Онлайн чтение книги Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного
Глава 4. Боярин Умильный

Пустые телеги, подпрыгивая на травяных кочках, гулко погрохатывали, словно колотушки в руках ночного стражника, и каждый раз этот звук заставлял боярина Илью Федотовича Умильного недовольно морщиться. Громкий деревянный стук снова и снова напоминал ему, что весна этого года не принесла никакого прибытка. Хоть травы, что ли, покосить, чтоб пустым не возвращаться?

Зелень в еще не просохшей под летним солнцем степи стояла вровень с конским брюхом, наматываясь на ступицы колес и цепляясь людям за ноги. Лошади по такой траве шли ходко, а вот повозки завязали, как в болоте. Да и людей пеших при обозе оказалось почти три с половиной сотни – освобожденные из татарского полона невольники. В большинстве своем: старики, бабки да хворые мужики. Затесалось среди них и три худосочные девки, похожие на одетых в сарафаны сибилей[1]. Боярин знал, что среди доведенных до православных земель полоняников завсегда один из пяти-десяти, но оставался при своем освободителе. Кому идти некуда, у кого дом и хозяйство при набеге дочиста разорили, кто и на старом месте окромя долгов ничего не имел. Но среди идущих между телегами единоверцев Илья Федотович ноне не видел ни единого, годного хоть к какому завалящему делу.

В общем, поход получился неудачным.

Нет, Боже упаси – никакого урона московская рать не понесла. Но и удачи особой не добилась. Тридцатитысячное войско, посланное Иоанном Васильевичем под рукою князя Юрия Пронского-Шемякина, спустилось, едва лед сошел с Волги, по реке до северных татарских улусов, легко разметала встреченный здесь порубежный заслон и разделилась надвое: вятское поместное ополчение во главе с князем Александром Вяземским помчалось в степь воевать стан хана Ямчургея, а сам Юрий Иванович со стрелецкими полками двинулся прямиком на Астрахань.

Увы, никакого сопротивления бояре не встретили: стан они нашли пустым. Только чернели застарелые кострища да серели ровные круги, оставшиеся от собранных и увезенных шатров. Не дожидаясь врага, ногайцы удрали в Тюмень[2]Тюмень – считается, что город основан в 1586 на месте татарского г. Чинги-Тура (известен с 14 в.). Однако, согласно летописям, не желавшие присягать на верность России ногайцы ушли частью именно туда. или Азов, оставив победителям несколько хромых кобыл, десяток голодных псов, да несколько сотен никуда негодных невольников.

В тот день вятские бояре остро позавидовали своим сотоварищам, что должны были взять богатый стольный город. Но вскоре пришло известие – отряд князя Вяземского так же остался ни с чем. При виде русских полков гарнизон поспешил оставить укрепленный остров и так же ушел в сторону Азова. Князь Юрий Иванович торжественно ввел в город хана Дербыш-Алея и посадил его на правление, тут же взяв присягу на верность московскому царю. Астраханское ханство навеки вошло в состав русского царства.

Осталось непонятным только одно: почто Ямчургей царского посла в поруб сажал, коли противиться воле Иоанна Васильевича не собирался? Не иначе, как бесовское помутнение на него нашло. Война окончилась, не успев и начаться. Ополчению оставалось только поворотить коней и отправиться восвояси. Всего прибытку и оставалось рассчитывать, так на то, что походные[3]Мало кто помнит, что так называемые «боевые» существовали еще при Иване Грозном. На время участия в боевом походе обычное жалование служилого человека утраивалось (с 4 до 12 рублей в год). А вот выслуга не шла – боярин или стрелец служили до тех пор, пока могли носить оружие. государь все-таки заплатит, за бездельную прогулку их поход не сочтет.

– Трифон! – неожиданно углядел боярин вырвавшегося вперед молодого холопа[4]Холоп – добровольный раб. На Руси 16 века все люди считались от рождения вольными, и попасть в рабы могли только двумя путями: или за долги – в «кабалу», или добровольно продаться в холопы. Крепостные на Руси, в отличие от остальной Европы, вплоть до середины 17 века по правовому статусу соответствовали современному понятию земельного арендатора. Их можно было сманить от одного хозяина к другому, но купить – никак.. – Ты зачем без доспеха?

