Онлайн чтение книги Битва колдуньи. Сага о мечах
Глава 4

На праздник Середины Лета в Прибрежный Дом съехалось много гостей. Еще накануне к мысу подошел большой корабль под красно-синим парусом, с волчьей головой на штевне, выкрашенном в красный цвет. На носу корабля стоял рослый мужчина лет тридцати с красным плащом на плечах. Это был Грим Черная Борода, брат королевы Даллы. Стюр конунг прислал его за Виги, которого Грим ярл после праздника должен был отвезти к отцу.

Весь день у Ингвиль не было времени передохнуть: с утра готовили угощение для пира, в полдень Фрейвид с гостями и домочадцами приносил жертвы богам, жертвенной кровью кропили стены дома и постройки усадьбы, оружие, сети – все, от чего зависело благополучие людей и что нуждалось в благословении богов. А они с матерью и служанками тем временем приготовили дом к приему гостей: усыпали пол нарезанным тростником, на бревенчатых стенах развесили тканые ковры. Боги, великаны, герои древних времен смотрели со стен на богато накрытые столы, на серебряные кубки и чаши, на бронзовые и медные блюда, ярко начищенные и сиявшие, как маленькие солнца. Для самого Фрейвида был вынут из сундука старинный золотой кубок с красными полупрозрачными камешками, вправленными в затейливый узор и мерцавшими, как багровые угли. Говорили, что этот кубок происходит из приданого той самой Синн-Ур-Берге и приносит мудрость и справедливость суждений тому, кто из него пьет.

Не меньше двух сотен гостей разместилось за длинными столами вдоль стен. Грим Черная Борода, как самый почетный гость, сидел напротив хозяина. К удивлению Ингвиль, Грим оказался знаком с Моди.

– Как, Золотая Пряжка, ты еще здесь? – воскликнул он, увидев фьялля среди гостей за столом. Ингвиль пробрало нехорошее предчувствие: Черная Борода не славился учтивостью, зато стал очень заносчив после того, как выдал сестру за конунга. – А я думал, ты давно уплыл домой, под защиту вашего Рыжебородого и его козлов[12]Имеется в виду бог Тор, покровитель племени фьяллей. Будучи богом грозы, он носит рыжую бороду, а ездит в колеснице, запряженной двумя козлами, которые являются символами плодовитости..

– Не забывай, Грим ярл, что ты говоришь с моим гостем! – веско произнес Фрейвид. – А все мои гости вправе рассчитывать на уважение.

– Я никогда не отказываю в уважении достойным людям. Но почему этот человек у тебя?

Волнуясь, Грим ярл дергал бровями и теребил в руках нож, которым резал мясо. При его высоком росте и могучем сложении эта мелкая беспокойная суетливость выглядела странной и неприятной: казалось, на глазах у всех крупная глыба развалилась на множество мелких кусочков и каждый зажил собственной жизнью. Все гости настороженно ожидали, во что выльется эта беседа.

– Болезнь задержала меня и моих людей на Квиттинге, – ответил Моди. Он тоже не обрадовался встрече с Гримом, но, хотя лицо его омрачилось, старался не показать неудовольствия. – Уже недолго нам осталось испытывать терпение достойного Фрейвида хёвдинга.

– Болезнь? – переспросил Грим. – А я думал, они все еще вынюхивают, где бы им купить железа побольше и подешевле. Достойные фьялли решили, что на Остром мысу оно слишком дорого!

– Каждый имеет право сам решать, не много ли с него запрашивают за товар, – возразил Моди. – И уносить назад свои деньги, если цена покажется чрезмерной. Особенно если продавец явно ищет ссоры.

Ингвиль беспокоилась все больше. До сих пор ей не приходило в голову спросить, зачем «Тюлень» держал путь к Острому мысу. Теперь же она поняла, что с самой этой поездкой все было не так просто.

– Ссоры хочет кто-то другой! – не унимался Грим, не желая замечать предостерегающих взглядов хозяина. Его суетливая горячность, подергивание бровей, запинающаяся речь могли бы показаться смешными, но все знали, что в державе квиттов этот человек обладает нешуточным влиянием. – Вы думаете, мы не знаем, зачем вашему конунгу столько железа? Фьялли всегда были жадными. Но теперь вам мало вашей земли! У вашего конунга двое сыновей! Оба они еще не доросли до настоящих мечей, а ваша королева хочет, чтобы оба они были конунгами! Скажешь, это не так?

– Знаешь ли ты, Грим сын Бергтора, что говоришь о моей родственнице? – сурово спросил Моди и поднялся на ноги. – Королева Бломменатт – племянница моей матери, и я никому не позволю отзываться о ней непочтительно. До ее сыновей и ее желаний тебе нет никакого дела. И если квитты не хотят торговать железом и получать за него серебро, то они могут оставаться при своем железе и… и хоть есть его.

– Вот как! Нам нет дела до ваших конунгов! – закричал Грим и тоже вскочил. – Ошибаешься! Думаешь, мы дураки? Вы думаете, что все квитты дураки? Что мы не знаем, зачем вам понадобилось наше железо? Ошибаешься! Мы все знаем! Все знают, что жена подбивает Торбранда конунга к походу на Квиттинг. Не выйдет! У нашего конунга тоже два сына! Мы наше железо забьем вам в глотку, только попробуйте разинуть пасть на нашу землю! Клянусь рукой Тюра!

– Праздник Середины Лета – не время для раздоров! – воскликнул Фрейвид, не давая Моди ответить. – Вы оба – мои гости, и я никому не позволю ссор в моем доме, даже родичам конунгов! Не гневите богов и не навлекайте их гнев на мой дом!

Соседи постарались унять Грима и Моди, усадили обоих на места. Но Ингвиль еще долго не могла успокоиться. Она не любила Грима и боялась, что он не упустит случая затеять с Моди новую ссору.

