Онлайн чтение книги Барчестерские башни
ГЛАВА XLII. Уллаторнские забавы. Акт III

Гости мисс Торн начали разъезжаться, а те, кто еще оставался, веселились уже без прежнего пыла. Темнело, и дамы в утренних туалетах не хотели показываться при свечах, не переодевшись. Кое-кто из молодых джентльменов начал говорить так громко, что осторожные маменьки сочли за благо отбыть своевременно, а более благоразумные представители мужского пола, воздержавшиеся от неумеренных возлияний, почувствовали, что делать им тут, собственно, больше нечего.

Званые завтраки, как правило, бывают неудачны. Гости не знают толком, когда следует уехать. Пикники на островах, в горах или в лесах еще допустимы. У горы нет хозяина, который считает себя обязанным удерживать вас, хотя в душе жаждет, чтобы вы поскорей убрались. Но званые завтраки в доме или саду — вещь малоприятная. Приходится есть и пить в неположенное время. Приходится попусту тратить полезный день, а потом томиться, не зная, чем занять бесполезный вечер. Домой возвращаешься усталым, но так рано, что лечь спать еще нельзя. На карты в наши благонравные времена наложен запрет, и о партии в вист нечего и думать.

Гости мисс Торн начинали чувствовать все это. Некоторые молодые люди приехали в надежде, что вечером будут устроены танцы, и не желали уезжать, пока надежда эта не угаснет совсем. Другие гости, боясь засидеться, распорядились, чтобы кареты приехали за ними пораньше, и теперь, жалея слуг и лошадей, старались скорее откланяться. Графиня и ее благородные птенцы отбыли среди первых — высокородному Джорджу не мешало бы уехать даже раньше. Ее сиятельство пребывала в большой досаде и волнении. Ах, эти ужасные дороги ее убьют, если темнота застигнет их еще в пути. Но ведь кучер уверяет, что фонари в полном порядке. О, никакие фонари не выдержат тряски по ухабам восточного Барсетшира! (Поместье Де Курси находилось на западе графства.)

Миссис Прауди не могла остаться, раз графиня уехала, и преподобные господа Грей и Грин были отправлены на розыски епископа, который был обнаружен в уголке шатра, где с большим удовольствием обсуждал судьбу гебдомадального совета. Однако он покорно подчинился призыву супруги и встал, даже не докончив фразы, в которой обещал доктору Гвинну, что его власть в Оксфорде останется прежней; и вот епископские кони повернули морды в сторону дворцовых конюшен. Затем отбыли Грантли. Перед отъездом мистер Хардинг успел пошептаться с младшей дочерью. Конечно, он выведет Грантли из их нелепого заблуждения относительно мистера Слоупа.

— Нет-нет! — ответила Элинор.— Пожалуйста, не надо. Погоди, пока мы не поговорим. Ты ведь скоро вернешься домой, и тогда я все тебе объясню.

— Я возвращаюсь домой завтра.

— Я так рада! Ты придешь ко мне обедать, и нам будет очень хорошо и уютно.

Мистер Хардинг согласился на все. Он не понимал, какие нужны объяснения и почему нельзя рассказать архидьякону об истинном положении вещей, но он согласился. Он был виноват перед дочерью и полагал, что лучше всего искупит свою вину послушанием.

Вот так, пока Шарлотта и Элинор искали Берти, толпа гостей все больше редела. Их поиски могли бы оказаться очень долгими, если бы они случайно не услышали его голос. Удобно устроившись на склоне над изгородью, Берти курил сигару и весело болтал с каким-то юнцом, которого видел впервые в жизни,— юнец курил под руководством своего собеседника и, разинув рот, слушал его рассказы о восточных развлечениях.

— Берти, я тебя повсюду ищу,— сказала Шарлотта.— Иди сюда!

