Онлайн чтение книги Скандал на Белгрейв-сквер Belgrave Square
Глава 3

Шарлотте пришлось остаться ночевать у Эмили, поэтому Томас не виделся с ней утром, когда собирался в Кларкенуэлл. Он, разумеется, не успел еще сказать ей об убийстве Уильяма Уимса, да и особенно не стремился. Помимо того, что встречу с лордом Байэмом надо было хранить в тайне, сам по себе случай был вполне заурядный. Шарлотту всегда больше интересовал не способ убийства, а его причина. Тот факт, что старинная аркебуза исключается как орудие преступления, а другое оружие не найдено, Шарлотта сочтет случайностью, и ее, пожалуй, заинтересует лишь то, как такой джентльмен, как Байэм, смог пройти по улице с огромным ружьем в руках и остаться незамеченным. Но вскоре и это перестало бы ее интересовать, потому что Уимс, как личность, был бы ей неприятен, а его должники вызвали бы ее горячую симпатию.

У семьи Питт, кроме приходящей прачки и уборщицы, дважды в неделю выполняющей грубую работу, была всего одна горничная, девушка по имени Грейси. Она постоянно проживала в доме и, кроме выполнения своих прямых обязанностей, еще заботилась о детях. Джемайма семи лет была отчаянной болтушкой и постоянно задавала вопросы, пугающие своей детской логикой. Ее братишка Дэниел, двумя годами младше, был относительно спокойным ребенком, но упрям и целеустремлен.

Грейси готовила Питту завтрак, бесшумно занимаясь своим делом в кухне, ставшей странно пустой без Шарлотты, хотя жизнь в доме шла своим чередом. Плита дымила, ее чистили, мыли и снова разжигали, хотя летом на ней разве что кипятили чай и нагревали сковородку, чтобы приготовить Томасу яичницу.

Его повышение по службе и передача ему наиболее деликатных и сложных расследований положительно сказались на бюджете семьи: Питт купил жене зимнее пальто, детям – обувь; яйцо всмятку стало возможным почти каждый день, если бы кто пожелал, а баранина теперь бывала на столе два-три дня в неделю. В каминах жарче горел огонь в зимние вечера, а Грейси получила небольшую надбавку к своему жалованью, что привело ее в неописуемый восторг – не из-за денег, а от гордости, что ее ценят. Грейси и без этого считала себя счастливицей, выше статусом своих товарок по профессии, потому что работала у таких интересных людей, как мистер и миссис Питт, и время от времени была участницей весьма важных событий. В других домах служанки мыли, скребли, смахивали пыль, таскали корзины с углем и исполняли роль посыльных. Все это тоже входило в круг обязанностей Грейси, но, помимо этого, она участвовала и в самых увлекательных приключениях. Это делало ее равной всем женщинам ее страны, и об этом она никогда не забывала.

Ставя перед хозяином завтрак, она старалась не смотреть на него, остро ощущая, что делает сейчас то, что делала каждое утро хозяйка, провожая мужа на работу. Поэтому Грейси должна была держаться скромно, а то, не дай бог, мистеру Питту что-нибудь не понравится.

Он же, поблагодарив, принялся за завтрак, а начав есть, поблагодарил еще раз. Грейси действительно была отличная стряпуха, а сегодня еще и особенно старалась. В кухне, залитой солнцем, было уютно и тепло, в буфете блестели вымытые чашки, а по начищенной до сияния медной посуде бегали солнечные зайчики. Пахло свежим хлебом, горевшими в плите угольями и чистыми льняными полотенцами.

Закончив завтрак, Питт поднялся и, снова поблагодарив Грейси, направился в прихожую. Надев башмаки, он взялся за сюртук. Застегивая его, Томас нечаянно оборвал пуговицу и преспокойно сунул ее в карман, где уже и без того было немало всякой всячины: перочинный нож, клубок бечевки, кусок сургуча, пара монет, два носовых платка и коробок спичек. Затем он вышел на улицу.

В полицейском участке Кларкенуэлла его уже ждал сержант Иннес, бодрый и готовый к действиям, что крайне удивило Питта, ибо ничего особенного, кроме проверки списка должников ростовщика, этот день им не сулил. Возможно, Иннес и питал надежду на то, что доведется допрашивать судью Эдисона Карсуэлла или мистера Латимера, кем бы он ни оказался, или же полицейского Сэмюэла Урбана. О последнем Питт вспоминал почти с ужасом, однако допрос первых двух может оказаться интересным. Если это так, то Томасу придется огорчить Иннеса. Расследование подобных деликатных дел Драммонд поручил лично инспектору, освободив его от других обязанностей. И дело не только в том, что надо считаться с чувствами лорда Байэма, – речь идет и о других людях, тем более что здесь замешан полицейский чин.

Однако Питту не пришлось огорчить Иннеса, ибо тот опередил его неожиданным сообщением.

– Доброе утро, сэр, – вытянулся он перед Питтом с широко открытыми от волнения глазами. – Доктор прислал нам записку, просит прийти в морг. Он обнаружил такое, чего в своей жизни не видывал. Сказал, что у этого убийства романтическая подкладка.

– Романтическая? – переспросил Томас. – Что романтического в том, что какой-то грязный процент-щик в Кларкенуэлле получил пулю в лоб? Бесспорно, это дело рук доведенного до отчаяния бедняги, терпение которого лопнуло, и он не совладал с собой, зная, что терять ему уже нечего. У меня нет охоты слушать доктора, который находит в этом романтику.

Лицо сержанта вытянулось от удивления.

– Нет, я, разумеется, пойду к нему, – поспешил успокоить его Питт. – А затем мы займемся списком этих бедняг и навестим их. Во всяком случае, отсеем тех, кто сможет доказать, что не мог быть на месте убийства.

С этими словами он повернулся и направился к выходу. Иннес, приноравливаясь к его широкому шагу, последовал за ним.

– Мы будем брать на веру показания членов семьи? – с сомнением спросил он у Томаса. – Ведь они будут держаться вместе и твердить одно и то же. Это так естественно. Слово жены в защиту мужа ничего не стоит. Каждая порядочная жена будет утверждать, что ее муж был дома в ту ночь – если, конечно, он не работает по ночам.

