Онлайн чтение книги Анатомия скандала Anatomy of a Scandal
Глава 8

Холли

3 октября 1992 года

Холли будто попала на съемочную площадку или в детективный сериал «Морс» – такой вид открывался из сводчатых окон: золотой прямоугольник с ярко-синим небом и куполом библиотеки, как на буклетах колледжа и открытках с видами Оксфорда, которых она накупила, когда приезжала на собеседование. Камера Рэдклиффа, или Рэд-Кэм, как Холли, наверное, вскоре будет ее называть. Восемнадцатый век, культовое здание. Не столько «дремлющий шпиль»[5]Прозвище Оксфорда – Город дремлющих шпилей., сколько солонка медового цвета. Библиотеку ежегодно фотографируют десятки тысяч туристов, а она сейчас видит ее из своего окна.

Ей даже не верилось, что она в своей комнате – даже в двух комнатах, потому что у нее «двушка»: просторная гостиная-кабинет, обшитая дубовыми панелями, с потертым кожаным диваном и огромным письменным столом с семью выдвижными ящиками, а за перегородкой – маленькая спальня с узкой кроватью.

– Вы вытянули счастливый жребий, – заметил портье, передавая ей тяжелый ключ с бородкой. Так оно и было: при жеребьевке комнат Холли достался четырнадцатый номер, что означало комнату в самой старой части колледжа, постройки шестнадцатого века, а не конуру в более новых зданиях в стиле викторианской готики или во флигеле постройки 70-х на другом конце кампуса. Темная, в пятнах, лестница постанывала под ее шагами, разворачиваясь вверх крутыми неровными ступенями. Холли отметила, как они стерты в середине от многовековых хождений студентов. Открыв тяжелую дубовую дверь, заскрипевшую совсем как в сказках братьев Гримм, девушка чуть не закричала от радости.

– Не как дома, а? – отвлек ее голос отца. Пит Берри разглядывал оконную раму с широким деревянным подоконником. – По-моему, сквозняки здесь те еще. – Он сунул руки поглубже в карманы и зазвенел ключами от машины, покачиваясь на носках.

– Да, дома по-другому. – Холли проигнорировала его критику, любуясь солнечными часами на стене напротив, где смешивались голубой, белый, золотой и царственно-алый цвета. Дома у нее было полкомнаты, и ее сторона выглядела спартанской по сравнению с половиной младшей сестры Мэнди, заваленной косметикой «Риммель» и пластиковой бижутерией. А из окна виднелась бурая кирпичная стена соседнего дома, шиферная крыша и лес каминных труб, утыканных спутниковыми антеннами. И лоскут серого неба.

– Ну я, пожалуй, поеду. – Питу было неловко в этой обстановке – или в ее, Холли, присутствии.

Какой смысл играть роль заботливого отца, если шесть лет назад он исчез, бросив жену с двумя детьми? Он и сейчас приехал только потому, что у Холли набралось много багажа. Она уже пожалела, что не взяла с собой поменьше вещей: это позволило бы избежать необходимости поддерживать неловкую светскую беседу в «Ниссане-Микре», салон которой наполняло показное веселье Пита Берри – смесь гордости и плохо скрываемого раздражения и даже агрессивности.

Между ними стояли ее чемодан и рюкзак.

– Ну, пока, дочка. – Отец неловко шагнул к ней, раскрыв объятия. Холли стояла неподвижно. – Я тобой горжусь. – Пит Берри отодвинулся. – Ты, гляжу, в тупик не заедешь. – Работая автоинструктором, он часто так шутил.

– Нет, пожалуй. – Холли через силу улыбнулась.

– Будь умницей.

«Как ты?» – едва не съязвила Холли. Именно его донжуанство, маниакальная потребность соблазнять женщин, которых он учил водить, и удивительное везение в этом деле заставили его шесть лет назад бросить семью. Но Холли сдержалась.

– Постараюсь, – сказала она.

– Вот и хорошо. – Пит снова побренчал ключами в карманах, даже не предложив ей денег: у Холли полный грант на обучение, а у него с деньгами туго. А может, ему просто в голову не пришло. – Ну, я поехал.

Холли не предложила ему пообедать в каком-нибудь пабе или даже местном баре «Уимпи». Внизу ее ровесники выходили с родителями под осеннее солнышко – все в темно-синих блейзерах и красивых верблюжьих пальто с сияющими, отлично подстриженными, ухоженными волосами. Послышался взрыв звучного смеха: чей-то папа хохотал, откинув голову, обнимая за плечи сына. Какая-то мамаша, придерживая свою высокую светловолосую дочь за талию, вела ее к домику привратника мимо тележки, доверху нагруженной одинаковыми чемоданами. Эти семьи роднило неуловимое сходство: все высокие, стройные, хорошо одетые. Привилегированные. Казалось, юноши и девушки, приехавшие учиться в Оксфорд, чувствуют себя абсолютно непринужденно, их ничего не удивляет, будто так и надо.

