Онлайн чтение книги Альгамбра
Дворец Альгамбры

Для путешественника, наделенного чувством истории и чутьем к поэзии – а история и поэзия неразрывно сплетены в анналах романтической Испании, – Альгамбра может служить местом поклонения, как Кааба для правоверного мусульманина. Сколько сказаний и обычаев, исконных и позднейших, сколько песен и баллад – арабских и испанских – о любви, войне и рыцарских подвигах связано с этим монументом Востока! Здесь обитали мавританские цари: окруженные изысканной пышностью азиатской роскоши, они полагали себя владетелями рая земного и стали последним оплотом мусульманского владычества в Испании. Царский дворец образует лишь часть крепости, стены которой, усеянные башнями, вкривь и вкось охватывают всю вершину горы – отрога Сьерры-Невады, Снежной Цепи, и нависают над городом; снаружи крепость кажется беспорядочным скопленьем башен и зубчатых стен, воздвигнутых наобум и помимо всякого архитектурного плана; стройность и красота, которые царят внутри, извне невидимы.

Во времена мавров крепость легко вмещала сорокатысячное войско и служила, помимо всего прочего, оплотом властителей против взбунтовавшихся подданных. Когда христиане покорили царство, Альгамбра осталась королевским владением – непостоянным обиталищем кастильских государей. Император Карл V начал было строить в стенах Альгамбры пышный дворец, но не довершил его из-за частых землетрясений. Напоследок Альгамбру почтили своим посещением король Филипп V и его прелестная супруга Елизавета Пармская в начале восемнадцатого столетия. К прибытию их готовились не на шутку. Дворец и сады принялись обновлять, привезенные из Италии художники помогали оборудовать новые апартаменты. Королевская чета прогостила недолго, и после них дворец снова пришел в запустение. Крепость, однако, оставалась на особом положении. Комендант подчинялся непосредственно монарху, власть его простиралась на пригороды, и он был никак не подотчетен губернатору Гранады. Здесь стоял изрядный гарнизон; комендант помещался в парадных залах старого мавританского дворца и нисходил в Гранаду с превеликой помпой. Собственно, крепость была маленьким независимым городком: несколько улочек, францисканский монастырь и приходская церковь.

И все же без короля и его двора Альгамбра перестала быть Альгамброй. Ее прекрасные чертоги пустовали, иные обрушились, сады запущены, фонтаны умолкли. Постепенно здесь расселился пришлый и темный народ: контрабандисты, которым неподсудность Альгамбры была куда как на руку и подвизала их на головокружительные аферы; всевозможные воры и мошенники, скрывавшиеся сюда после вылазок в Гранаду и ее окрестности. Наконец оказала себя твердая рука властей: жителей прочесали с первого до последнего, и остаться дозволено было лишь тем, кто мог засвидетельствовать свое благопослушание и проживал здесь по праву; дома большею частью были снесены, и осталось малое поселение с приходской церковью и францисканским монастырем. Во времена недавних потрясений Гранада была в руках французов, в Альгамбре стоял войсковой гарнизон, и начальник его поселился во дворце. Просвещенный вкус, отличающий французскую нацию и в самых ее завоеваниях, спас этот великолепный памятник мавританской культуры от полнейшего упадка и разорения. Крыши починили, залы и галереи защитили от непогоды, сады стали ухожены, водопротоки обновлены, и фонтаны опять забили искристыми струями; так что Испании следовало бы поблагодарить своих недругов за то, что они сохранили ей одно из прекраснейших и значительнейших свидетельств ее истории.

