Онлайн чтение книги Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы
XXIV. СМЕРТЬ МАРШАЛУ!

Каноник действительно слышал часть разговора маршала Кончини с Элеонорой и маркизой де Шале у павильона. Мушкетер стоял, лениво и задумчиво прислонившись к дереву. Ему видна была дорога к террасе и к павильону.

Он сначала не обращал внимания на долетавший до него разговор и не понимал, в чем дело, но вдруг несколько слов возбудили подозрения умного Каноника.

Он ясно слышал, как упомянули о ночи двадцать четвертого апреля, и хотя ничего не знал о подробностях дела, которое назначалось на эту ночь, понял, тем не менее, что в Лувре готовится какая-то смута.

Каноник передал услышанное королю в присутствии его любимца, и его отпустили.

Людовик, к удовольствию графа де Люиня, нашел, что действительно надо торопиться.

— Вечером двадцать четвертого апреля, когда маршал Кончини явится в Лувр, его арестуют, Шарль, — сказал король. — Найдется для этого надежный офицер?

— Я уже одного наметил…

— Кто такой?

— Барон Витри, мы можем положиться на него, — ответил Люинь.

— Одновременно с этим надо оцепить флигель ее величества, отвезти жену маршала в ратушу, а маркиза Шале в Бастилию. Он займет камеру принца Конде… Остальным я сам распоряжусь в ту ночь; исполнение же всего, о чем я говорил сейчас, поручаю тебе, — сказал король.

— Так ты позволяешь власть употребить и другие средства, чтобы задержать опасные личности, которые ты назвал? — спросил Люинь.

— Я дам тебе инструкции, а как применять их к делу в том или другом случае — решать тебе. Устрой только, чтобы победа была на нашей стороне.

— Будь спокоен, Людовик! Хотя мы и не можем рассчитывать на все войска, но я тебе обещаю, что все твои желания исполнятся! Барону Витри в награду за его умелое дело попрошу у тебя маршальский жезл.

— Он его получит!

— Кроме того, я попрошу тебя, когда начнется переворот, стать у открытого окна Лувра. Народ увидит тебя, поймет в чем дело и с громкой радостью примет твою сторону! — уверял любимец, дождавшийся, наконец, осуществления своих честолюбивых планов.

Он знал свое влияние на короля, знал, что Людовик несамостоятелен и передаст ему управление государством. А этого-то и добивался де Люинь, который был также алчен и бездарен, как и те, кого он собирался оттеснить и свергнуть.

В лагере королевы-матери, между тем, господствовала полная уверенность, что интриги враждебной партии будут предупреждены и зачинщики внезапно обезврежены. Все было готово к осуществлению решительные планов Кончини, одобренных Марией Медичи и другими ее министрами.

Накануне назначенного дня маршал отдавал распоряжения тем, кого избрал для их выполнения из числа самых надежных своих приверженцев. Он сидел в рабочем кабинете своего роскошного дворца, блеск и богатство которого были оплачены самыми тяжелыми налогами, политы слезами и потом бедняков, осыпаны проклятьями народа. Ему доложили о капитане швейцарской гвардии Фермореле.

Министр, по-видимому, ждал его и приказал, чтобы во время их разговора никто не смел входить к нему, кроме герцога д'Эпернона. Антонио поручено было наблюдать за этим.

Осторожность была необходима, потому что дело, о котором Кончини и Ферморель собирались говорить, именовалось государственной изменой. Маршал очень доверял капитану, иначе не дал бы ему такого ответственного и опасного поручения.

Ферморель вошел и поклонился. Маршал милостиво ответил ему.

— Я пригласил вас сюда, любезный капитан, чтобы спросить, могу ли вполне и во всем положиться на вас и ваших швейцарцев? Не торопитесь с ответом, капитан. Лучше выслушайте и спокойно обдумайте прежде то, что я вам скажу.

— Будьте так добры, маршал, объяснить мне суть дела.

— Вы не станете удерживать своих швейцарцев от драки с королевскими мушкетерами за меня и под мою ответственность?

— Ни за что, господин маршал! Хотя бы в самом Лувре пришлось драться! — поспешил уверить Ферморель.

— Решитесь вы содействовать уничтожению моих врагов, кто бы они ни были, как бы высоко не стояли, имея ввиду, что они также и враги ее величества.

— Ваши приказания будут беспрекословно выполнены!

— Некоторые знатные придворные из свиты короля задумали изменническое преступное дело: в одну из следующих ночей арестовать, а может быть и убить ее величество и приближенных к ней людей, — сказал Кончини.

— Неслыханное дело! — с негодованием вскричал удивленный Ферморель.

— Я имею верные сведения обо всем. Вещь, действительно, невероятная, любезный капитан, но, тем не менее, план наших противников может осуществиться, если мы не примем мер к тому, чтобы энергично им противостоять.

