Онлайн чтение книги 1937. Русские на Луне
1

Александр Шешель сидел в углу кондитерской лицом к входной двери. За те несколько минут, что он был здесь, она открылась лишь однажды, выпуская на улицу тучного посетителя, весь внешний вид которого выдавал любителя сладостей.

Поковыряв серебряной ложечкой пирожное, Шешель обвалил его вершину, ловко подцепил клубнику, обсыпанную сахарной пудрой, вместе с легкой, воздушной кремовой начинкой, поднес ко рту, слизнул все это божественное произведение местного кондитера с ложечки и принялся медленно пережевывать, смотря вслед все еще видневшемуся за стеклом тучному сладкоежке. Тот, надев котелок, двинулся размеренной походкой, размахивая в такт с шагами длинной тростью с костяным набалдашником. Если Шешель будет давать волю своим желаниям, то когда-нибудь превратится в такого же обрюзгшего завсегдатая кондитерских, растечься которому студнем по стулу мешает лишь одежда, сшитая из очень прочной ткани. Но и она трещит, когда он садится. В кабине аэроплана тогда не уместишься.

А, будь что будет. Он слишком долго ходил по лезвию ножа, да так и не свалился с него в объятия смерти. Что же теперь бояться потолстеть? Разве это горе?

Он слизнул крем с губ, запил кофе, а когда, оторвав чашечку ото рта, поставил ее на блюдце, она зазвенела, как колокольчик. Дзин-дзинь. Ки-тай. Как далеко. Как приятно. И на вкус и на звук. Он ударил по блюдечку ложечкой, но звук на этот раз получился не столь музыкальный, а глухой, барабанные перепонки совсем не ласкающий. По бокам чашечки тянулись какие-то иероглифы. Может, ее привезли из Циндао, отошедшего к Российской империи после подписания мирного соглашения между Антантой и центральными государствами? Но, чтобы проверить эту догадку, пришлось бы переворачивать чашечку донышком вниз или высоко поднимать ее, чтобы посмотреть, какая на ней маркировка. Так можно и кофе на себя пролить. Он горячий. Если на лицо попадет или хоть на руки – обваришься, кожа покраснеет, будто ее долго мучили под солнечными лучами.

Все его пожитки умещались в небольшом кожаном саквояже. Шешель поставил его возле ног, но часто задевал и невольно все дальше и дальше задвигал под стол. Когда время уходить придет, достать его будет трудновато, придется нагибаться, под стол лезть и шарить там, будто монетку обронил и все никак не можешь ее нащупать.

Шешель забился в уголок, чтобы никто не видел, как он расправляется с чудесным произведением местного кондитера. Откусывая по маленькому кусочку, он точно разрушал красивую маленькую статуэтку. Позор. Варвар, ничего не понимающий в прекрасном.

В кондитерской, помимо него, осталось всего два человека – парочка влюбленных, которые так были заняты собой, что им и дела не было до остального мира, и начни он сейчас рушиться, они, пожалуй, и не заметили бы этого, продолжая сжимать друг другу руки и смотреть в глаза.

Молодой человек в мышиного цвета форме железнодорожного университета, с неприметным лицом, которое забываешь сразу же, как только от него отвернешься, а, повернувшись обратно и увидев его вновь, уже и не помнишь – встречал ли его прежде. Для шпиона – незаменимая черта.

Девушку Шешель разглядеть не мог. Она сидела к нему затылком. Взгляду

его были доступны ее очень длинные густые белые локоны. Сквозь них пробивалось оттопыренное ушко, похожее на риф, возвышающийся над волнами, а свет, льющийся через витрину кондитерской, делал его почти прозрачным.

Право же, не тактично так пристально рассматривать влюбленных. Заметь это, студент мог бы рассердиться, устроить скандал, обозвав Шешеля «хамом» и потребовав у него извинений. Но вполне вероятно, что весь его пыл растает как утренний туман с наступлением дня, пока он, отодвинув стул, пройдет не спеша те несколько метров, что их разделяют, и увидит появляющееся из тени обезображенное шрамом лицо своего обидчика. Потом на нем прорежется еще один – чуть разомкнувшиеся в улыбке губы еще больше перекосят лицо, и тогда уже студент будет извиняться перед боевым офицером, да еще и авиатором, что смел побеспокоить его, сконфуженно отойдет, чуть ссутулившись, точно оплеуху получил, на которую ответить достойно не смог. После этого разговор с дамой сердца у него уже клеиться не будет и он постарается быстрее увести ее отсюда.

Шешель, уставившись в витрину кондитерской, попытался найти там свое отражение, но до стекла было слишком далеко и там отражались лишь стоящие возле него пустые столики, а за ней мелькали люди и экипажи.

У многих его лицо вызывало чувство жалости. Это начинало злить. Не может же он всем и каждому разъяснять, что шрам этот он получил вовсе не на войне, хотя и тех, что он на войне заработал, – хватало, но этот достался ему в Марселе во время драки с британскими моряками. Это было еще до войны.

