Онлайн чтение книги Зоопарк в моем багаже A Zoo in My Luggage
Глава пятая. Звери-кинозвезды

Письма с нарочным

Есть много разных способов снимать фильмы о животных. Вероятно, один из лучших – снарядить группу операторов, скажем года на два, в какую-нибудь тропическую область, чтобы они там снимали животных в их естественной среде. К сожалению, это дорогостоящий способ, и, если вы не располагаете временем и ресурсами Голливуда, он исключается.

Для таких людей, как я, связанных и временем и средствами, единственный доступный путь – снимать в искусственных условиях. Съемка животных в тропическом лесу влечет за собой трудности, которые могут обескуражить даже самого рьяного оператора. Ведь диких животных почти невозможно увидеть, а если вы их и увидите, то чаще всего мельком, когда они ныряют в заросли. Только чудом можно в нужную минуту оказаться в нужном месте – и камера готова к съемке, и выдержка рассчитана правильно, и фон подходящий, и животное перед вами занято чем-то интересным, что будет смотреться на экране. Чтобы не зависеть от чуда, лучше поймать нужное животное и приучить его к неволе. Когда у него поумерится страх перед человеком, можно начинать работу. В большом, огороженном сеткой павильоне вы создаете пейзаж, максимально приближенный к натуре, но вместе с тем подходящий для съемок. Другими словами, поменьше нор, куда мог бы спрятаться робкий зверек, не слишком густые заросли, чтобы тень не мешала, и так далее. После этого вы помещаете животное в павильон и даете ему привыкнуть. На это уходит от одного часа до двух-трех дней.

Разумеется, надо хорошо знать нрав животного, предвидеть, как оно поведет себя в тех или иных условиях. Скажем, если голодная мешетчатая крыса найдет на земле в павильоне вдоволь лесных плодов, она поспешит набить ими поместительные защечные мешки, и вид у нее будет такой, словно она поражена свинкой в тяжелой форме.

Если вы не хотите все свести к ряду скучных кадров, показывающих, как животное бесцельно бродит взад и вперед среди кустов, нужно создать такую обстановку, чтобы камера могла запечатлеть какую-нибудь интересную сценку или повадку. Но и когда обстановка будет создана, вам необходимы еще две вещи: терпение и удача. Зверь, даже ручной, – не актер, ему не втолкуешь, что надо делать. Бывает, животное неделями изо дня в день выполняет какое-то действие, а перед камерой вдруг теряется и отказывается играть. Если вы потратили несколько часов под лучами палящего солнца, готовя сцену, такая выходка может сделать из вас убийцу.

Чтобы вы лучше поняли, как трудно снимать животных, я вам могу рассказать о наших злоключениях с водяным оленьком. Это прелестные маленькие антилопы, не больше фокстерьера. Их темно-каштановая шерсть красиво расцвечена белыми полосами и пятнами. Изящный водяной оленек чрезвычайно фотогеничен, и в его повадках есть много интересного. Например, на воле он ведет наполовину водный образ жизни. Почти все время эта маленькая антилопа бродит и плавает в лесных ручьях и речушках, она даже может довольно долго плыть под водой. И еще одна своеобразная черта. Оленек очень любит улиток и жуков. (Среди антилоп такие плотоядные повадки – большая редкость.) И наконец, он чрезвычайно спокоен, и его легко приручить. Был случай, когда оленек, доставленный нам через час после поимки, сразу принял пищу из моих рук и позволил мне чесать ему уши. Можно было подумать, что он родился в неволе.

Наш водяной оленек не был исключением. Это удивительно ручное существо обожало, когда ему чесали голову и живот, и, не скрывая своего удовольствия, пожирало сколько угодно улиток и жуков, только поспевай заготавливать. А на досуге маленькая антилопа пыталась искупаться в тазу с питьевой водой, где еле-еле – да и то с превеликим трудом – помещалась лишь задняя часть ее туловища.

Чтобы антилопа могла показать свою плотоядность и пристрастие к воде, я оборудовал съемочную площадку, включающую участок речного берега. Мы нарочно расположили кусты так, чтобы они наилучшим образом подчеркивали защитную окраску оленька. Однажды утром, когда небо было совсем безоблачное и солнце в нужном месте, мы отнесли клетку с оленьком на площадку и приготовились выпустить его.

– Я только одного боюсь, – сказал я Джеки, – что не смогу заставить его двигаться. Ты же знаешь, какой он тихий... Выйдет на середину площадки и замрет.

– А мы с другой стороны покажем ему улитку или еще что-нибудь, и он пойдет дальше, – предложила Джеки.