Ингвиль недолго просидела за столом: после перепалки настроение у нее испортилось. Выскользнув в кухню, она принялась собирать в большую корзину хлеб, куски жареного мяса и рыбы. Проводя в землянке фьяллей весь день и даже часть ночи в течение последнего месяца, она теперь чувствовала себя там в большей степени дома, чем в усадьбе. «Правильно говорила бабушка, – думала она, – гораздо сильнее привязываешься не к тому, кто сделал тебе что-то хорошее, а к тому, кому сделал добро ты сам!»

Возле очага Ингвиль заметила Хёрдис. Сидя на земляном полу вместе со своим псом, та обгладывала ногу жареного зайца. Серый смотрел ей в рот, тонко поскуливая и нетерпеливо стуча хвостом по полу. Обгрызенные косточки Хёрдис бросала своему верному товарищу, и тот ловил их на лету.

– Что ты сидишь здесь, словно бродяжка? – спросила Ингвиль мимоходом. – Иди в гридницу. Там есть еда и получше этого зайца.

– Сама иди в гридницу! – с обычной своей неприветливостью ответила Хёрдис. – А для меня там слишком шумно. Среди таких благородных гостей где уж найти местечко для дочери рабыни!

На самом деле Хёрдис пряталась от Моди и очень злилась на него за то, что его присутствие не позволяет ей попасть в гридницу, где целые горы отличной еды!

– Э, отдай! – Заметив на блюде у Ингвиль хороший кусок оленины, Хёрдис проворно выхватила его. – Куда это ты тащишь столько мяса?

– В землянку к фьяллям, – ответила Ингвиль, вылавливая из котла другой кусок на замену. – У них ведь тоже Середина Лета.

– Вот еще! – возмутилась Хёрдис. – Этим паршивым вонючим фьяллям ты выбираешь самое лучшее мясо, а родной сестре…

– Я же тебе говорю: иди в гридницу! – с досадой ответила Ингвиль. – Ты-то не больная и сама можешь о себе позаботиться. Или прикажешь мне кормить тебя с ложечки?

– Разве что ядом! Кто я такая? Зараза и бездельница, от которой вы мечтаете избавиться. А вот была бы я знатным фьялленландским ярлом – тогда другое дело! Ты, должно быть, влюбилась в этого урода! Хорошая парочка для тебя, нечего сказать! Ну иди, поцелуйся с ним!

Хёрдис очень надеялась этими насмешками настроить сестру против гостей, которые в любой день могли ей рассказать о встрече возле Тюленьего камня. Но Ингвиль заранее знала, что скорее камень поплывет, чем Хёрдис скажет о ком-нибудь доброе слово. Не ответив, она взяла со стола круглое деревянное блюдо, переложила на него кусок жареных медвежьих ребер и поставила в корзину, где было уложено остальное угощение.

– Эй, Брим! – Она оглянулась и кивком подозвала старика раба. – Бери корзину, понесем на отмель. Тебя я не зову! – бросила она, мельком глянув на Хёрдис. – Своим ядовитым дыханием ты можешь отравить, как сам Фафнир!

Приближаясь по тропе к землянке, Ингвиль еще издалека увидела, что возле порога сидит человек. Длинные светлые волосы, еще не просохшие после мытья, блестели у него на плечах, и Ингвиль не сразу сообразила, кто это. Подойдя ближе, она узнала Хродмара. Как видно, он решил, что пора ему перестать болеть: на нем была нарядная крашеная рубаха, узорная тесьма обвивала ноги поверх обмоток – Моди рассказал ей, что у фьяллей так носят первые щеголи. Пояс с серебряными бляшками и подвесками был затянут как полагается, только оружие он оставил в землянке.

– Какие у тебя красивые волосы! – сказала Ингвиль, подойдя ближе. – Я даже не сразу поняла, что это ты.

– Хорош же я был! – с усмешкой ответил Хродмар.

Он был так счастлив снова почувствовать себя живым и почти здоровым, что весь мир казался ему прекрасным. Его сердце открылось для всех, хотелось без конца говорить, смеяться. И ни с кем в целом мире Хродмар не стал бы говорить так охотно, как с Ингвиль. Вспоминая свою болезнь, он именно в Ингвиль видел тот светлый луч, который вывел его обратно к жизни. Будь она простой рабыней, он и тогда испытывал бы к ней благодарность и постарался бы сделать для нее что-нибудь хорошее в ответ. Но она была не рабыней, а знатной девушкой, равной ему происхождением и воспитанием, и в его чувствах к ней благодарность смешалась с уважением, восхищением, даже благоговением. Она казалась ему богиней его нового, возрожденного мира, премудрой Фригг, но только совсем юной и прекрасной и… еще не встретившей своего Одина.

Ингвиль присела на бревно рядом с ним. С тех пор как Хродмар начал подниматься и разговаривать, приходить в землянку стало гораздо приятнее. День за днем Ингвиль убеждалась, что в похвалах Моди племяннику содержалось гораздо больше истины, чем она подумала поначалу. Пожалуй, она уже была недалека от мысли, что даже любящий дядя не воздает ему должного целиком. Конечно, о красоте сейчас и речи быть не могло, но в каждом движении Хродмара сквозило столько гордого достоинства, что это само по себе вызывало уважение. Взгляд его ярких голубых глаз был умным и острым, и Ингвиль хотелось получше узнать того, кого она спасла от смерти.

Напрасно она опасалась, что родич и любимец конунга окажется самовлюбленным болваном, не способным говорить и думать ни о чем, кроме собственных подвигов. Хродмар был неизменно приветлив и вежлив с ней, ее приход был ему всегда приятен. В каждом его слове, в самом голосе звучала признательность за то, что она сделала для него и дружины, и Ингвиль уже верила, что сердце у него горячее и благодарное.