– Помилуй, батюшка Илья Федотович, – осадил гнедого мерина отрок, – нет же никого кругом! Как государь наш глаз на Астраханское ханство положил, все ногайцы[5]Ногайцы – татарские племена, населявшие Поволжье и Причерноморье. из Поволжья разбежались. Вон, трава который год нетоптана.

– Татары всегда там, Трифон, где их не ждут, – сурово сообщил боярин. – Ты их за сто верст чаешь, а они из-под земли у самого стремени выскакивают. Облачись немедля!

Холоп покорно кивнул, отъехал в сторону, с надеждой оглянулся: а ну, не следит хозяин? Ветер надул алую шелковую косоворотку, перепоясанную ремнем с булатной суздальской саблей, растрепал русые кудри. Купленный из семьи бедного вдового смерда, на хозяйских харчах паренек неожиданно быстро расцвел, превратившись в грозу дворовых девок, набрался лишнего своеволия. Хотя и смел оказался, не откажешь.

– Ну, чего ждешь? Пока голову твою дурную татарин к седлу прицепит?

Напяливать жаркий войлочный поддоспешник и старый тяжелый колонтарь[6]Колонтарь – доспех без рукавов из двух половин, передней и задней, застегивавшихся на плечах и боках железными пряжками. Каждую половину от шеи до пояса составляли ряды крупных металлических горизонтально расположенных пластин, скрепленных кольчужным плетением. отрок явно не хотел, но напрямую против воли хозяина идти не рискнул и направил коня ко второй подводе, за оружием. Но каков шельмец! Видит, что даже боярин в байдане[7]Байдана – кольчуга из крупных, диаметром до трех сантиметров, но толстых колец. Относительно легкая, до 6 кг, байдана представляла надежную защиту от скользящих и рубящих ударов, но практически не останавливала бронебойных стрел. едет – все одно железо скинул.

Хотя, кое в чем Трифон прав. Могли ли всего пять лет назад смерды московские подумать, что сгинет навеки разбойничье Казанское ханство? Что больше не придется им вокруг Хлынова, Мурома, Нижнего Новгорода схроны лесные на случай татарских набегов рыть? Пять лет – а под дланью юного, но решительного царя Иоанна покорно согнули выю и Казань, и Астрахань; вся Волга от Урала и до самой Персии стала русской, князья черкесские[8]Черкесы – племена, населявшие Северный Кавказ. и ханы сибирские[9]Сибирский хан Едигер сам прислал русскому царю поздравление в связи с завоеванием Казани и Астрахани и обязался платить дань. сами торопятся покорность свою предложить, под защиту прибиться. Юн царь, но чувствуется в нем воля не ребенка, а могучего деда, Ивана Грозного[10]Иван Грозный – первым прозвище «Грозного» получил дед Ивана IV Васильевича (1530-1584), Иван III Васильевич (1440-1505)..

– Батюшка Илья Федотович, может, зайцев погоняем, пока до сумерек далеко?

Боярин Умильный вздрогнул, оторванный от дум, покачал головой, оглядывая неугомонного холопа сверху вниз. Ни шишака[11]Шишак – остроконечный шлем., ни даже бумажной шапки[12]Бумажная шапка – плотно набитая ватой и (или) конским волосом матерчатая шапка, служащая подшлемником или заменяющая шлем. В настоящее время употребляется как танковый шлем, иногда – вместо мотоциклетной каски. Трифон надевать не стал. Кудри перед возвращением домой примять побоялся. Под острым кадыком начинался кольчужный ворот сверкающего ярко начищенными пластинами колонтаря. Юбку отрок пристегивать поленился, и сразу от пояса начинались черные суконные штаны.

– Дичь здесь непуганая, Илья Федотович, – азартно сверкнули серые глаза. – Чего не пошуметь? И с ужином хорошим останемся.

– Касьян! – не отрывая от холопа глаз, позвал Умильный.

– Слушаю, боярин, – немедленно отозвался старый, опытный воин, бывший наставником самого Ильи Федотовича еще в его первом походе. Этот возвышался в седле не просто в доспехе, но и в мисюрке[13]Мисюрка – шлем в виде металлической тюбетейки, к которой обычно крепилась бармица или науши, наносник, назатыльник., и со щитом на руке. Широкая седая борода спускалась на кольчугу панцирного плетения, купленную ему хозяином два года назад, а с пояса свисал тяжелый ребристый шестопер.