Берти взглянул вверх, увидел дам, покорно бросил сигару и поднялся с земли. Элинор Болд в начале их знакомства очень ему нравилась. Если бы его оставили в покое, если бы она была нищей и никак не годилась бы ему в невесты, он, возможно, по уши влюбился бы в нее. Но теперь он, невольно относился к ней, как к своей каррарской мастерской, как к своему мольберту и палитре, как к лондонской адвокатской конторе,— словом, так, как он неизменно относился ко всему, с помощью чего должен был снискивать себе хлеб насущный. В Элинор Болд он видел теперь не красивую женщину, а новую профессию, именуемую браком. Правда, эта профессия не требовала особого прилежания и обещала надежный доход. Тем не менее, его вновь принуждали. Шарлотта говорила с ним об Элинор точно так же, как раньше — о портретах и бюстах. Берти отнюдь не презирал деньги, но мысль о том, чтобы их зарабатывать, была ему ненавистна. И вот теперь его оторвали от приятной сигары, чтобы он их заработал, предложив себя миссис Болд в мужья. Правда, труд ему был очень облегчен: не он искал вдову, а она, по-видимому, искала его.

Он извинился перед своим собеседником, сославшись на какую-то нелепую причину, и поднялся на лужайку к дамам.

— Предложи же руку миссис Болд,— велела Шарлотта.— Я объясню тебе, какой рыцарский долг ты должен незамедлительно исполнить. Боюсь, впрочем, что особая опасность тебе не грозит, так как твой противник — священник.

Берти немедленно предложил руку Элинор и пошел между ней и сестрой. Он слишком долго жил за границей и не приобрел английскую привычку подавать обе руки двум дамам одновременно — манера, кстати, которая иностранцам представляется почти двоеженством или какой-то формой мормонства.

Затем сестра поведала ему о выходке мистера Слоупа. Уши Элинор запылали — и не без причины. Зачем было вообще говорить об этом, и тем более мистеру Стэнхоупу, и тем более в ее присутствии? Она знала, что поступила дурно, и мучилась, не видя никакого выхода, никакого способа оправдаться в собственных глазах. Шарлотта щадила ее как могла, представила дело так, будто мистер Слоуп просто выпил лишнюю рюмку, и сказала, что все это пустяки, но необходимо принять меры, чтобы не допустить мистера Слоупа в карету.

— Этого миссис Болд может не опасаться,— объявил Берти.— Мистер Слоуп уже час как уехал. Он сказал мне, что неотложное дело призывает его в Барчестер.

— Значит, он был не настолько пьян, чтобы не устыдиться своего поведения,— заметила Шарлотта.— Что же, милочка, одной трудностью меньше. А теперь я оставлю вас на попечение вашего верного рыцаря и поскорее отправлю Маделину. Карета, наверное, приехала, Берти?

— Она ждет уже час.

— Прекрасно. До свидания, душечка. Мы ждем вас к чаю. Полагаюсь на тебя, Берти: приведи ее — даже силой, если понадобится.— И Шарлотта быстро ушла, оставив брата наедине с вдовой.

Тут Элинор пришло в голову, что раз мистер Слоуп уехал, нет никакой необходимости разлучать мистера Стэнхоупа с его сестрой Маделиной, которая так нуждается в его помощи. Ведь его оставили для того, чтобы он играл при ней роль часового и изгнал из кареты мистера Слоупа. Но мистер Слоуп сам себя изгнал, так почему бы Берти не поехать с сестрой? Во всяком случае, Элинор не видела никаких доводов против, о чем и сказала вслух.

— Пусть Шарлотта делает, как знает,— ответил Берти.— Она уже все устроила, и если мы что-нибудь изменим, начнется путаница. Шарлотта всегда все устраивает в нашем доме и правит нами, как деспот.

— Но как же синьора? — спросила Элинор.

— О, синьора прекрасно обойдется без меня. Ведь скоро ей все равно придется обходиться без меня,— добавил он, думая больше о каррарской мастерской, чем о барчестерских узах брака.

