Онлайн чтение книги Белые паруса. По путям кораблей
IV. Могила данте

Из Венеции в Равенну морем идти около суток.

Низкий песчаный берег издалека кажется серым. Постепенно приближаясь, начинаешь отличать желто-кремовый пляж с пестрыми кабинками кемпинга от бархатной зелени парка.

Когда-то Равенна была, выражаясь в современном стиле, военно-морской базой римского флота. Потом море ушло. Теперь к порту Равенна суда добираются по каналу длиной около пяти миль. Он узок, доставляет много волнений навигаторам. Примерно на одной трети расстояния от моря канал круто поворачивает. Малейшая ошибка лоцмана, рулевого — и судно вылетит на мель. Осторожности ради при подходе к колену канала на берег подают швартовые концы. Специально занимающиеся этим люди принимают их, бегут по бровке рядом с неторопливо движущимся судном. Если поворот не удался, есть угроза аварии, они тотчас набрасывают концы на пушку — швартовую тумбу, и тем помогают погасить инерцию корабля, не дать ему ткнуться в бетонную стенку.

Следуя за буксиром, «Горизонт» вошел в канал. Направо был бесконечный пляж, слева — рыбачья и туристская гавани. Это — «марина ди Равенна», побережье и пляж приморского города, находящегося вдалеке от моря. В рыбачьей гавани тихо покачивались бывалые моторки и парусники, в груде сетей поблескивали оставшиеся после утреннего улова чешуйки, пахло остро, как во всех рыбачьих гаванях мира. Яхты и прогулочные катера стояли поодаль, не желая иметь ничего общего с трудягами моря. По набережной разгуливали господа и дамы. Девчонка лет восемнадцати в шортах, с синими волосами, показала язык, когда я направил на нее объектив киноаппарата. Быстро сменив гнев на милость, приветливо махнула рукой вслед удаляющемуся «Горизонту».

Изгиб канала мы миновали благополучно. Неприятности подстерегали «Горизонт» впереди.

Движение между портом Равенна и морем регулирует специальный диспетчер. На этот раз или он допустил ошибку, или кто-то где-то с кем-то не договорился толком. В общем, навстречу буксиру и следующему за ним нашему теплоходу неожиданно выскочил большой лихтер, тонн на четыреста водоизмещения. Разойтись в узкости суда не могли, остановиться — тоже. Казалось, еще минута и буксир с лихтером столкнутся, «Горизонт» навалится на них, подминая под себя. На буксире отчаянно заревел гудок. В перерыве между его басистыми угрозами капитан суденышка кричал что-то нелюбезное, прижимая к губам мегафон.

На лихтере понимали, что до беды недалеко. Под кормой его клокотала пена — оба винта работали «назад самый полный». Бедовое судно дрожало, задрав нос, как конь, остановившийся на полном скаку. Время тянулось долго. «Горизонт» и буксир продолжали надвигаться.

Казалось, авария неизбежна. Но вот лихтер, сперва медленно, очень медленно, а потом все быстрее, оседая кормой и им же разогнанную волну, двинулся назад. Круто, «на нитке» развернувшись, набрал ход и помчался от нас во всю прыть. С буксира прогудели ему вдогонку.

Понервничать пришлось морякам и в Равенне. Нелегко грузовую машину поставить на место в тесном дворе. А теплоходу в шесть с лишним тысяч тонн водоизмещением и сотню метров длиной пришлось разворачиваться в тесной прямоугольной бухточке, имея для маневра по полкабельтова с носа и кормы. «Горизонт» то легонько продвигался вперед, то отступал, то начинал двигаться совсем не по-морскому — боком. Продолжалось это тридцать две минуты, которые и палубной и машинной команде стоили иного часа. С причала, с других судов следили за действиями советских моряков, и когда «Горизонт» точно стал на отведенное ему место, послышались одобрительные возгласы «маринаров».

Путеводители называют Равенну «городом мозаики». Она здесь великолепна. Мавзолей Теодориха, базилика снятого Ивана Евангелиста, академия искусств и другие музеи, храмы полны сокровищ. Для равенской мозаики характерны тепло-коричневые, мягко-золотые, ласково-зеленые и глубокие синие тона, подобных которым я не видел нигде. Кажется, что солнце и море и зелень листвы сгустились, стали доступными осязанию. Покрытые мозаикой степы и купола навевают неповторимое ощущение покоя, дружеской ласки. Часами можно оставаться под их сенью, не испытывая скуки. Подлинно прекрасна украшенная мозаикой абсида и триумфальная арка базилики святого Апполинария. Она и реалистична и по-детски наивна, чем-то напоминает рисунки грузинского художника-примитивиста Пиросмани. Там же, у святого Апполинария, замечательное изображение Михаила Архангела — большеглазый юноша совсем домашним, не «святым» движением руки придерживает полу хитона.

И, конечно, самое волнующее место — могила Данте.

Изгнанный из родной Флоренции, поэт, ученый, борец за справедливость, Данте Алигьери почти двадцать лет скитался по Италии, надежда и отчаяние не покидали его сердце, любовь к родине двигала его поступками. В ночь с 13 на 14 сентября 1321 года последний поэт средневековья и первый поэт Возрождения, как часто зовут Данте, умер в Равенне, был здесь похоронен. Сперва смертное пристанище его отмечало лишь простое могильное надгробие возле стены монастыря святого Франциска. Лишь сто с лишним лет спустя майор Венецианской Республики Бернардо Бембо поручил мастеру Петру Ломбардо вырезать на мраморе профиль Данте и украсил им могилу поэта. Еще через триста лет мастер Камилло Моригиа, по поручению кардинала Валенти Гонзага, создал мавзолей Данте таким, каким мы его видим сейчас. Он невелик, стоит у самой стены монастыря, увенчан куполом. Внутри — мраморная усыпальница, украшенная тонкой резьбой.