– Касьян, возьми Трифона, Ермилу, Прохора, Родиона и Ефрема. Поезжайте вперед с разъездом, выберите место для ночлега. Да, и еще. Трифон тут рвался зайца загнать. Путь ловит по дороге. А не принесет к ужину, так по возвращении десять плетей ему отмерь.

– Илья Федотович! – взмолился холоп. – Куда я с рогатиной на зайца…

– Ох, кмете, не блазись, – воин спрятал улыбку в бороду и хлопнул отрока тяжелой ладонью по спине. – День долгий. Ступай за справой воинской, да сулицы прихвати. Авось, кого и наколешь.

Ехавшие налегке холопы разобрали оружие, быстро превратившись из обычных оружных путников в отряд грозной кованой конницы, обогнали обоз, стелясь над серыми кисточками ковылей.

Боярин прищурился им вслед. Еще два года, и настанет время старшего сына, Дмитрия, в новики записывать. И тогда вот так, в дальние дозоры, станет уходить уже не старый Касьян, а подросший молодой воин. Хватит ли у старика сил еще одного боярина Умильного в седло поднять, или пора верного слугу при доме, на хозяйстве оставить? Крепок еще, вроде. Но и лет ему немало.

Над ковылями сверкнуло зеркальным бликом, и вскоре возле боярина осадил скакуна все тот же Трифон:

– Стреляют, Илья Федотович! – запыхавшись, вымолвил он. – Кажись, пищали бьют. Касьян доглядывать остался, а меня с вестью прислал.

– Вот тебе и разбежались татары, – зло сплюнул боярин, вскинул левую руку. Обоз остановился, на несколько мгновений в воздухе повисла напряженная тишина. Стало слышно, как, басовито гудя, промчался в сторону реки жирный майский жук, затрещала крыльями крупная стрекоза. Потом совсем рядом всхрапнула лошадь, звякнуло, смещаясь, железо на повозке с оружием, чихнул один из освобожденных полоняников. И опять – несколько мгновений тишины.

Степь, с вкрадчивым шелестом перебирая колосками, пахла медом, перепрелой соломой и пряным забродившим пивом, дышала жаром, играла красками множества цветов.

Где-то за горизонтом хлопнул приглушенный расстоянием выстрел, и почти сразу – еще один.

– Вот тебе и татары, прости господи, – широко перекрестился боярин Умильный и спрыгнул на землю.

– Может, то воевода Данила Чулков? – предположил Трифон. – Его князь с детьми боярскими и казаками отсылал куда-то…

– Его Юрий Иванович вперед, на Астрахань посылал, а не назад. Стало быть, иные людишки в здешних землях балуют.

– Так ведь из пищалей палят, Илья Федотович, – напомнил отрок. – Знамо, стрельцы это, московские. У ногайцев пищалей отродясь не случалось.

– У янычар османских они случаются, – хмуро вздохнул боярин. – Кто бы ни был, а на нашей земле против братьев наших кто-то меч поднял. Посему на заводных коней всем пересесть немедля. Рогатины разобрать, щиты в руки взять, колчаны раскрыть. Телеги вперед пускайте, до разъезда Касьяновского. Нагоним скоро.

Воины зашевелились, разнуздывая коней, отпуская подпруги, снимая седла, и перекидывая их на свежих скакунов, что с самого утра шли налегке позади повозок. Спустя четверть часа витязи снова поднялись в стремя. Теперь головы людей закрывали остроконечные шлемы, левые бока – круглые тополиные щиты, над всадниками холодно сверкали широкие наконечники рогатин. Разогревая лошадей, Илья Федотович поначалу повел свой отряд рысью, потом перешел на галоп. Вскоре они уже промчались мимо обоза, вскидывая высоко в воздух вывороченную копытами сырую землю, нагнали разъезд.

Боярин остановился рядом со старым воином, натянул поводья, заставляя замереть норовистую пегую кобылку.