— Располагайте мной и моими швейцарцами, господин маршал! Благодарю вас за высокое доверие, которым вы меня удостаиваете! — с жаром произнес Ферморель.

— Я испытал уже вас, и полагаюсь на вашу верность, но теперь придется особенно быстро и смело действовать. Выслушайте, каким образом мы можем разрушить планы наших врагов. Завтра вечером вы с вашими швейцарцами должны будете сделать дело, за которое я беру ответственность на себя.

— Какого же рода дело это будет, господин маршал? — спросил Ферморель, и глаза его заблестели.

— В одиннадцатом часу вечера вы тихо займете караулы в Лувре, делая вид, что держите сторону наших врагов, чтобы мы могли беспрепятственно начать против них действия в следующую ночь. С пятьюдесятью надежными солдатами вы ворветесь в галерею, убивая всех, кто вздумает сопротивляться, — особенно не щадите мушкетеров, — потом оцепите флигель королевы-матери, как будто способствуя ее аресту… Не пугайтесь, ее величество знает об этом плане и одобряет его.

— В таком случае, я готов исполнить приказание!

— Я был уверен в вас! Но слушайте дальше: флигель королевы-матери я буду защищать сам. Когда мы затеем драку во дворце, большая часть швейцарцев пусть примкнет ко мне. Если вас станут теснить, мы будем иметь все основания занять флигель короля и арестовать всех, кто против нас.

— Что меня ожидает за это, господин маршал?

— Титул барона де Гаркур, любезный капитан!

— Как… верно ли я понял?

— Вы получите в награду за ваши заслуги местечко Гаркур, владелец которого имеет право на титул барона де Гаркур! Не забывайте, я принимаю на себя ответственность за все, что вы будете делать, — продолжал маршал.

В эту минуту дверь отворилась. Кончини с удивлением поднял голову, но сердитое выражение его лица сразу изменилось, когда он увидел герцога д'Эпернона и маркиза де Шале.

— А! Милости просим, господа! — пригласил он.

— Вы, я вижу, инструктируете капитана, — сказал д'Эпернон, здороваясь с маршалом и Ферморелем. — Честное слово, маркиз, вы замечательно неутомимый министр! Но позвольте и нам сесть… И мы сегодня сделали много трудных дел!

Герцог лениво опустился в золоченое кресло. Шале тоже сел.

— Так, в одиннадцатом часу вечера, любезный капитан, — прибавил Кончини, завершая разговор с Ферморелем. — Будьте аккуратны!

— И очень осторожны, — дополнил герцог обычным важным тоном. — Докажите, что вы достойны чести такого поручения!

— Я вполне понимаю его значение, — ответил Ферморель, — в одиннадцатом часу швейцарцы будут в Лувре.

— Когда я покажусь у открытого окна, вы должны пробиться в галерею, — сказал маршал. — Пока не увидите меня, ничего не предпринимайте! Прощайте, любезный капитан!

— И ничего не разглашайте, — прибавил Эпернон, понижая голос.

Ферморель почтительно поклонился и ушел; он, как офицер наемного войска, привык ничего не расспрашивать и не раздумывать над приказами, а просто исполнять их, слепо подчиняясь Кончини, маршалу Франции, первому приближенному и поверенному королевы-матери.

— Этот капитан швейцарцев, кажется, надежный малый, — сказал д'Эпернон, — на него можно положиться. Ну, любезный маршал, мы пришли потолковать с вами.

— А я, кроме того, выслушать ваши приказания, — прибавил Шале.

— Вы нам особенно нужны, любезный маркиз, — ответил Кончини последнему. — На вашу верность и гениальность рассчитана главная часть задачи.

— Объясните нам ваши планы, — попросил Шале. — Вы, конечно, уже переговорили обо всем с ее величеством, и она все знает…

— Насколько это необходимо, разумеется, — высокомерно ответил Кончини.

— Ее величество ведь всегда полагается на опыт верных ей вельмож Франции, — самодовольно заметил д'Эпернон.

— Вечером мы соберемся во флигеле Лувра, который занимает королева-мать, — сказал маршал. — Со мной будет человек тридцать преданных мне дворян. С адъютантами и другими придворными штата ее величества у нас будет почти восемьдесят вооруженных людей. Да прибавьте еще человек тридцать швейцарцев. Как только в одиннадцатом часу вечера Ферморель сделает фальшивое нападение, цель которого перебить мушкетеров в галерее и отдать власть нам в руки, вы господин маркиз, с десятками четырьмя придворных займете и очистите флигель короля… разумеется, для того только, чтобы оградить его величество от всякой опасности.

— Один вопрос, господин маршал. Учтена ли возможность препятствий, которые могут явиться в Лувр извне при выполнении вашего плана? — спросил итальянца маркиз.

