Онлайн чтение книги Аббат
Глава XXIII

Свет в переднюю проникал через небольшое оконце, у которого примостился Роланд Грейм, наблюдая за отплытием лордов. Отсюда было видно, как прибывшие с ними люди усаживались на коней, каждый отряд под своим знаменем. Лучи заходящего солнца поблескивали на их латах и стальных шлемах, когда они суетились, то садясь на коней, то снова спешиваясь. Рутвен и Линдсей уже пересекли узкую полоску земли между замком и озером, направляясь к своим лодкам; лордов провожали леди Лохливен, ее внук и старшие служители замка. Насколько Роланд мог судить по их жестам, гости и хозяева церемонно попрощались друг с другом, и лодки отчалили от пристани. Гребцы налегли на весла, и суденышки стали быстро уменьшаться, удаляясь от взора праздного созерцателя, не нашедшего себе более интересного занятия, чем наблюдать за ними. Тем же, по-видимому, были заняты и леди Лохливен с Джорджем Дугласом, когда они шли с пристани, то и дело оглядываясь, словно желая убедиться в отъезде гостей, пока наконец не остановились окончательно под тем окном, у которого стоял Роланд Грейм. Роланд отчетливо расслышал, как леди Лохливен, глядя на озеро, сказала Дугласу:

— Итак, она уступила, пожертвовав королевством ради спасения своей жизни?

— Разве что-либо угрожало ее жизни, миледи? — воскликнул внук. — Кто же в замке моего отца осмелился бы поднять руку на королеву? Если бы я заподозрил, что Линдсей имеет такое намерение, столь настойчиво добиваясь разрешения перевезти сюда свою свиту, ни он, ни его спутники не проникли бы через железные ворота Лохливена.

— Речь идет не о тайном злодеянии, дитя мое, а об открытом судебном процессе, приговоре и публичной казни. Именно это ей угрожало, и перед этой угрозой она отступила. Правда, если бы вероломная кровь Гизов, текущая в ее жилах, не вытеснила кровь шотландских королей, она бы швырнула им в лицо свой отказ. Но тут одно неотделимо от другого, и низость — естественная спутница разврата. Сегодня вечером я, вне всякого сомнения, освобождена от обязанности предстать перед ее светлыми очами. Иди же ты, сын мой, и окажи этой королеве, лишенной королевства, обычные почести за ее трапезой.

— С вашего позволения, миледи, — сказал Дуглас, — я бы предпочел не встречаться с ней.

— Ты прав, сын мой; я потому и доверяю твоему благоразумию, что вижу, как ты осторожен. Эта женщина подобна острову в океане, который окружен рифами и подводными скалами. Его зелень красива и приятна для взора, но множество надежных кораблей потерпело крушение, неосторожно приблизившись к его берегам. За тебя же, сын мой, я не страшусь, а между тем, честь нашей семьи может пострадать, если во время трапезы Марии Стюарт не будет присутствовать кто-либо из Дугласов. Она может умереть по воле неба, или в минуту отчаяния дьявол одержит над нею верх. И тогда для спасения нашей чести нам, возможно, придется доказывать, что у нас в доме, за нашим столом, с ней обходились благородно и с соблюдением всех обычаев.

В этот момент внезапный удар по плечу прервал наблюдения Роланда, живо напомнив ему о том, что произошло вчера с Адамом Вудкоком. Он обернулся, будучи почти уверен, что увидит пажа из подворья святого Михаила. И действительно, перед ним стояла Кэтрин Ситон. На этот раз она была в женском платье, хотя по материалу и покрою оно сильно отличалось от того, в каком он увидел ее впервые, и гораздо более подходило для дочери благородного барона и королевской фрейлины.

— Итак, любезный паж, — обратилась она к Роланду, — оказывается, подслушивание также входит в круг ваших пажеских добродетелей?

— Любезная сестрица, — в том же тоне ответил Роланд, — если бы кое-кто из моих друзей овладел прочими нашими добродетелями в такой же мере, как искусством сквернословить, важничать и стегать людей хлыстом, ни один паж во всем христианском мире не мог бы преподать ему еще какие-либо тонкости своего ремесла.

— Если только эта превосходная речь не означает, что со времени нашей последней встречи вас самого проучили с помощью хлыста, а в вероятии этого я нисколько не сомневаюсь, то признаюсь, любезный паж, я просто не понимаю, о чем вы говорите. Впрочем, сейчас не время для споров — подали ужин. Соблаговолите, господин паж, приступить к исполнению ваших обязанностей.