– Я принесла вам праздничное угощение. – Ингвиль сделала Бриму знак открыть корзину и вынула блюдо. – Ты любишь медвежьи ребра? Выбери, что тебе нравится, а остальное раздадим вашим.

– А, так ты уже считаешь, что я в силах справиться с каким-нибудь китом дубравы! – обрадованно сказал Хродмар и взял кусок ребра. – А я уж думал, что мне придется весь остаток жизни питаться кашей из толченого ячменя!

– Значит, это правда, что ты сочиняешь стихи? – спросила Ингвиль. «Кит дубравы» вместо простого «медведь» привел ей на память слова Моди о том, что его племянник «почти скальд».

– Нет, неправда, – со вздохом ответил Хродмар. – Я не умею сочинять стихов. Когда-то, лет десять назад, я мечтал о славе скальда. Меня учили – я знаю все, что требуется знать. Вот медведь, например. – Хродмар качнул в руке медвежье ребро. – Я знаю все его хейти. В стихах медведя называют бродягой, бурым, рыжим, косолапым, сумрачным, лесником, жадным, зубастым… Можно назвать его китом дубравы или тюленем леса… Но это же еще не стихи! Я придумал столько кеннингов, что ими можно загрузить большой корабль. Моди говорит, что мне пора продавать их скальдам, по эйриру за десять штук. Я все жду, когда же из этих кеннингов сложится хоть один стих, а он все никак не приходит. Как ты думаешь, придет когда-нибудь?

– Когда-нибудь придет! – подбодрила его Ингвиль. – Может быть, даже скоро. Ты ведь побывал на грани жизни и смерти, а значит, приблизился к Одину.

– Это верно, – согласился Хродмар и посмотрел ей в глаза. – Я ведь теперь родился заново. Отныне все пойдет по-другому.

Сами по себе эти слова не имели отношения к Ингвиль, но взгляд Хродмара вдруг смутил ее.

– Мне все кажется даже лучше, чем было раньше, – продолжал он. – Я сижу здесь почти целый день и не могу налюбоваться морем. Я прожил на берегу моря всю жизнь – у нас прибрежная усадьба – и только сейчас увидел по-настоящему, какое оно красивое. А небо! – Хродмар поднял голову, и Ингвиль не могла отвести глаз от его лица. Уродливые следы нарывов ее не смущали – ведь другим она его не знала, и во всем облике, в каждом слове и движении Хродмара ей виделось что-то особенное, что-то важное и значительное, отличавшее его от прочих людей.

– Знаешь, какой стих я хотел бы сочинить? – понизив голос, спросил он, и у Ингвиль вдруг часто забилось сердце. – Про это утро, про этот рассвет. Про то, как я увидел Фрейю обручий на лбу кости Имира…[13]Фрейя обручий – кеннинг женщины, кость Имира – кеннинг камня, так как по преданию камни возникли из костей первобытного великана Имира. Про то, как светлая Суль всходила над долиной тюленей[14]Кеннинг моря. и над морем лосей[15]Кеннинг леса.. И про то, что для меня это утро было как новое рождение… Ты понимаешь?

Ингвиль кивнула, опустив глаза. Стихи о женщине слагает тот, кто хочет добиться ее любви. Она не знала, как оценить этот несложенный стих, – то ли Хродмар хочет сказать о себе, то ли о ней… Или о них обоих. Хродмар говорил о том новом, что родилось в них обоих, о той битве со смертью, которую они оба выдержали и тем обновили весь свой мир, взглянули на землю и небо другими глазами и увидели прежде всего друг друга…

Хродмар накрыл ее руку своей, и от волнения у нее перехватило дыхание; она чувствовала одновременно ужас и восторг перед чем-то новым, что на нее надвигалось, огромным, важным, грозящим изменить ее саму и всю ее жизнь… Она тоже, подобно Хродмару, рождалась заново, хотя причиной тому была не болезнь.

– Ингвиль! – вдруг раздался рядом голос Виги.

Ингвиль вздрогнула от неожиданности, вырвала руку из руки Хродмара и быстро обернулась. Со стороны усадьбы торопливым шагом приближался Виги. В честь торжества он был одет в нарядную желтую рубаху, вышитую красными узорами и перехваченную узким поясом с серебряными бляшками, с серебряной гривной в виде змеи. Однако лицо его, не под стать праздничному наряду, было недовольным, почти злым.

– Куда ты убежала? – подойдя, раздраженно спросил он. Взгляд его, скользнув по Ингвиль, устремился к Хродмару. – Тебя все ищут, а ты сидишь здесь с… – Виги запнулся, поскольку добрых слов для Хродмара у него не было, а оскорбить гостя он не мог себе позволить. – Как будто лучше места не нашла! – недовольно воскликнул он.

С самого первого дня Виги невзлюбил фьяллей. Сначала он твердил, что опасается за здоровье Ингвиль, потом стал ворчать, что она, дескать, проводит в землянке дни и ночи, а он совсем ее не видит, она забыла его и не находит времени сказать ему хоть слово!

Хродмар окинул его проницательным взглядом. Он впервые видел Виги и ничего о нем не знал, но вид и поведение парня были достаточно красноречивы.

Прежде чем Ингвиль успела ответить, Хродмар поднялся на ноги. Незаметно придерживаясь рукой за стену землянки, он стоял с гордо поднятой головой. Здоровый или больной, он никому не позволял обходиться с собой непочтительно. И Ингвиль, уже открывшая было рот, не стала вмешиваться.

– Не знаю твоего рода, но мой род достаточно хорош, чтобы место рядом со мной было достойно благородной женщины, – медленно и ясно выговорил Хродмар. – И если ты захочешь убедиться в этом, то я даже не стану ссылаться на свою болезнь.

Виги упер руки в бока и презрительно усмехнулся.