Мысль выйти во двор в сопровождении Пита Берри с его громким смехом, черной кожаной курткой и брюшком, свисающим на пояс джинсов, претила Холли. Весь облик ее отца диссонировал с окружающей обстановкой.

– Да, – произнесла она с пересохшим горлом, подсознательно медля отпускать нечто привычное и знакомое, хотя умом и рада была бы отбросить это и забыть. – Пожалуй, так будет лучше.

* * *

Когда отец уехал, Холли успокоилась – вернее, попыталась успокоиться. Она легла на кровать – еще незастеленную, этим она займется через минуту, – и уставилась в потолок, но тут же вскочила, не в силах оставаться на одном месте. Внутри все дрожало от волнения. Не решаясь выйти во двор, на солнце, она сказала себе, что пока сориентируется в корпусе, найдет туалет – второкурсница, водившая их по общежитию, сказала, что он наверху, – и посмотрит на соседей. Поднимаясь по лестнице, в обшитой панелями стене Холли увидела нишу, где помещались частично срезанный буфет и маленький холодильник. Холли заглянула внутрь. Молока нет, зато на проволочных подставках три бутылки с золотыми этикетками и толстыми пробками, прочно удерживаемыми проволочными намордниками. Холли, ни разу в жизни не державшая в руках такой бутылки, сразу догадалась, что это шампанское.

На верхней площадке открылась дверь, из нее высунулась голова с шапкой рыжих кудрей. Парень, скорее даже молодой мужчина, смотрел на Холли с ленивым благодушием.

– Тыришь мои запасы? – В его голосе слышалась солидность.

– Нет, что ты! – Холли смущенно выпрямилась, будто ее поймали с поличным.

– Нед Иддслей-Флайт. – Рыжий протянул руку.

Растерявшись, Холли поднялась по оставшимся ступеням и пожала ему руку.

– Политическая философия и политэкономия, третий курс. Ты где училась?

– В Ливерпуле, – удивленно ответила Холли.

Нед поднял бровь.

– Я имел в виду, в какой школе? – Он подождал ответа. – Я, например, в Итоне.

Холли стало смешно: парень, должно быть, шутит.

– Да ладно? – сказала она и сразу возненавидела себя за то, что не нашлась с хлестким ответом, который поставил бы рыжего на место.

– А что такого? – хмыкнул он.

Он произносил слова иначе, не так как она с ее гортанной интонацией, подскакивавшей вверх на первом слоге. Холли вдруг поняла, что от привычной манеры речи придется избавляться. Изысканно растянутые гласные рыжего неслышным эхом заполнили паузу, пока Холли придумывала, что бы такое сказать.

– Неважно, – спас положение рыжий. – Как тебя зовут, дорогая соседка?

– Холли, – ответила девушка, внутренне готовясь к неизбежному. – Холли Берри[6]Холли Берри (holly berry) – остролист ( англ .)..

– Это шутка?

– Нет. – Холли привыкла к такой реакции. У нее всегда было наготове неловкое объяснение: – Я была зачата в Сочельник, ну и отец проявил чувство юмора. Своеобразное.

Улыбка рыжего стала шире, и он откинул голову назад, совсем как тот папаша во дворе корпуса. Может, Холли этого Неда и видела?

– Да, такое не забудешь. Холли Берри! А ты колючая?

– Бываю иногда. – Он что, не придумал ничего менее примитивного? У нее за плечами детство, полное насмешек, но сейчас язык точно прирос к глотке, не в силах парировать. У Холли запылали щеки и даже шея, а неловкая пауза все длилась, подчеркивая ее неотесанность. Нужно срочно что-то сказать, чтобы стереть усмешку с его лица.

Рыжий снова улыбнулся ленивой улыбкой человека, у ног которого лежит весь мир. А ведь он вовсе не был так уж хорош собой. Мэнди – младшая сестра была куда опытнее Холли – на него бы и не взглянула из-за рыжей растрепанной шевелюры. Ей нравилось, когда ее мужчины – она встречалась именно с мужчинами, а не с парнями, – выглядели аккуратно. Впрочем, Мэнди никогда и не подала бы заявления в Оксфорд. «Что я забыла в этом снобистском универе?» – прохаживалась она по выбору Холли, которую тоже считала снобом. Мэнди решила ехать в Манчестер и уже поступила на факультет бизнеса и предпринимательства в местный колледж, куда принимали с семнадцати лет. Изучать английский – «книжки читать» – пустая трата времени; куда лучше начать побыстрее зарабатывать или стажироваться по профессии, которая гарантированно принесет деньги в будущем.

