Онлайн чтение книги Анжелика и ее любовь Angélique in Love
Глава III

На следующий день мэтр Габриэль Берн сделал ей предложение.

Он уже совсем пришел в себя и казался почти здоровым. Он сидел, опираясь на большую подушку, набитую соломой, которую Абигель и Северина надергали из подстилки для коз и коров в трюме, и, хотя левая рука его была на перевязи, снова обрел свой привычный вид: исчезла бледность, глаза смотрели спокойно. Он признался, что умирает от голода. К середине утра мавр, страж апартаментов Рескатора, от имени своего господина принес для раненого маленький серебряный котелок с превосходным рагу, тонко приправленным пряностями, а также бутылку старого вина и два небольших кунжутных хлебца.

Появление огромного араба вызвало сенсацию. Он выглядел добрым ребенком, и его тут же окружила любопытная детвора, а он смеялся, скаля свои крепкие белые зубы.

– Всякий раз, кто бы из его молодцов ни пришел к нам на нижнюю палубу, он оказывается иной расы, – заметил мэтр Габриэль, провожая отнюдь не приветливым взглядом уходящего мавра, – этот экипаж представляется мне более пестрым, чем костюм Арлекина.

– Мы еще не видели азиата, но зато я уже встретил индейца, – взволнованно заметил Мартьяль, – да, да, я уверен, это индеец, самый настоящий. Он одет, как и все остальные матросы, но у него черные косички и красная, как кирпич, кожа.

Анжелика поставила принесенную еду около мэтра Берна:

– К вам относятся как к почетному гостю.

Торговец что-то неразборчиво пробормотал и, поскольку Анжелика приготовилась его кормить, вдруг почти с гневом воскликнул:

– За кого вы меня принимаете? Я не новорожденный!

– Но вы еще слабы.

– Слаб? – переспросил он и расправил плечи, но тут же его лицо исказила гримаса боли.

Анжелика рассмеялась. Ей всегда нравилась его спокойная сила. Он словно излучал покой, создавал чувство защищенности. Дородность еще больше придавала ему вид, внушающий доверие. Это не была тучность любителей вкусно поесть, которые напоминают подушку или раздувшегося моллюска. Она как бы выражала его сангвинический темперамент, и в молодости он, должно быть, полнел, не теряя силы. Он выглядел старше своих лет и потому с первых шагов в своем деле пользовался уважением со стороны клиентов и компаньонов. Отсюда и то непритворное почтение, которое выказывают ему по сей день. Анжелика снисходительно смотрела, как он, поставив около себя котелок и действуя одной рукой, с аппетитом поглощает рагу.

– Вы могли бы стать тонким гурманом, мэтр Берн, если бы не были гугенотом.

– Я вполне мог бы стать еще кем-то, – ответил он, бросая на нее загадочный взгляд. – У каждого человека, как у ткани, есть лицо и изнанка.

И добавил, нерешительно поднося ко рту очередную ложку:

– Я понимаю, что вы хотите сказать, но, признаюсь, сегодня я голоден как волк и…

– Так ешьте же. Я вас просто поддразнила, – нежно сказала она. – Вспомнила, сколько раз вы ворчали на меня в Ла-Рошели за то, что я слишком забочусь о вашем столе и склоняю ваших детей к греху чревоугодия.

– Но это была приятная война, – признался он с улыбкой. – Увы, как далеки мы сегодня от этого…

Пастор Бокер собирал свою паству. Боцман Эриксон только что сказал им, что все пассажиры должны подняться на верхнюю палубу на короткую прогулку. Погода хорошая, у матросов в такое время дел немного, и пассажиры на палубе не помешают им.

Анжелика осталась одна с мэтром Берном. Она хотела воспользоваться случаем, чтобы выразить ему свою признательность.

– Я еще не имела возможности поблагодарить вас, мэтр Берн, но я снова ваша должница. Вы получили раны, спасая мне жизнь.

Он поднял взгляд и долго смотрел на нее. Она опустила веки. Его взгляд, обычно бесстрашный и холодный, был в ту минуту столь же красноречив, как и вчера вечером, когда он, очнувшись, видел только ее.

– Как же я мог не спасти вас, – сказал он наконец. – Вы дороги мне, как моя собственная жизнь.

Она сделала едва заметный протестующий жест.

– Госпожа Анжелика, вы хотите стать моей женой?

Анжелика растерялась. Решающий момент настал. Нет, она не впала в панику. И даже, надо признаться, почувствовала нежность к нему. Он любит ее, хочет видеть ее своей подругой перед Богом, и это несмотря на то, что он знает… нет, не знает о ее прошлом… Для мужчины с такими твердыми моральными устоями это было свидетельством его глубокой любви.

Но она чувствовала, что не в силах дать ему четкий ответ.

Анжелика в смятении сжала скрещенные на груди руки.

Габриэль Берн не отрывал взгляда от ее красивого лица с четким профилем, вид которого раздирал ему душу, вызывал почти физическую боль. С тех пор как он уступил искушению и решил жениться на ней, каждый взгляд, брошенный на нее, открывал ему все новые ее совершенства. Ему нравилась даже бледность, которая от усталости легла на ее лицо, – следствие того драматическою дня, когда она, словно за руку, повела их всех за собой, вырвала из лап безжалостной судьбы. Он снова видел ее горящий взгляд, слышал, как она повелительным тоном кричала им, чтобы они поторопились.