– Да, придется потрудиться, – согласился Питт. Он знал, чего ему будут стоить эти допросы. Мучительным испытанием для него было видеть отчаяние, нищету, изможденные лица, тесноту, кошмарные санитарные условия и лица больных детей. Попытка выведать тайны их жизни только напугает их и причинит еще большее зло. – Мы постараемся допрашивать не всех, – успокоил он Иннеса.

– А как с богатыми должниками? – не удержался тот и сошел с тротуара, чтобы пропустить выехавшую из подворотни телегу, а потом снова зашагал рядом с Питтом. – Вы собираетесь с ними встретиться?

Томас едва избежал столкновения с тяжеловозом.

– Да, как только покончим с допросом остальных, – ответил он, переведя дух.

Иннес понимающе улыбнулся.

– Полагаю, вам не очень-то нравится спрашивать господ, «не задолжали ли вы мелкому жулику» и «не вы ли, сэр, всадили в него пулю, снесшую ему полчерепа»?

Питт не смог удержаться от улыбки.

– Да, не очень, – признался он. – Я все еще на-деюсь, что этого не придется делать.

Сержант ничего не успел ответить, потому что они уже достигли морга. Он пропустил Питта вперед. Снова в нос ударил запах карболки, влажного пола и другие специфические запахи мертвецкой, что заставило обоих подтянуться и дышать реже, словно так было возможно уберечься от неприятных ощущений.

Доктора они нашли в небольшой комнатке за анатомическим залом. Он сидел за столом, покрытым беспорядочно разбросанными бумагами.

– А! – воскликнул он, как только Питт и Иннес вошли. – Вы по поводу убийства в Кларкенуэлле? У меня кое-что есть для вас. Полон загадок этот ваш мертвец. Клянусь, такого я еще не видывал.

Иннес скорчил гримасу.

– Застрелен, – зачем-то уточнил врач. На нем болтался потрепанный халат в пятнах крови и кислоты, но сорочка была свежей, однако, видимо, никто уже не пытался, стирая ее, выводить старые пятна. Чувствовалось, что перед их приходом доктор занимался своим обычным, не очень приятным делом. Теперь же он сидел и смотрел на посетителей, держа в руках старинное гусиное перо.

– Да, – на всякий случай подтвердил Питт. – Он был застрелен. Но мы не знаем, из какого ружья. То, что висит на стене в его кабинете, – это старинная сломанная аркебуза.

– А! – удовлетворенно воскликнул доктор, как будто довольный тем, что услышал. – Но вы, конечно, не знаете, чем в него стреляли, не так ли?

– Пули мы не обнаружили, – признался Питт. – Или еще чего-либо, способного превратить лицо убитого в сплошное месиво. Такое обширное ранение можно было, конечно, нанести из аркебузы, с близкого расстояния, но дело в том, что в ружье спилен ударник.

– Вот как? Я бы не подумал об этом, если бы вы мне не сказали, – самодовольно ответил доктор, сияя от удовольствия. – Даже в голову бы не пришло. Что вполне понятно.

– Может быть, вы все-таки объясните нам, док-тор? – промолвил Питт ровным голосом. – Итак, что вы нашли?

– О!.. – Врач наконец отказался испытывать далее их терпение. – Вот это! – Он сунул руку в карман, извлек из него смятый носовой платок и, осторожно развернув его, показал инспектору блестящую золотую монету.

Томас какое-то мгновение молчал, ничего не понимая.

– Следовательно, вы нашли золотую гинею…

– Я извлек ее из того, что было мозгом вашего мистера Уимса, – очень довольный собой, подтвердил врач. – А затем еще одну – правда, очень помятую. Она, должно быть, и раздробила кости черепа. Золото – мягкий материал, это вы знаете. Но данная монета особой чеканки и формы. Выпущена королевой Викторией в 1876 году, тринадцать лет назад. – Он состроил гримасу. – Ваш ростовщик, джентльмены, был убит из ружья, заряженного не пулями, а золотыми монетами. У кого-то неплохое чувство юмора.

Комната, в которой они находились, имела казенный вид, в ней почти не было мебели, и поэтому их голоса отзывались слабым эхом в пустых углах.

– Романтизм, – заметил Питт с мрачной иронией, почувствовав, как у него пробежали по коже мурашки, а на лбу выступила испарина.

– Убит собственными деньгами? – с удивлением воскликнул Иннес. – Странно, очень странно!

– Не думал, что у бедняков такое богатое воображение, – пожал плечами доктор. – Но факт налицо. Мне пришлось вытаскивать эти золотые монеты пинцетом. Могу поклясться на Библии.

Питт, вздрогнув, представил себе картину: тихая комната на Сайрус-стрит, мягкий свет настольной лампы, с еле слышным шипением горят газовые рожки настенных бра, с улицы доносится цокот копыт и звуки проезжающих экипажей. За столом сидит Уимс, безжалостный, неумолимый. В темноте появляется фигура с огромным ружьем в руках, оно заряжено золотыми монетами. Слышится грохот выстрела, похожий на взрыв, и у Уимса половины головы как не бывало.

– А остальные монеты? – не удержавшись, спросил Питт. – Не станете же вы утверждать, что это было сделано с помощью двух гиней?

– Нет, не стану, это было бы невозможно, – согласился доктор. – Их нужно не менее полудюжины. Думаю, что тот, кто стрелял, кто бы он ни был, потом подобрал их – кроме, правда, тех, что прочно застряли в ткани мозга, если вы в состоянии такое себе представить. Убийца действовал дьявольски жестоко и хладнокровно.

– А ружье? – настаивал Питт, тряхнув головой и стараясь прогнать чудовищное видение. – Здесь понадобилось бы тяжелое ружье с широким стволом, чтобы можно было зарядить его монетами.

– Это не могла быть та аркебуза, что висела у убитого на стене, – размышлял Иннес. – Сам дьявол не смог бы выстрелить из нее без ударника. Следовательно, убийца принес ружье с собой, а потом так же унес. Только как могло случиться, что его никто не заметил, не понимаю. – В раздумье он выпятил нижнюю губу. – Может, кто-то и видел его, но не скажет. Своего рода заговор молчания. Ростовщиков не любят, особенно таких, как этот Уимс. Он был жесток, очень жесток.

– Даже если бы весь квартал был настроен против него, – согласился Питт, – это не объясняет нам, почему Уимс сидел и наблюдал, как маньяк шарит по углам, находит золотые монеты, засыпает в ствол порох, затем монеты, прицеливается и стреляет в упор. Почему Уимс не сопротивлялся?