– Лишь бы не торчал на месте, как корова на лугу. Мне нужно хоть какое-нибудь движение, – сказал я.

Действительность превзошла все мои ожидания. Как только дверца клетки поднялась, оленек вышел грациозной походкой и нерешительно остановился, держа на весу тонкое копытце. Я нажал спуск кинокамеры, чтобы снять следующий шаг маленькой антилопы. Следующий шаг оказался совершенно непредвиденным. Оленек ракетой промчался по площадке, которую я так тщательно готовил, проскочил через сетку ограды, словно ее и не было вовсе, и исчез в зарослях, прежде чем кто-либо из нас успел сдвинуться с места. Мы меньше всего ожидали такого оборота, поэтому отреагировали не сразу, но когда мой драгоценный оленек скрылся из виду, я издал вопль, исполненный такого страдания, что все, включая нашего повара Филипа, бросили свои дела и появились на площадке, как по мановению волшебного жезла.

– Водяной зверь убежал! – кричал я. – Десять шиллингов тому, кто его поймает!

Моя щедрость возымела немедленное действие. Африканцы клином вонзились в заросли. Не прошло и пяти минут, как Филип, издавая торжествующие вопли своей фельдфебельской глоткой, вынырнул из кустов, прижимая к животу отбивающуюся, брыкающуюся антилопу. Попав снова в клетку, она спокойно воззрилась на нас невинными глазами, словно удивленная всей этой суматохой. Потом она ласково облизала мою руку, а когда я почесал у нее за ухом, наполовину закрыла глаза и, как обычно, погрузилась в транс. Весь день мы пытались снять это скверное животное. В клетке оленек вел себя образцово – плескался в тазу, показывая, как любит воду, ел жуков и улиток, показывая, какой он плотоядный, но стоило выпустить его в павильон, как он бросался наутек, словно за ним гналась свора леопардов. К концу дня я, распаренный и измученный, отснял пятьдесят футов пленки, где было видно, как оленек неподвижно стоит перед клеткой, готовый сорваться с места. Уныло отнесли мы обратно в рестхауз клетку с антилопой, которая безмятежно лежала на подстилке из банановых листьев, уплетая жуков. Больше мы не пытались снимать водяного оленька.

Другое существо, которое причинило мне неописуемые муки на поприще кинематографии, – молодая сова Вудфорда, не особенно оригинально прозванная нами Вуди. Совы Вудфорда очень красивы, их шоколадное оперение обильно расцвечено белыми пятнами, а таких прекрасных глаз, наверно, нет больше ни у кого из сов. Огромные, темные, влажные, с тяжелыми розовато-лиловыми веками. Сова медленно поднимает и опускает эти веки, словно престарелая киноактриса, подумывающая о том, чтобы снова стать звездой экрана. Обольстительное подмигивание сопровождается громким кастаньетным щелканьем клюва. Когда птица взволнована, веки у нее двигаются особенно выразительно, она покачивается на насесте из стороны в сторону, словно собирается танцевать хулу-хулу, потом вдруг раскрывает крылья и щелкает на вас клювом. Ну прямо ангел с надгробья, свирепый ангел смерти. Вуди все это отлично исполнял у себя в клетке, даже по заказу, если ему показывали что-нибудь вкусненькое, вроде мышонка. Я не сомневался, что нужен только подходящий фон, и я смогу легко заснять номер Вуди.

В обнесенном сеткой павильоне, где я фотографировал птиц, я изобразил нечто вроде большого дерева, опутанного всякими ползучими растениями. Задником служила зеленая листва и синее небо. Сюда я принес Вуди и посадил его на ветку в самой гуще зелени. Сцена, которую я задумал, была проста и естественна, вполне посильная, по моим расчетам, даже для совиного ума. Если Вуди не станет артачиться, я управлюсь за десять минут. Сидя на ветке, сова таращила на нас глаза, исполненные ужаса. Я стал за камеру и только нажал кнопку, как Вуди быстро моргнул и решительно отвернулся от нас с таким видом, будто мы внушали ему крайнее отвращение. Твердя себе, что для кинооператора-анималиста важнее всего терпение, я смахнул пот с глаз, подошел к ветке, повернул сову кругом и возвратился к камере. Пока я дошел до нее, Вуди опять сел к нам спиной. Может быть, свет слишком яркий? Я послал людей за ветками и разместил их так, чтобы они закрывали птицу от прямых лучей солнца. Но Вуди упрямо показывал нам спину. Было ясно, что, если я хочу его снять, надо все переставить и зайти с другой стороны. Ценой немалого труда мы перенесли около тонны живых декораций. Пусть Вуди смотрит в ту сторону, которая ему больше нравится.