Вот ведь даже кондитер хотел всучить ему кофе и пирожное бесплатно, как нищему, и смутился, чуть покраснев, когда Шешель от этой подачки отказался, выложив на прилавок из своего кошелька несколько банкнот. Пирожное, как и кофе, хоть торговые пути и открылись и теперь транспортам, доставляющим колониальные товары из-за океана, не грозили германские субмарины, все еще оставалось удовольствием дорогим. Но очевидно, что скоро, может, уже осенью, цены на продукты резко пойдут вниз. Война-то закончилась. Отчего же так грустно на душе?

В окне виднелся кусок железной фермы вокзала, прикрытый армированным стеклом. Он возвышался горбатой спиной над крышами домов и, наверное, поначалу казался обывателям таким же ужасным, как в свое время Эйфелева башня. Несмотря на многочисленные требования горожан, вокзал не снесли, потом к нему привыкли, и тех, кто ворчал, глядя на него, обзывая «монстром», становилось все меньше. Недалеко то время, когда его начнут боготворить, печатать на открытках, как один из символов Москвы, наряду с Кремлем и Храмом Христа Спасителя.

Шешель не мог ответить на вопрос: «Почему он остановился здесь?»

Сидя в мягком кресле вагона, качаясь в такт с его покачиваниями, он слушал, как стучат колеса на стыках рельсов, и все повторял в ритм с ними: «домой-домой, домой-домой». Он не хотел нигде задерживаться. Но, когда паровоз, привезший его из Варшавы, просигналил долгим гудком о своем прибытии, будто пестрая многочисленная толпа, собравшаяся на перроне, без этого его и не замечала, втянул следом за собой на вокзал уставшую цепочку разношерстных, собранных впопыхах из разных составов, вагонов, отчего и выкрашены они были в разные цвета и какие-то из них прежде бегали только по Великому Польскому княжеству, а другие совершали далекие вояжи вплоть до Даоляня и Владивостока, а вместе все они никак не походили на те скорые составы, что до войны курсировали по линии Москва – Варшава, так вот в эту секунду у Шешеля, который, прислонившись лбом к холодному стеклу, смотрел, как люди на перроне заглядывают в окна состава, скользят по лицам тех, кто едет в поезде, и машут им руками, защемило сердце.

«Здесь его судьба».

От такой догадки ему стало холодно. Он спрятал глаза, заслонив их рукой. Что-то легкое упало ему на затылок, скатилось по спине на пол вагона. Он опустил взгляд вниз. Там лежала багряная роза. Шешель не видел, кто ее кинул. Он поднял цветок, посмотрел в окно, отчего-то надеясь увидеть на перроне знакомое лицо.

Так много людей.

Все чужие.

Встречали-то не его.

Чумазый помощник машиниста, смахнув с лица сажу испачканным в угольной крошке рукавом, отчего лицо его сделалось еще более черным, будто у негра, высовывался из паровоза и что-то радостно кричал. Голос его заглушал долгий гудок, а когда он затих, замолчал и помощник машиниста, спрятавшись в кабине.

Паровоз заклинил колеса и выпустил клубы пара, но вагоны еще продолжали двигаться. Натолкнувшись на паровоз, они протащили его еще на несколько метров, гремя сцепками и вздрагивая, а потом встали и они.

Волна людей подступила почти к самому поезду.

«Домой-домой».

Он почти приехал.

Ощущение после подписания мирного договора оказалось какое-то двойственное. С одной стороны, радость оттого, что война закончилась, но радость эта стала быстро исчезать, а вместо нее появился какой-то гнилостный запах гарнизонной службы, которой ему предстояло вдоволь нахлебаться, если он захочет оставить погоны на своих плечах. Объективно, если, конечно, правительство не вздумает вскоре втянуть страну в какую-нибудь новую крупномасштабную войну, не было никаких причин сохранять огромную армию. К пилотам, правда, счет предъявлялся совсем другой, чем, скажем, к пехотинцам или артиллеристам. Шешеля долго и настойчиво уговаривали остаться, пророча повышение в звании и быстрое продвижение по служебной лестнице. Но пилотов, оставшихся не у дел, было слишком много. Вероятно, и им обещали золотые горы, но лишь единицы действительно получат их, а может, и никто. Шешелю обзавестись генеральскими эполетами лет этак через пятнадцать вполне было по силам, и пока он не ушел в отставку.

Изобилие вернувшихся с поля брани заслуженных офицеров, увешанных наградами, как новогодние елки украшениями, ощущалось повсюду. Даже если они были в штатском – выражение глаз, походка и движения выдавали их, выделяя в толпе. Ошибочно думать, что везде их ждали с распростертыми объятиями и стоит им переступить порог какого-нибудь учреждения, как тут же предложат выгодную работу с хорошим окладом. Нет. Напротив. Встречали приветливо, но предложениями хорошими не обнадеживали, предпочитая побыстрее спровадить такого гостя, а то и на порог не пускали, ссылаясь, что руководства нет, и неизвестно когда оно будет. А пилоты считались людьми неуравновешенными, неуживчивыми, потому что в здравом уме человек не будет вытворять то, что они делали на своих аэропланах. Нормальный человек и вовсе в небеса подниматься не станет. На земле надежнее. Считалось, что психика пилотов более всего пострадала во время войны. Тот, кто хоть раз побывал в небесах, вряд ли сумеет перейти к спокойной работе в какой-нибудь конторе. Пилоты были наименее привлекательными кандидатурами для работодателей.