– Все еще стреляют, Илья Федотович, – тихо сообщил Касьян. – Но редко. Видать, мало стрельцов осталось. А татары нападать пока страшатся, стрелами закидывают. Издалека добить желают.

– Думаешь, татары? Может, черемисы или вотяки опять взбунтовались?

– Нет, боярин, ногайцы. Мы дальше немного прошли, там трава низкая, до колена только тянется. Стало быть, стойбище неподалеку, улус малый. Давно стоят, с самой весны. Прибрежную степь ужо один раз протравили, и новая травка нарастает. Мыслю, больше двух сотен нукеров в этом роду не наберется. Табуны слишком маленькие, раз начисто степь не вытравливают. А у нас под рукой полсотни ратных людей. Коли при обозе никого оставлять не станем, справимся. Да и стрельцы помогут.

– Обоз без стражи оставить? – боярин вздохнул. – А вдруг разорят?

– А чего в нем брать, Илья Федотович? – пожал плечами старый воин. – Лошадей заводных с собой возьмем. Повозки пустые, полоняники старые. Их и вязать никто не станет, веревки пожалеют. А там души христианские гибнут.

– Стрельбы не слышно, – неожиданно отметил боярин Умильный. – Коли спасать их, Касьян, то сейчас. Бери всех, выступаем.

Однако, как не торопились воины на выручку своим сотоварищам, отряд пошел неширокой рысью – все прекрасно понимали, что перед возможной схваткой лошадей утомлять нельзя. На загнанном скакуне в бою долго не проживешь. Где-то через полверсты заросли высокого ковыля оборвались, сменившись невысокой сочно-зеленой порослью молодой травки, широкими листьями тюльпанов, низкими стебельками бессмертника, похожими на болотный мох. Лошади пошли ходче, быстро проскакивая пологие впадины и стремительно взметываясь на взгорки. Боярин Умильный, поначалу державший рогатину в руке, зацепил ратовище[14]Ратовище – древко оружия. за петлю и опер его о стремя. Никаких признаков близкого врага – темных полос у горизонта, звуков продолжающегося боя, вытоптанной земли на глаза всадников не попадалось. А уж очень далеко стычка случиться не могла – выстрелы не были бы слышны.

– Касьян, разверни холопов, – приказал Илья Федотович, переводя скакуна на шаг.

Компактный отряд кованой конницы вытянулся в широкую цепь отстоящих друг от друга на полсотни шагов всадников. Лошади двигались не торопясь, отдыхая и даже успевая пощипывать траву. Таким образом им удавалось прочесывать полосу почти в версту шириной. Люди внимательно вглядывались по сторонам, но ничего странного не замечали.

– Еще пару верст пройдем, и поворачиваем, – решил боярин. – Похоже, опоздали мы с подмогой.

– Нехорошо, Илья Федотович, коли стрельцы безвестно сгинут, – покачал головой старый воин. – Хоть тела надобно найти, земле по христианскому обычаю предать, весть печальную до родичей донести.

– Степь велика. Что иголку в ней искать, что людей, все едино. Бог все видит, он невинные души и примет.

– Илья Федотович, нашел! – самым глазастым оказался узкоглазый черноволосый Родион, явно доставшийся матери от какого-то заезжего татарина. Боярин дал коню шпоры, подскакал ближе, спрыгнул на траву. Здесь валялось трехперое[15]Трехперое древко татарской стрелы – русские стрелы делались с двойным оперением. Татарские и османские – с тройным или четверным. древко татарской стрелы, надломленное пополам. Причем слом был белым, совсем свежим. А сбоку имелась грязная полоска. Похоже, кто-то наступил на воткнувшуюся в землю стрелу и сломал ее. Татарин выдернул наконечник, а порченное древко бросил. Боярин прошел по траве в одну сторону, другую, заметил темное, поблескивающее влагой пятно, наклонился…

– Кровь! – Илья Федотович выпрямился, оглянулся на место, где нашлась сломанное древко. Вглубь степи стрелец идти не мог. Стало быть, двигался к Волге. И прямая линия, проходящая от стрелы до пятна, точно указывала его путь. Боярин молча поднялся в седло пустил скакуна широким шагом. И вскоре увидел то, что искал: распластанное среди травы, в луже крови, обнаженное тело, покрытое множеством порезов.

