Онлайн чтение книги Барчестерские башни
ГЛАВА XLIX. Вельзевул

Выходя из столовой с мисс Торн, Элинор вовсе не собиралась посвящать ее в свою тайну, но когда она села на кушетку рядом со старушкой, то почти тотчас проговорилась. Элинор не умела притворяться и не могла делать вид, будто мистер Эйрбин для нее чужой человек, в то время как ее сердце было полно им. А потому, когда мисс Торн, с тихой настойчивостью приводя в исполнение свой план, спросила ее мнение о том, не следует ли мистеру Эйрбину жениться, ей оставалось только признаться во всем.

— Да, пожалуй,— ответила Элинор смущенно, но мисс Торн принялась развивать свою мысль, и она добавила: — Ах, мисс Торн, он скоро женится: я с ним помолвлена.

Мисс Торн прекрасно знала, что утром, когда она гуляла с миссис Болд, та еще отнюдь не была помолвлена. К тому же все доходившие до нее слухи давали ей полное основание полагать, что об этой помолвке до сих пор не было и речи. Поэтому, как мы уже упоминали, она была застигнута врасплох. Тем не менее, она обняла свою гостью и сердечно ее поздравила.

В этот вечер Элинор не выпало случая перемолвиться с мистером Эйрбином хотя бы двумя-тремя словами — кроме тех, разумеется, которые мог бы услышать весь свет, а потому они почти не говорили. Мисс Тори старалась оставить их наедине, но мистер Торн, ничего не знавший о случившемся, и еще один гость, друг мистера Торна, так и не дали осуществиться ее благим намерениям. И бедняжке Элинор пришлось удалиться к себе в спальню, не получив нового подтверждения того, что она любима. Впрочем, жалеть ее нет никакой надобности.

На следующее утро она встала очень рано. Она намеревалась спуститься к завтраку до назначенного часа, надеясь, что найдет мистера Эйрбина в столовой — и одного. Ведь могла и ему прийти в голову такая же мысль? Вот почему Элинор была уже совсем одета задолго до часа утренней молитвы. Однако она не сразу спустилась в столовую, опасаясь выдать нетерпение, с каким она ждала встречи со своим возлюбленным,— хотя нетерпение это, бог свидетель, было чрезвычайно велико. А потому она села у окна и, то и дело поглядывая на часы, занималась со своим мальчиком, пока наконец не сочла, что дольше медлить незачем.

У двери столовой она остановилась в нерешительности, но тут до нее донесся голос мистера Торна. Ее план потерпел неудачу, и она могла спокойно войти, не боясь поставить себя в ложное положение. Мистер Торн и мистер Эйрбин, возле камина, обсуждали достоинства Вельзевула — любимого жеребчика мистера Торна. Вернее, обсуждал их мистер Торн, а мистер Эйрбин его слушал. Это замечательное четвероногое расчесало репицу о стенку своего стойла, весьма обеспокоив уллаторнского шталмейстера. Если бы Элинор помедлила еще минуту, мистер Торн уже ушел бы в конюшню.

Но, увидев свою гостью, мистер Торн заставил себя подавить снедавшую его тревогу. Вельзевулу придется обойтись без него. Однако разговор никак не вязался, и в конце концов хозяин дома не выдержал томительной неизвестности и, изысканно извинившись перед миссис Болд, поспешил к своему любимцу. Когда дверь за ним закрылась, Элинор вдруг почти пожалела, что он ушел. Не то чтобы она боялась мистера Эйрбина, но она не знала, как ей с ним держаться.

Однако он скоро рассеял ее недоумение: подойдя к ней и взяв ее за обе руки, он сказал:

— Значит, Элинор, мы с вами станем мужем и женой, ведь так?

Она поглядела ему в лицо, и ее губы сложились для ответа, но она промолчала. Однако он прочел этот ответ в ее глазах.

— Это великое доверие,— сказал он.— Великое!

— Да-да,— тихо ответила Элинор, поняв его по-своему.— И я сделаю все, что в моих силах, чтобы оказаться достойной его.

— И я также сделаю все, что в моих силах, чтобы оказаться достойным его,— торжественно произнес мистер Эйрбин.

Он обнял ее за талию, глядя в огонь, а она положила голову ему на плечо и стояла так, очень довольная своей позой. Они молчали — им не нужны были слова. Все необходимое было уже сказано. Элинор по-своему произнесла простое “да”, и мистеру Эйрбину этого было вполне достаточно.