Уходя, французы взорвали несколько подзорных башен, дабы сделать крепость негодной для обороны. Так было покончено с ее военным значением. Нынешний ее гарнизон – горстка инвалидов, главная обязанность которых – охрана той или иной башни, служащей временным местом заточения государственных преступников; и комендант крепости, покинув возвышенную Альгамбру, обитает в центре Гранады, где ему не в пример удобнее отправлять свои обязанности. Не могу не завершить этот беглый рассказ о крепости, не упомянув о достохвальном рачении нынешнего ее коменданта Дона Франсиско де Серна, который всеми доступными ему способами стремится сберечь дворец и чьи разумные мероприятия приостановили его неминуемое разрушение. Если бы его предшественники относились к своим обязанностям столь же ревностно, Альгамбра, может статься, сохранилась бы почти в первозданной красе; и если правительство окажет достойную поддержку его рвению, то останки дворца пребудут на много поколений украшением страны, привлекая просвещенных и любознательных людей со всего мира.

Наутро по прибытии мы, разумеется, первым делом отправились осматривать это пережившее века строение; впрочем, путешественники столько раз подробно описывали его, что я не буду ни пространным, ни тщательным и ограничусь разрозненными эскизами и попутными рассказами.

Из гостиницы мы пошли через славную площадь Виваррамбла, место мавританских турниров и состязаний (ныне здесь рынок), и далее по Закатину, при маврах – главной улице Большого Базара; тамошние лавчонки и проулки еще хранят аромат Востока. Она вывела нас к губернаторскому дворцу; мы прошли мимо и стали подниматься по узкой, извилистой улочке, название которой напоминало о рыцарских временах Гранады. Она именовалась Калье, то есть улица, де Гомерес, в честь мавританского рода, прославленного в летописях и песнях. Вот и Пуэрта де лас Гранадас, массивные ворота в греческом вкусе, выстроенные Карлом V и вводящие в пределы Альгамбры.

На каменной скамье у ворот дремали два или три обносившихся и немощных солдата, преемники Зегрисов и Абенсеррахов; длинный, тощий малый в грязно-буром плаще, кой-как прикрывавшем его нательные лохмотья, болтался на солнцепеке и точил лясы с престарелым часовым. Он прошел за нами в ворота и предложил показать крепость.

Я, как всякий путешественник, не люблю назойливых чичероне, да и наряд этого самозваного проводника был мне не по душе.

– А вы что, знаток местных достопримечательностей?

– Ninguno mas: pues, sefпor, soy hi jo dе la Alhambra (Кто как не я: ведь я, сударь, дитя Альгамбры).

Положительно испанские простолюдины изъясняются языком поэзии. «Дитя Альгамбры!» – эта рекомендация мне сразу понравилась, и оборванный вид нашего нового знакомца приобрел в моих глазах особое достоинство. Он знаменовал судьбы крепости и приличествовал потомку руины.

Я задал ему еще несколько вопросов и нашел, что он имеет право так зваться. Предки его жили в крепости из рода в род со времен Реконкисты. Его звали Матео Хименес.

– Так, может статься, – сказал я, – вы в родстве с великим кардиналом Хименесом?

– Dios sabe! Бог весть, сеньор! Может, и так. Мы – самые старинные обитатели Альгамбры – Cristianos Viejos, исконные христиане, без примеси арабской или еврейской крови. Я знаю, что мы знатного рода, но забыл какого. Это все знает мой отец, там у него наверху в лачуге висит наш герб.

У самого захудалого испанца всегда блестящая родословная; но этот благородный оборванец пленил меня своим начальным титулом, и мы охотно заручились услугами «сына Альгамбры».

Мы оказались в глубокой, узкой ложбине, среди густых рощ; вверх вел крутой склон в узорах дорожек, обставленных каменными скамейками и украшенных фонтанами. Слева над нами нависли башни Альгамбры, справа, на другом краю ложбины, возвышались на скалистом выступе башни столь же величественные. Это, как нам сказали, были Torres Vermejos, или Алые Башни, названные так по цвету камня. Откуда они взялись, никто не упомнит. Они гораздо древнее Альгамбры: одни полагают, что их выстроили римляне, другие – что какие-нибудь приблудные финикийцы. Крутой тенистый склон возвел нас к подножию громадной и квадратной мавританской башни с барбаканом, образующим главный вход крепости. Изнутри барбакан охраняла еще одна компания престарелых инвалидов: один нес службу у ворот, а прочие, укутавшись в драные плащи, спали на каменных скамейках. Этот портал называется Врата Правосудия, ибо во времена мусульманского владычества под сводом его безотлагательно решались несложные дела: обычай, свойственный народам Востока и упоминаемый в Священном писании: «Во всех вратах твоих… поставь себе судей и надзирателей… чтоб они судили народ судом праведным» (Второзак., 16, 18).