– Я не бился и не буду биться с человеком, который едва держится на ногах и должен опираться о стену, чтобы не упасть. А что касается женщин, то едва ли тебе теперь стоит надеяться на их любовь. Тебя полюбит разве что какая-нибудь троллиха, такая же уродливая, как ты сам!

– Виги! – возмущенно вскрикнула Ингвиль. – Не смей! Он ничего тебе не сделал!

– Зато я не уверен, что он ничего не сделал тебе! – резко ответил Виги. Он давно заподозрил, что племянник Моди привлекает Ингвиль не только как больной, нуждающийся в ее заботе, но раньше ему было стыдно сознаться в своих подозрениях. – С тех пор как эти фьялли здесь, ты от них не отходишь, как будто все они – твои братья! После праздника я уеду, но даже если бы я уехал месяц назад, то потерял бы немного! Ты бы и не заметила! С того самого дня я тебя почти не видел! Ты даже ночевать не всегда возвращалась в усадьбу, а мне запретила приходить сюда!

– Глупый! Ведь я боялась, что ты заразишься! Двадцать семь человек умерли, ты понимаешь, умерли! Я не хотела, чтобы конунг лишился наследника!

– А сама ты, я вижу, не боялась заразиться! – запальчиво отвечал Виги. – Даже сейчас, в последний мой вечер здесь, ты сидишь с этим…

– Так ты, оказывается, сын конунга! – удивленно, но без робости протянул Хродмар. – Странно! У нас сыновья конунгов умеют владеть собой. Ни один из сыновей Торбранда конунга не задирает гостей, хотя им всего девять и одиннадцать лет.

– Ты не мой гость! – с вызовом ответил Виги. – И я…

– Зато он мой гость! – решительно перебила его Ингвиль и встала между ними. – И если ты, Виги сын Стюра, хоть немного дорожишь моей дружбой, то сейчас же прекратишь эту нелепую ссору. Ты ведешь себя недостойно! Ты слишком много пива выпил за столом!

– Ага, а он ведет себя достойно! – яростно воскликнул Виги. Заступничество Ингвиль разожгло его ревность, и он уже не способен был осознать, как мало эта перепалка украсит его в ее глазах. – Кто он такой! Ты его знаешь неполный месяц, а заступаешься за него как за родного брата! Ты с ума сошла! Ты посмотри, на кого он похож!

– Он не трогал тебя!

– Да, он не трогает мужчин! Он трогает только женщин! Думаешь, я не видел, как он хватал тебя за руки? А что было до того, как я пришел? Теперь же он просто прячется за твоей спиной! Узнаю доблесть фьяллей!

Ингвиль услышала за спиной вздох, а потом ладони Хродмара мягко легли ей на плечи и бережно, но решительно отодвинули ее в сторону.

– Оскорбляя меня, ты не прибавляешь себе чести, визгливый щенок, – спокойно сказал Хродмар. – Это я переживу. Но когда ты своим дурным языком пытаешься опорочить честь йомфру Ингвиль…

Виги сжал кулаки и подался вперед. Ингвиль ахнула: она помнила, с каким трудом Хродмар сегодня утром дошел от своей лежанки до порога. И ее поразила уверенность, с какой он шагнул навстречу Виги. Кажется, впервые она увидела его во весь рост со стороны; сейчас лица его было не видно, и никто не подумал бы, что он едва оправился после тяжелой болезни. Гордость заставила его собрать в кулак все силы, накопленные за прошедшие дни. Быстрым и точным движением он поймал руку Виги, занесенную для удара, и сильным толчком опрокинул его на песок. Все-таки он был на семь лет старше и обладал опытом, который Виги только предстояло получить.

– Нет, стойте! – Очнувшись, Ингвиль бросилась вперед. – Прекратите! Виги! Опомнись! Не сейчас! Уймись, иначе ты от меня больше ни одного слова в жизни не услышишь, клянусь богиней Фригг!

Виги поднялся на ноги, закусив губу и сжимая ладонью запястье другой руки. Его глаза горели таким бешенством, какое Ингвиль видела один раз в жизни, – в глазах берсерка Гроди Снежной Бороды. Она снова встала между ним и Хродмаром, и теперь ему уже не удалось бы ее отодвинуть.

– Мало чести… – задыхаясь, выговорил Виги и с ненавистью посмотрел на Хродмара. – Потом скажут… Потом, когда ты окрепнешь и возьмешь свое оружие…

– В любой день, когда ты сочтешь нужным, – ответил Хродмар, дыхание которого тоже прерывалось: он был еще слишком слаб. – Моим врагам не приходится долго меня искать. А когда найдут, многие начинают жалеть об этом.

– Полгода тебе хватит?

– Да, через полгода никто не упрекнет тебя в том, что ты бился с больным, – согласился Хродмар. – Мы встретимся с тобой в первый день праздников Середины Зимы. Назови место.

– Здесь! – Виги криво усмехнулся и сплюнул на песок. – Зачем искать другое?

– Один и Тор пусть будут свидетелями. – Хродмар вынул из-под рубахи маленький серебряный молоточек-торсхаммер, один из тех амулетов, какие носят на груди все мужчины племени фьяллей. – Если только я буду жив и вправе распоряжаться собой – я буду здесь.

– Клянусь Одноруким Асом, тебе не придется ждать меня! – Виги в свою очередь показал свой квиттингский амулет – серебряную руку Тюра.

Ингвиль молчала, не вмешиваясь больше.

Виги ушел в усадьбу, широко шагая и не оглядываясь. Но его гнев и досада остались: они так и висели над берегом.

Хродмар снова сел на бревно, глубоко вдохнул.

– До чего же хорошо, что опять не больно дышать! – тихо сказал он. – Когда я там валялся, мне казалось, что вместо воздуха я вдыхаю кипящую смолу… А что этот Фрейр меча так на меня набросился? Он кидается на всех гостей твоего отца, или это я так ему не понравился?