— Как? Разве вы нас покидаете? — спросила Элинор.

Уже говорилось, что Берти Стэнхоуп был беспринципен. Да, он, бесспорно, был беспринципен. Он не имел духовных качеств, которые удерживают человека от дурных поступков. Зло не казалось ему безобразным, а добро — прекрасным. Он был лишен тех чувств, которые помогают людям совершать хорошие поступки. Но, пожалуй, в нем не нашлось бы и тех чувств, которые толкают людей на преступления. Он беззаботно делал долги, не задумываясь над тем, получат его кредиторы свои деньги назад или нет. Но он не придумывал хитрых планов, чтобы присваивать чужое имущество. Если кто-то открывал ему кредит, это было дело того, кто открывал кредит. Берти же ни о чем не беспокоился. Занимая деньги, он поступал точно так же: ссылался на своего “родителя”, сообщал, что у “старичка” прекрасное состояние, и соглашался в возмещение хлопот выплачивать шестьдесят процентов. Все это он проделывал без малейших душевных терзаний, но на прямое мошенничество и обман никогда не шел.

Теперь ему было указано, что его долг — получить руку и состояние миссис Болд, и сперва он так на это и смотрел. О ней он не думал вовсе. Мужчины в его положении часто женились на деньгах, и он не видел, почему бы ему не сделать того, что делают все вокруг. И он согласился. Однако теперь дело начало представляться ему в ином свете. Он обязался поймать эту женщину, как кошка ловит мышь. Он должен был поймать ее и проглотить — и ее, и ее сына, и ее дома, и ее землю, чтобы сидеть с этих пор на ее шее, а не на шее своего отца. В этом была холодная, хитрая расчетливость, глубоко чуждая характеру Берти. Столь благоразумная предусмотрительность была противна всем его чувствам.

Ну, а если он преуспеет, что тогда? Удовлетворив кредиторов, отдав им половину состояния вдовы, он получит право тихонько и экономно жить в Барчестере на оставшуюся половину. Он будет исполнять свой долг, покачивая колыбель сына покойного мистера Болда, а самым бурным его развлечением будут чопорные званые вечера в Пламстеде, да и то лишь в том случае, если архидьякон смирится с этим браком и согласится принимать его у себя.

Такое будущее не могло прельстить Берти Стэнхоупа. Уж лучше каррарская мастерская и любые невзгоды, которые припасла для него судьба! Сама миссис Болд, несомненно, была весьма привлекательна, но и самая привлекательная женщина кажется противной, когда ее нужно глотать, как пилюлю. Однако он обещал сестре, а ссориться с ней он никак не хотел. Потеряв ее, он потерял бы всякую надежду на то, что ему еще могло перепасть из отчего кармана. Его мать была, по-видимому, совершенно равнодушна к тому, счастлив он или несчастлив, живет ли в благополучии или в нужде. Его отец при виде своего никчемного отпрыска с каждым днем хмурился все более грозно. Маделине же — бедной Маделине, к которой он был привязан больше, чем ко всем остальным,— хватало своих забот. Нет, он должен во что бы то ни стало сохранить хорошие отношения с Шарлоттой и исполнять даже самые суровые ее требования,— во всяком случае, притворяться, будто он их исполняет. Нельзя ли устроить как-нибудь так, чтобы и не рассердить Шарлотту, и не погубить вдову? Может быть, сделать Элинор своей сообщницей? Вот в каком настроении Берти приступил к решительному объяснению.

— Вы намерены покинуть Барчестер? — спросила Элинор.

— Не знаю,— ответил он.— У меня пока нет никаких планов. Но что-то сделать необходимо.

— Вы имеете в виду свою профессию?

— Да, мою профессию... Если это профессия!

— А разве нет? — удивилась Элинор — Будь я мужчиной, я предпочла бы ее всем остальным, кроме, пожалуй, живописи. Но вы, по-моему, одинаково сильны и в том и в другом.