Пока мы, обливаясь потом, таскали толстые сучья и плети ползучих растений, он сидел и удивленно разглядывал нас. Потом великодушно позволил мне правильно установить камеру (это было не просто, потому что теперь я снимал почти прямо против солнца) и спокойно повернулся к ней спиной. Я готов был удушить его. В это время на небе, грозя поглотить солнце, появились зловещие черные тучи. Снимать стало невозможно. Я убрал камеру с треноги и в самом убийственном настроении пошел к ветке, чтобы забрать свою кинозвезду. Вуди тотчас повернулся ко мне, восхищенно защелкал клювом, исполнил лихую хулу-хулу, потом расправил крылья и поклонился мне с напускной скромностью актера, выходящего на семнадцатый вызов.

Конечно, не все наши звезды причиняли нам неприятности. Более того, один из лучших запечатленных мною эпизодов был снят почти без хлопот и в рекордно короткое время. А ведь на первый взгляд могло показаться, что справиться с такой задачей будет куда труднее, чем заставить сову взмахивать крыльями. Я задумал снять, как змея-яйцеед грабит птичье гнездо. Это очень тонкие змеи длиной около двух футов. Цвет у них розовато-коричневый с темными крапинками. Очень своеобразны их выпуклые глаза серебристого оттенка с узким вертикальным зрачком, как у кошки. Но самое любопытное – длинные отростки на позвонках в трех дюймах от пасти (внутри, конечно). Они свисают вниз, будто сталактиты. Змея заглатывает яйцо целиком, и, когда оно окажется под этими позвонками, она сокращает мускулы, и концы отростков раздавливают скорлупу. Желток и белок перевариваются, а комок разломанной скорлупы змея отрыгивает. Все это выглядит очень необычно и, насколько я знаю, еще не было снято на киноленту.

К тому времени у нас собралось шесть змей-яйцеедов, и все они, к моей радости, были одинаковы по расцветке и размерам. Местные ребятишки развили бурную коммерческую деятельность, принося нам яйца ткачиков для нашей пресмыкающейся труппы, которая явно была готова поглощать любое количество яиц, только подавай. Стоило в клетке появиться яйцу, как клубок сонных рептилий оживал – каждая змея хотела первой добраться до лакомства. Но хотя в заточении они великолепно играли свою роль, я после горького опыта с Вуди и водяным оленьком был настроен пессимистически. Все же я поставил нужные декорации (цветущий куст, в ветвях которого было помещено маленькое гнездо) и припас реквизит – двенадцать маленьких голубых яиц. Три дня змеи не получали своей обычной нормы яиц, чтобы у всех был хороший аппетит. Кстати, им это ничем не грозило, так как змеи вообще могут подолгу поститься; самые крупные удавы обходятся без еды месяцами, даже годами. Когда, по моим расчетам, аппетит звезд был достаточно подстегнут, мы приступили к делу.

Клетку со змеями отнесли на съемочную площадку, в гнездо поместили пять чудесных голубых яиц, затем одну змею бережно положили на ветки, как раз над гнездом. Я нажал спуск и приготовился.

Змея вяло лежала на ветках, как будто слегка оглушенная солнечным светом после прохладного сумрака в ящике. Через секунду ее язык забегал взад и вперед, а голова стала поворачиваться в разные стороны. И вот змея, словно струйка воды, заскользила между ветвями к гнезду. Она медленно подбиралась все ближе, ближе, достигла края гнезда, поднялась и устремила на яйца свои свирепые серебристые глаза. Снова язык забегал, точно обнюхивал яйца, и змея осторожно потыкалась в них носом, как собака в сухари. Потом опустилась в гнездо, повернула голову боком, широко разинула пасть и принялась заглатывать яйцо. У всех змей челюстные кости соединены между собой подвижно, так что они могут заглатывать добычу, которая на первый взгляд кажется слишком большой для их пасти. Яйцеед раздвинул свою челюсть, и кожа на его шее растянулась, причем каждая чешуя обрисовалась отдельно, а медленно проталкиваемое по пищеводу голубое яйцо просвечивало сквозь натянутую тонкую кожу. Когда яйцо продвинулось примерно на дюйм, змея на секунду задумалась, потом выползла из гнезда. Продолжая ползти, она терлась вздутием о ветки, и яйцо постепенно перемещалось вниз.