– Не знаю, – чистосердечно признался Иннес. – В этом нет смысла.

– Но есть факты, – выразительно повел плечами доктор. – Я всего лишь предоставляю в ваше распоряжение факты, джентльмены. А вы должны их сопоставить. Однако могу добавить, что выстрел был огромный силы, с близкого расстояния – четыре-пять футов, не более, вы можете сами судить по размерам его комнаты. Я извлек всего две золотые гинеи из того месива, что было когда-то мозгом человека.

– Спасибо, – поблагодарил его Питт. – Если еще что-нибудь попадется, пожалуйста, немедленно сообщите.

– Не представляю, что еще может попасться. Но, разумеется, позвоню.

– Премного вам обязан, доктор, до свидания. – Питт направился к двери, за ним, как положено, последовал сержант Иннес.

На улице, выйдя на яркое солнце, сержант громко чихнул и тряхнул головой.

– Что теперь, сэр? Список?

– Да, – мрачно сказал Томас. – Боюсь, что так. Мы отправляемся к этим беднягам.

Все оказалось куда труднее и мучительнее, чем он предполагал. Последующие три дня они ходили из одного старого дома, стоявшего на отшибе, в другой, заходили в комнаты, не знавшие ковров, куда их не-охотно впускали перепуганные женщины, за юбки которых цеплялись бледные босоногие дети.

– Что вам нужно? – нервно спросила их первая женщина, ибо боялась всех, кто стучался в ее дверь.

– Миссис Колли? – спросил Питт так тихо, чтобы не услышали прохожие, с любопытством оборачивающиеся на незнакомцев.

Женщина растерялась, но деваться ей было некуда, и она уступила.

– Да. – В ее глухом голосе слышалось отчаяние. Она все еще стояла на ступенях крыльца – так ей было лучше, несмотря на взгляды соседей. Впустив их в дом, она окончательно потеряет уверенность в себе, ибо ее нищета станет очевидной.

Томас не знал, как сказать ей, кто он, чтобы не напугать ее еще больше.

– Я – инспектор Питт с Боу-стрит, – наконец решился он. – А это сержант Иннес…

– Я ничего не сделала! – Ее голос дрожал. – Что произошло? Зачем вы здесь?

Быстрый ответ – самый милосердный.

– Человек, которого знал ваш муж, был убит. Вы можете помочь нам что-нибудь узнать об этом…

– Я ничего не знаю. – На ее бледном лице и в погасших глазах не было притворства, лишь отрешенность и покорность судьбе.

Мимо прошел сборщик мусора с тележкой, с любопытством повернув к ним лицо.

– Ваш муж на работе, миссис Колли? – продолжал задавать вопросы Питт.

Женщина решительно вскинула подбородок.

– Да-а, на работе. На рыбном рынке, в Биллингс-гейте. Он ничего не знает ни о каком убийстве.

Иннес так взглянул на любопытного сборщика мусора, что тот поторопился поскорее уйти и вскоре скрылся за углом.

– Что он делал во вторник, миссис Колли? – настаивал Питт. – Весь день, вспомните.

Заикаясь, она начала рассказывать. Ребенок на ее коленях, словно чувствуя ее страх, расплакался.

– Спасибо, – наконец тихо поблагодарил женщину Томас. – Если все, что вы мне рассказали, правда, не волнуйтесь. Я больше не побеспокою вас. – Ему хотелось бы рассказать ей о смерти Уимса и о том, что ее долги, возможно, будут забыты, но это было бы преждевременно, а он не хотел вселять в ее сердце надежду, которая может не сбыться.

Второй визит они нанесли маленькой усталой женщине, отличающейся от первой лишь тем, что у нее были карие глаза и более седые волосы, однако ее платье оказалось таким же ветхим, застиранным и многократно штопанным; женщина была так худа, что оно висело на ней. На ее щеке красовался синяк. Она не знала, где был ее муж, но его интересы были столь ограниченны, что она тут же сказала, где его можно найти, – в пивной в конце улицы. Вчера около полуночи он пришел домой пьяным и уснул на полу в кухне – там, где упал, когда вошел в дом.

Питт и Иннес день за днем шли по этому кругу несчастий, рожденных крайней нищетой, недоеданием, антисанитарными условиями, болезнями и невежеством, где единственным спасением был алкоголь, ибо лишь в нем люди находили забвение. А пьянство порождало насилие, потерю работы, долги у ростовщика, а за ними в конце концов – пропасть нищеты.

Питт ненавидел таких, как Уимс, не потому, что хотел что-то изменить – никто не знал, как это сделать, – а потому, что ростовщики бессовестно извлекали прибыль из людского горя. Томасу трудно было заставить себя усердно искать убийцу. Возможно, кому-то из жертв Уимса повезет и роковые долги будут списаны, потому что некому будет напоминать о них, считать проценты и вытягивать еженедельно с несчастных должников последние пенсы, и так до гробовой доски.

Поскольку Питту нечего было докладывать Драммонду, он направился прямо домой, к Шарлотте, в свой чистый и уютный дом, полный знакомых и дорогих ему запахов, где никто не страшится стука в дверь. Шарлотта подробно расскажет ему, как прошел бал в доме Эмили, кто как был одет, чем кормили гостей, о чем они говорили. Он будет смотреть на оживленное лицо жены, слышать ее взволнованный голос и представлять себе, как она играла роль хозяйки в тот вечер, получая от этого большее удовольствие, чем все герцогини, вместе взятые, потому что это была всего лишь веселая игра, маскарад, который уже закончился, – и она вернется к своей собственной счастливой жизни, к детям, уюту дома, который был ничуть не хуже, чем у других, к простым и приятным обязанностям жены и хозяйки. Будет печь хлеб, штопать детские вещи, срезать сухие ветки на розовых кустах в саду и отдыхать в сумерках перед окном, глядя на танец вечерних мошек в теплом летнем воздухе.

Утром Питт и Иннес возобновили свои обходы по списку. Теперь им предстояло обойти обедневшие, но приличные семьи, которые изо всех сил старались поддерживать видимость прежней респектабельной жизни и готовы были лишить себя угля и тепла зимой, но ни за что не расставаться с единственной горничной, ибо люди их положения всегда имели горничных. Они сидели на хлебе и жидкой похлебке, но для гостей, если такое случалось, накрывали достойный стол. У этих людей был лишь единственный приличный костюм или платье, обычно давно вышедшее из моды, прохудившиеся башмаки и никакого теплого пальто, но каждое воскресенье они шли в церковь, высоко подняв голову, вежливо кивали и улыбались знакомым и соседям и придумывали самые невероятные причины, чтобы отклонить приглашение в гости, потому что не могли ответить тем же.