По своему извечному обычаю, степняки не оставили на покойнике ничего – ни украшений, ни нательного креста, ни даже исподней одежды. Татарам годилось все – сами не оденут, так невольникам отдадут. Стрелец уже не шевелился и, вроде как, не дышал.

– Последний, видать, из московитов, – пробормотал Касьян, спрыгнул к бедолаге, перекрестился, потом наклонился к телу, вглядываясь повнимательнее: – Никак, жив еще? Гляди, кровь струится у виска. Здоров бугай. Как такого бабе-то выносить удалось?

И действительно, росту в стрельце имелось никак не меньше косой сажени[16]Косая сажень – расстояние от кончика ноги до самого длинного пальца поднятой руки. При этом и нога отставляется в сторону, и рука сдвигается так, чтобы расстояние побольше получилось. – боярин Умильный подобных богатырей вообще ни разу в жизни не встречал. Разве в былинах слыхивал, как ездили средь далеких предков подобные богатыри, защищая слабых и карая посягавшую на четных людей нечисть. До Святогора стрельцу было, конечно, далеко, но на Илью Муромца или Никиту Кожемяку тянул вполне. Илья Федотович перекрестился, дивясь странному явлению, а Касьян тем временем вернулся к лошади, развязал узел чересседельной сумки.

– Думал, ужо и не понадобится, а вот гляди ж ты. Ладно, сейчас мы ему разрезы-то порошком ноготковым присыплем[17]Имеется в виду, разумеется, не порошок из человеческих ногтей, а из сушеных цветков ноготка (календулы), обладающий кровоостанавливающим и бактерицидным эффектом., дабы кровушка более не текла, да антонов огонь не разгорелся. А теперь мхом болотным зажмем, да и тряпицей чистой подвяжем…

Лекарь что-то негромко забормотал, и боярин тут же насторожился:

– Ты, Касьян, свои заговоры языческие брось! Молодцу, гляди, вот-вот пред Господом предстать придется, а на нем колдовство твое грехом несмываемым висеть станет.

– Не придется, батюшка Илья Федотыч, – поднялся воин. – С него крови, как с быка натекло, а он дышит еще. Теперича и подавно на поправку пойдет.

– Странный он какой-то, боярин, – встрял в разговор неугомонный Трифон. – Бритый, волосы короткие, как после траура[18]В допетровской Руси мужчины волосы постоянно сбривали, отпуская их только в знак траура. С Бородой наоборот – считалось, что безбородый муж не сможет войти в царствие небесное.. Может, и не русский вовсе?

– Молод еще, хоть и амбалист[19]Амбал – портовый грузчик., – покачал головой Касьян. – Брить пока нечего… Но не татарин, точно.

– Может, опричник? – предположил холоп. – Немец? Их у государя много служит.

– Откуда здесь кромешники? – покачал головой боярин. – Да и стрелять с пищалей немцы отродясь не умели. Сказывали, в Лифляндии нанимали для войны с литовцами кого-то из далекой неметчины с тамошними пищалями. Но и те по двое ходят и гуляй-городом биться не способны. Как он, Касьян, живой еще?

– Дышит, Илья Федотыч.

– Ну, коли так, придется с собой забирать. В разум придет, сам расскажет. Раз с ногайцами воевал – стало быть, свой, хоть поляк, хоть кромешник, хоть и немец. Слезай Трифон, с коня, скидывай седло.

– А почему сразу я, батюшка Илья Федотыч?

– А потому, как умный больно. Языком молоть горазд, теперь ногами поработай.

Недовольно бурча себе под нос, холоп расседлал коня, отдал справу Родиону, взял скакуна под уздцы. Воины подняли раненого на лошадиную спину, уложив прямо на потник, так, что затылок оказался на крупе, а ноги свисали по сторонам от шеи. Перекинули ремень под коленями и через холку; двумя другими, пропущенными под брюхом, привязали раненого, чтобы не упал. Двинулись в сторону обоза. Про татар более никто не поминал – может, их и набиралось в улусе не более двух сотен, но проливать кровь в жестокой сече смысла не имело. Стрельцов спасать поздно. Следовал подумать о своем обозе и освобожденных из неволи полонянах. Путь к родным очагам предстоял еще ох какой неблизкий.