Успех окрылил нас, а пока мы вернули змею в ящик. Пусть без помех переваривает пищу. Я перенес камеру и сменил линзу, чтобы снимать вблизи. На место съеденного яйца мы положили в гнездо другое и извлекли из ящика еще одного яйцееда. Как хорошо, что змеи были одинакового размера и расцветки. Ведь первая змея, пока не переварит проглоченное, не будет даже глядеть на яйца, значит, для крупного плана она уже не годится, зато вторая, в точности на нее похожая, голодна как волк. И когда второй яйцеед стремительно скользнул к гнезду и схватил яйцо, я без затруднений заснял крупным планом все нужные мне кадры. Потом я все повторил еще с двумя змеями. В окончательном варианте эпизоды были смонтированы вместе, и никто не смог бы догадаться, что видит четырех различных змей.

Наши съемки чрезвычайно занимали всех бафутян, включая Фона. Они лишь недавно вообще увидели кино. Полтора года назад в Бафуте побывала кинопередвижка с цветной лентой о коронации, и зрители были в диком восторге. И теперь, когда приехали мы, они все еще горячо обсуждали этот фильм. Полагая, что Фону и его советникам интересно будет побольше узнать о том, как делаются фильмы, я предложил им прийти как-нибудь утром и посмотреть съемки. Они с радостью согласились.

– Что ты будешь снимать? – спросила Джеки.

– Не все ли равно, лишь бы что-нибудь безобидное, – ответил я.

– Почему безобидное? – осведомилась Софи.

– А зачем рисковать... Если какая-нибудь тварь укусит Фона, вряд ли я после этого останусь персоной грата, верно?

– Что ты, что ты, этого нельзя допускать, – сказал Боб. – А что же ты все-таки наметил?

– У меня все равно задумано несколько кадров с мешетчатыми крысами. Они даже мухи не обидят.

На следующее утро мы все приготовили. На особом помосте устроили съемочную площадку, имитирующую участок лесной почвы. Рядом растянули нейлоновый тент, чтобы Фон мог сидеть под ним со своею свитой, поставили столик с напитками, стулья. Потом послали за Фоном.

Когда он с членами совета показался на широком дворе, мы залюбовались этим зрелищем. Впереди шагал Фон в красивой голубой с белым мантии, рядом с ним, заслоняя супруга от солнца огромным оранжево-красным зонтом, семенила его любимая жена. Дальше выступали советники в развевающихся мантиях зеленого, красного, оранжевого, алого, белого и желтого цвета. Вокруг этого красочного шествия сновали и прыгали сорок с лишним детей Фона – будто маленькие черные жуки суетились вокруг огромной пестрой гусеницы. Процессия не спеша обогнула рестхауз и прибыла на нашу импровизированную киностудию.

– Доброе утро, мой друг! – улыбаясь, воскликнул Фон. – Мы пришли посмотреть на твое кино.

– Добро пожаловать, мой друг, – ответил я. – Ты не против, если мы сперва выпьем?

– Ва! Конечно, не против, – сказал Фон, осторожно опускаясь на один из наших складных стульев.

Я наполнил стаканы и, когда все выпили, стал объяснять Фону тайны киносъемки. Я показал ему, как работает камера, как выглядит пленка, объяснил ему, что каждый маленький кадр отвечает отдельному движению.

– Этот фильм, который ты снимаешь, когда мы его увидим? – спросил Фон, усвоив основные принципы.

– Понимаешь, я должен сперва отвезти его в свою страну, чтобы закончить, – ответил я, – так что придется тебе подождать до следующего раза, когда я снова приеду в Камерун.

– Вот и хорошо, – сказал Фон. – Когда ты опять приедешь сюда, в мою страну, мы повеселимся и ты покажешь мне свой фильм.

Мы выпили еще – за мое будущее возвращение в Бафут. Теперь можно было продемонстрировать Фону, как снимают киноэпизод. Софи, наша монтажница, в брюках, рубашке, темных очках и большущей соломенной шляпе, заняла неустойчивую позицию на маленьком складном стуле, держа наготове блокнот и карандаш, чтобы записывать все касающееся отснятых кадров. Тут же Джеки, вся обвешанная фотоаппаратами, присела на корточках около звукозаписывающего аппарата. Рядом со съемочной площадкой стоял исполняющий роль режиссера Боб. Он держал в руках прутик и клетку, где отчаянно пищали наши звезды. Я установил камеру, занял позицию и подал знак начинать. Затаив дыхание, Фон и его советники смотрели, как Боб бережно вытряхивает двух крыс из клетки на площадку и направляет их прутиком. Я нажал спуск. Зрители одобрительными возгласами встретили тонкое жужжание камеры. В эту самую секунду на усадьбе появился мальчуган с калебасом. Не замечая толпы, он пошел со своим приношением к Бобу. Мой взгляд был прикован к видоискателю, и я не очень-то прислушивался к разговору, завязавшемуся между Бобом и ребенком.