Питт испытывал острое чувство жалости к этим людям, понимал их страх при каждом стуке в дверь, знал, почему ему предлагают чай и подают его дрожащей рукой.

Он испытывал огромное, но какое-то болезненное облегчение, когда эти люди могли с помощью свидетелей подтвердить, где были в тот день и час, когда был убит Уильям Уимс. Это было, пожалуй, их единственным преимуществом перед лордом Байэмом, не способным сделать этого. Уединение являлось той роскошью, которую они редко могли себе позволить. Почти каждый из них постоянно находился в обществе других членов семьи, не только по вечерам, но и ночью. Редко кто имел возможность уединиться, чтобы совершить, например, утренний туалет, не говоря уже о сне или отдыхе. Самые бедные из них ютились в одной комнатушке и могли лишь мечтать о лучшем. Долги росли, проценты съедали все, что удавалось заработать, а долгам не было видно конца. Жить в долг стало их образом существования.

Питту искренне хотелось, чтобы убийца Уимса уничтожил все списки должников. Томас больше презирал и ненавидел злоумышленника за возможность использовать их, чем за то, что тот снес ростовщику полчерепа его же золотыми монетами.

На пятый день расследования Питт, взяв экипаж, направился, наконец, на Боу-стрит – сообщить Драммонду, что пока он не нашел ничего, что позволило бы ему выдвинуть что-либо против лорда Байэма, но, с другой стороны, он не может полностью снять с него подозрения.

Было уже после пяти часов пополудни, но солнце стояло высоко, и воздух был теплым. Ярко зеленели пышные кроны деревьев, на Линкольн-Инн-филдс играл оркестр. Питт высунулся из окна кэба и смотрел на детишек в яркой летней одежде, игравших в скакалку. Мужчина в жилетке с серьезным выражением лица, засучив рукава, запускал бумажного змея для маленького мальчика, который зачарованно глядел, как змей взмывает в небо. Парочка влюбленных, взявшись за руки, шла по аллее; девушка радостно смеялась, юноша держался так, будто знал себе цену. Прошла нянька с коляской, высоко неся голову, гордясь белоснежным, туго накрахмаленным передником, в котором отражалось солнце. Два старых джентльмена сидели на скамье. Греясь на солнышке, они казались несколько запыленными под его беспощадными лучами, но лица их были умиротворенными.

К тому времени, как Томас достиг полицейского участка на Боу-стрит, он почти забыл о том всепроникающем чувстве человеческого отчаяния и безнадежности, которое преследовало его весь день и которое он ощущал, словно песок на зубах.

Расплатившись с возницей, инспектор отпустил кэб и поднялся по ступеням участка. Не успел он закрыть за собой входную дверь, как услышал шум на улице. Наконец дверь с грохотом распахнулась, пропуская пятившегося задом полицейского, который увещевал наступавшего на него джентльмена плотного телосложения с бакенбардами на багровом от гнева лице. Стараясь вырваться из крепких рук полицейского, он бился, как рыба, попавшая на крючок. Несмотря на преимущество возраста и сноровку, молодой констебль явно не мог справиться с ним.

Питт поспешил ему на помощь, и вдвоем они наконец обуздали строптивого джентльмена, уже понявшего бесполезность дальнейшего сопротивления. Когда тот внезапно затих, остановились все – констебль в измятом кителе и сбившемся набок шлеме, инспектор Питт с надорванным карманом и брюками со следами грязных ботинок сопротивлявшегося джентльмена и сам виновник шумной баталии. Его сюртук был порядком помят, сорочка порвана, ее пристегивающийся воротничок совсем отскочил; галстук затянулся на шее, словно удавка; верхняя пуговица брюк была оторвана.

– С вами все в порядке, констебль? – осведомился Питт, стараясь сохранить серьезность, несмотря на явную комичность ситуации.

Тот одной рукой одернул китель, а другой продолжал крепко удерживать смутьяна.

– Все в порядке, сэр. Я очень признателен вам за помощь, – поблагодарил он инспектора.

– Как вы смеете! – гневно возмутился задержанный. – Вы, должно быть, не знаете, кто я! Я – Горацио Осмар! – Свое имя он произнес, уже обращаясь лично к Питту, в котором угадал старшего по чину, человека, достойного его внимания.

Это имя Томас хотя и с трудом, но припомнил. Горацио Осмар был помощником министра в прошлом правительстве, но уже два года как в отставке.

– Слушаю вас, сэр, – с удивлением произнес он, глядя поверх головы Осмара на расстроенного констебля.

– Я готов принять извинения и покончить с этим недоразумением, – жестко заявил Осмар, одергивая сюртук и пытаясь скрыть непорядок с брюками, однако его рука неуверенно замерла, словно он передумал. Лицо его было по-прежнему багровым.

– Я не могу, сэр, – вмешался констебль, прежде чем Питт успел ответить. – Я должен предъявить вам обвинение.

– Возмутительно! – взорвался Осмар, вырывая руку, за которую его продолжал удерживать полицейский, и поворачиваясь к Томасу. – Вы похожи на разум-ного человека. Ради всех святых, объясните этому… не в меру старательному юноше, кто я.

Питт взглянул на констебля, лицо которого слегка порозовело. Тот выглядел несчастным, стоя навытяжку, но в его взгляде была непреклонность.

– В чем вы его обвиняете, констебль?

– В поведении, нарушающем общественные правила приличия, сэр.

– Вранье! – возмущенно крикнул Осмар. – Полнейшее вранье! Ничего этого не было!

– Вы не ошибаетесь, констебль? – с сомнением переспросил инспектор.

– Нет, сэр. Констебль Кромби задержал молодую леди.

– Какую молодую леди?

– Ту, с кем был мистер Осмар. Они сидели в парке, сэр. – Констебль смотрел перед собой в пространство, в глазах его было страдание, лицо покрылось испариной.