Время уходило. Помешивая ложечкой кофе, пока он вовсе не остынет и станет почти не ощутимым ни на языке, ни в желудке, он сможет отыграть еще минут пятнадцать. Но это ничего не решало. Потом ему придется выбираться на улицу.

Смотреть на часы не хотелось. Он все еще пребывал в сомнении, что ему делать дальше, выбирая из тех скудных вариантов, что были ему предоставлены.

Идти на завод, производивший аэропланы, на должность испытателя либо на такую же должность, но на завод автомобильный, хотя многие продукцию эту совмещали и делали и то и другое. Вот только когда закончилась война, производство аэропланов стали сворачивать.

Эскадру после подписания мирного соглашения, которое Шешель встретил в Восточной Пруссии, перебросили под Познань. Берлин был в трех часах полета. Топлива в аэропланах хватило бы на кругосветный перелет. Пилоты изнывали от скуки, делая один-два вылета в день, чтобы осмотреть окрестности, слетать к границам империи, а некоторые позволяли себе даже пересечь их, все равно пограничные столбы на земле, а в воздухе никто не мешал пилотам лететь куда они захотят. Командование думало, что делать с ними дальше. Не поворачивать же эти армады, которым только дай приказ и они будут рады затмить своими крыльями солнечный свет, на Индию, как сто лет назад приказал своим казакам генерал Платов, и русская кавалерия, взявшая Париж, пошла походным маршем к берегам Ганга. Это был тот момент, когда Британская империя не смогла бы их остановить. Они смяли бы любые заслоны. Но тогда, как и сейчас, Британия была в числе союзников, а когда она потеряет этот статус, русские уже успокоятся и на Индию не пойдут.

Давно ли пределами грез было, чтобы российский флаг реял над Константинополем? Так много людей за последние полвека отдали свои жизни, чтобы это случилось, и вот мечта эта стала реальностью. И что же дальше? Славные части туркестанского округа, расширившие за полвека границы империи до Тибета, нависнув памирскими блокпостами над Индией, подавили восстание в Китае, отбили вторжение японцев на континент, но из-за этого не успели войти в Лхасу до того, как сделали это британцы. Пора исправлять это упущение.

Кровь еще кипела. Но время шло. Он чувствовал, как уходит ощущение победы. Наступали серые будни. Приходило затишье. Противники копили силы. Пройдет еще очень много времени, пока они решатся пересматривать итоги этой войны. Может, пять лет, может, десять или им отпущено четверть века мира? Четверть века в ожидании новой кампании. Он устанет ждать. Все устанут ждать. Он еще не написал рапорт об отставке. Ему хотелось летать. Очень хотелось.

Выделывать на своем аэроплане фигуры высшего пилотажа, примкнув к балагану или цирку? Подавать его будут между клоунами и дрессировщиками, и значиться он будет в том же меню, на мятой бумажке, которую будут рассматривать зрители на трибунах. Предварительно надо обзавестись собственным аэропланом. Это будет совсем не трудно, учитывая то количество боевых машин, которым не могут найти применения. Вознаграждения за безупречную службу хватит, чтобы выкупить подержанный, несильно пострадавший в боях «Сикорский», который избавят от всего вооружения. Полететь бы на нем домой.

Он,

уходя от тугих пулеметных очередей, умел делать такие трюки, что публика, пришедшая на представление, билась бы в истерике. Но его видели только германские пилоты да сослуживцы, а они управляли аэропланами не хуже его.

Тем, чьи кости обглодал огонь вместе со скелетами сгоревших аэропланов, в чем-то повезло. Они так и не узнали, что после войны станут никому не нужны.

Где им всем найти дело?

Воздушный цирк?

Лучше сразу застрелиться, благо пистолет всегда под рукой.

Ему причитался после отставки пансион. И в Санкт-Петербурге, и в Москве с голоду не помрешь, и в провинции вполне можно безбедно прожить, да еще восстановить хозяйство, оставленное ему одним из родственников в наследство, так чтобы оно начало приносить хоть какой-то доход. Несмотря на шрам, он может сойти за завидного жениха.

В столицах-то, скорее всего, его уже все забыли.

Земная слава коротка.

Нет, он не создан для сельского хозяйства.

У Шешеля мурашки прошли по спине, точно он забрался ногами в холодную воду, а лучше бы вначале окунул туда голову.

Или наняться в личные пилоты? Иметь личного пилота становится модно и престижно среди крупных промышленников. Особенно на Урале и в Сибири, где между городами умещаются целые европейские страны, а дело требует миновать это расстояние гораздо быстрее, чем может это курьерский поезд. Если он поспешит, то обгонит других претендентов. Но для этого надо побыстрее распрощаться с эскадрой и ехать дальше на восток. Пока не стоит. Он подождет.

Кондитерская похожа на тихую заводь, куда речные течения, бежавшие за стеклом на улицах, изредка кого-то заносили, совсем как щепку. Пока жизнь текла лениво, но к вечеру заводь переполнится, так что и мест свободных в кондитерской будет не сыскать. Перед кондитерской остановился «Руссо-Балт». Его брезентовый верх, несмотря на жару, был поднят и, вероятно, уже нагрелся, источая теперь тепло, как поставленная на огонь сковородка, а пассажиры авто сварились в салоне как в кастрюле.