– Ну, что тут у тебя? – спросил Боб, принимая закупоренный зелеными листьями калебас.

– Зверь, – кратко ответил ребенок.

Вместо того чтобы выяснить, что это за зверь, Боб вынул затычку из калебаса. Результат поразил не только его, но и всех остальных. Из калебаса пулей выскочила разъяренная шестифутовая зеленая мамба и упала на землю.

– Берегите ноги! – предостерегающе крикнул Боб.

Я оторвал глаза от видоискателя и увидел картину, от которой мне стало чуточку не по себе: между опорами треноги ко мне целеустремленно скользила зеленая мамба. Я прыгнул вверх и назад с воздушной грацией, которую могла бы превзойти только звезда балета, наступившая со всего маху на гвоздик. Началось столпотворение. Змея проползла мимо меня и быстро направилась к Софи. Той было довольно одного взгляда на рептилию, чтобы решить, что сейчас скромность лучше доблести. Схватив карандаш, блокнот и, невесть почему, складной стул, она, словно заяц, помчалась к сбившимся в кучу советникам. Увы, змея избрала то же направление и устремилась следом за Софи. Советники посмотрели на нашу монтажницу, которая вела змею за собой прямо к ним, и, не медля ни секунды, все, как один, обратились в бегство. Только Фон будто прирос к стулу. Стол с напитками не давал ему встать.

– Палку! – крикнул я Бобу и побежал вдогонку за змеей.

Я, конечно, знал, что змея сама ни на кого не нападет. Она думала только о том, как бы уйти подальше от нас. Но когда кругом мечутся полсотни ошалевших от страха босых африканцев, среди которых ползает испуганная, смертельно ядовитая змея, недалеко до беды. Говоря словами Джеки, сцена была фантастическая. Члены совета мчались через усадьбу, их догоняла Софи, ее догоняла змея, за которой гнался я, а за мной гнался Боб с палкой. К счастью, мамба проползла мимо Фона. И так как волна событий схлынула, не задев его, он остался сидеть на месте, только налил себе еще стаканчик, чтобы успокоить свои потрясенные нервы.

В конце концов нам с Бобом удалось загнать мамбу в угол около крыльца рестхауза. Здесь мы прижали ее палкой к земле, подняли в воздух и сунули в один из наших мешков для змей. Я вернулся к Фону и увидел, как с разных сторон к своему монарху стекаются члены совета. В любой другой части света, если бы мы обратили в бегство кучку сановников, подбросив им змею, начались бы упреки, обиды и всяческие проявления уязвленного самолюбия. Африканцы отнеслись ко всему иначе. Фон сидел на стуле, широко улыбаясь. Советники на ходу болтали и смеялись, щелкали пальцами, вспоминая минувшую опасность, подшучивали друг над другом (вот задал стрекача!) – словом, наслаждались юмористической стороной этого происшествия.

– Ну как, вы ее поймали? – спросил Фон, щедрой рукой наливая мне изрядную дозу моего виски.

– Да, – ответил я, с благодарностью принимая стакан, – мы ее поймали.

Фон наклонился ко мне с озорной улыбкой.

– Видел, как улепетывали мои люди? – спросил он.

– Да, здорово они бежали, – подтвердил я.

– Они испугались, – объяснил Фон.

– Да. Это плохая змея.

– Верно, верно, – согласился Фон. – Эти людишки сильно испугались змеи.

– Да.

– А я не испугался, – продолжал Фон. – Мои люди все разбежались... они здорово испугались... а я не убежал.

– Верно, мой друг, верно... ты не убежал.

– Я не испугался этой змеи, – сказал Фон на тот случай, если до меня не дошло самое главное.

– Верно. Зато змея испугалась тебя.

– Она меня испугалась? – удивленно спросил Фон.

– Да, змея не посмела тебя укусить... плохая змея, но она не может убить Фона Бафута.

Фон взрывом смеха встретил эту грубую лесть, потом, вспомнив, как улепетывали его советники, опять расхохотался, и советники присоединились к нему. Наконец, покачиваясь от смеха, они ушли, но мы еще долго слышали их веселые голоса и хохот. Это единственный известный мне случай, когда зеленая мамба была виновницей дипломатического конфуза.