Мы опоздали, мавзолей уже был закрыт. Старик-сторож молча отпер массивную коричневого дерева дверь, впустил нас внутрь. Здесь было тихо, прохладно, печально. Матросы, пятерней стянув береты с хохластых макушек, молча глядели на мраморную могилу поэта. Еще до прихода в Равенну я, как мог, рассказал экипажу о Данте. Совсем не уверен, что рассказ сохранился в памяти слушателей, но к прекрасному чуток каждый. Пламенное сердце Данте сквозь шесть веков передавало трепет, нежность и печаль свою морякам далекой страны. Они стояли молча, погруженные в думу, а итальянец-сторож так же молча наблюдал за ними. Потом подошел ко мне, старшему по возрасту в группе, негромко сказал: «Грациа» — спасибо. Когда мы вышли из мавзолея, повторил это короткое слово.

Покоем, тишиной полны неширокая улочка, ведущая к мавзолею, — улица Данте, галерея, и сад. Смолистый аромат кипарисов, густые тени колонн. Сад отделен чугунной оградой, которая выкована, как кольчуга, из отдельных колец. Если тронуть ее, ограда качнется, поскрипывая кольцами. Невдалеке на маленькой теплой площади к каменной стене прикреплена мраморная доска с надписью на английском языке о том, что здесь был лорд Байрон. Пусть это свидетельствует о суетности натуры, но мы сфотографировались под доской.

А в нескольких кварталах от тихой могилы поэта — по виа ди Рома, виа Цезаре, виа Альберони, проложенных в колеях древнейших римских дорог, шуршат тугими шинами «альфа ромео», ревут дизеля грузовиков, шестидесятилетняя старуха катит на мопеде, парень и девушка мчат озверевший мотоцикл навстречу аварии. К небольшой зеленой машине, вроде нашего «москвича», подходят четверо монахинь в «полной форме», с белыми крахмальными капорами, закрывающими лицо. Влезают внутрь. Та, что на шоферском месте, деловито двигает рычагами, нажимает на сцепление. Ухватки у нее, как у таксистки в Одессе. Чудны дела твои, господи!

Новая Равенна выросла благодаря построенному недавно большому химическому комбинату. Многоэтажные здания, зеркально-витринные магазины, церкви и виллы в «новом» стиле. За виллами — пыльные, разрытые улицы, скромные домишки в крошечных палисадниках, еще дальше — поля, открытый простор.

Здесь, на окраине Равенны, мы встретились с недавним прошлым, памятником, что дороже пышных саркофагов «святых монахов и цариц», о которых писал Блок.

Под стеной простого одноэтажного дома, прямо на бурой земле лежал букет цветов. Мы подошли, поближе. К ноздреватым камням стены прикреплена мемориальная доска. Надпись и несколько медальонов-фотографий на фарфоре. Здесь фашисты расстреляли бойцов итальянского сопротивления, сухая земля впитала их горячую кровь. Вечная слава героям, вечна слава героев! Время не властно над ними, память их чтят и в степи под Волгоградом, и в Равенне, и в полярной норвежской деревушке — в любом уголке всей большой земли.

Как и в каждом порту, в Равенне нашлось немало желающих посетить советское судно. Кроме местных жителей, приходили швейцарцы, австрийцы, немцы из ФРГ — туристский сезон в разгаре.

Комендаторе — полицейский, дежурящий на причале, сперва поглядывал на своих соотечественников и иностранных туристов, поднимающихся на борт «Горизонта», добродушно-покровительственно. Однако на следующий день после обеда — гостей просили приходить, когда кончалась работа, чтобы они не мешали морякам и грузчикам, — явился некий чин, привез с собой второго полицейского и отдал приказ «не пущать». По журналистской манере оказываться как раз там, где тебя меньше всего желают видеть, я в этот момент возвращался из города, попал на причал и полюбопытствовал, чем вызван запрет. Чин ответив что таков приказ «синьоре коменданто».

— А почему синьор комендант не разрешает посещать советское судно? Вон, смотрите, на турецком «пассажире» сколько гостей.

Мой собеседник поднял палец и многозначительно сказал:

— Политико!

В чем заключается политика, я допытываться не стад, дело ясное.

Поднявшись на судно, я вынул «Кварц» и хотел запечатлеть для семейного фильма любопытную сцену. Двое небогато одетых мужчин и молодая женщина наседали с итальянским темпераментом на полицейского, желая побывать на «Горизонте». Страж стоял непоколебимо, грудью оттесняя неслухов.

Как ни был занят полицейский своими непосредственными обязанностями, он оказался зорче, чем я предполагал. Увидев кинообъектив, завопил диким голосом, категорически отказываясь стать персонажем фильма. Вступать в пререкания бессмысленно, аппарат я убрал.

Решения своего «синьоре коменданто» не отменял два дня: субботу и воскресенье. С понедельника гости появились — в основном туристы-иностранцы.

А вскоре погрузка была закончена. Утром мы зашли в мавзолей Данте, простились с поэтом. Днем берег исчез за кормой «Горизонта».

Здравствуйте, море и ветер, и чайки, здравствуйте, ласковые облака! Мы вернулись к вам, мы слышим ваш зов, снова открываются перед нами бесконечные пути кораблей.