Ингвиль села рядом с ним и вздохнула. До Середины Зимы еще далеко – но боги были призваны в свидетели клятвы, и через полгода Виги и Хродмар сойдутся в поединке. Из-за чего, кому это нужно? Ах, почему Стюр конунг не забрал своего наследника еще после Праздника Дис, когда сам был здесь, и не отправил в летний поход куда-нибудь к бьяррам?

– Значит, это я ему так не понравился. – Хродмар сделал вывод из ее молчания. – Он твой жених? Почему ты мне не сказала?

– Он вовсе мне не жених! – воскликнула Ингвиль и сама устыдилась своей горячности. – Вовсе нет! – тихо добавила она.

– Тогда какое право он…

Хродмар запнулся, словно о чем-то вспомнил. Постепенно до него доходило все то, что ему высказал Виги и чего он в горячке ссоры не заметил сразу. Оглянувшись, он подошел к деревянному ведру с водой, стоявшему у входа в землянку, и наклонился над ним. Ингвиль ахнула и подалась к нему, будто хотела оттащить, но было поздно. Он уже все увидел и невольно отшатнулся – показалось, что из ведра на него глянул кто-то совсем другой. Потом пересилил себя и снова наклонился. Конечно, отражение в воде было темноватым и нечетким, но огромная разница между прежним лицом и новым сразу бросалась в глаза.

Потом Хродмар отвернулся и застыл, борясь с желанием закрыть лицо руками и спрятаться от страшной правды. Ингвиль вспомнила слова Моди: «Ведь он самый красивый парень во всем Фьялленланде». Был. Должно быть, самому Хродмару это небезразлично. Даже его затылок и спина выражали такое отчаяние, что сердце Ингвиль болезненно сжалось.

– Хродмар! – Она подошла и положила руку ему на плечо, потом погладила по волосам. Волосы, отмытые после болезни, были очень красивы и свивались в мягкие колечки на концах. Он не пошевелился, будто ничего не заметил. – Хродмар, перестань! – умоляюще заговорила Ингвиль. – Не слушай Виги. Он дурак! – решительно добавила она, всей душой негодуя на товарища своего детства.

– Нет, он все правильно сказал, – глухо произнес Хродмар, не оборачиваясь. – Я похож на старого тролля. Я не думал… Я был так рад, что выжил… Но что я таким выжил… Что это… Это останется навсегда?

– Нет, – слабо возразила Ингвиль, не слишком веря своим словам. – Со временем… Кожа опять побелеет, рубцы немного сгладятся… Будет не так заметно… – утешала она, не отваживаясь на прямую ложь.

– Значит, это навсегда, – сказал Хродмар, по-прежнему не поворачиваясь. – Раньше меня звали Хродмар Щеголь. Теперь меня будут звать Хродмар Рябой. Или Хродмар Тролль.

Он глухо вздохнул, и этот вздох был похож на стон. Он понимал, что мужчине не годится так много значения придавать своей внешности, но смириться с тем, что отныне у него будет такое лицо, было нелегко. Казалось, он никогда не наберется мужества повернуться к свету, не сможет радоваться жизни или хотя бы прямо смотреть на людей. С таким лицом ему место в подземельях троллей.

– Хродмар! – Ингвиль снова погладила его по спине, как ребенка, который упал и ушибся. Голос ее был таким жалобным, как будто это она больна и просит о помощи. – Лицо – это ерунда. Вот у нас в Кремнистом Склоне есть один человек, Ульв Однорукий, пастух. Он еще молодым так сильно обжегся на пожаре, что ему отняли кисть правой руки. И ничего! Он приспособился все делать одной рукой и остался таким же веселым, каким был прежде. Наши девушки его обожали! Он женился потом на Ауд, она очень красивая. У нее все руки-ноги целы и приданое было неплохое, то есть она вполне могла выбрать здорового парня. А выбрала Ульва и вовсе не считала, что ее муж чем-то хуже других. Я сама все это знаю, потому и говорю.

Но Хродмар, похоже, ее не слушал – пример незнакомого пастуха не мог его утешить.

– Ты смелая, как валькирия, – отозвался он. – И как ты могла столько времени сидеть рядом со мной, смотреть на меня и не убежала прочь от страха!

– А почему это я должна была убежать? – неожиданно возмутилась Ингвиль. – Я не трусиха. Конечно, теперь никто не скажет, что ты хорош собой, как сам Бальдр, но мужчине вовсе не обязательно быть красивым. Доблесть мужчины не в красоте. И мне казалось, что ты сам должен об этом знать! Отважный, честный, решительный мужчина всегда будет красавцем в глазах женщины, и совершенно не важно, какое у него лицо! А если он еще добрый и веселый, то женщины так и будут к нему липнуть и побьют всякого, кто скажет, что он не красив!

Теперь она говорила от всей души. Когда Хродмар шагнул навстречу Виги, хотя сам едва держался на ногах от слабости, в ней что-то сдвинулось, причем так сильно и решительно, что обратной дороги этому чувству не осталось. Вся его фигура была полна той гордой внутренней силы, которая превыше любого недуга, уродства, даже увечья. Его ужасное лицо озарилось в глазах Ингвиль ярким негасимым светом. Хродмар будто стал частью ее самой, и ей была не нужна его красота.

Хродмар повернулся. У Ингвиль отлегло от сердца. Но он смотрел в море, словно не решался взглянуть на нее. Море все так же улыбалось, равнодушное к человеческим бедам и разочарованиям, гордое лишь собственной красотой и силой.

– Да, – наконец сказал Хродмар. – Я об этом знаю. И теперь мне придется привыкнуть к мысли, что самым красивым во мне будет мой меч. К моей Грозе Щитов, слава Тору, не пристает зараза. Но ваш визгливый молодой конунг прав – теперь меня полюбит разве что троллиха!