— Да, примерно одинаково,— ответил Берти с легкой насмешкой над собой, зная, что ни живописью, ни скульптурой ему равно не заработать ни гроша.

— Меня часто удивляло, мистер Стэнхоуп, почему вы так мало трудитесь,— заметила Элинор, которая питала к своему собеседнику дружескую привязанность.— Конечно, я знаю, что говорить так — большая дерзость с моей стороны.

— Дерзость? — ответил он.— Наоборот, вы слишком добры, что принимаете участие в таком ленивом шалопае.

— Но ведь вы не шалопай, хотя, может быть, и ленивы немного. И я правда принимаю в вас участие, очень большое участие,— добавила она голосом, который чуть было не заставил его отказаться от принятого решения.— Говоря, что вы ленивы, я имела в виду только эти месяцы. Почему бы вам не начать серьезно работать в Барчестере?

— И высечь бюсты епископа, настоятеля и соборного духовенства? Или, в случае большой удачи, мне закажут надгробие вдовы какого-нибудь пребендария — величественной покойницы с греческим носом, бандо и кружевной вуалью, возлежащей, разумеется, на мраморной кушетке, из-под которой вылезает Смерть и тыкает в свою жертву вилкой для гренок.

Элинор рассмеялась, но подумала, что художник в значительной мере достигнет своей цели, если неутешный вдовец оплатит счет.

— О настоятеле, соборном духовенстве и вдовых пребендариях я ничего сказать не могу,— заметила она.— Это дело случая. Но ведь то обстоятельство, что вы живете поблизости от собора, где требуются подобные украшения, несомненно, может оказаться вам полезным.

— Ни один истинный художник не снизойдет до украшения соборов! — сказал Берти, который, подобно всем художникам-неудачникам, имел самые возвышенные представления о назначении искусства.— Надо создавать здания ради статуй, а не статуи ради зданий.

— Да, когда статуи этого достойны. Создайте какой-нибудь шедевр, мистер Стэнхоуп, и мы, барчестерские дамы, воздвигнем для него достойное хранилище. Так что же вы изваяете?

— Вас в вашей коляске, запряженной пони, миссис Болд. Посадил же Даннекер свою Ариадну на льва. Но обещайте позировать мне.

— Боюсь, мои пони недостаточно дики и свирепы, а широкополая соломенная шляпа не будет выглядеть в мраморе так хорошо, как кружевная вуаль жены пребендария.

— Если вы не согласитесь, миссис Болд, то я не соглашусь ничего ваять в Барчестере.

— Так, значит, вы решили искать счастья в чужих краях?

— Я решил,— произнес Берти медленно и многозначительно, пытаясь собраться с духом,— поступить так, как скажете вы.

— Как скажу я?— с удивлением воскликнула Элинор, которой не понравилась перемена в его тоне.

— Да, вы,— ответил Берти, выпуская ее руку и становясь перед ней на том же самом месте, где ей пришлось дать пощечину мистеру Слоупу. Неужели эта аллея обладает каким-то роковым свойством? Неужели ее ждет тут еще одно любовное объяснение?

— Если вы хотите последовать моему совету, мистер Стэнхоуп, то начнете прилежно работать, предоставив своему отцу решить, где такая работа окажется наиболее плодотворной.

— План превосходен, будь он только исполним! Но теперь, если вы разрешите, я объясню, каких слов я от вас жду и почему. Вы разрешаете?

— Право, я не знаю, что вы можете мне объяснить.

— Да, конечно. Этого вы знать не можете. Но ведь мы с вами друзья, миссис Болд? Не так ли?

— Да, пожалуй,— ответила Элинор, заметив, что он говорит с необычной для него серьезностью.

— Вы только что любезно сказали, что принимаете во мне участие, и я был так тщеславен, что поверил вам.

— Но это правда. Ведь вы брат Шарлотты и мой друг.