Теперь им оставалось только наслаждаться уверенностью во взаимной любви. И как велико подобное наслаждение! Насколько оно превосходит все остальные радости, которые бог даровал своим созданиям! А для женского сердца оно упоительно вдвойне.

Когда плющ находит свою башню, когда изящный вьюнок обретает свою крепкую стену, как пышно разрастаются эти паразитические растения! Они не созданы для того, чтобы в одиночестве вздымать к небу свои ветви и без всякой защиты переносить летний жар и зимнюю стужу. В одиночестве они лишь стелются по земле и прозябают в унылой тени, не видимые никому. Но когда они обретают крепкую поддержку, к ним приходит дивная красота — победоносная и всевластная! Что башня без ее плюща или садовая стена без жасмина, дарящего ей прелесть и благоухание? Изгородь без жимолости — всего лишь изгородь.

До сих пор существует мнение (правда, теперь наполовину преодоленное силой человеческой природы), будто женщина должна стыдиться своей любви и может признаться в ней лишь тогда, когда любовь эта становится ее долгом перед мужем. Мы же хотим провозгласить иную доктрину. Женщина должна гордиться своей любовью, но пусть эта любовь будет такой, чтобы она имела право ею гордиться.

Элинор гордилась своей любовью и чувствовала (с полным на то правом), что ей есть чем гордиться. Она могла бы простоять так, положив голову ему на плечо, хоть целый день, если бы судьба и мистер Торн не помешали этому. С каждым мгновением она все теснее льнула к его груди, проникаясь все большей уверенностью, что ее дом тут. Могли ли теперь ранить ее надменность архидьякона, холодность сестры, слабоволие любимого отца? Могло ли задеть двуличие таких друзей, как Стэнхоупы? Она обрела надежный щит, который заслонит ее от всякой беды; отныне верный кормчий охранит ее от всех мелей и подводных скал. Она сбросит тяжкое бремя независимости, снова займет положение, наиболее идущее женщине, и примет на себя обязанности любящей жены и помощницы.

И он тоже стоял, не желая ничего лучшего. Оба внимательно смотрели в огонь, точно пытаясь прочесть там свою будущую судьбу, но наконец Элинор перевела взгляд на его лицо и сказала с улыбкой:

— Как ты печален! (И правда, он был если не печален, то глубоко серьезен.) Как ты печален, милый!

— Печален? — ответил он, глядя на нее.— Нет, напротив!

На него смотрели ее полные любви глаза, а при его словах она нежно улыбнулась. Такое искушение оказалось слишком сильным: забыв свою застенчивость и строгую приверженность правилам приличия, мистер Эйрбин наклонился и поцеловал Элинор в губы.

Почти тотчас появился мистер Торн, и Элинор с мистером Эйрбином были счастливы услышать, что репица Вельзевула находится в удовлетворительном состоянии.

Мистер Хардинг намеревался, вернувшись в Барчестер, тотчас поспешить в Уллаторн, чтобы заручиться поддержкой дочери в своем бунте против архидьякона по поводу предложения премьер-министра; однако от этой поездки его избавило известие, что миссис Болд неожиданно вернулась домой. Прочтя ее записку, он сразу отправился к ней.

Сколько им надо было сказать друг другу! И как уверены они были, что удивят друг друга!

— Милочка, мне очень нужно поговорить с тобой,— начал мистер Хардинг, целуя дочь.

— Ах, папа, мне надо столько тебе рассказать! — ответила дочь, целуя его.

— Милочка, они хотят сделать меня настоятелем! — сказал мистер Хардинг, и эта неожиданная новость помешала Элинор продолжать.

— Ах, папа! — воскликнула она, от радости на миг забыв про свою любовь и счастье. — Неужели? Милый папа, теперь Я совсем, совсем счастлива!

— Но, милочка, я полагаю, что мне следует отказаться.

— О, папа!

— Я уверен, ты согласишься со мной, Элинор, когда я тебе все объясню. Ты знаешь, милочка, как я стар. Если я...

— Но, папа, мне надо сказать тебе...

— Что, милочка?

— Только не знаю, как ты это примешь.

— Но что?

— Если ты не обрадуешься, если это не сделает тебя счастливым, если ты не одобришь моего решения, мое сердце будет разбито.