Дверь распахнулась, но не так сильно, как можно было ожидать по тому жесту, с каким вламывался в кондитерскую очередной сладкоежка. Секундой ранее он выскочил из салона, да так быстро, точно ступеньки авто раскалились на солнце, и жар этот чувствовался даже через каучуковые подошвы ботинок. Он навалился на дверь всем телом, вдавливаясь в нее плечом и руками, едва не врезавшись в нее щекой, которая не достала до стекла нескольких сантиметров. Он стал бы похож на любопытного ребенка, заглядывающего в окошко, чтобы выяснить, что же прячут от него родители. Конечно, сладости…

Слишком жесткими пружинами крепилась дверь к косяку. Пружины заскрипели, звякнул потревоженный открывающейся дверью колокольчик, подвешенный к потолку.

Дверь приоткрылась. Проход был чуть уже, чем тучное тело посетителя, и тому, чтобы пробраться внутрь, пришлось еще немного поднажать и упереться ногами в пол. Наконец он проскользнул в кондитерскую, увернувшись от закрывающейся двери. Она хотела ухватить его, но смогла прикоснуться лишь к полам развевающегося свободного пиджака. Сзади его подгонял поток теплого воздуха.

Человек устремился к прилавку.

Шешель не удержал улыбку. Он не стал бы обращать внимание на этого человека, если бы тот так долго не боролся с входной дверью.

Влюбленная пара уделила ему столько же внимания, сколько заслуживает жужжащий где-то в глубине комнаты комар.

Похоже, он входил в число постоянных клиентов, чей вкус кондитер успел изучить.

– Здравствуйте, Павел Сергеевич, – проговорил он, елейно расплывшись в улыбке, появившейся на его лице уж никак не из-за наблюдений за мучениями посетителя. Мог и помочь, – рад вас видеть. Вчера вечером ходил с супругой на вашу новую картину. Потрясающе. Потрясающе.

– Спасибо, – сказал толстячок, оказавшись возле прилавка, нетерпеливым видом своим намекая, что он хоть и рад похвале, но так занят, что у него совсем нет времени общаться с поклонниками. Чтобы еще больше подчеркнуть это, он забарабанил пальцами по прилавку, где громоздились горы всевозможных пирожных, от запаха которых желудок начинал что-то напевать, а если хозяин этих песен не слышал или не понимал, то бился в судорожном припадке.

– Ой, простите, что задерживаю вас, – встрепенулся кондитер, – вам ведь как всегда?

– Да, конечно.

Невысокий, толстенький. Его длинные волосы спадали почти на плечи, толстые щеки походили на перекачанный мяч. Лучше его не пугать и не расстраивать, а то сердце, заработав в учащенном режиме, перекачает ему в голову так много крови, что она обязательно лопнет. Она и так уже близка к этой катастрофе. Первые признаки надвигающейся беды – раскрасневшаяся кожа и обильно выступивший на лбу пот, который толстячок то и дело смахивал уже давно промокшим платком. Дорогой костюм смялся уродливыми складками не только на местах естественных сгибов – на локтях и коленях, но и на спине, облепив ее, точно изнутри его смазали чем-то вязким. Человек попробовал расправить плечи, но пиджак от спины не отклеивался.

Тем временем кондитер сложил в большую картонную коробку десятка полтора разнообразных пирожных. Пожалуй, лучшую часть из той коллекции, что он создавал сегодня. На его лице промелькнуло чувство сожаления, когда он протягивал коробку через прилавок. Вряд ли он жалел, что расстается с пирожными. Скорее ему хотелось еще хоть немного поговорить с посетителем.

Тот окинул зал беглым взглядом, повернулся к кондитеру и уж хотел было взять коробку, как вдруг замер, обернулся, уставился на Шешеля, так что тому сделалось неудобно и он заерзал на стуле.

– О, Александр Иванович, само небо посылает мне вас. Не далее, как сегодня утром, я о вас вспоминал, – он уже бежал к Шешелю, лавируя между столиками и стульями с ловкостью, которую с трудом можно было ожидать от столь тучного человека, и если бы он не сопроводил действия свои вступительными словами, то Шешель чего доброго подумал бы, что толстячок бросился к нему лишь с одной целью – отнять у него еще не съеденное пирожное, которого недоставало в той коллекции, что подготовил для него кондитер. Маньяк, право же, какой-то.

– Э, простите, мы знакомы? – наконец выдавил, приличия ради, вставший со своего места Шешель, перебирая в памяти все всплывшие на поверхность лица, но так и не отыскавший среди них лица толстячка. Тем не менее он протянул руку для приветствия, потому что на лице толстяка был такой восторг, каким еще минутой назад его самого встречал кондитер. Тот же чуть не перевалился через прилавок, таращась на Шешеля.

– Александр Иванович, помните одиннадцатый год, Императорский приз, который вы выиграли?