Главный вход перемыкает громадная подковообразная арабская арка в полвысоты, башни. На замковом камне этой арки высечена исполинская рука. Замковый камень над порталом украшен парным изображением огромного ключа. Завзятые знатоки магометанских символов утверждают, что рука эта – религиозная эмблема: пять пальцев обозначают пять основных заповедей ислама – воздержание, паломничество, милостыня, омовение и война с неверными. Ключ же, по их словам, знаменует веру или власть: ключ Дауда (Давида), врученный пророку. «И ключ дома Давидова возложу на рамена его; отворит он, и никто не запрет; запрет он, и никто не отворит» (Исайя, 22, 22). Ключ, говорят далее, был вознесен против христианского креста на знаменах мусульман – покорителей Испании (иначе – Андалузии) в знак победной мощи наследников пророка. «Имеющий ключ Давидов, который отворяет – никто не затворит, затворяет – и никто не отворит» (Опер., 3, 7).

По-иному, однако, объяснил эти изображения законный отпрыск Альгамбры – более в духе простолюдинов, которые видят во всем мавританском тайну и волшебство, и с этой древней мусульманской крепостью у них связаны самые разные поверья. По словам Матео, здесь искони бытует предание, слышанное им от деда и отца, что рука и ключ – колдовские знаки судеб Альгамбры. Воздвигший ее мавританский царь был великим чародеем, а иные говорят, что попросту продался дьяволу; и он наложил на крепость магическое заклятие. Потому она и выстояла ураганы и землетрясения, хотя от многих мавританских построек почти что и следа не осталось. Преданье гласит, что заклятие не утратит силы, доколе рука с наружной арки не протянется под свод за ключом – и тогда все башни и стены рассыплются в прах, отверзнув мавританские сокровища, зарытые под основаньями твердыни.

Невзирая на столь недобрые прорицания, мы все же отважились пройти в зачарованные ворота, слегка, впрочем, уповая на то, что никакая черная магия не превозможет заступничества пресвятой девы, чье изваянье мы заметили над порталом.

Миновав барбакан, мы поднялись тесным, извилистым проулком и вышли на крепостную эспланаду под названием Пласа де лос Альхибес, Водоемная Площадь – от водоемов под нею, высеченных маврами,

дабы принимать воду по трубопроводам из Дарро, снабжающим крепости. Имеется здесь и колодезь неимоверной глубины, податель чистейшей и холоднейшей воды – тоже напоминанье о маврах, которые не жалели трудов, чтоб добыть кристальную воду из-под земли.

Перед этой эспланадой высились роскошные хоромы, заложенные Карлом V – говорят, с намерением посрамить обитель мавританских владык. Немалую часть зимнего дворца пришлось снести, чтоб расчистить место для этой массивной постройки. Парадный вход был забит, и нынче входом в мавританский дворец служит простая и почти неприметная угловая дверь. При всем массивном великолепии и архитектурном изяществе дворца Карла V он показался нам высокомерным и непрошеным гостем; мы прошли мимо него едва ли не с презрением и позвонили у мусульманского входа.