– Вот именно, – негодуя, воскликнул Осмар. – Сидели! – Он трясся от возмущения. – Разве это нарушение правил приличия, сэр, если джентльмен и молодая леди сидят в парке и наслаждаются приятным солнечным днем? – Он снова одернул свой измятый сюртук. – Совершенно недопустимо то, что двое молодых нахальных полицейских ни с того ни с сего вдруг прибегают к применению грубой силы!

– Двое? – вопросительно вскинул брови Питт.

– Да, двое, сэр! Второй арестовал мою спутницу, мисс Джайлс. Представляете, что должна переживать молодая девушка из порядочной семьи? – Лицо джентльмена, его округлившиеся глаза и нос картошкой – все выражало обиду и возмущение. – Я в отчаянии от того, что подобное произошло с ней в моем обществе, когда она должна была бы чувствовать себя в полной безопасности. Я никогда этого не забуду!

– А где же мисс… мисс Джайлс, констебль? – озабоченно спросил Питт. Это уже походило на серьезную ошибку и могло плохо обернуться, если Осмар будет настаивать на том, чтобы констебли понесли наказание.

– Она идет за мной, сэр, – констебль прятал глаза от Питта, но, несмотря на смущение, оставался непреклонным.

В это мгновение открылась дверь, и второй полицейский ввел внутрь молодую женщину, крепко держа ее за обе руки. Девушка отличалась той здоровой цветущей красотой, которая присуща молодости. Ее светло-русые волосы, потеряв все шпильки, падали в беспорядке на плечи, платье было измято и расстегнуто у ворота. Трудно было сказать, когда ее одежда приняла такой вид – сейчас, в результате сопротивления полицейскому, или уже была в беспорядке, когда девушка и Осмар обнимались на скамейке и были задержаны.

– Вы – констебль Кромби? – строго спросил Питт у второго полицейского.

– Да, сэр. – Тот, судя по всему, устал и был расстроен. Ему еще не приходилось сражаться с молодыми леди, да еще из приличной семьи, или вообще с порядочными девушками, как эта, и он был растерян. Все это было написано на его честном лице.

– Леди тоже задержана? – спросил Питт.

– Да, сэр. Она была в парке с этим джентльменом. – Констебль указал на Осмара, с ненавистью взиравшего на полицейских и готового снова раскричаться. – Они вели себя недостойно в общественном месте, сэр, – не выдержал Кромби. – Так ведут себя в спальне или, на худой конец, в собственной гостиной.

– Как вы смеете?! – Осмар уже не сдерживал себя. – Это наглая ложь, сэр! – Он попытался освободиться от рук полицейского, но безуспешно. – Мы ничего подобного не делали. Вы оскорбляете мисс Джайлс, и я не потерплю этого, предупреждаю!

– Мы видели то, что видели, сэр, – настаивал констебль.

– У вас разыгралось воображение! – Осмар повысил голос, и теперь все в участке, кто был поближе, слышали шум и крики.

Открылась дверь, и вошел инспектор в форме, блондин с грубоватым простым лицом, почти такого же высокого роста, как и Питт.

– Что-то случилось, констебль? – обратился он к Кромби, не сразу угадав в Питте, одетом в штатское, офицера полиции.

Кромби облегченно вздохнул.

– О, мистер Урбан, сэр, я рад, что вы здесь. Алардайс и я задержали эту леди и этого джентльмена за недостойное поведение в парке. У них был непристойный вид в парке на скамье. Они пытались раздевать друг друга, словно были у себя в спальне.

– Это неправда! – гневно выкрикнул Осмар. – Совершеннейшая неправда! Вы не знаете, кто я. – Он дернул свой сюртук обеими руками, внезапно осознав, что они у него наконец свободны. – Я – Горацио Осмар, бывший министр правительства Ее Величества.

Глаза Урбана лишь чуточку расширились, но выражение их осталось прежним.

– Да, сэр. А эта леди?

Девушка открыла было рот, чтобы ответить, но Осмар опередил ее:

– Мисс Бьюла Джайлс, весьма респектабельная молодая особа, моя знакомая. Леди безукоризненной репутации и бесспорных достоинств.

Урбан взглянул на Питта.

– А вы, сэр?

– Томас Питт, полицейский инспектор-детектив. Но этот случай не имеет ко мне никого отношения. Я пришел к мистеру Драммонду по совсем другому делу.

На этот раз выражение глаз Урбана изменилось. Простая вежливость превратилась в живой интерес.

– Значит, вы и есть Томас Питт? Я недавно переведен в участок на Боу-стрит, но уже наслышан о вас. Сэмюэл Урбан. – Он протянул Питту руку.

Томас пожал ее, почувствовав ответное пожатие сильной теплой ладони.

– Я оставлю вас, – сказал он с улыбкой. – Похоже, случай непростой.

С этими словами Питт повернулся, миновал стол дежурного и поднялся по лестнице, направляясь в кабинет Драммонда. Достигнув площадки верхнего этажа, он вдруг резко остановился, едва не споткнувшись о последнюю ступеньку от бросившей его в холод догадки. Сэмюэл Урбан! Это имя он видел в списке убитого ростовщика, а рядом с именем – солидную сумму…

Пройдя по коридору, инспектор постучался в кабинет Драммонда.

Горацио Осмар и Бьюла Джайлс провели в полицейском участке всю ночь и на следующее утро предстали перед судом полиции. Мика Драммонд сам при этом не присутствовал, но велел Урбану обо всем подробно ему доложить. Нелегко было выдвигать против экс-министра правительства обвинение в аморальном поведении в общественном месте.

Лишь в полдень Урбан постучал в дверь начальника.

– Войдите, – быстро сказал Драммонд, подняв глаза от бумаг. Он надеялся, что это Питт с новым докладом относительно дела Уимса, но его оптимизм не оправдался.

При виде Урбана к нему вернулось беспокойство уже иного рода, но он не винил в этом инспектора. Конечно, чрезвычайно досадно, что пара полицейских оказалась именно в этом месте и в этот час. Но раз такое случилось, он не может требовать от них, чтобы они сделали вид, будто ничего не видели, даже если нарушителем оказалась такая важная персона, как Горацио Осмар.

– Итак? – спросил Драммонд.

Урбан стоял перед начальством хотя и не навытяжку, но с достаточным почтением на лице.

– Мистер Осмар был объявлен виновным, но он наотрез отказался признавать свою вину. Он был возмущен.

Драммонд иронично улыбнулся.