– А, – протянул Шешель, что-то припоминая, улыбаясь и пожимая влажную и мягкую, как подушка, руку толстяка. – Помню, помню. Вы в этих гонках тоже участвовали? Красный «Ройс» под номером тринадцать? Неудачное вам выпало число. А вы держались до самого конца. Мне удалось обойти вас только за две версты до финиша. Стоило мне это больших трудов и риска. Как же, как же, такое не забудешь. Только, простите, имени вашего не припомню.

Кондитер, слушающий этот разговор, от этой фразы вздохнул.

– Да, нет же, Александр Иванович, вы путаете. Я не участвовал в этих гонках. Я снимал их. Делал о них фильм. Я Павел Сергеевич Томчин.

– Ах, вот оно что.

Шешель смутился и не знал, что ему сказать дальше. Простоял так в нерешительности с несколько секунд, еще не понимая – хочет ли он продолжить эту беседу или нет, потом нашелся, указал на второй стул за своим столом.

– Присаживайтесь, Павел Сергеевич.

Вот значит, как выглядит человек, благодаря которому Шешель в одно время стал так известен, что ему приходилось прятать голову глубоко в котелок, а на глаза надевать очки с простыми стеклами, чтобы на улицах его не смогли узнать. Но шрам сводил на нет все эти ухищрения, и стоило ему лишь выйти на улицу, как тут же прохожие начинали коситься на него, пройдя немного, оборачивались, показывали пальцами и шептались меж собой. Фильм о гонках на Императорский приз по всей стране показывали.

– Благодарю за приглашение. Боюсь показаться навязчивым, но прошу вас, уважаемый Александр Иванович, ответьте мне на один вопрос – чем вы сейчас заняты?

– Смотря что вы имеете в виду?

Он все еще не понял, чем вызвал такую бурную реакцию, с ответом тянул, раздумывая – стоит ли ему откровенничать с этим человеком.

– Я знаю, вы стали авиатором. Я читал о вас в «Воздухоплавателе» и «Крыльях Родины».

Шешелю сделалось стыдно оттого, что ничем он не мог ответить на эти слова. Нет, он, конечно, мог сказать, что изредка ходит в синематограф, назвать несколько картин, которые ему понравились, но вполне вероятно, что среди них не окажется ни одной Томчина, а все его соперников. Любое упоминание о них заденет его или даже обидит.

– Какие у вас планы?

– Домой еду.

– Бога ради, Александр Иванович, требуйте с меня какую угодно плату, но только поедемте на мою студию. Это не очень далеко. Окраина Москвы, но уверяю, на авто минут за тридцать доедем, а если, – Томчин заулыбался, – вы захотите за руль сесть, то и побыстрее поспеем. Мне-то с вами тягаться невозможно, а полицейский на дороге, думаю, не будет слишком строг, если я скажу ему, кто вы.

– Зачем на студию-то ехать? – удивлялся Шешель. «Понятное дело, похвастаться хочет успехами своими передо мной, неудачником, но мне от этого какой интерес».

– Есть деловое предложение. Не хотел бы здесь об этом говорить. На студии удобнее. Не сомневайтесь, после доставлю вас куда захотите и времени уйдет совсем немного. У вас есть билет на поезд?

– Нет, еще не взял.

– Отлично, – воодушевился Томчин. Ну что же, поедемте, – сказал Шешель. «Чего ему терять?»

– Пирожные, – бросил им вслед кондитер, протягивая коробку.

– Спасибо, – сказал Томчин, – надо же, пирожные забыл. Ха. Ха.

Шешель не знал, надо ли и ему смеяться от такой забывчивости Томчина.

Саквояж Шешеля они забросили на заднее сиденье авто. Туда же положили и коробку с пирожными. Двигатель уже работал, выхлопная труба выбросила первые облака едкого дыма, чуть поперхнувшись,

потом горло ее прочистилось и она заработала равномернее.

Когда авто тронулось, прямо перед колесами дорогу перебежал черный кот. Вот нашел же место. Наскучила ему жизнь бродячая и он решил покончить ее под колесами авто? Казалось, что он оставляет после себя угольный след, а может, он бежал слишком быстро и тень его не поспевала за ним, неслась следом в нескольких сантиметрах позади. Шешель смотрел в сторону и кота не увидел, а поэтому так и не понял, отчего Томчин трижды сплюнул через левое плечо. Не кондитер же, протягивающий коробку с забытыми пирожными, причина тому. Узнай правду, то чего доброго попросил бы остановить авто и никуда не поехал. Томчин, предчувствуя такое развитие событий, о черном коте рассказывать не стал бы, даже если Шешель вздумал его об этом расспрашивать. Но обошлось, и не пришлось ему изворачиваться. Да, обошлось. Коту повезло. Велика радость – стирать с шин ошметки мяса да кошачью кровь, а прохожие, в особенности впечатлительные дамы, заметив на шинах кровь, начнут звать полицейского, чтобы тот выяснил – откуда она взялась. Не наехал ли водитель на невинного прохожего, вздумавшего перейти дорогу, а потом поспешил скрыться с места преступления. Протоколы, расспросы и прочие маленькие неприятности в этом случае обеспечены.

– Я вам покажу студию. Она вам понравится. – Томчин болтал не умолкая, думая, возможно, что сидящий рядом с ним человек – не настоящий, а материализовавшийся дух и стоит Томчину замолчать – чары рассеются.