— Этого не случится! — вскричал д'Эпернон. — Ведь господин маршал, разумеется, распорядится поставить караулы у всех дверей дворца!

— В одиннадцатом часу, когда я покажусь в окне, — ответил Кончини, — Ферморель пробьется в галерею, оцепив перед тем Лувр. Кроме того, подъемный мост через ров, отделяющий дворец от улиц, будет в это время поднят, так что всякое вторжение извне невозможно! Заняв флигель короля, вы пошлете ко мне офицера с рапортом обо всем, а затем мы приступим к аресту графа де Люиня, герцога Сюлли и других господ из свиты короля.

— Может случиться, что во флигеле мы встретим сопротивление, все может случиться… — с сомнением заметил Шале.

— В таком случае вы употребите силу, маркиз!

— Конечно, — подтвердил д'Эпернон, — не надо никого щадить! Мы лишь тогда можем иметь успех, если будем давать быстрый и твердый отпор всякому сопротивлению. Надо в один час покончить все дело, чтобы не дать времени противоположной стороне прийти в себя.

— А если король вмешается в драку? — спросил Шале, искоса взглянув на собеседников.

— Его величество сам будет виноват в последствиях такого необдуманного поступка, — ответил д'Эпернон, с ироничным состраданием пожимая плечами.

— Вы не в ответе за случайности в драке, господин маркиз, ведь не от вас зависит предупредить ее! Если король сам не остережется, так сам и будет виноват. Можно ли разглядеть его в такой свалке, тем более в полумраке галереи и коридоров? Повторяю вам, кто сам идет на опасность, тот сам виноват в своей гибели! Надеюсь, это может успокоить вас?

— Это снимает с вас всякую ответственность, любезный маркиз, — суетливо уверял д'Эпернон. — Если каждый из нас будет исполнять свою обязанность, дело, несомненно, кончится в нашу пользу, и власть навсегда останется у нас в руках.

— Мы понимаем нашу задачу и ее значение, — сказал Кончини. — Всех нас соединяет одна цель!

Шале и д'Эпернон встали. Маркиз протянул маршалу руку.

— Принимаю данное мне поручение, — твердо сказал он, — то есть, можете считать его исполненным.

— Прекрасно, маркиз!

— До свидания в Лувре, и спокойной ночи двадцать четвертого апреля, — сказал д'Эпернон, подчеркивая фразу.

Любезно раскланявшись, они с маркизом де Шале вышли из комнаты. Заговор был вполне готов. Были все основания надеяться на успех.

Того же самого тайно ожидали и при дворе короля! Обе стороны рассчитывали на успех и победу. Которая ошибалась? Чьей партии суждено было оказаться побежденной?

Кончини с торжествующим видом стоял посреди кабинета. Так уверенно мог улыбаться только тот, кто наверняка знал, что его могущество непоколебимо, кто никогда не имел ложных надежд. Разумеется, до сих пор расчеты никогда не подводили этого авантюриста, поднявшегося до звания маршала Франции, маркиза, министра, вождя государства. Неужели теперь обманут, теперь, когда это важнее всего?

Его боялись… Тысячи людей добивались благосклонности всемогущего маршала, державшего в руках королеву-мать… В его приемных постоянно толпились придворные, просители и льстецы. Но не почтение к его личности приводило их туда, а желание добиться каких-либо выгод. Они гнулись и ползали перед ним, рассыпались в уверениях верности и преданности. А между тем, первыми были готовы бросить его, потеряй он свое могущество.

Антонио доложил маршалу, что его супруга у ее величества, в Лувре, а в приемных, по-прежнему, ожидает аудиенции множество представителей знати.

Кончини велел сказать, что никого больше не примет в этот вечер, а завтра они могут опять явиться, он выберет тех, которые заслуживают особенного внимания, и возьмет их с собой в Лувр представить ко двору.

Человек тридцать, настойчиво уверявших его в своей преданности, он уже решил использовать в дворцовом перевороте. За смелое и верное исполнение обязанностей им обещаны были места тех, кто будет убит или арестован во Бремя драки.

Антонио ушел. Камердинеры зажгли в кабинете бра и канделябры, и Кончини сел к большому письменному столу, покрытому бумагами, картами и разными актами. Между ними уже лежали приказы об аресте с непроставленными еще именами. Кончини стал вписывать имена ненавистных ему людей, скрепляя приказы своей подписью.

Работы было много: сотни несчастных посылались в Бастилию, в другие тюрьмы и на галеры.

В числе осужденных мушкетеров были виконт д'Альби, маркиз де Монфор, Генрих де Сент-Аманд, Джузеппе Луиджи, барон Витри и еще человек двадцать, казавшихся ему подозрительными. Всех их должны были ночью же отправить на галеры. Затем следовали смертные приговоры, которые Кончини писал сам, чтобы никто не узнал о них раньше.