— Ну, если дело обстоит так, Нелли, я, конечно, все одобрю.

— Нет, я боюсь, что ты не одобришь. Я так этого боюсь! Но ведь ты не станешь спорить, что я — счастливейшая женщина на земле!

— Да, милочка? Тогда я могу только порадоваться вместе с тобой. Но все-таки скажи, Нелли, что произошло?

— Я... я собираюсь...

Мистер Хардинг подвел ее к кушетке и, сев рядом, взял за руку.

— Ты собираешься выйти замуж, Нелли? Ведь так?

— Да,— ответила она тихо.— То есть если ты это одобришь.— И тут она покраснела, вспомнив обещание, которое так недавно дала ему и о котором совсем забыла, объясняясь с мистером Эйрбином.

Мистер Хардинг не имел ни малейшего представления, кого ему предстоит назвать зятем. Неделю назад он твердо знал бы, чье имя услышит. И готов, был дать свое благословение, хотя и с тяжелым сердцем. Теперь, во всяком случае, он не сомневался, что речь идет не о мистере Слоупе, но не мог вообразить, кто же занял его место. На секунду он решил, что это Берти Стэнхоуп, и весь похолодел.

— Ну, Нелли?

— Ах, папа, обещай, что ты его полюбишь... ради меня.

— Нелли, ну, кто же это?

— Но ты его полюбишь, папа?

— Деточка моя, как я могу не полюбить того, кого любишь ты?

И Элинор шепнула ему на ухо имя мистера Эйрбина.

Удивлению и радости мистера Хардинга не было границ.

Если бы он по всему миру искал зятя себе по вкусу, то не нашел бы никого лучше мистера Эйрбина. Он был священником; его приход находился возле Барчестера; он принадлежал к кругу, к которому мистера Хардинга влекли все его симпатии; он был близким другом архидьякона; кроме того, о нем самом мистер Хардинг слышал только хорошее. Однако удивление мистера Хардинга было столь велико, что помешало ему сразу выразить свою радость. Он никогда не думал о мистере Эйрбине как о возможном муже Элинор, он никак не предполагал, что они могут понравиться друг другу. Ему казалось, что его дочь, не терпевшая высокомерия архидьякона, должна испытывать неприязнь к таким священникам, как мистер Эйрбин. Если бы его попросили выбрать себе зятя, он мог бы назвать мистера Эйрбина, но если бы его попросили отгадать имя избранника его дочери, о мистере Эйрбине он даже не подумал бы.

— Мистер Эйрбин! — ошеломленно воскликнул он.— Это невозможно!

— Ах, папа, ради бога, ни слова против него! Если ты меня любишь, не говори о нем ничего плохого. Ах, папа, Это решено, и не надо ничего менять... ах, папа!

Забывчивая Элинор! А обещание, что она не сделает выбора без одобрения отца? Она выбрала сама и теперь требовала его согласия.

— Ах, папа, он же очень хороший! И благородный, и верующий, и великодушный — в нем ведь есть все, что делает человека хорошим! — И она прильнула к отцу, умоляя его дать согласие.

— Нелли, деточка, дочурка моя! Это же правда: он благородный, хороший, великодушный человек, достойный любви женщины и восхищения друзей. Он будет мне сыном. Он будет так же дорог мне, как ты, Нелли. Родная моя девочка, счастливая моя девочка!

Нам незачем подробно воспроизводить их дальнейшую беседу. Постепенно они вернулись к вопросу о назначении мистера Хардинга. Элинор пыталась доказать отцу, как доказывали Грантли, что возраст не помешает ему быть превосходным настоятелем, но эти доводы убеждали его теперь даже меньше, чем прежде. Он почти ничего не отвечал ей, погрузившись в задумчивость. Иногда он целовал дочь и говорил “да”, или “нет”, или “совершенно верно”, или “в этом я не могу с тобой согласиться, милочка”, но она так и не сумела втянуть его в серьезный разговор о том, “быть иль не быть” ему настоятелем Барчестерского собора. О ней, о ее счастье, о достоинствах мистера Эйрбина он соглашался говорить столько, сколько хотела Элинор, а это было не так уж мало. Но о предложении премьер-министра он больше ничего говорить не хотел. Ему в голову пришла новая мысль: почему бы новым настоятелем не стать мистеру Эйрбину?