Вошли четверо слуг с подносами в руках; впереди шел тот же старый дворецкий, которого Роланд уже видел раньше, а замыкал шествие знакомый нам сэр Джордж Дуглас, внук леди Лохливен, который в качестве сенешаля представлял здесь своего отца, владельца замка. Он вошел, скрестив руки на груди и потупив взор. С помощью Роланда Грейма стол в гостиной был должным образом накрыт, слуги с надлежащими церемониями расставили подносы с кушаньями, а дворецкий и Дуглас, увидев, что все полностью готово, отвесили низкий поклон, как будто их царственная узница уже сидела за столом. Дверь отворилась, и Дуглас, быстро подняв глаза, тут же снова опустил их, увидев, что вошла одна лишь леди Мэри Флеминг.

— Ее величество, — объявила она, — не будет сегодня ужинать.

— Позвольте выразить надежду, что ее решение еще не окончательное, — сказал Дуглас. — А пока разрешите нам приступить к исполнению наших обязанностей.

Слуга принес хлеб и соль на серебряном подносе, а старый дворецкий при появлении каждого блюда давал отведать нового кушанья Дугласу, как это было принято за столом у государей, боявшихся, что смерть проберется к ним в отравленной пище.

— Итак, королева не выйдет сегодня вечером? — еще раз спросил Дуглас.

— Так она заявила, — ответила леди Флеминг.

— В таком случае наше дальнейшее присутствие здесь бесполезно. Продолжайте ужинать, прекрасные дамы, а мы покидаем вас. Желаем вам провести приятно остаток вечера.

Он удалился так же медленно, как и вошел, с тем же выражением глубокой печали на лице, и слуги замка последовали за ним. Обе дамы уселись за стол, а Роланд Грейм с большим усердием начал им прислуживать. Кэтрин Ситон шепнула что-то своей приятельнице, которая в ответ на это тихо спросила ее, бросив взгляд на пажа, благородной ли он крови и хорошо ли воспитан. Полученный ответ, по-видимому, удовлетворил ее, ибо она сказала Роланду:

— Садитесь, молодой человек, и поужинайте с вашими сестрами по заточению в этой темнице.

— Позвольте мне лучше прислуживать вам, ведь это моя обязанность, — ответил Роланд, горя желанием продемонстрировать ту куртуазную почтительность, которая в то время считалась обязательной по отношению к прекрасному полу, в особенности к дамам и девицам из высшего общества,

— Вы скоро увидите, господин паж, — сказала Кэтрин, — что у вас остается не так уж много времени на еду; поэтому оставьте бесполезные церемонии, иначе вы еще до завтрашнего утра раскаетесь в вашей учтивости.

— Ваша речь слишком свободна, дорогая, — сказала старшая из дам. — Скромность этого юноши могла бы научить вас более приличным манерам в отношении человека, которого вы видите сегодня первый раз в жизни.

Кэтрин Ситон потупила глаза, но перед этим успела бросить на Роланда взгляд, полный невыразимого лукавства, тогда как ее более степенная приятельница сказала ему покровительственным тоном:

— Не обращайте на нее внимания, молодой человек, она мало бывала в свете и знакома только с правилами поведения, принятыми в захолустном монастыре. Садитесь за стол и подкрепитесь после долгого пути.

Роланд Грейм повиновался с величайшей охотой, так как за целый день ему впервые представилась возможность поесть. Линдсей и его спутники, казалось, вовсе не считались с человеческими потребностями. Тем не менее, невзирая на хороший аппетит Роланда, его природная учтивость и желание приобрести репутацию благовоспитанного юноши, хорошо усвоившего все правила светского обхождения с прекрасным полом, а также, надо полагать, и ценившего удовольствие поухаживать за Кэтрин Ситон, не позволили ему в этот вечер ни на минуту забыть о тех бесчисленных маленьких услугах, которые обязаны были оказывать дамам галантные кавалеры того времени. Он искусно разрезал мясо, выбирая, как это предписывалось этикетом, лучшие куски для дам. Не успевали они выразить какое-нибудь желание, как он вскакивал из-за стола, готовый немедленно исполнить его: наливал вино, разбавлял его водой, убирал и менял подносы, и все это с веселым усердием, почтительно и грациозно играя роль хозяина.