До глубокой ночи занимался он бумагами, потом пошел спать, чтобы не слишком утомляться и завтра бодрее выдержать бессонную ночь.

Перед тем как ложиться, маршал, обыкновенно, сам запирал все двери, хотя в его дворце везде стояли надежные караулы. В этот раз, проделывая то же самое, он вдруг вспомнил, что две ночи кряду видит один и тот же сон, будто он гуляет между фруктовыми деревьями, ветви которых прогибаются от изобилия плодов. Он объяснял себе этот сон тем, что завтра вечером соберет все плоды, которых так добивался. Маршал заснул…

Опять ему приснилось, что он ходит по саду, и над ним склоняются тяжелые ветви с плодами… И Элеонора ходила поодаль, между деревьями… Его очень манили ярко-красные фрукты, но достать их он никак не мог, хотя они были очень близко; под ногами вместо травы был голый камень, а в глубине сада поднимался его дворец. Наконец они с Элеонорой схватили одну ветку, и вдруг его руки обагрились кровью. Мороз пробежал у него по коже. Он вдруг очутился в дикой пустыне. Деревья куда-то пропали, дворец исчез… Вдали чернели дымящиеся развалины… тысячи гигантских рук тянулись к нему и к Элеоноре. Он никак не мог вырваться, убежать — они окружали его со всех сторон. Холодный пот выступил у него на лбу. От страха он хотел закричать, позвать на помощь, но голос не повиновался ему…

Очнувшись от тяжелого сна, маршал обнаружил, что на лбу у него еще не высохли капли пота. Он улыбнулся собственному страху и встал, вполне уверенный в своем всемогуществе.

Занимался день, роковой день двадцать четвертого апреля! В следующую ночь будут устранены последние препятствия на пути к величию и власти!

Донесения из Лувра и города были самые удовлетворительные. Все шло в обычном порядке. Король не отдавал никаких особенных, выходящих из ряда вон, приказаний. Никто, по-видимому, не подозревал о готовящемся перевороте.

Дежурным офицером в галерее был барон Витри, что вполне устраивало Кончини: таким образом этот мушкетер будет убит одним из первых!

Чтоб устранить всякие подозрения, маршал велел подать экипаж и поехал кататься. Проехавшись по городу и по Булонскому лесу, он вернулся к себе во дворец и после аудиенции пригласил тридцать человек к обеду, пышно накрытому в большом зале. Кончини усердно пил с гостями, добивавшимися его милости, и был очень весел.

Было уже довольно поздно, когда он встал из-за стола и объявил, что приглашенные пойдут с ним на половину королевы-матери, которой он их представит. Избранные, буквально не чувствуя под собой ног от радости, отправились с маршалом в Лувр.

Кончини перешел подъемный мост рва, окружавшего королевский дворец, — все было в обычном порядке и спокойствии. У портала взад-вперед ходили часовые, в освещенной передней и на лестнице, как всегда, болтали лакеи. Ничего особенного нигде не было заметно.

Когда маршал подошел к порталу, часовые сделали на караул. Он вошел в переднюю. Его протеже следовали за ним немного поодаль. Ферморель со своими швейцарцами еще не занял караула. Кончини поднялся по мраморной лестнице, которая вела в галерею, и собирался повернуть к комнатам королевы-матери. Нов эту минуту к нему подошел барон Витри, а в глубине галереи показались солдаты…

— Именем короля! — громко сказал Витри, — вы арестованы, господин маркиз д'Анкр!

С зубцов Лувра раздался глухой выстрел.

— Вы с ума сошли, прочь с дороги! — крикнул Кончини, выхватив шпагу, чтоб ударить Витри.

— Стреляй, — скомандовал барон, отступая на шаг.

Раздалось пять выстрелов одновременно. Пули, по-видимому, были пущены метко… Маршал пошатнулся. Все совершилось в несколько секунд, так что побледневшие испуганные люди у лестницы растерялись, не зная, что делать.

— Отомстите… меня убивают… сюда! — крикнул глухим голосом Кончини и упал.

— Измена! Я опоздал!.. — проговорил он сквозь зубы.

Ковер на полу галереи обагрился его кровью. У портала слышны были мерные шаги часовых. Придворные, обернувшись, увидели, что подъезд Лувра занят мушкетерами.

В галерею вышел Люинь с придворными из свиты короля и подошел к балюстраде.

Звуки выстрелов привлекли внимание камергеров. Во всех коридорах раздавались шаги и голоса. Все куда-то бежали, сталкивались, спрашивали друг друга и ничего не понимали.

— Да здравствует король Людовик XIII! — громко крикнул Люинь с галереи.

И придворные, которые только что видели, как пронесли маршала, все без исключения и без малейшего колебания слились в единодушный хор, повторявший:

— Да здравствует король!