– Я был бы удивлен, если бы он повел себя иначе и признал свою вину.

– Я думал, ночь в камере его немного образумит, – сокрушенно произнес Урбан. – Возможно, признание вины помогло бы избежать огласки. – Урбан стоял на ковре в луче яркого солнца, хорошо высветившего веснушки на его лице и тень от ресниц, падавшую на щеку. – Мисс Джайлс все больше отмалчивалась. Видимо, он наказал ей поменьше говорить, что вполне естественно.

– Репортеры были? – справился Драммонд.

– Я их не заметил, но думаю, они вскоре появятся и все разузнают.

– Авось Осмару повезет. Роясь в картотеке, репортеры могут не обратить внимания на этот случай. В сущности, обычное происшествие. Недостойное поведение не заслуживает каких-либо особых комментариев в прессе при обычных обстоятельствах.

Лицо Урбана выражало презрительное сожаление.

– Сомневаюсь, сэр. У Осмара, мне кажется, не хватает для этого здравомыслия. Он добился личной связи с министром внутренних дел.

– Что? – Драммонд чуть не выронил ручку. – Что это значит? Он послал к нему посыльного?

– Нет, сэр. – Глаза Урбана смеялись. – Он воспользовался одним из телефонных аппаратов. Это наделало много шума.

– И ему удалось? – Драммонд не был удивлен, но почувствовал тревогу. Дело принимало опасный оборот.

С лица Урбана начисто исчезло насмешливое выражение.

– Да, сэр, кажется, это ему удалось. Хотя не уверен, что это что-нибудь изменит. Разве что затянет разбирательство и процедуру освобождения мистера Осмара под залог, что, учитывая характер его проступка, вполне возможно.

– А девушка, эта, как ее… мисс…

– Мисс Джайлс. Ее тоже отпустят под залог, взяв с обоих подписку о невыезде, – ответил Урбан, пожав плечами. – Все это стало бы обычной процедурой, если бы не звонок министру внутренних дел. Представляю, что было бы, если бы мы обвинили Осмара в краже. Он позвонил бы самому премьер-министру, а если в нападении – то добрался бы и до королевы.

– Перестаньте каркать, – мрачно прервал его Драммонд. – Этот человек опасен. Что может произойти, если дело передадут в суд?

– Один Господь знает, – признался Урбан. – Если, конечно, он не прислушается к разумному совету и не прикусит язык. Да, вот еще что. Мы вернули ему его портфель.

– Какой портфель? – Драммонд не понимал, о чем говорит Урбан.

Инспектор самодовольно расслабился и сунул руку в карман.

– Да, сэр, его портфель. В участок пришел мужчина. Это было спустя полчаса после ареста мистера Осмара. Он сообщил, что был в это время в парке. Мистер Осмар, когда его увели, якобы оставил на скамье, где они с мисс Джайлс… сидели, небольшой портфель. Мужчина взял его и принес в участок. Очевидно, он кого-то ждал в парке и надеялся, что полицейские вернутся, но когда этого не произошло, а он уже успел повстречаться с тем, кого ждал, и принес портфель в участок. Теперь Осмар, по крайней мере, не сможет нас обвинить в том, что из-за нас он потерял портфель.

– Вы отдали ему портфель?

– Да, сэр. Тот был у него в руках, когда он покидал полицейский суд.

– Что ж, это действительно происшествие, – вздохнул Драммонд. – Как неприятно. Почему этот парень вел себя так в общественном месте?

Урбан широко улыбнулся и сделал рукой шутливый жест.

– Не утерпел. Ведь весна на дворе.

– Уже лето, – сухо заметил Драммонд.

– Нам повезло. Представляю, что было бы с ним весной.

– Всё, идите, хватит уже.

Урбан понимающе улыбнулся.

Драммонд, положив ручку на стол, встал.

– Держите все под своим контролем, Урбан, – строго приказал он. – У меня и без того масса дел, причем поважнее. Неприятное дело об убийстве, в расследовании которого нас попросили помочь.

Урбан удивленно посмотрел на него.

– Попросили помочь, сэр?

– Убийство произошло не в нашем районе. Сейчас у меня встреча по этому поводу.

Он пересек комнату и снял шляпу с вешалки у двери. Погода была слишком теплой, чтобы надевать пальто поверх кителя, поэтому он отказался от этого – лишь поправил погоны.

Урбану это не показалось чем-то необычным. Джентльмен всегда джентльмен, а такой человек, как Мика Драммонд, должен всегда быть хорошо одетым, куда бы и к кому он ни шел.

На улице Драммонд нанял кэб и велел ехать в Белгравию.

В покойном экипаже его мысли невольно вернулись к лорду Байэму и собственным обязательствам перед ним, втянувшим его в это дело. В течение десяти лет Драммонд был членом особой группы, называвшейся «Узкий круг», некоего братства, членство в котором хранилось в особой тайне; о нем было известно лишь небольшому кругу самых близких людей. Обет молчания свято скреплялся клятвой. Тайно они сделали много хорошего, помогали несчастным, боролись против несправедливости, щедро жертвовали на благотворительные цели.

Существовала также договоренность приходить друг другу на помощь по первому же сигналу от «Круга» и оказывать ее без сомнений и вопросов, не считаясь с личными неудобствами и затратами. Шолто Байэм обратился к Драммонду, следуя правилам договора. Как члену «Круга», тому ничего не оставалось, как сделать все, что он может, не обмолвившись Питту о братстве ни словом, ни намеком. Все равно он ничего не смог бы объяснить инспектору. Его самого немало смущала и беспокоила создавшаяся ситуация. В Лондоне было огромное количество всяких обществ, одни из них – благотворительные, другие – тайные. Тогда, вступая в братство, Драммонд мало думал об этом. Так поступали многие из пэров Англии, и это казалось мудрым и правильным решением – в плане как дружбы, так и карьеры. Его никогда не мучили сомнения до сегодняшнего дня.

Не то чтобы он боялся, что Байэм виновен. Даже если бы это было так, Драммонд сделал бы все, чтобы защитить его от последствий его поступка. Просто он был лишен возможности объяснить Питту свое поведение, а также то, почему ему так легко удалось передать инспектору дело, которым по праву должна была заниматься полиция Кларкенуэлла. Существовали и другие члены «Круга», к которым можно было обратиться, чтобы определить, где и кем будет рассматриваться дело об убийстве Уимса; для этого стоило лишь сказать, что он брат, и все было бы сделано без объ-яснений и вопросов.