Увидев, что они кончили ужинать, он тут же предложил старшей из дам серебряный кувшин с водой, тазик и полотенце с такой же церемонной торжественностью, как если бы он прислуживал самой королеве Марии. Затем он столь же почтительно подал тазик с чистой водой Кэтрин Ситон. Однако последняя, очевидно, решила нарушить, по возможности, его важную торжественность, и когда она мыла руки, ей удалось, как бы случайно, забрызгать водой лицо ее усердного помощника. Впрочем, если у нее и было подобное коварное намерение, она потерпела явную неудачу, ибо Роланд Грейм, внутренне гордясь своим хладнокровием, не рассмеялся и даже не был сконфужен. Единственное, чего добилась девушка своей шалостью, был суровый упрек со стороны старшей подруги, которая расценила ее поведение как неловкую и бестактную выходку. Кэтрин на это ничего не ответила, но надулась с видом капризного ребенка, который только и ждет случая выместить на ком-нибудь свое неудовольствие по поводу незаслуженно полученного выговора.

Между тем не было ничего удивительного, что леди Мэри Флеминг пришлось по душе почтительное и ловкое поведение пажа, и она сказала Кэтрин, бросив благосклонный взгляд на Роланда Грейма:

— Вы были правы, Кэтрин, наш товарищ по заточению действительно благородного происхождения и получил подлинно светское воспитание. Я бы не желала, чтобы он возгордился от моих похвал, но благодаря ему мы сможем теперь обойтись без услуг Джорджа Дугласа, который удостаивает нас своим вниманием только в присутствии самой королевы.

— Гм, едва ли, — ответила Кэтрин. — Ведь Джордж Дуглас — один из самых блестящих кавалеров во всей Шотландии, и смотреть на него приятно даже здесь, где мрачность замка Лохливен навевает на него такую же меланхолию, как и на все окружающее. Когда он был в Холируде, никому бы и в голову не пришло, что юный, подвижный Джордж Дуглас согласится стать тюремщиком здесь, в Лохливене, где ему не предоставляется ничего более веселого, чем держать по замком нескольких беззащитных женщин. Странное занятие для рыцаря

Окровавленного Сердца! Почему бы ему не предоставить это дело своему отцу или братьям?

— Возможно, что у него, как и у нас, не было выбора, — ответила леди Флеминг. — Но ты, Кэтрин, по-видимому, хорошо воспользовалась своим недолгим пребыванием при дворе, если помнишь даже, каким был тогда Джордж Дуглас.

— Я использовала только свои глаза, которые, по-моему, для того нам и даны, чтобы мы ими пользовались, а при дворе было на что посмотреть! Когда я жила в монастыре, глаза мне не приносили большой пользы, а теперь я оказалась в Лохливене, где они мне тоже почти не нужны, если не считать этого бесконечного вышивания.

— И вы говорите так, пробыв здесь, среди нас, лишь несколько часов? Неужели я слышу это от той, которая готова была жить и умереть в темнице, лишь бы ей дозволили прислуживать прекрасной ее королеве?

— Ну, раз уж вы осуждаете меня серьезно, тогда и я не стану шутить, — ¦ рассердилась Кэтрин Ситон. — В своей преданности моей бедной крестной матери я не уступлю самой напыщенной придворной даме, — на устах которой вечные нравоучения, а на шее — туго накрахмаленные брыжи. И вы отлично знаете, что это правда, госпожа Мэри Флеминг, и говорить, что это не так, значит понапрасну оскорблять меня.

«Сейчас она вызовет на дуэль эту фрейлину, — подумал Роланд Грейм. — Она, наверно, швырнет ей перчатку, и, если у Мэри Флеминг хватит духу ее поднять, произойдет настоящий поединок!»

Но ответ Мэри Флеминг сразу же угасил весь пыл ее противницы.

— Ты хорошая и преданная девочка, Кэтрин, — сказала старшая леди. — Но да сжалится небо над тем, кто в один прекрасный день получит в жены это создание, чья прелесть будет его восхищать, но чье лукавство измучит его. Ты способна свести с ума десяток мужей.