– Да, да. Наверное, – ради приличия говорил Шешель, совсем не слушая.

Пока он ответами своими попадал в точку. Но, может, и Томчин не слушал его. Шешель посматривая по сторонам и изредка вперед, наблюдал за тем, как Томчин обгоняет конные экипажи, другие авто, уворачиваясь от трамваев. Создавалось впечатление, что он стремится произвести на Шешеля впечатление умелого гонщика, но Шешель оценил его водительские способности как посредственные и на месте полицейских отобрал бы у Томчина права, чтобы впредь тот не создавал на улицах своей лихой ездой аварийные ситуации.

Но встречавшиеся им по дороге полицейские не обращали на авто Томчина никакого внимания.

Прямо похищение какое-то. Впрочем, прежде чем решиться на это похищение, надо было выяснить кредитоспособность Шешеля и его родственников. Много из них не выбьешь. Не стоила игра свеч.

За те несколько минут, что авто простояло без движения, в салоне сделалось нестерпимо жарко, как в пустыне. Шешель почувствовал, что кожа его начинает покрываться потом. Одежда все больше липла к телу. В особенности на спине. Он чуть откинулся вперед, чтобы не касаться спиной спинки кресла, каким бы оно ни было мягким и приятным. Иногда он высовывал наружу ладонь, чтобы влага с нее испарилась, а кожа чуть охладилась, потом подносил ладонь ко лбу, собирая выступивший пот.

И куда он так гонит? Боится, что ли, что собаки, которые, услышав рев двигателя, выбегали со всех окрестных дворов, могут наброситься на его авто, как стая голодных волков на путника посреди ночной степи, и обглодать его до костей, то есть до железной рамы? Но собаки, провожая его лаем, не то что за колеса укусить не стремились, а даже на мостовую не выбегали, заранее зная, чем может окончиться спор с металлическим монстром, а если не с ним, так и получить удар подковой от мерина, запряженного в груженную какой-то рухлядью повозку, тоже радость сомнительная.

Или он боялся, что за ним кто-то гонится и, нагнав, может отобрать ценный приз, каковым, по всей видимости, является Шешель? Но тогда ему следовало ехать помедленнее, чтобы ценный приз не разбился, когда автомобиль, натыкаясь на очередную выбоину на мостовой, вначале проваливался, а потом чуть подпрыгивал верх, встряхивая все свое содержимое, будто это колба в руках трактирщика, который готовит очень сложный коктейль.

Корпус вздрагивал, точно корабль, получивший попадание ниже ватерлинии, но оно еще не было смертельным. Авто выравнивалось до следующей выбоины, которых, впрочем, хоть и встречалось по дороге предостаточно, потому что у муниципальных властей, занятых более грандиозными прожектами, как то строительство метро и расширение улиц, из-за с катастрофической скоростью увеличивающегося автопарка, которому уже стало мало места на отведенных ему дорогах и он старался вытеснить с тротуаров пешеходов, средств починить дороги не хватало. Но колеса попадали в выбоины редко, Томчин успевал их обходить стороной. Последствия таких маневров были схожи с теми, когда авто натыкалось на яму, только корпус при этом ходил не вверх-вниз, а вправо-влево.

– А что вы верх не сложите? Так прохладнее будет, – спросил Шешель.

– Боже упаси. И так мне проходу не дают. Желающих сняться в моих картинах очень много. Чтобы занять всех, мне пришлось бы раз в десять расширить производство. Такого количества кинотеатры не переварили бы, и мы столкнулись бы с кризисом перепроизводства. Опаснейшая штука. Вот и приходится прятаться.

Сухаревскую площадь проскочили, как курьерский поезд незначительную станцию. Ни названия прочитать не успеешь, ни вывесок на магазинах.

Все больше стало попадаться деревянных домишек. Если прежде по стенам вился каменный плющ, образуя красивые узоры, то здесь-то и живой попадался редко, зато белье колыхалось на ветру, будто развешенные на корабельных снастях флажки. Вот только сам черт ногу сломит, разбирая, что они означают. Любого противника таким набором запутать можно.

Если так и дальше пойдет, то, прежде чем Томчин нажмет на тормоза и остановит авто, они и вовсе за город выкатятся. Там начнут забираться в голову мысли, Томчин никакой не владелец киностудии, а душегуб, завлекший в ловко расставленную ловушку доверчивого Шешеля. Кондитер – его сообщник. У них тут целая шайка орудует.

Бр-р… да ладно, чего он сделает-то?

Авто так разогналось, что, начни сейчас тормозить, его все равно протащило бы до окраины города, как ни цепляйся колеса за дорогу. Пару-тройку метров добавил бы к этому пути Шешель. Он при остановке точно вылетит из кресла, будто его вместо камня из катапульты выпустили. Томчин скорости не сбавлял. За исключением нерасторопных прохожих, бросавшихся из-под колес, как потревоженные курицы, никто ему на дороге не мешал.

Прежде Шешель поглядывал по сторонам, рассматривал вывески и витрины. Вскоре занятие это ему наскучило, да и витрин стало попадаться все меньше и меньше.