Теперь Драммонд должен выполнить то, что от него требуется, и помочь Байэму с должным благородством и сознанием чести.

Прибыв на Белгрейв-сквер, он расплатился с кэбменом и, когда тот уехал, еще раз поправил галстук и поднялся по ступеням крыльца. Когда он протянул руку к звонку, дверь внезапно распахнлась и лакей поспешил впустить гостя.

– Доброе утро, мистер Драммонд, – вежливо приветствовал он его, помня, с каким нетерпением хозяин ждал его в тот, первый визит. – Сожалею, сэр, однако лорда Байэма в данный момент нет дома. Но я доложу о вас леди Байэм, если пожелаете.

Драммонд почувствовал растерянность, замешательство и радостное предчувствие чего-то. Первой его мыслью было, что леди Байэм может помочь ему получше узнать ее мужа, его привычки и, возможно, сообщит факты и детали, которые он не заметил или забыл и которые помогут доказать невиновность лорда. Полицейский вспомнил грацию движений леди Байэм, когда она покидала комнату в его первый визит, обаяние ее улыбки, с которой она его тогда приветствовала.

– Благодарю, – сказал он слуге. – Это очень хорошо.

– Прошу вас подождать в малой гостиной.

Драммонд последовал за слугой, который провел его в комнату, обставленную мебелью, обитой приятным зеленым штофом, и залитую солнцем. Увидев красивый мраморный камин, Драммонд с удовольствием отметил, что это творение семейства Адам[8]Камины производства братьев Роберта и Джона Адамов получили широкую известность во второй половине XVIII в.; сложился даже отдельный «стиль Адам», относящийся не только к каминам, но и к интерьеру дома в целом., весьма изысканное в своей неподдельной простоте. Картины на стенах являлись в основном морскими акварелями, но, обернувшись, Мика с удовольствием увидел и живопись фламандской школы. Он никогда ранее не замечал, что мирные стада могут навевать такой покой.

Тяжелые бархатные занавеси на окнах, тоже зеленого цвета, были очень длинны и ниспадали на пол красивыми декоративными складками, зато золотые плетеные шнуры, перехватывавшие их, показались Драммонду безвкусным излишеством. Он сам не знал почему, но ему не нравились эти вошедшие в моду длинные, устилающие пол занавеси и золотые плетеные шнуры, скорее говорящие о достатке и расточительности, чем о вкусе.

На низком, красного дерева столе стояла большая хрустальная ваза с розами, у стола – два стула.

Драммонд подошел к окну и, греясь в лучах ласкового солнца, стал ждать возвращения лакея.

Однако, когда дверь открылась, в гостиную вошла сама леди Байэм. Она прикрыла за собой дверь, дав понять, что намерена принять гостя именно здесь, а не в другой комнате дома. Хозяйка дома была выше ростом, чем Драммонд запомнил ее, и при ярком беспощадном свете солнечного дня показалась ему старше, хотя и на несколько лет моложе его. Кожа белая и чистая, с легким румянцем на скулах, у глаз заметны легкие морщинки. От этого леди показалась ему более близкой и уязвимой, однако умеющей смеяться.

– Доброе утро, мистер Драммонд, – поздоровалась она с легкой улыбкой. – Сожалею, что лорда Байэма нет дома, но я надеюсь, он скоро приедет. Могу я предложить вам что-нибудь выпить?

Драммонду не хотелось ни есть, ни пить, но неожиданно для себя он согласился.

Леди Байэм дернула шнур звонка. Немедленно появился лакей, и она приказала подать чай с печеньем и закусками.

– Простите, мистер Драммонд, – сказала она, как только слуга ушел. – Не могу не спросить, есть ли у вас новая информация о смерти мистера Уимса?

Драммонд отметил про себя: несмотря на то что она брюнетка, глаза у нее не карие, а темно-серые.

– Очень мало, мадам, – ответил он, как бы извиняясь. – Но я подумал, что лорду Байэму все же будет интересно узнать, насколько мы продвинулись, хотя пока это лишь путь исключений…

– Исключений? – Ее спокойный ровный голос несколько повысился. – Вы имеете в виду причины, по которым мой муж не мог этого сделать?

Драммонд пожалел, что не может ответить ей утвердительно.

– Боюсь, что нет. Я имел в виду работу над списком должников Уимса, имеющих алиби и подтвердивших, где они были в момент его смерти.

– Вот как вы работаете? – Миссис Байэм сдвинула брови, в глазах ее мелькнула тревога и, как ему показалось, разочарование.

– Нет, – поспешно ответил он. – Нет, это просто один из способов каким-то образом исключить возможность искать там, где не следует, лишь зря тратя время. Когда убивают такого типа, как Уимс, трудно решить, с чего начать, поскольку у него имеется множество врагов. Убить мог каждый, кто был ему должен. – Драммонд вдруг понял, что говорит слишком быстро и много; но остановиться он уже не мог. – Мы должны установить, у кого была причина желать его смерти, а также возможность и средство совершить преступление. Не так много найдется людей, у которых есть все эти три составляющие. Когда мы сузим круг подозреваемых с помощью доказательств, то сможем выявить действительного виновника. – Драммонд посмотрел на леди Байэм, чтобы убедиться, что она поняла не только его слова, но и то, что стояло за ними. Ему хотелось, чтобы она поверила, что полицейские действуют как профессионалы.

Он был вознагражден тем, что в ее глазах стало меньше сомнения, плечи под мягкой тканью платья облегченно опустились; платье тоже было темно-зеленого цвета, как шторы в гостиной, и напоминало ему глубокую летнюю тень под деревьями. Но тревога не покидала ее.

– Видимо, это ужасно трудно, мистер Драммонд? Ведь люди могут говорить вам неправду. – Она опять нахмурилась. – Если мы не причастны к убийству и ничего не знаем о нем, все равно у каждого из нас есть свои тайны, которые мы предпочитаем не разглашать, сколь бы малы или, наоборот, неприглядны они ни были. Как вы узнаете, кому можно верить?

Вошедший слуга, принесший чай и сладости, помешал ему ответить. Элинор рассеянно поблагодарила слугу и отпустила. Затем предложила Драммонду попробовать печенье и стала разливать чай.