— Ну, — сказала Кэтрин, снова давая волю своему беспечному добродушию, — мой муж сам должен быть сумасшедшим, если предоставит мне такую возможность. Но я рада, что вы не рассердились всерьез па меня. — С этими словами она бросилась в объятия своей подруги и продолжала уже примирительным и нежным тоном, целуя ее в обе щеки: — Вы ведь знаете, моя дорогая Флеминг, что мне приходится бороться с соединившимися во мне высокомерной гордостью моего отца и веселым нравом моей матери. Да будет господь милостив к ним! Они дали мне эти прекрасные качества, за неимением прочих, более подходящих по нынешним временам, вот я и выросла своенравной и дерзкой. Но достаточно мне пробыть одну неделю в этом замке, и… увы, моя дорогая Флеминг, мой нрав станет таким же смиренным и тихим, как ваш собственный.

Чопорность и приверженность к этикету Мэри Флеминг не могли устоять перед этими пылкими излияниями. Она, в свою очередь, с нежностью поцеловала Кэтрин Ситон и в ответ на ее последние слова лишь заметила:

— Пресвятая дева не допустит, милая Кэтрин, чтобы вы утратили хоть крупицу своей живой резвости и беззаботности, которые так вам к лицу. Постарайся удерживать свой острый язычок в границах разумного, и нам всем от этого будет только лучше. Но пусти меня, сумасшедшая девчонка, я слышу свисток ее величества. — И, вырвавшись из объятий Кэтрин, она бросилась к дверям опочивальни королевы Марии, откуда доносился звук серебряного свистка, который ныне употребляют лишь боцманы на кораблях, но в те давние времена, когда еще не вошли в моду колокольчики, такой свисток являлся обычным средством, каким пользовались дамы, в том числе и дамы высшего света, для вызова слуг. Мэри Флеминг уже сделала несколько шагов к двери, но затем вернулась и, приблизившись к молодой паре, которую она оставила ненадолго наедине, сказала тихо, но очень серьезно:

— Я считаю немыслимым, чтобы кто-либо из нас при каких-либо обстоятельствах забыл, что мы составляем свиту шотландской королевы; а в ее тяжелом положении всякое мальчишество, всякие ребяческие вольности могут лишь порадовать ее врагов, которые и без того не раз ставили ей в вину легкомыслие всевозможных праздных развлечений, которым при ее дворе предавались молодые веселые люди. — С этими словами она удалилась.

На Кэтрин Ситон это предупреждение произвело, по-видимому, сильное впечатление. Она вновь опустилась в то кресло, с которого встала, бросившись обнимать Мэри Флеминг, и несколько минут сидела неподвижно, подперши голову рукой. Роланд Грейм не спускал с нее глаз: его обуревали различные чувства, которых он, пожалуй, и сам не мог бы ни выразить, ни объяснить. Когда она медленно подняла голову, изменив свою покаянную позу, ее глаза встретились с глазами Роланда, и постепенно в них снова появилось обычное выражение веселого лукавства, что, естественно, вызвало такое же выражение у столь же непосредственного в своих настроениях пажа. С минуту они сидели с весьма серьезным видом, глядя друг на друга, между тем как глаза их искрились весельем, пока наконец Кэтрин первая не нарушила молчание.

— Не объясните ли вы мне, любезный сэр, — начала она с примерной скромностью, — какие открытия в моем лице вызывают те проникновенные и многозначительные взгляды, которыми удостаивает меня ваша милость? Если судить по вашему в высшей степени лукавому виду, добрейший сэр, между нами существуют какие-то таинственные связи и секреты, а между тем даже пресвятая дева могла бы подтвердить, что до сегодняшнего дня я видела вас всего лишь два раза в жизни.

— И где же, да позволено мне будет спросить, состоялись эти счастливые встречи? — спросил Роланд, Первая — в монастыре святой Екатерины, — ответила девушка, — а вторая, длившаяся не более пяти минут, — во время небезызвестного налета или набега, который вам угодно было произвести на Дом моего отца, лорда Ситона, откуда, к моему, да, пожалуй, и вашему удивлению, вы вернулись с залогом дружбы и расположения, вместо того чтобы валяться где-нибудь с переломанными костями, что было бы куда более вероятной наградой за ваше вторжение, если вспомнить о вспыльчивости семейства Ситонов. Я очень огорчена, — добавила она насмешливо, — тем, что ваша память изменяет вам, когда речь идет о столь важных событиях, и для меня просто унизительно, что моя память в этом случае оказалась крепче вашей.

— Ваша память не так уж точна, любезная сударыня, — ответил паж, — если вы забыли о нашей третьей встрече, в подворье святого Михаила, когда вам угодно было оставить след хлыста на лице моего спутника, без сомнения для того, чтобы показать, что в роду Ситонов ни вспыльчивость его членов, ни ношение камзола и штанов не подчиняется салическому закону и не является исключительной привилегией мужчин.