Холли деньги не заботили. Она пошла на английскую литературу, потому что этот предмет давался ей лучше всего.

– Блестяще, – сказала учительница после экзамена на аттестат зрелости и рекомендовала матери Холли, чтобы девочка подавала заявление в Оксфорд. – Мои коллеги начинают понимать важность диверсификации в наборе студентов. Я считаю, что у Холли есть шанс, – заверила миссис Торогуд.

Холли попала в тот самый колледж, о котором мечтала: в рекламных буклетах он был самым красивым и находился ближе всего к центру кампуса и библиотекам. Холли сознавала, что процент первокурсников из рядовых школ будет незначительным, но ей и в голову не приходило, что она может встретить выпускника Итона! Об Итоне она, конечно, слышала, но очень абстрактно, примерно как о палате общин или Букингемском дворце. И вдруг она в одном общежитии с выпускником Итона! Холли вдруг захотелось компании попроще, как она сама. Хотя девушка и порывалась забыть свою прежнюю жизнь, на первый порах ей не обойтись без чего-то привычного.

– А по этой лестнице еще кто-нибудь живет? – спросила она.

* * *

Как выяснилось, Элисон Джессоп жила в другой части общежития, и специальность у нее была не английская литература, но Холли потянуло к ней, как железные опилки к магниту. Вначале ее внимание привлек смех Элисон: теплый, добродушный и неожиданно густой для такой миниатюрной миловидной девушки, откидывавшей назад волосы движением головы и лучезарно улыбавшейся в столовой парню, сидевшему через два ряда темных столов. Над Элисон висели тяжелые холсты в рамах – портреты знаменитых выпускников: архиепископ Кентерберийский, премьер-министр Великобритании, лауреат Нобелевской премии по литературе, актер, – а справа и слева от нее сидели серьезные мальчики (тоже с математического факультета, как позднее узнала Холли), бледные, прыщавые, с жидкими сальными волосами завсегдатаев библиотек. Элисон, с ее гортанным смехом и неоново-розовой кофточкой под короткой черной мантией, казалась взрывом красок, оазисом гламура среди темных деревянных панелей сумрачного зала, освещенного мигающими светильниками.

Акцент уроженки Лидса у Элисон был менее заметен, чем у Холли, – так, усредненный северный на слух соучеников-южан с их ленивой гнусавостью, резким «р» и звуком «эй», который они тянули тепло и снисходительно, а Холли и Элисон произносили коротко и плоско. Элисон окончила частную школу и могла бы стать в Оксфорде своей, но она намеренно подчеркивала свое северное происхождение, не считая его позорным клеймом, в отличие от Холли. «А где же тут пирог с подли-и-ивой?» – тянула она в очереди в столовой с утрированными интонациями любительницы голубей и набрасывалась на еду с такой решимостью, что невольно думалось: такая и на жизнь в Оксфорде набросится с тем же аппетитом.

Это должно было бесить – и бесило бы, будь Элисон синим чулком или коротко стриженной толстушкой, как Холли, но она была просто создана для коктейльных платьев. У Эли было ангельское личико сердечком, большие голубые глаза и чувственные, четко очерченные губы, в которых часто виднелась незажженная сигарета, а мятая пачка лежала в заднем кармане.

Специальность Элисон тоже должна была намекать на занудство характера, но противоречия, из которых была соткана эта девушка – милое личико и дерзкий смех, скучный, сложный предмет и жизнерадостная натура, – интриговали и пленяли. Элисон тоже прониклась к Холли симпатией.

– Черт, ну вот я тебя и нашла, – заявила она в первый же вечер со страстностью, характерной для знакомств первой недели – альянсов, из которых многие не могут выпутаться весь семестр, а то и курс, и осушила стакан разбавленного сидром пива с черносмородиновым ликером. – Ну что, выпьем еще?

С Элисон Оксфорд начал казаться Холли терпимее – по крайней мере, по части общения: академическая сторона вообще не представляла для нее трудности. В первом семестре они изучали средневековую литературу и викторианских авторов, по одному в неделю: Харди, Элиот, Патер, сестры Бронте – Шарлотта и Эмили, Теннисон, Браунинг, Уайльд, Диккенс (на последнего отвели две недели, снизойдя к объему его творчества).