Пока мы дожидались, отзовется ли кто, наш самозваный чичероне Матео Хименес сообщил нам, что царский дворец доверен попечениям почтенной и незамужней дамы по имени Донья Антония Молина, которую, впрочем, по испанскому обычаю, именуют попросту тиа Антониа (тетка Антония): она следит за мавританскими садами и чертогами и показывает их чужестранцам. Пока об этом шел разговор, дверь отворила полненькая черноглазая коротышка-андалузянка, которую Матео назвал Долорес [7]Скорбь (исп.). , хотя и по виду и по нраву подобало бы ей называться иначе. Матео шепотом сообщил мне, что она – племянница тетки Антонии; я же счел ее доброй феей, призванной провести нас по зачарованному дворцу. За нею мы перешли порог и были враз, точно по мановению волшебной палочки, перенесены в иные времена и в иное царство: мы попали в Аравию. Редкий контраст – между невзрачной наружностью дворца и сценой, нам открывшейся. Мы оказались в просторном патио, или дворике, сто пятьдесят футов в длину и примерно восемьдесят в ширину, вымощенном белым мрамором, с легкой колоннадой по концам, и с одной стороны над нею была изящная узорчатая галерея. На лепнине карнизов и всюду по стенам – щиты и надписи: выпуклая арабская или куфическая вязь, благочестивые девизы мусульманских государей, строителей Альгамбры, или хвалы их благородству и щедрости. Посреди дворика – большой бассейн (estanque), сто двадцать четыре фута в длину, двадцать семь в ширину и пять в глубину, и вода в него наливается из двух мраморных чаш. Поэтому и двор называется Альберка (аль-берка – по-арабски «пруд» или «водоем»). Сверкали стайки золотых рыбок, и бассейн был обсажен розами.

Мавританский сводчатый проход вывел нас оттуда в знаменитый Львиный Дворик. Эта часть строения полнее всего напоминает о его былой красе, ибо наименее пострадала от времени. В центре двора – воспетый и прославленный фонтан. Алебастровые водостоки по-прежнему точат бриллиантовые капли; двенадцать львов, которые их поддерживают и дают имя двору, источают хрустальные струи, как во времена Боабдила. Впрочем, львы напрасно столь прославлены: изваяны они кое-как, видимо, руками какого-нибудь пленника-христианина. Дворик устилают цветы – вместо древнего и подобающего мраморного покрытия; эта перемена в дурном вкусе была произведена французами, завладевшими Гранадой. По четырем сторонам дворика – легкие арабские аркады, ажурная филигрань поверх беломраморных колонн, когда-то, вероятно, позолоченных. Архитектура, как и вообще внутри дворца, скорее изысканная, нежели великолепная: она свидетельствует об утонченном вкусе и расположении к праздным утехам. Глядя на грациозные колоннады и по видимости хрупкие настенные узоры, трудно поверить, что над ними промчались столетия, что они претерпели землетрясенья и войны, что их пощадили неспешные и тем более пагубные старанья расхитителей-путешественников: почти что и нечего дивиться народному преданию про хранительное заклятье.

Пышный портал ведет со двора в Чертог Абенсеррахов, получивший это имя оттого, что здесь были вероломно умерщвлены эти доблестные потомки блистательного рода. Вся эта история вообще под сомнением но наш скромный чичероне Матео показал даже и проход, по которому Абенсеррахов одного за другим впускали в Львиный Дворик, и белый мраморный фонтан посреди чертога, возле которого им рубили головы. И большие ржавые пятна на каменных плитах – следы крови; их, как полагают в народе, никогда и нипочем не замыть.

Лица наши не явили ни тени сомнения, и он добавил, что ночами из Львиного Дворика нередко доносится смутный, глухой звук, сходный с роптанием толпы, и вдобавок позвякивание, вроде как лязг оков. И все это призраки убитых Абенсеррахов: ночами они приходят на эти кровавые места и призывают небесную кару на своих убийц.

Звуки позже услышал и я: это были перепады и струи вод, текущих к фонтанам по трубам и каналам под каменными плитами, однако я не стал этого объяснять смиренному летописцу Альгамбры.

Ободренный моей доверчивостью, Матео рассказал мне правдивую историю, слышанную от деда.