С развевающимися волосами она бежала через ланды с детьми на руках, спасая их от опасности, движимая той неожиданной силой, какая появляется у женщины в минуту, когда на карту поставлена жизнь. Он никогда не забудет этой картины.

Сейчас около него, преклонив колени, стояла та же женщина, но она казалась ему слабой. Она в растерянности кусала себе губы, и он догадывался, как сильно колотится ее сердце. Грудь ее судорожно вздымалась.

Наконец она ответила:

– Я очень польщена предложением, которое вы сделали мне, мэтр Берн… но я недостойна вас.

Он нахмурился. Стиснул зубы, чтобы не вспылить. Ему потребовалось время, чтобы взять себя в руки, и когда она, удивленная его молчанием, осмелилась взглянуть на него, то увидела, как побледнел он от ярости.

– Меня приводит в бешенство ваше лицемерие, – сказал он без обиняков. – Это я недостоин вас. Не думайте, что меня так легко одурачить. Не такой уж я простак. Конечно, я знаю… я убежден, да, убежден, что вы принадлежите к иному миру, чем я. Да, сударыня. Я знаю, в ваших глазах я всего лишь простой торговец, сударыня.

Захваченная врасплох, испугавшись, не разгадал ли он ее тайные мысли, она смотрела на него с таким ужасом, что он взял ее руку.

– Госпожа Анжелика, я ваш друг. Я не знаю, какая драма разлучила вас с вашей семьей и привела к нищете, в которой я нашел вас… Но знаю, что вы были гонимы и отвергнуты, как волк, изгнанный из стаи, потому что он не хотел выть в унисон со всеми. Вы нашли прибежище в моем доме и были счастливы с нами.

– Конечно, я была счастлива, – ответила она совсем тихо.

Он все еще держал ее руку, и она, приподняв ее, прижалась щекой к его ладони так смиренно и нежно, что он вздрогнул.

– В Ла-Рошели я не осмеливался говорить с вами об этом, – сказал он глухо, – я чувствовал, нас разделяет какая-то пропасть. Но теперь, мне кажется, теперь мы все стали настолько… равны после всех событий. Мы плывем к Новому Свету. И вы нуждаетесь в защите, разве не так?

Она несколько раз кивнула. Было бы так просто ответить: «Да, я согласна» – и довериться той скромной судьбе, вкус которой она уже знала.

– Я люблю ваших детей, – сказала она, – мне нравилось служить у вас, мэтр Берн, но…

– Но?..

– Но роль супруги налагает некоторые обязанности!

Он внимательно посмотрел на нее, все еще не отпуская ее руки, и она чувствовала, как дрожат его пальцы.

– Разве вы из тех женщин, кто их страшится? – спросил он мягко. В его голосе она уловила удивление. – Но я хотя бы не слишком неприятен вам?

– Дело не в том… – искренне запротестовала она.

И вдруг сбивчиво начала рассказывать ему свою одиссею: об объятом пламенем замке, о детях на пиках, о королевских драгунах, надругавшихся над ней в ту самую минуту, когда убивали ее сына. Она рассказывала и чувствовала, как с ее души словно спадает тяжесть. Эти картины уже утратили свою остроту, и она заметила, что может вспоминать о них более или менее спокойно. Единственная рана, которой она не могла коснуться без боли, – это мертвый Шарль Анри у нее на руках.

Слезы катились по ее щекам.

Мэтр Берн слушал ее очень внимательно, не выказывая ни ужаса, ни жалости.

Потом он надолго погрузился в молчание.

Его ум безжалостно отбрасывал страшные картины надругательства над ее телом, потому что он решил никогда не думать о прошлом той, кого называли госпожой Анжеликой, поскольку никто не знал ее фамилии. Он хотел обращаться только к этой женщине, что была сейчас перед ним, – женщине, которую он любил, а не к той незнакомке, отблески бурной жизни которой иногда проскальзывали в ее переменчивых глазах цвета морской волны. Если бы он попытался разгадать ее, узнать о ней все, то сошел бы с ума, мысли о ее прошлом неотступно преследовали бы его.

Он сказал решительно:

– Я думаю, вы несколько преувеличиваете, считая, что эта давняя драма мешает вам снова жить жизнью здоровой женщины в объятиях супруга, с которым вы будете соединены «для доли лучшей и худшей»[4]Слова, произносимые священником во время брачной церемонии.. Если бы все случилось, когда вы были невинной девушкой, конечно, это могло бы жестоко отразиться на вас. Но вы уже были женщиной, и, если я правильно понял вчерашний намек этого вероломного Рескатора, хозяина корабля, женщиной, которая не всегда была робка с мужчинами. Время прошло. Уже давным-давно и ваше сердце, и ваше тело совсем иные, чем в пору тех несчастий. Женщина, как луна, как природа, умеет обновляться. Теперь вы другая. Зачем вам, красота которой, кажется, создана только вчера, отягощать свое сердце воспоминаниями, терзать себя упреками.