— Я, конечно, не заслуживаю вашего расположения,— сказал Берти,— но честное слово, я вам очень благодарен.— И он умолк, не зная, как сказать то, что он хотел сказать.

Его затруднение было вполне понятно: ведь он должен был объяснить своей собеседнице, что ее собирались ограбить и что он намеревался жениться на ней, не любя — или же был готов любить ее, не женясь. И ему нужно было добиться у нее прощения не только для себя, но и для своей сестры, с тем чтобы она могла потом сказать Шарлотте, что он сделал ей формальное предложение, а она ему отказала.

Берти Стэнхоуп верил в свое красноречие, но даже ему пришло в голову, что на этот раз задача может оказаться непосильной. Он не знал, с чего начать, и не представлял, чем это кончится.

Тем временем Элинор медленно шла рядом с ним, уже не опираясь на его руку, и готовилась терпеливо выслушать его.

— Я поступлю так, как скажете вы,— повторил он.— Собственно говоря, тут все зависит только от вас.

— Какой вздор! — воскликнула она.

— Выслушайте меня, миссис Болд, и, если можно, не сердитесь на меня.

— За что же? — спросила она.

— О, у вас для этого будет повод. Вы знаете, как привязана к вам моя сестра Шарлотта.

Элинор сказала, что знает.

— Да, она к вам очень привязана. Я впервые вижу, чтобы она кого-нибудь так полюбила после столь краткого Знакомства. И вы знаете, как она любит меня?

Элинор промолчала, но почувствовала, что краснеет, так как поняла из его слов возможные результаты этой двуствольной любви мисс Стэнхоуп.

— Я ее единственный брат, миссис Болд, и понятно, что она меня любит. Но вы еще мало знаете Шарлотту, вы не знаете, насколько благополучие всей нашей семьи зависит от нее. Если бы не она, я не представляю, как мы могли бы жить. Вы, вероятно, не успели этого заметить.

Элинор это прекрасно заметила, но ничего не сказала, чтобы не перебивать его.

— Поэтому вас не удивит, если я скажу, что Шарлотта очень хотела бы видеть нас всех счастливыми.

Элинор ответила, что это ее нисколько не удивляет.

— А ей приходится очень нелегко, миссис Болд, очень! Злополучный брак бедной Маделины и ее ужасное несчастье, плохое здоровье моей матери, нежелание моего отца возвращаться в Англию, и, наконец, самое, пожалуй, худшее — мое собственное легкомыслие и праздность — все это тяжкое для нее бремя. И вы поймете, что больше всего она хотела бы увидеть меня пристроенным.

На этот раз Элинор не выразила никакого согласия сего словами. Она ожидала официального предложения и с недоумением подумала, что никогда еще ни один джентльмен не прибегал в подобных обстоятельствах к столь странному вступлению. Мистер Слоуп рассердил ее чрезмерной пылкостью. Но было совершенно ясно, что со стороны мистера Стэнхоупа подобная опасность ей не грозит. Им двигало одно благоразумие. Он не только собирался клясться ей в любви потому, что так ему велела сестра, но и счел полезным объяснить это заранее. Во всяком случае, так, по-видимому, представилось дело миссис Болд.

Тут Берти начал чертить по песку своей легкой тросточкой. Он продолжал идти, но очень медленно, а его спутница шла рядом с ним так же медленно, не собираясь помогать ему в этом затруднении.

— Зная, как она к вам привязана, миссис Болд, вы можете представить себе, какой план пришел ей в голову.

— Я не могу представить себе плана лучше того, который я вам только что изложила, мистер Стэнхоуп.

— Да,— сказал он с чувством.— Так, наверное, было бы лучше всего, но Шарлотта, кроме того, хочет, чтобы я женился на вас.

Элинор вдруг вспомнила очень многое: как Шарлотта все время говорила о своем брате и расхваливала его, как она постоянно находила предлог оставить их вдвоем, как она поощряла дружескую фамильярность между ними и с необычайной сердечностью обходилась с Элинор, совсем по-родственному. И все только для того, чтобы состоянием Элинор мог воспользоваться один из членов ее семьи.