Ингвиль передвинулась и села так, чтобы видеть его лицо. Хродмар бросил на нее беглый взгляд и снова отвел глаза. Ему было стыдно, что еще сегодня утром он мог мечтать о любви такой красивой девушки.

– Виги наговорил глупостей, а ты повторяешь! – с упреком произнесла Ингвиль. – Только глупые женщины ищут красивых мужчин. Умные женщины ценят силу, великодушие, достоинство. А тебе разве нужна любовь глупых женщин?

Хродмар снова поднял на нее глаза и теперь смотрел долго. Его лицо чуть-чуть смягчилось. После своей болезни он доверял Ингвиль, как самой богине Фригг, и сейчас не мог ей не поверить.

Ингвиль сама взяла его руку и сжала ее обеими руками.

– Да, – тихо сказал он. – Наверное, ты права. Любовь глупых женщин мне не нужна. И я подумал – а может, мне хватит любви одной-единственной женщины? Такой, как ты.

Когда начало темнеть, Грим Черная Борода оставил свое почетное место напротив хозяйского и вышел из дома. От крепкого пива фру Альви его чуть пошатывало, но зато вечерний воздух казался необычайно теплым и душистым, ветер с моря пел приветливую песню. С пригорка, на котором стояла усадьба, было видно множество костров, разложенных окрестными жителями в честь Высокого Солнца. Где-то за перелеском пели и смеялись.

Остановившись сначала у дверей большого дома, Грим прислонился к косяку. Ему тоже хотелось петь. На язык просилась песня про Бьёрна, который пять лет провел в плавании, а потом пристал наконец к берегу и та-ак напился… И та-аких дров наломал… Грим слышал эту песню от барландских торговцев на последнем пиру у Стюра конунга, и она ему очень понравилась, вот только он никак не мог вспомнить, что же случилось с тем Бьёрном на берегу!

Вечер был так хорош, что Грима потянуло пройтись. Он решил сходить к берегу и посмотреть, как там «Красный Волк», не разбежались ли к кострам и девушкам хирдманы, оставленные его сторожить. Он шел, покачиваясь и распевая строфы о похождениях Бьёрна (в основном собственного сочинения), так что окрестные тролли плакали от смеха, зажав зубами кончики хвостов. Для удержания равновесия Грим взмахивал руками выше плеч и иногда выкрикивал: «Штормит! Эка разгулялась нынче погодка!»

К самой тропе спускался пологий склон горы, поросший редким сосняком. А на вершине склона вдруг мелькнуло что-то серое, лохматое, проскочило и пропало с глаз. Грим перестал петь и остановился, придерживаясь для надежности за ближайшую сосну и моргая, будто пытался проснуться. Кто это: волк или тролль? Пожалуй, не стоило выходить в лес одному. Середина Лета – одно из тех переломных мгновений года, когда иные миры наиболее близки к нашему; в эту ночь невидимая стена истончается и тает… Вот ведь потянуло спьяну на подвиги!

Сосенки слегка качали ветвями на ветерке, и за ними скользил невидимый сумеречный дух, перебегал от ствола к стволу, то прятался, то снова выглядывал, дразня и корча троллиные рожи… Грим постоял, сомневаясь и ругая себя за пьяную неосторожность. Но не возвращаться же…

Наконец он пошел дальше, но уже не пел. Шаг его стал тверже, взгляд острее, рука не выпускала амулета на груди.

На склоне горы снова мелькнуло что-то. Грим бросился к ближайшему дереву и спрятался за ствол.

Из-за деревьев выскочил волк. Грим вцепился в рукоять длинного ножа, мысленно обругал себя, что не взял из усадьбы копье, а еще лучше – пятерых хирдманов. Волк широкими прыжками мчался прямо к нему. Но что-то с ним было не так. Прищурившись, Грим напряженно вглядывался. Ветерок тянул с вершины горы прямо на него, поэтому зверь не мог пока его учуять. Вот он пробежал мимо, шагах в десяти от сосны, за которой стоял Грим, и помчался в сторону усадьбы. Вблизи Грим понял, в чем дело: уши у зверя висели, а хвост приподнимался. Это был не волк, а просто большая серая собака. У Грима отлегло от сердца, но показываться он не спешил: неспроста же пес так мчался. К тому же где собака, там рядом должен быть человек.

Выскочив на дорогу, серый пес остановился, уткнулся носом в землю, стал принюхиваться. Он учуял следы Грима, чужого здесь человека. Пес пошел было по его следу, потом остановился, поднял морду к вершине горы.

Между стволами показалась тонкая человеческая фигура. Это была девушка в сером платье из некрашеной шерсти, с простыми медными застежками на груди, без цепочки, без звенящих украшений и амулетов. Длинные темно-русые волосы густой волной струились по ее плечам; как тень, как лесной дух, она неслась вниз, и ни один сучок не хрустнул у нее под ногами.

«Ведьма!» – подумал Грим. Но тут же вспомнил, что, кажется, эту девушку он еще вчера мельком видел на дворе у Фрейвида. Но что она делает одна в лесу, почти ночью? Зачем ей эта большая собака, так похожая на волка?

А серый пес с лаем кинулся наперерез девушке, завертелся, припадая на передние лапы и оглядываясь в ту сторону, где стоял под сосной Грим. Девушка поняла своего пса. Она прижалась к дереву, замерла, слилась с ним и вдруг пропала. Она исчезла так стремительно, что Грим застыл, моргая и подозревая, что все это – тревожный пьяный сон. Однако, вглядевшись, он различал смутно светлеющие пятна ее лица и рук возле ствола.

Над сосновым склоном повисла тишина, нарушаемая только глухим шелестом ветра в иглистых ветвях. Казалось, здесь не было ни единого живого существа, кроме серого пса. Хёрдис ждала, прижавшись к сосне, как к плечу надежного друга, какого у нее никогда не было. Мельком заметив за деревом человека, она испугалась, и от этого испуга, как бывало с ней от всякого сильного чувства, весь мир вокруг стал прозрачным и ясным. Зрение и слух ее резко обострились, она ощущала каждое движение ветки, каждый толчок крота, ползущего под землей. Земля и лес словно протянули к ней тысячи невидимых нитей, она сама стала живой частью леса. И человек, стоявший под сосной, был виден ей так же ясно, как самой той сосне. – Кто там прячется? – вдруг крикнула девушка.

Грим вздрогнул, но промолчал, только крепче прижался к стволу. Казалось, с ним заговорило дерево. А может, тролль, которому не следует отвечать!

– Если ты нечисть, то поди в землю, где твой дом! – строго крикнула девушка. – А если ты человек, то стой где стоишь и не смей двигаться! Сосновый корень связал тебе ноги!

Грим возмутился: кто она такая, кухонная замарашка, чтобы отдавать приказы ему, ярлу, родичу конунга! От возмущения страх прошел, он хотел отойти от ствола, но почему-то не смог. Руки словно приросли к сосне, а ноги будто пустили корни в землю. Он не мог пошевелиться или хотя бы подать голос. Сосна опутала его невидимой сетью силы, почему-то взяла сторону девчонки… Это ведьма! Грим попытался хотя бы тряхнуть головой, но даже это ему не удалось.

А девушка медленно отошла от дерева и сделала несколько шагов вниз по склону. Серый пес бросился вперед и в несколько прыжков оказался подле Грима. «Разорвет!» – только и успел подумать Грим. Отчаянным усилием воли он постарался протрезветь, проснуться. А серый пес все так же скакал перед ним, припадая на лапы и заливаясь яростным лаем.

– Тише, Серый! – строго прикрикнула на пса ведьма, подойдя ближе. – Ты хочешь созвать и всю усадьбу, и всех гостей! Дай мне поглядеть, кого это мы поймали?

Она подошла к застывшему Гриму шага на три, вытянула шею, склонила набок голову и стала рассматривать его. Ее любопытный, бессовестный взгляд встретился с взглядом Грима, и его пробрала дрожь, словно в саму его душу просунулась чужая рука с обжигающим факелом. Ему было неловко, страшно и стыдно: он, родич конунга, оказался вдруг пленником какой-то ведьмы! Вот и прогулялся вечером Середины Лета! Но страх перед ведьмой был сильнее уязвленной гордости. Да, именно ее-то он и видел в кухне Прибрежного Дома. Эта девчонка – дочь Фрейвида от рабыни. А все женщины этого рода обладают колдовской силой. Фрейвид Огниво часто этим хвастал и, как видно, не сильно преувеличивал. Но это еще не основание без всякой причины связывать знатных людей по рукам и ногам!

– Я не причиню тебе зла, добрая девушка, – с трудом ворочая языком, промолвил Грим, и против воли речь его получилась заискивающей. – Отчего ты испугалась?

– Ах, знатный ярл! – радостно воскликнула Хёрдис. Она тоже его узнала, и в ее глазах мелькнуло ехидное торжество. – Вот как нам с тобой привелось встретиться! – воскликнула она голосом радушной хозяйки, встречающей дорогого гостя. – Это я-то испугалась? На кого ты охотился в моем лесу? На троллей? Этого добра всегда полно, только они ни на что не пригодны. Туповатое племя! Или тебе нужны фьялли? Так фьялли водятся южнее, на песчаной отмели! И не следовало тебе выходить в сумерках одному – в ночь Середины Лета вся нечисть особенно опасна! Что же ты молчишь? Или разговаривать с дочерью рабыни ниже твоего высокого достоинства?

От этой дерзкой речи Грим разъярился. Он не был большим храбрецом, но подобное нахальство уязвило его самолюбие, гнев потеснил страх. Грим напрягся, попытался высвободиться из невидимых пут и сумел чуть-чуть пошевелиться.

– Мерзкая ведьма! – крикнул он. – Это тебе дорого обойдется! Отпусти меня сейчас же! Я сверну тебе шею!

– Да разве я тебя держу? – изумленно воскликнула ведьма. – Ты волен делать что хочешь!

И тут же невидимые путы пропали. Грим в ярости бросился к ведьме, а она вскрикнула и кинулась бежать. И Грим разом устыдился: ему показалось, что невидимые оковы померещились спьяну. Должно быть, от пива фру Альви он уснул, прислонясь к дереву.

– Эй, погоди! – крикнул он ей вслед. – Я тебе ничего не сделаю!

Девчонка остановилась, обернулась, на лице ее был испуг.

– Поклянись, что ты не тролль! – потребовала она.

– Я? – изумился Грим. Только что он то же самое готов был требовать от нее.

– А кто же? – опасливо отозвалась Хёрдис, глуповато тараща глаза. Давно ей не случалось так веселиться. – Зачем бы человеку бродить ночью в лесу? Да еще одному! Да еще прятаться за деревьями!

Грим был окончательно сбит с толку. Девчонка говорила так убедительно, что он и сам подумал: «А я ли это, Грим сын Бергтора, или какой-нибудь тролль в моем обличье?»

– Да нет же, я не тролль, клянусь Одноруким Асом! – сказал он, не столько девчонке, сколько самому себе, и вынул серебряный амулет Тюра. – Я Грим ярл. Разве ты меня не знаешь? Я тебя знаю. Ты – дочь Фрейвида. Тебя зовут Гьёрдис?

– Меня зовут Хёрдис, – с обидой отозвалась девушка. – Гьёрдис – это из другой саги[16]Имеется в виду сага о Сигурде Убийце Дракона, мать которого звали Гьёрдис.. Если я дочь рабыни, это еще не значит, что можно путать мое имя.

– Я вовсе не хотел тебя обидеть, – примирительно произнес Грим. Теперь он пришел в себя и готов был отнестись к замарашке снисходительно. – Иди сюда, не бойся. Чего ты бродишь здесь одна?

– Я не одна, со мной Серый. – Хёрдис кивнула на пса. – А зачем я здесь брожу… – Она скосила глаза, потом заговорщически посмотрела на Грима, будто колебалась, открыть ему важную тайну или не стоит.

Она сама еще не знала, что бы такое ему наплести. Ей казалось забавным напугать и подурачить знатного ярла, брата самой королевы, но она еще не придумала, какую пользу можно извлечь из этой встречи.

– Должно быть, у тебя здесь свидание с каким-нибудь парнем! – грубовато хохотнул Грим. – Не бойся, я не выдам.

– Вот еще! – презрительно фыркнула Хёрдис, но тут же добавила жалобным голосом: – Да что ты, добрый господин, кто же посмотрит на дочь рабыни? Всем подавай благородных девушек. А я…

Она грустно склонила голову и, казалось, вот-вот готова была заплакать от жалости к себе. А ведь она так хороша – молода, стройна и волосы ее струятся густым потоком до самых колен! Ее лицо нельзя было назвать красивым, но во всем облике было что-то дразнящее, раздражающее, и Гриму чудилось, что каждое движение, каждый взгляд девушки рассыпает вокруг снопы горячих искр, которые попадают прямо в душу и долго еще жгут изнутри.

– Ну, не притворяйся! – сказал он и шагнул к ней. – Ставлю золотое кольцо, что каждый вечер кто-нибудь пытается обнять тебя в темном углу, когда Фрейвид не видит!

Хёрдис бросила на него быстрый лукавый взгляд.

– Может, и пытаются, – пропела она. – Но едва ли кто-нибудь захочет взять меня в жены. А ведь я не хуже других… Не хуже моей сестры Ингвиль. Она-то невеста всем на зависть. Как бы те рябые фьялли не увезли ее с собой! Они живут вон там. – Хёрдис махнула рукой на юг, в сторону песчаной отмели. – И я приглядываю за ними: что-то они замышляют!

Лицо ее стало загадочным, глаза многозначительно округлились. Грим вспомнил о фьяллях, о своей стычке с Моди и помрачнел.

– Эти фьялли такой народ, что я удивлюсь, если они ничего не станут замышлять! – сказал он, насупившись и наморщив низкий лоб. Эти морщины так забавно ездили вверх-вниз, что Хёрдис едва сдерживала смех. – И я дорого дал бы за то, чтобы знать, что у них делается.

– Я-то знаю, что у них делается! – с намеком протянула Хёрдис.

– Да уж не сомневаюсь, что ты много знаешь… – согласился Грим, вглядываясь ей в лицо.

Он был уверен, что пронырливая и неробкая девчонка знает все и про всех на этом берегу. Дружба с ней может оказаться весьма полезной. Фрейвид Огниво – человек могущественный, самолюбивый, умный и скрытный. Сегодня он друг конунгу квиттов и даже воспитатель его старшего сына. Но что-то эти фьялли у него загостились, и он принимает их с почетом. Может быть, он хочет быть другом и конунгу фьяллей тоже? Свой человек в доме Фрейвида, пусть даже это всего лишь девчонка, наверняка пригодится!

– Послушай-ка, Хёрдис! – Грим даже вспомнил ее имя. – Как тебе нравится это кольцо?

– Какое? – Хёрдис вытянула шею, стараясь лучше разглядеть золотое кольцо на пальце у Грима, глаза ее хищно сузились.

– Вот это. – Грим протянул руку, чтобы она могла лучше рассмотреть. – Оно будет твоим, если ты в обмен пообещаешь мне хорошенько присматривать за фьяллями, пока они здесь.

– Обещаю! – быстро сказала Хёрдис и хихикнула про себя. Наблюдать за фьяллями ей и самой было любопытно. Кто же откажется в придачу получить золотое кольцо?

– А когда к тебе придет человек и скажет… – Грим поднял с земли сосновый сук, разломил его надвое и протянул половинку Хёрдис. – Покажет половину этого сука, ты расскажешь ему обо всем любопытном, что узнаешь. Нравится тебе такой уговор?

– Нравится, – поспешно произнесла Хёрдис, не отводя жадного взгляда от кольца. У нее никогда в жизни не было золота.

Сняв кольцо, Грим протянул его Хёрдис. Она мгновенно, как сорока, схватила подарок с его ладони и тут же оказалась в десяти шагах от него. Теперь уже не отнимешь! Посмеиваясь, она вертела на пальце широкий мужской перстень. Его можно повесить на ремешке на шею – тоже будет хорошо! Не всякая дура служанка из тех, кто перед ней чванится, потому что они-то родились от свободных родителей, получит от своего дурака жениха такое сокровище! Сама Уна съест от зависти свое покрывало, когда увидит! Все будут приставать с расспросами, откуда у нее такое, а она им не скажет, и пусть они все лопнут от любопытства!

– Иди домой, доблестный ярл, и ложись спать! – крикнула она. – Ночами в этом лесу водятся ведьмы пострашнее меня! От них ты не откупишься одним кольцом!

И она исчезла. Грим оглянулся и вдруг заметил, что светлый вечер самого длинного дня в году сменяется ночью, стало почти темно. Ветер с моря усилился, сосны шумели угрожающе. И ни одного человека, ни одного живого существа вокруг, только деревья, кустики вереска и брусники да темные тени между стволами. И сильному мужчине стало страшно, как ребенку, потерявшемуся в лесу. Отыскав взглядом тропу, Грим торопливо пошел к усадьбе. И всю дорогу прибавлял шагу, не в силах убежать от неприятного ощущения, будто чей-то острый нечеловеческий взгляд упирается ему прямо между лопаток.