– Э-э, – он и сам не знал, что хотел спросить, но Томчин, увидев, что Шешель нетерпеливо наигрывает пальцами какой-то мотивчик, выстукивая его на приборной панели, быстро заговорил:

– Сейчас, сейчас, Александр Иванович. Немного осталось. Потерпите. Я и так прямо как на гонках еду. Спешу. Что, Александр Иванович, выиграл бы я приз с такой-то ездой?

– Непременно, но лучше не отвлекайтесь и следите повнимательнее за дорогой. Иначе можем оказаться в больнице или еще где подальше, – назидательно сказал Шешель, когда очередной прохожий, едва избежав опасности оказаться раздавленным колесами авто, остался позади, потрясая кулаками и что-то выкрикивая вслед. Хорошо, что еще не запустил вдогонку камнем.

– Да, конечно, конечно.

Наконец они свернули на узкую боковую улочку. Два экипажа на ней разъехались бы лишь в том случае, если бортами стали касаться деревянных заборов, зажимающих дорогу, как высокие каньоны зажимают речушку. Всевозможных неровностей стало побольше, а если точнее сказать, авто поехало прямо как трамвай, привязанный к рельсам, все равно что собака на цепи, по неглубокой колее, выбитой здесь повозками и телегами.

На дне колеи накопилась вода. Колеса авто разбрызгивали ее в разные стороны, и, выгляни сейчас кто из калитки – полюбопытствовать, что за страшный зверь ревет за забором, его окатило бы по пояс грязной жижей.

– Дорогу надо делать. Надо. Все руки не доходят. Срам один такую дорогу к студии иметь, – как молитву шептал Томчин.

Фонарных столбов не было, а если бы генерал-губернатор надумал здесь таковые поставить, не зная, как распорядиться со слишком внушительной городской казной, то злоумышленники спилили бы их в первую же ночь и продали на переплавку, а стеклянные плафоны на них разбили бы и того ранее. Ночью здесь шею сломаешь. Света из окон домишек явно не хватит, чтобы всю дорогу высветить. Ночью на ней лучше не лихачить. Ехать со скоростью черепахи или чуть быстрее.

Превосходные рессоры уже не могли сгладить все недоработки автодорожников, и заговори сейчас Шешель с Томчиным, то речь их стала бы похожа на речь заик, которым трудно произносить все звуки слитно.

– В-в-в-о-т-т о-о-н-н-а кр-р-ас-с-ав-вица, – сказал Томчин.

Проследив за его взглядом, Шешель наткнулся на еще один забор, о который дорога точно разбивалась, охватывая его с обеих сторон, как река остров. Над ним возвышалось как минимум три этажа внушительного кирпичного строения. Сколько скрывал забор – пока оставалось неизвестно. Трубу коптящую приладить, а лучше две – получится самый обыденный завод и в самом заборе ничего знаменательного не было. Ну повыше он тех, что окружали домишки живущих по соседству мелких чиновников, да так огромен, что за ним мог разместиться стадион для Олимпийских игр и еще что-нибудь в придачу.

Впрочем, строители забора не ставили перед собой тех же грандиозных задач, что и создатели рукотворных чудес античного мира. Доски они пригнали друг к другу хоть и плотно, но между ними лезвие ножа втискивалось, а если приникнуть к щелочке, то можно было разглядеть, что творится внутри. Этим сейчас и занималось по меньшей мере двое любопытствующих. Они так увлеклись подглядыванием, что не сразу услыхали шум приближающегося авто, а таки услышав его, бросились к запертым воротам. Дорога втекала под них, как речка под низкий, построенный почти над самой водой мостик, который обязательно заденут не то что пароходы, но и маленькие лодочки, поплыви они здесь, а может, трубы с парусами себе обломают, если конструкторы не предусмотрели раздвижные механизмы, как на мостах в Санкт-Петербурге.

Над воротами витиевато было выведено проволокой: «Киностудия Павла Томчина».

Тем временем парочка любопытствующих встала возле дверей авто.

Шешель не решился в глаза им посмотреть, будто задолжал что-то. Скромные, не так просить надо. Не молчать, а кричать. В двери стучаться, пока авто не ехало. Не милостыню они выпрашивали, потому что каждый из них одет был вполне прилично. Что-то другое им было нужно.

Томчин нажал на клаксон. В ответ раздался звук, похожий на ржание заупрямившегося осла. Ворота отворились, пропуская авто в небольшой дворик.

Шешель чувствовал затылком взгляды. Люди сделали шажок, второй более решительный, потом третий, но ворота уже закрылись перед ними.

– Вот оно, мое царство, – сказал Томчин. – Конкуренты спасу не дают. Все хотят выяснить, над какими проектами я работаю, чтобы, так сказать, ответить адекватно. Это, можно сказать, секретный объект, доступ на который строго ограничен.

Шешель кивнул, но радости, что попал в число избранных, никак не показал.