— Любезный сэр, — ответила Кэтрин, глядя на него в упор и с некоторым удивлением, — если только вас не покинул разум, я, право, не знаю, о чем вы говорите.

— Честное слово, любезная леди, — ответил Роланд, — если бы даже я был столь же мудр, как колдун Майкл Скотт, я и тогда вряд ли разгадал бы загадку, которую вы мне предложили. Разве я не видел вас вчера вечером в подворье святого Михаила? Разве не вы вручили мне эту шпагу с условием, что я обнажу ее только по приказу моей прирожденной и законной повелительницы? И разве я нарушил это условие? Или эта шпага — просто кусок дерева, мои слова — шелест камыша, моя память — сон, а мои глаза ничего не видят и годны лишь на пищу воронам, которые выклюют их из моих глазниц?

— Ну, раз ваши глаза и в других случаях служат вам так же, как во время вашего видения в подворье святого Михаила, — сказала Кэтрин, — го, если не говорить о боли, я не думаю, чтобы вороны причинили вам большой ущерб, выклевав их. Но тсс, я слышу звон колокола. Ради бога, тише; нашу беседу придется прервать.

Девушка была права. Ибо как только глухой звон замкового колокола раздался в сводчатых покоях, дверь передней отворилась, и мрачного вида дворецкий с золотой цепью и белым жезлом вошел в гостиную в сопровождении тех же слуг, которые раньше накрывали на стол, а теперь с такими же церемониями стали готовиться вынести его. Дворецкий оставался неподвижным, как старинное изваяние, пока слуги делали свое дело; а когда оно было выполнено, со стола все убрано и столешница снята с подставки и приставлена к стене, он громогласно заявил, словно глашатай, читающий торжественное обращение:

— Моя благородная госпожа, леди Маргарет Эрскин, в замужестве Дуглас, доводит до сведения леди Марии Шотландской и ее приближенных, что служитель истинного евангелия, его преподобие капеллан, сегодня вечером, как обычно, будет излагать, толковать и пояснять священное писание в согласии с учением евангелической конгрегации.

— Послушайте-ка, друг мой, мистер Драйфсдейл, — сказала Кэтрин. — Насколько я понимаю, это объявление является обычной вечерней церемонией. Так вот, прошу вас запомнить, что леди Флеминг и я, — ибо я полагаю, что ваше дерзкое приглашение обращено только к нам, — решили идти к небесам дорогою святого Петра. Поэтому я не вижу, кому бы здесь могло принести пользу ваше изложение, толкование и пояснение святого писания, если не считать разве этого бедняги пажа, который, находясь, подобно вам, в когтях у сатаны, сделает, пожалуй, лучше, если отправится молиться с вами и не станет стеснять нас в наших подлинно христианских молитвах.

Паж собрался уже начисто отвергнуть все то, что ему приписывалось в этой речи, но вдруг вспомнил то, что произошло между ним и регентом, и, заметив предостерегающе поднятый палец Кэтрин, понял, что здесь ему придется снова притворяться так же, как в замке Эвенелов, и последовал за Драйфсдейлом вниз, в часовню, где принял участие в вечерней молитве.

Капеллана звали Элиас Хейдерсон. Это был человек в расцвете сил, обладавший незаурядными способностями, которые он старательно развивал, получив прекрасное по тем временам образование. К этому следует добавить, что он умел сжато и вы разительно излагать свои мысли, а иногда поднимался до подлинного красноречия, поясняя свои идеи убедительными примерами.

Религиозные убеждения Роланда Грейма, как мы уже имели случай отметить, покоились на довольно шатких основаниях, подкрепляясь скорее приказаниями бабки и тайным стремлением противоречить замковому капеллану, чем прочной и устойчивой системой взглядов, сложившихся на основе римского вероучения. То, что ему пришлось пережить в последнее время, расширило и обогатило его взгляды на жизнь. Кроме того, чувство стыда от того, что он не все понимает в политических диспутах между сторонниками ортодоксальной и реформатской религий, заставляло его прислушиваться с большим вниманием, чем он делал это раньше, к взволнованным рассуждениям капеллана по поводу основных разногласий между обеими церквами. Так прошел его первый день в замке Лохливен; что же касается последующих, то некоторое время они были утомительно скучны, мало чем отличаясь один от другого.