Жил да был когда-то солдат инвалидной команды, который по долгу службы показывал Альгамбру чужестранцам; как-то вечером, в сумеречный час, проходил он по Львиному Дворику и заслышал шаги в Чертоге Абенсеррахов. Решив, что там заплутались какие-нибудь иноземные гости, он поспешил им на выручку и, к удивлению своему, увидел четырех разодетых мавров в золоченых кирасах, с ятаганами и кинжалами в драгоценных каменьях. Они прогуливались мерным шагом, однако ж остановились и поманили его. Но старый солдат кинулся бежать и с той поры к Альгамбре близко не подходил. Так вот люди и упускают свое счастье; ибо Матео твердо был уверен, что мавры собирались показать, где зарыты их сокровища. Зато солдат, заступивший место того инвалида, оказался малый не промах: явился он в Альгамбру нищим, а год спустя уехал в Малагу, накупил там домов, обзавелся каретой и до сих пор, на удивление всем тамошним, живет себе да добра наживает, а все потому, как мудро рассудил Матео, что вызнал у мавров-призраков тайну клада.

Я решил, что этому сыну Альгамбры просто цены нет: знает все местные предания, накрепко им верит и держит в памяти массу всякого такого, к чему я имею робкое пристрастие и что философ построже непременно назвал бы чепухой. И решил сойтись поближе с этим премудрым беотийцем («Король Лир», III).

Прямо напротив Чертога Абенсеррахов – аркада, ведущая в иной, не столь скорбный чертог. Высокий и ажурный, изысканно отделанный, мощенный белым мрамором, он носит красноречивое имя Чертога Двух Сестер. Некоторые думают, что имя это вполне прозаическое и относится к двум огромным алебастровым плитам, лежащим бок о бок и образующим большую часть пола; это мнение горячо поддержал Матео Хименес. Другие, однако ж, полагают, что в названии есть особый поэтический смысл, что в нем намек на мавританских прелестниц, некогда обитавших в этом чертоге – части царского гарема. К моему удовольствию, мнение это разделяла и наша маленькая быстроглазая проводница Долорес, которая указала на верхнюю галерею над портиком: как она слышала, галерея вела в женские покои.

– Сами видите, сеньор, – сказала она, – там всюду все зарешечено, как в монастырской часовне хоры для монахинь; ведь мавританские цари, – возмущенно добавила она, – держали жен взаперти, словно монашек.

И правда, частые «жалюзи» сохранены поныне; сквозь них незримые черноокие гаремные прелестницы глядели на самбру и другие танцы и развлечения в нижнем зале.

По обе стороны зала – ниши и альковы с диванами и оттоманками, на которых изнеженные властители Альгамбры вкушали дремотную лень, столь любезную азиатам. Сквозь купол льется мягкий свет и проникает воздух; с одной стороны слышен освежительный звук фонтана из Львиного Дворика, с другой – переплески бассейна в Саду Линдарахи.

Это чисто восточное зрелище переносит в сказочную арабскую древность: того и гляди, с галереи поманит белая ручка таинственной принцессы или за решеткой блеснут черные глаза. Здесь притин красоты словно бы вчерашней, но где они, эти две сестры, где все эти Зораиды и Линдарахи!

Дворец в изобилии снабжается водой с гор по старым мавританским акведукам: полнехоньки его бассейны и рыбные садки, сверкают и брызжут водометы в чертогах, журчат струи по мраморным желобам вдоль стен. Ублажив царский дворец, оросив его сады и цветники, вода длинным уличным протоком нисходит к городу, звеня ручьями, взметываясь фонтанами и во все времена года питая растительность, устилающую и украшающую всю гору Альгамбры.

Только жители жаркого юга могут оценить прелесть этой обители, свежее дуновение с гор и пышную зелень долины. Город внизу задыхается в полуденном зное, и опаленная Вега колышется пред глазами, а здесь зефиры со Сьерры-Невады, напоенные благоуханием окрестных садов, овевают возвышенные чертоги. Все манит к отдохновению, к южному блаженству: полусомкнутые глаза глядят с тенистых террас на искрящийся пейзаж, и слух баюкают шелест дерев и лепет низливающихся потоков.

Покамест не стану описывать прочие не менее изумительные чертоги. Я и намеревался лишь ввести читателя во дворец, где он волен помедлить и побродить вместе со мной и день за днем осваиваться среди здешних достопримечательностей.