Сладости и легкая закуска выглядели действительно очень аппетитными – от крохотных пирожных до разнообразных бутербродов; чай был ароматный и крепкий. Драммонд сидел напротив хозяйки, стараясь отдать должное угощению, остро осознавая собственную мужскую неуклюжесть рядом с ее непринужденностью и грацией.

– Это очень нелегко, – продолжил он разговор, словно тот не прерывался. – Разумеется, и у нас бывают промахи, и все приходится начинать сначала. Но инспектор Питт – отличный работник, и его трудно ввести в заблуждение.

Леди Байэм впервые непринужденно улыбнулась.

– Он очень интересный человек, – заметила она, остановив взгляд на розах в вазе. – Вначале я недо-умевала, кого это вы к нам привели. – Она улыбнулась, как бы оправдываясь за это свое замечание. – Его карманы были чем-то набиты, сюртук на нем сидел плохо, и, мне кажется, он давно не пользовался услугами парикмахера. Но затем я увидела его лицо. У вашего подчиненного самые чистые и правдивые глаза, какие мне доводилось видеть. Вы заметили это?

Ее слова застали Драммонда врасплох, он даже не нашелся что ответить.

Леди Байэм понимающе улыбнулась.

– Конечно, вы этого не заметили, – ответила она сама на свой вопрос. – Мужчины не очень наблюдательны. А вот мне было бы стыдно, если бы мистер Питт уличил меня во лжи. Я верю, что он может это сделать. Надеюсь, так думаю не только я, но и многие из тех, кого он допрашивает. – Она умолкла, увидев сомнения на лице Драммонда. – Вы считаете, что у меня разыгралось воображение? Возможно. Или просто я хочу слишком многого?..

– О нет, разумеется, – поспешил заверить ее полицейский, наклонившись вперед, и тут понял, что не знает, куда деть пустую чашку, которую все держит в руке. Наконец он смущенно поставил ее на стол. – Питт отлично справляется со своей работой, поверьте мне. Я не поручил бы ему этого дела, если бы не доверял ему полностью. Он расследовал довольно сложные случаи. Ему присущи сострадание и благоразумие.

– Похоже, он образцовый офицер, – тихо промолвила леди Байэм, глядя не на Драммонда, а в свою тарелку.

Тот понял, что несколько переусердствовал в похвалах Питту.

– Отнюдь нет. Зато прекрасный человек, – поспешил он исправить свою оплошность. – Питт бывает строптив, не любит покровительственного тона, и я в жизни не видел более нечесаного человека. Но он честен, наделен умом и воображением, и только он способен найти убийцу Уимса.

Впервые леди Байэм посмотрела в глаза Драммонду, и лицо ее осветила искренняя добрая улыбка.

– Он нравится вам, не так ли?

– Да, нравится, – признался тот.

Это было подобно исповеди. Дама из высших кругов общества едва ли могла ожидать, что Драммонд захочет признаться в своих дружеских отношениях с подчиненным в ранге Питта.

Она ничего не сказала, но Драммонд неожиданно ощутил, что его признание ей понравилось – возможно, потому, что она сама прониклась доверием к Питту. Общение с инспектором в процессе расследования не будет для нее в тягость; она даже сможет надеяться, что с его стороны не будет ни грубости, ни неожиданностей. А возможно, ее доброжелательная оценка Питта не имела к этому никакого отношения…

Эту странную мысль Драммонд поспешил тут же прогнать. Сделав вдох, он попытался продолжить беседу, но в это время леди Байэм чуть пододвинула к нему блюдо с закусками.

– Еще что-нибудь, мистер Драммонд? – предложила она. Ей тоже пришлось подыскивать слова, и она вдруг перешла на обычную светскую болтовню. Голос Элинор потерял прежнюю мелодичность и стал тембром ниже.

– Вчера я была на балу у мистера и миссис Рэдли. В первом браке она именовалась леди Эшворд, недавно снова вышла замуж. Ее муж собирается баллотироваться в парламент, и этот бал был началом его избирательной кампании. Но миссис Рэдли нездоровилось, и ее заменила ее сестра, миссис Питт. Знаете, я вдруг подумала сейчас, что уже слышала это имя… – Голос ее стал громче, но казалось, что леди Байэм трудно дышать. – Представляю, что подумали бы все те, кто был вчера там, увидев, как сегодня я принимаю в своем доме представителя полиции, беседую с ним о расследовании и надеюсь снять со своего мужа подозрение в убийстве ростовщика… Сколько из них снова захотели бы так же вежливо беседовать со мной и пребывать в моем обществе?

С уст Драммонда готовы были сорваться слова возражения. Он почувствовал необходимость объ-яснить ей, кто такая Шарлотта, но быстро погасил этот порыв. Это было бы несправедливо по отношению к миссис Питт и, возможно, уменьшило бы его шансы узнать что-нибудь в непринужденной беседе. Жена инспектора действительно не раз проявляла проницательность в своих суждениях. Но Драммонду прежде всего хотелось успокоить леди Байэм и сказать ей, что, если кто-то из ее друзей отвернется от нее, он не заслуживает ни ее общества, ни ее дружбы. Потом он понял, что Элинор и без него это знает, однако все равно нуждается в чьей-то поддержке. Она боится скандала, боится быть отвергнутой обществом, страшится злых языков, недобрых домыслов и догадок. Мужество не избавляет от боли, лишь помогает переносить ее с достоинством. Однако сознание того, что друзья оказались людьми мелкими и холодными, не поможет избежать разочарований. Миссис Байэм не захочет подвергать друзей испытанию и видеть, как их дружба не выдерживает проверки.

– Питт умеет хранить тайны, – посерьезнев, произнес Драммонд. – Сейчас он работает над версией о должниках. Многие задолжали Уимсу, и, возможно, один из них, доведенный до отчаяния, убил его.

На лице леди Байэм появилось выражение жалости и легкой иронии над собой.

– Жаль, что для доказательства невиновности Шолто приходится искать настоящего убийцу, – искренне сказала она. – Возможно, с моей стороны плохо так думать, но я не могу винить того, кто, попав в тяжелое финансовое положение, подвергаясь угрозам ростовщика, решился на такой отчаянный шаг, не видя иного выхода. – Она прикусила губу в раздумье. – Я понимаю, что убийство – это не решение вопроса, но представляю себе чувства безнадежно задолжавшего бедняка.