– На какие только хитрости не идут, чтобы сюда проникнуть. Шпионов под видом статистов засылают. Но я-то их распознать могу, и служба охраны у меня добротно поставлена. Проколов, тьфу-тьфу-тьфу, – он сплюнул три раза через левое плечо, – не давала. Да еще репортеры сенсаций ищут. Иногда я им поставляю кое-что для светской хроники, а то ведь сами что-нибудь раскопают. Лучше процесс этот под контролем держать. На премьеры бесплатно приглашаю, угощения устраиваю. Не бескорыстно, конечно. Есть интерес, чтобы пресса к моей студии хорошо относилась. Пусть у них настроение хорошее будет, глядишь, и о картинах моих хорошо напишут, а зритель прочитает и пойдет их посмотреть. Расходы окупятся, и прибыль для новых проектов будет.

– Те двое за воротами, кто они – конкуренты или репортеры? – спросил Шешель.

– За воротами? – Томчин непонимающе нахмурил брови. Вспомнил. Глаза его озарились. – А за воротами. Это не конкуренты и не репортеры. Это артисты. На работу просятся. У меня гонорары – хорошие. Повыше, чем в театрах. Слава побыстрее приходит, и, думаю, она долговечнее будет. Пленку-то и через десять лет можно посмотреть, а от театрального спектакля ничего не остается, кроме афиш да декораций, если, конечно, ни то ни другое не сожгут да не выбросят на помойку. Но на всех у меня мест не хватает.

Внутренний двор был невелик, но ощущение это складывалось не от того, что он действительно был мал, нет, просто повсюду здесь лежали штабелями декорации, да такие огромные, точно постановку осуществляли в каком-то циклопическом помещении.

– Это главный павильон, – сказал Томчин, указывая на кирпичное здание.

Шешель насчитал пять рядов окон. Но не все они были одинаковыми. Выходило – что и этажи по высоте разные.

У входа в павильон расположилась группка римских легионеров. Кто из них вооружение свое побросал, воевать, что ли, за императора наскучило, кто к стенке приложил. Сейчас они отдыхали от подвигов и, собравшись в кружок, что-то обсуждали, посмеиваясь и жестикулируя. Среди них затесался какой-то пещерный житель – давно не брившийся. Борода его, грязная и всклокоченная, свисала почти до чуть выпирающего живота, упрятанного в накидку, сшитую из лохматой коричневой шкуры. Видать, ему в этих одеждах, рассчитанных на более суровый климат и на другое время года, приходилось хуже всех, и именно он был объектом большинства шуток легионеров. Все курили дешевые папиросы. Дым от них был едким. Хороший табак так не сгорает.

– Как с реквизитом поступают, нехристи. Это у них перекур называется, а съемочный процесс стоит, – бурчал Томчин, но не со злобой, а точно старый дедок на завалинке, у которого в норму вошло немного на жизнь жаловаться. От этого и жить ему становилось полегче.

– Забавно, забавно, – протянул Шешель. Он смотрел, как несколько рабочих что-то пилили и строгали, постепенно превращая штабель досок в пирамиду высотой в человеческий рост, а неподалеку от них другой рабочий раскрашивал гипсового сфинкса.

– С американцами нам тяжеловато конкурировать. Они во время войны сильно поднялись. Вкладывают чудовищные деньги. Город целый отгрохали, где только студии и находятся. Я там был, место – хорошее, природные декорации – великолепные. Но и у нас киноиндустрия сейчас на подъеме. В Москве у меня самая большая студия. Помимо нее есть еще две поменьше, а сколько маленьких, которые фильмы штучно выпускают, и не сосчитать. Кустари, – он сказал это с агрессией. – В Санкт-Петербурге две студии с моей сравнимые, в Одессе и в Киеве по одной. Перечислил я вам все студии большие. Каждые две недели по фильму выпускают, а то и почаще. Да плюс к этому в каждом большом городе местный генерал-губернатор считает, что без своей студии, которая для потомков деяния его запечатлевать станет, никак не обойтись. Изредка, когда генерал-губернатор не досаждает, и они выпускают очень стоящие вещи. Так что конкуренция у нас очень серьезная. Того и гляди идею какую из-под носа уведут.

– А вы?

– Что я?

– У вас есть служба охраны, а служба разведки, что секреты у конкурентов выведывать должна, имеется?

– Не без этого, – смутившись ответил Томчин.

Шешелю показалось, что он понял, зачем его сюда привезли. Догадка эта ему не понравилась. Не хотелось ему шпионскими делами заниматься, и он стал придумывать повод, как ему потактичнее отказаться от предложения о сотрудничестве. Но никаких веских причин не выдумал. Что ж, «нет» без всяких комментариев – тоже очень хороший ответ.

– Александр Иванович, вижу, что вас мучает вопрос «Зачем он меня на студию привез?» Идемте в мой кабинет. Я вам расскажу о моей затее или, может, вначале по павильонам походим? Здесь очень интересно. Очень.

– Вижу, вижу.

– Так идемте.

– Нет. Лучше вначале расскажите, зачем я вам понадобился, потом, может, походим.

Заметив Томчина, легионеры и варвар побросали недокуренные сигареты и поспешили скрыться в павильоне, чтобы не вызвать на себя гнев небес, поскольку здесь Томчин был так же всемогущ, как и боги.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Александр Марков. 1937. Русские на Луне
Пролог 31.10.17
1 31.10.17
2 31.10.17
3 31.10.17
4 31.10.17

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть