслаждение от ведения беседы и споров, невероятно сложный этикет социального общения — одного этого было достаточно, чтобы занять добрую часть жизни. Помимо этого существовали всеобщие дебаты, и весь город внимательно слушал, как самые изощренные умы сталкивались в дискуссиях или пытались достичь вершин философских построений — недосягаемых, но от этого еще более привлекательных и постоянно бросающих вызов человеку.

В городе не было ни одного мужчины или женщины, не поглощенных какой-либо интеллектуальной работой. Эристон, например, проводил большую часть своего времени в общении с Главным Компьютером, управляющим городом. Однако у него оставалось время, чтобы общаться с десятками людей, жаждущих отточить свой интеллект в беседах, испытать свои силы в дискуссиях с ним. В течение трехсот лет Эристон пытался выстроить логические парадоксы, которые машина не могла бы решить. Но говорить о серьезных успехах можно было только по прошествии нескольких жизней.

Интересы Этании носили более эстетический характер. Она конструировала и создавала при помощи преобразователей материи переплетающиеся трехмерные модели изумительной красоты и сложности, которые действительно представляли собой новое слово в топологии. Ее работы можно было увидеть повсюду, а некоторые из них являлись частями пола в громадных хореографических залах, где они использовались в качестве основы для создания новых балетов и танцевальных композиций.

Такие занятия могли бы показаться скучными тем, кто не обладает достаточным интеллектом и не может оценить их утонченность. Однако в Диаспаре не было людей, не способных понять, чем занимались Эристон и Этания, и не имевших похожих интересов.

Атлетика и различные другие виды спорта, включая те, которыми можно было заниматься только при помощи контроля над гравитацией, делали несколько столетий юности очень приятными. А для приключений и тренировки воображения существовали самые разнообразные саги, дающие такой спектр впечатлений, который трудно себе представить. Они были конечным продуктом стремления к реализму, который начался с первого воспроизведения движущихся образов и записи звуков и использования техники для показа сцен подлинной или воображаемой жизни. В сагах иллюзия была полной, так как все чувственные восприятия удовлетворялись непосредственно при помощи мозга, а всевозможные диссонансы устранялись. Входя в сагу, вы переставали быть посторонним наблюдателем. Ощущение было такое, как будто вы живете во сне, но зияете, что проснетесь.

В мире порядка и стабильности, который в основных своих параметрах не изменился за миллиарды лет, наверное, было неудивительно обнаружить естественный и огромный интерес к игре случая. Человечество всегда поражала тайна случайности: как выпадут кости, как разложатся карты, где остановится рулетка. На самом низком уровне этот интерес основывался на алчности. Однако этой эмоции не осталось в мире, где каждый имел все, чего хотел (конечно, в рамках разумного). Но даже когда этот мотив исчез, осталась чисто интеллектуальная притягательность случайности, которая искушала самые рассудительные умы. Машины, действовавшие по закону случайности, события, последствия которых нельзя было предсказать — независимо от объема информации, которым обладал человек, — из всего этого и философ, и чучеле могли извлечь одинаковое удовольствие.

Вечными и неизменными для всех, кто к ним стремился, оставались два тесно переплетенные мира любви и искусства, неразрывно связанные друг с другом. Ведь любовь без искусства — просто истощающее желание, а наслаждаться искусством можно только любя его.

Человек ищет прекрасное в разных формах: в звуковом ряду, в строках, ложащихся на бумагу, на поверхности камня, в движениях человеческого тела, в оттенках и цветах пространства. Все это существовало в Диаспаре и постоянно пополнялось все новыми и новыми гранями. Можно ли поверить в то, что все возможности искусства исчерпаны? Ценно ли оно вне человеческого разума?

То же относится и к любви.