Анжелика слушала его с удивлением: этот простолюдин, не лишенный, однако, утонченности чувств, утешает ее? И в самом деле, почему же ее собственный разум не может воспользоваться той жизненной силой, которая, она чувствовала это, возрождается в ее теле? Почему бы ей не отмыться от грязных воспоминаний? Начать все сначала – все, даже вечно таинственный опыт любви?

– Наверное, вы правы, – сказала она, – я должна была бы забыть все это, но, возможно, я не могу отрешиться от прошлого еще и потому, что в нем – гибель моего сына. Ее я не могу вычеркнуть из своей памяти!

– Никто от вас этого и не требует. И все-таки вы должны снова научиться жить. А чтобы развеять ваши сомнения, я даже пойду дальше. Я утверждаю, что вы жаждете мужской любви, жаждете вновь изведать ее. Не обвиняя вас в кокетстве, госпожа Анжелика, скажу, что в вас таится какая-то сила, которая порождает любовь… от вас исходит зов любви.

– Уж не хотите ли вы сказать, что я когда-нибудь пыталась обольстить вас? – возмутилась Анжелика.

– Вы заставили меня пережить тяжелые минуты, – глухо сказал он.

Под его упорным взглядом она снова опустила глаза. И хотя она защищалась, ей, пожалуй, было даже приятно обнаружить слабость непреклонного протестанта.

– В Ла-Рошели вы еще как бы принадлежали мне, жили под моей крышей, – снова заговорил он. – А здесь мне кажется, что взгляды всех мужчин обращены к вам, что все они страстно желают вас.

– Вы приписываете мне слишком большую власть над мужскими сердцами…

– Власть, силу которой у меня была возможность оценить. Скажите, кем был для вас Рескатор? Вашим любовником, не правда ли? Это просто бросается в глаза…

Он неожиданно так резко стиснул ее руку, что Анжелика сразу оценила его незаурядную силу, хотя он не был привычен к физическому труду. Она упрямо проговорила:

– Он никогда не был моим любовником.

– Вы лжете. Между ним и вами существует какая-то связь, которую даже менее посвященные не могут не заметить, когда вы вместе.

– Клянусь вам, он никогда не был моим любовником!

– В таком случае кто же он вам?

– Все гораздо хуже. Он хозяин, который купил меня за очень большую цену и из рук которого я ускользнула прежде, чем он сумел воспользоваться мною. И сейчас мое положение при нем… двусмысленно, я узнала его и, не скрою, немного побаиваюсь.

– Однако он вас обольщает, это же яснее ясного!

Анжелика собралась было возразить, но передумала, и улыбка озарила ее лицо.

– Вот видите, мэтр Берн, так мы, пожалуй, обнаружим новое препятствие для нашей женитьбы.

– Какое же?

– Наши характеры. У нас обоих было время хорошо узнать друг друга. Вы человек властный, мэтр Берн. Я старалась повиноваться вам, ведь я была вашей служанкой, но не знаю, хватило бы у меня на это терпения, будь я вашей супругой. Я привыкла сама распоряжаться своей жизнью.

– Ну что ж, откровенность за откровенность. Вы тоже женщина с характером, госпожа Анжелика, и вы имеете надо мною власть. Я долго боролся, прежде чем осознал это, и я испугался, догадавшись, до какой степени вы можете поработить меня. К тому же вы смотрите на жизнь свободно, а это непривычно нам, гугенотам. Мы боимся греха. Мы чувствуем под своими ногами его капканы, его расщелины. Женщина вызывает у нас страх… Возможно, потому, что мы считаем ее виновницей грехопадения человека. Я поделился этой мыслью с пастором Бокером.

– И что же он вам ответил?

– Он сказал мне: «Будьте терпимы по отношению к самому себе. Возблагодарите свои желания, ведь они вполне естественны, освятите их таинством брака, и пусть они возвышают вас, а не губят». Я решил последовать его совету. В вашей власти позволить мне исполнить его. Мы оба должны отбросить гордыню, которая мешает нам слышать друг друга.

Он приподнялся, обнял ее за талию, привлек к себе.

– Мэтр Берн, вы же ранены!

– Ваша красота способна воскресить мертвого, вы это прекрасно знаете.

Вчера вечером другие руки обнимали ее с той же ревнивой страстью. Может быть, мэтр Берн прав, сказав, что она жаждет мужской ласки, чтобы вновь ощутить себя женщиной? Однако, когда он захотел прильнуть к ее губам, она неосознанным движением оттолкнула его.

– Не надо, – прошептала она, – о, прошу вас, дайте мне еще немного подумать.

На скулах Берна заиграли желваки. С трудом, но он все же сумел сдержать себя, только побледнел. Отстранившись от Анжелики, он откинулся на соломенную подушку. Он больше не смотрел на Анжелику, а с каким-то странным выражением лица внимательно разглядывал маленький серебряный котелок, недавно принесенный ему мавром Рескатора.

Неожиданно он схватил его и с силой швырнул в переборку, которая темнела у него перед глазами.