В молодости подобные открытия переполняют сердце горечью. Для людей пожилых такие планы и интриги, такие продуманные попытки приобрести земные блага, не заработав их, такое расчетливое стремление превратить “твое” в “мое” — это давно привычные пути всего мира. Так живут многие, и потому тем, кто одарен суетным богатством, следует остерегаться тех, кто им не одарен. Людям зрелым неприятен успех подобных попыток, а не самые попытки. Но Элинор еще не научилась видеть в своих деньгах источник опасности, она еще не привыкла считать себя законной дичью, на которую охотятся голодные джентльмены. Ей нравились Стэнхоупы, ее трогала привязанность Шарлотты, и она радовалась этим новым друзьям. Теперь она узнала, чем объяснялась их сердечность, и жизнь открылась ей с новой стороны.

— Мисс Стэнхоуп,— произнесла она надменно,— оказала мне большую честь. Но она могла бы не утруждать себя — я не настолько честолюбива.

— Пожалуйста, миссис Болд, не сердитесь на нее... — сказал он.— И на меня тоже.

— На вас, мистер Стэнхоуп? Да ни в коем случае,— ответила Элинор саркастически.— Только не на вас.

— И на нее тоже,— сказал он умоляюще.

— Но почему, мистер Стэнхоуп, вы сочли нужным сообщить мне все это? Ведь, судя по вашему тону, я должна заключить, что... что вы и ваша сестра расходитесь тут во мнениях.

— Да, это так.

— В таком случае,— сказала миссис Болд, рассерженная тем, что ее, как ей казалось, без всякой нужды оскорбили,— в таком случае для чего вы заговорили со мной на эту тему?

— Мне казалось прежде, миссис Болд, что... что вы…

Вдова вновь погрузилась в ледяное молчание и ничем не помогла своему собеседнику.

— Мне казалось прежде, что вы... что вы как будто начинали видеть во мне не просто друга.

— Этого никогда не было! — сказала миссис Болд.— Никогда! Если какие-то мои поступки или слова могли подать повод для подобной мысли, я очень виновата. Очень!

— Вы никогда не давали для этого ни малейшего повода,— возразил Берти, по доброте душевной стараясь успокоить ее.— Ни малейшего. И я давно уже понял, что мне не на что надеяться. Однако Шарлотта думала иначе. Я не заблуждался, миссис Болд, но она, возможно, заблуждалась.

— Так почему же вы мне все это рассказали?

— Потому что я боюсь рассердить ее.

— А то, что произошло, ее не рассердит? Право, мистер Стэнхоуп, я не понимаю ни вас, ни ваших близких. Как я хочу домой! — И, не в силах больше сдерживаться, она разрыдалась.

Бедняга Берти очень расстроился.

— Вы поедете домой одна,— сказал он.— То есть с моим отцом. А я могу пойти пешком... да, впрочем, это не важно.— Он прекрасно понял, что слезы Элинор лились и потому, что ей предстояло вернуться в Барчестер в одной карете со вторым своим поклонником. Его слова несколько смягчили Элинор. — Ах, мистер Стэнхоуп,— сказала она,— ну зачем вам было причинять мне такую боль? Какая вам от этого польза?

Берти еще не разрешил самой трудной своей задачи — он еще не сказал ей, что она должна помочь ему обмануть сестру. Но сказать это было необходимо, и он приступил к объяснению.

Нам незачем полностью воспроизводить его речь. В конце концов ему удалось втолковать Элинор, почему он посвятил ее в свои секреты, хотя и раздумал предлагать ей руку и сердце.

Однако когда Элинор поняла, какая роль предназначалась ей в этой маленькой семейной комедии, она только еще больше рассердилась на него — и на Шарлотту тоже. Они будут злоупотреблять ее именем в своих целях! Она будет козырем в игре дочери против отца, а потом брата — против сестры! Ее милая подруга Шарлотта, такая ласковая и внимательная, пыталась принести ее в жертву семейному благополучию Стэнхоупов, а Берти, который, как он теперь признался, совсем запутался в долгах, подлил масла в огонь, дав понять, что, по его мнению, подобное самопожертвование с его стороны все же было бы слишком велико. И этот поклонник поневоле в довершение всего намеревался с ее помощью внушить своим близким, будто он подчинился их требованиям и попробовал принести себя в жертву!

Когда он умолк, Элинор подняла голову и с большим достоинством, хотя и сквозь слезы, сказала:

— Мне неприятно говорить это, мистер Стэнхоуп, но после того, что произошло, я полагаю, всякая близость между мной и вашей семьей должна прекратиться.

— Да, пожалуй,— простодушно согласился Берти,— Так будет даже лучше — во всяком случае, на время. Тогда Шарлотта решит, что вы на меня обиделись.

— А теперь я хочу вернуться в дом,— объявила Элинор.— Нет, не провожайте меня, мистер Стэнхоуп. После того, что произошло, я предпочту пойти одна.

— Но ведь я должен посадить вас в карету, миссис Болд. И сказать отцу, что вы поедете с ним без меня. И придумать какое-то объяснение, почему не еду я. И приказать кучеру, чтобы он отвез вас прямо домой — ведь, я полагаю, вы не хотите пить у нас чай?

Все это было верно, и такое искреннее старание избавить ее от лишних неприятных минут утишило гнев Элинор, и она пошла рядом с Берти через уже совсем пустую лужайку к двери гостиной. В Берти Стэнхоупе было что-то, что заставляло относиться к нему не так, как к другим людям при подобных же обстоятельствах. Хотя Элинор сердилась на него, хотя у нее были веские основания сердиться, на всякого другого она сердилась бы гораздо больше. Он держался так просто, мило и непринужденно, с ним было так легко разговаривать, что она наполовину простила его еще до того, как они вошли в гостиную. Там они увидели доктора Стэнхоупа в обществе мистера Торна и мисс Торн, а также нескольких несчастливцев, которые задержались по той или иной причине, но число их с каждой минутой уменьшалось.

Поручив Элинор заботам отца, Берти поспешил к воротам и терпеливо стоял там с сигарой в ожидании кареты. Когда он вернулся в дом, никого из гостей, кроме доктора Стэнхоупа и Элинор, там уже не осталось.

— Наконец-то, мисс Торн,— возвестил он весело,— я приношу вам отдых. Миссис Болд и мой отец — последние розы того восхитительного лета, которые вы нам подарили, и как ни очаровательно общество миссис Болд, вы должны быть рады попрощаться с последними цветами.

Мисс Торн ответила, что ей чрезвычайно приятно, что доктор Стэнхоуп и миссис Болд еще не покинули ее; мистер Торн сказал бы то же самое, если бы ему не помешал зевок, которого он не сумел скрыть.

— Папа, вы не предложите руку миссис Болд? — спросил Берти, и после прощания пребендарий вышел с миссис Болд в сопровождении сына.

— Я вернусь домой немного позже,— сказал Берти, когда его отец и Элинор сели в карету.

— Разве ты не поедешь с нами? — спросил доктор Стэнхоуп.

— Нет. Мне нужно кое с кем повидаться по дороге, и я пройдусь пешком. Джон, поезжайте сперва к дому миссис Болд!

В окошко кареты Элинор увидела, что Берти со шляпой в руке кланяется ей с обычной своей веселой улыбкой, точно ничто не омрачило безмятежности этого дня. Прошло много лет, прежде чем она увидела его снова. Доктор Стэнхоуп почти не разговаривал с ней, пока они ехали в Барчестер, где Джон послушно высадил ее у дверей ее дома.

Вот так наша героиня сыграла последний акт мелодрамы этого дня.