Прочесть книги, непонятно как ускользнувшие от всю жизнь жадно читавшей Холли, было несложно – они имелись в библиотеке. Так же легко оказалось и овладеть наукой писать сочинения, потому что Холли была организованной и дисциплинированной, много работала и устанавливала для себя реалистичный срок, когда садиться за еженедельное сочинение (в восемь вечера накануне коллоквиума, который шел первой парой на следующий день). Она занималась с не свойственными ее возрасту ответственностью и зрелостью, появившимися у нее еще в школе, где ровесники ее игнорировали и книги стали единственным убежищем от непрекращающихся издевательств. Но стать своей в Оксфорде оказалось задачей куда более сложной.

Острота вопроса поубавилась с появлением Элисон, которую Холли побаивалась бы, не будь они землячками. Йоркшир и Мерсисайд, сливаясь в один сплошной непонятный «суро-о-овый» север, делали Элисон и Холли двумя белыми воронами в единообразной черной стае. Конечно, не только они выделялись из массы общительных южан – выпускников частных школ: на их потоке был и открытый гомосексуалист, который в конце первого курса уехал жить в Бристоль, и азиат с математического, выделявшийся по естественным причинам. Эти белые вороны держались особняком и не общались с теми, кто бегал из библиотек в бары, из баров в комнаты, с семинаров в столовую или во двор холодными лунными ночами. Они появлялись, чтобы похлопать глазами на экзаменах, но в остальном жили в параллельной вселенной – в компьютерном классе, где находили себе друзей из других университетов на интернет-форумах.

Холли и Элисон от них отличались. Во-первых, девушки в «мужском монастыре» автоматически вызывали к себе повышенный интерес. Во-вторых, они вовсе не были социально неадаптированными – во всяком случае, Эли. И вместе с эксцентричной, остроумной, горластой подругой Холли какое-то время удавалось участвовать в студенческой жизни, держась за фалды Элисон.

В конце первой недели, называемой отчего-то нулевой, шум из бара в подвале распространился по всему общежитию. Густой утробный мужской смех смешивался с визгливым и делано веселым хохотом девиц, пытавшихся вписаться в коллектив.

Конденсат буквально стекал по ступеням: в тесном зальчике дышали более восьмидесяти студентов. Холли проталкивалась сквозь толпу вслед за Элисон, когда ее нечаянно прижали к мокрой спине молодого человека. Футболка на нем промокла от пота, а ягодицы, обтянутые джинсами, показались горячими даже через одежду.

– Два «Змеиных укуса» с ликером, – сказала Эли бармену, небритому красавцу-третьекурснику. Запустив пальцы в вырез кофточки, она выудила из лифчика смятую банкноту в пять фунтов, а три фунта сдачи затолкала в карман джинсов.

Нижний слой коктейля оказался приторным и липким – к горлу Холли подкатывал противный комок, когда она пробиралась в плотной массе пульсирующих тел. Общий разговор то стихал, то оживлялся и тогда усиливался до крика. В углу бара висел табачный дым, колечками вылетавший изо рта Неда Иддслея-Флайта, приветствовавшего Холли ироническим кивком, и других одинаково одетых третьекурсников – рубашки с подвернутыми манжетами и приспущенные джинсы, над поясом которых виднеется резинка трусов от «Кельвин Кляйн». Волосатое запястье Неда было обвязано тесемкой.

Девушки протолкались в самый дальний угол бара, за бильярдный стол. Время было позднее, бар уже закрывался. Холли рвалась поработать в библиотеке, но Элисон, озадаченная поведением подруги («Незачем быть такой зубрилкой»), затащила ее сюда. В этом темном углу пили, наверное, уже несколько часов. Холли поскользнулась на разлитом сидре, гулко задела бедром темный деревянный стол и сконфузилась, когда кто-то схватил ее под локоть и помог восстановить равновесие, небрежно приобняв за талию.

– Да это малютка первокурсница! Куда спешишь? – прокричал парень ей в ухо.

Холли почувствовала, как напряглось ее тело от мимолетного прикосновения. Студент не имел в виду ничего такого, но все равно это было неожиданно. Холли сразу вспомнилась фраза «Трахни первокурсницу», гудевшая в столовой, когда второкурсники оценивали новеньких. Холли покосилась на парня: что это он задумал? Но он уже отпустил ее и, запрокинув голову, залпом пил пиво из пинтовой кружки. Его кадык двигался вверх-вниз, золотистая жидкость лилась в горло, а Холли смотрела как завороженная, не в силах забыть прикосновение его пальцев.

– Иди сюда, все интересное пропустишь! – позвала ее Элисон, протянув руку – на ее ногтях был облупленный лак цвета фуксии. Холли схватилась за руку подруги и буквально прокатилась по разлитому на полу сидру, расталкивая и распихивая толпу. – Все в порядке? – спросила Элисон. Ее лицо, разрумянившееся в этой оживленной сутолоке, блестело от пота.

Холли кивнула, подавив нехорошие предчувствия и поддавшись разгоравшемуся в ней острому любопытству. Рядом затевалось что-то новое и, скорее всего, недозволенное: студенты сгрудились в дальнем углу, загораживая стол, и начали скандировать:

– Рос-ко, Рос-ко, Рос-ко!

Несколько рук синхронно барабанили по столу, и наконец толпа взорвалась оглушительными одобрительными возгласами: это был брутальный рев удовольствия от нарушения какого-то табу.

– Да черт возьми! – Роско, пошатываясь, пробился через толпу. – Мне нужно пива. – Его симпатичное широкое лицо раскраснелось, но за возбуждением Холли угадывала смущение. А может, это действовало выпитое: запрокинув голову, Роско лил в рот пиво из пинтового пластикового стакана.

– А ну, давайте Гиза! – объявил другой парень, такой же широкоплечий, как и первый. Его предложение было встречено общим радостным ревом.

– Эн-ди, Эн-ди, Эн-ди! – начали скандировать студенты.

Парня вытолкнули из толпы и затащили на стол. Он огляделся, ухмыляясь от радости, что его поддерживают друзья-регбисты. Кругом были одни участники местной команды регби – Холли поняла это по эмблемам на футболках с гербом колледжа.

– Эн-ди, Эн-ди, Эн-ди!

Энди лег на стол лицом вверх.

– Давай, парень!

Холли наблюдала сначала с интересом, затем растерянно и, наконец, с ужасом, как другой парень из команды регбистов спустил джинсы и трусы и встал на четвереньки над хохочущим Энди.

– Солсбери! – поднялся рев.

Третий парень поднялся на скамью с пинтой пива и начал лить его на голую задницу Солсбери, откуда все стекало в рот Энди.

– Эн-ди, Эн-ди, Эн-ди, – ритмичный стук по столу почти заглушил скандирование, но вскоре раздался торжествующий рев: Энди с трудом поднялся, отплевываясь пивом и требуя себе еще пинту, а полуголый Солсбери, спрыгнув со стола, натягивал трусы и джинсы.

– Черт! – Энди выплюнул чуть не половину пива. – Гадость какая!

– Еще кто выпить желает? – Заводила, ливший пиво, огляделся вокруг, и, к недоумению Холли, следующий регбист, выпятив грудь и виляя бедрами, как ковбой перед дуэлью, занял место Солсбери.

– Что они делают? Зачем они это вытворяют? – вырвалось у Холли. Она проводила взглядом побагровевшего Энди, которого дружеским захватом за шею приятели тащили к бару, хлопая по спине.

– Это анальная пьянка! – прокричала Элисон ей в ухо. – Регбисты развлекаются!

– Что?!

– Я точно знаю. Тот, который сейчас стоит, – стипендиат, я видела его мантию в столовой. Должно быть, очень способный. – Элисон приподняла брови и снова повернулась к столу.

Холли смотрела на парня, о котором говорила Эли: он возвышался над другими игроками, одной рукой наклонив пластиковый стакан с пивом, а другую уперев в бок, как фермер, представляющий на выставке свою лучшую скотину. Его лицо над толстой шеей казалось благодушным, темные глаза блестели под мокрой от пота длинной челкой, за приоткрытыми розовыми губами виднелись превосходные зубы. Вылив янтарное пиво, он закинул голову назад и испустил ликующий рев.

Разочарование страшной тяжестью давило в груди, как физическая боль. И это самые светлые головы поколения? Холли казалось, что в Оксфорде можно говорить о философии или политике и она наконец разразится гневной тирадой против правительства Мейджора, а тут приходится смотреть, как широкоплечие парни с тягучим акцентом лакают пиво с задниц друг друга!

– С ума сойти, да? – Элисон широко улыбнулась подруге, весело округлив глаза. Казалось, она не испытывала никакого отвращения. Скорее, ее интриговал этот аспект студенческой жизни.

Тут Холли спохватилась, что Энди, второй из регбистов, принимавших участие в забаве, стоит рядом с ней. Выбравшись из толчеи, он всячески старался стушеваться, слиться с толпой. Ссутулив мощные плечи, будто желая стать незаметнее, он целенаправленно наливался пивом, глядя в никуда. Перехватив его взгляд, Холли попыталась без слов выразить ему свое сочувствие. Энди отвел глаза, но она заметила, что он мгновенно залился краской.