Онлайн чтение книги Блуждающий огонь
Глава XXVI

Рауль скоро решил, как ему действовать. Пока он утешал Клинча, он поручил Пентару, своему старшему лейтенанту, отыскать еще одну лодку с фрегата. Но все розыски оказались безуспешными, равно как безуспешны были все расспросы Итуэла матросов Клинча — те хранили упорное молчание: они так же, как и экипаж «Блуждающего Огня», не боялись никаких угроз и никогда бы не выдали своих. Делать было нечего, приходилось отказаться от надежды захватить вторую лодку, тем более, что Рауль должен был поторопиться еще до света выехать из залива. Сделав распоряжение повернуть, Рауль не терял еще надежды на обратном пути наткнуться на лодки своих врагов; но легкий, как птица, люгер быстро миновал крутое побережье, в том числе и ту укромную бухточку, в которой они с Итуэлом совсем недавно и так успешно укрывались, и выехал в открытое море. Рауль был очень огорчен: он твердо решил отпустить Клинча, но желал заполучить какого-нибудь другого пленника с «Прозерпины».

Между тем люгер приблизился к английскому фрегату насколько позволяло благоразумие, и под покровом ночи рассчитывал прошмыгнуть незамеченным, направляясь в дальнейшее путешествие. Рауль пригласил Клинча подняться на палубу, куда приказал привести и его матросов.

— Здесь мы должны расстаться, сэр Клинч, — вежливо сказал Рауль, — осторожность не позволяет мне дольше пользоваться вашим приятным обществом. Отсюда вам недалеко до вашей «Прозерпины», а мы стремимся к берегам нашей милой Франции. Будьте любезны, передайте мой привет капитану Куфу и этим честным итальянцам, так полюбившим сэра Смита! Прощайте!

Рауль улыбался: чувство безопасности после стольких волнений переполняло его сердце безумной радостью, и перед ним всплывали одни забавные сцены. Клинч, которому совершенно непонятно было многое в его словах, ощущал только одну глубокую к нему благодарность за свое освобождение, но в то же время он не забывал своих обязанностей как офицера английского флота и счел своим долгом предупредить Рауля.

— Капитан Рауль, — сказал он, пожимая протянутую ему руку, — я никогда не забуду вашей доброты — вам я обязан счастьем этой моей жизни и, может быть, будущей, но тем не менее я считаю своим долгом заявить вам, что как офицер английского флота обязан буду сделать все от меня зависящее, чтобы взять или уничтожить ваш люгер, как неприятельское судно.

— Мне нравится ваша откровенность, господин Клинч! Я не сомневаюсь встретить в лице англичан честных врагов.

— Я должен донести капитану Куфу о том, где видел ваш люгер, куда по моим предположениям он направится, и в каком состоянии я нашел ваше вооружение, ваш экипаж и все прочее.

— Дорогой мой, вы храбрый и честный человек. Желал бы я, чтобы теперь был полдень, и вы могли бы полюбоваться моим маленьким люгером в полном его блеске, так как он настолько красив, что не нуждается в вуали, чтобы прикрываться. Итак, скажите капитану Куфу все, что вы желаете; теперь же расстанемся! До свидания, дорогой Клинч, до свидания!

Все офицеры пожали руку Клинчу, который еще раз, сильно взволнованный, благодарил их за их гуманное отношение к нему. Затем он сел в свою гичку, сопровождаемый своими матросами, и направился на светлый фонарь «Прозерпины», скоро потеряв из вида «Блуждающий Огонь», взявший будто бы в сторону пути к Франции.

В действительности же Рауль вовсе не имел этого намерения. Его плавание еще не кончилось: оно, сопряженное со столькими опасностями, имело для него свою привлекательную сторону. Накануне того дня, когда он в одежде лаццароне прибыл в Неаполь, ему удалось перехватить английское транспортное судно со съестными припасами и отправить его в Марсель; теперь ожидалось второе такое же, и этим можно было объяснить экипажу его долгое нахождение вблизи Неаполитанского залива. Но все заманчивые стороны его профессии, эта постоянная необходимость проходить зачастую сквозь строй враждебных судов, наслаждаться превосходством хода своего люгера, возможность отличиться и прославиться — все это терялось перед главной для него притягательной силой — Джитой. К его чувству к ней начал примешиваться оттенок отчаяния. Твердо и ясно высказанное ею убеждение в невозможности в ее глазах брака с человеком другой религии, то есть для которого ее Бог не был бы Богом, не могло оставлять сомнения в непоколебимости этого ее взгляда, принимая во внимание всю ее нежность и мягкость; она не скрывала и не отрицала своей глубокой преданности Раулю и не было повода заподозрить ее в неискренности или временном увлечении. Последний разговор лежал тяжелым камнем на душе Рауля, и он не мог решиться на продолжительную разлуку с ней после этой как бы размолвки между ними.

Как только можно было с уверенностью предположить, что люгер совершенно скрылся из глаз Клинча, Рауль приказал изменить направление и направиться в восточную часть Салернского залива. «Блуждающий Огонь» летел с поразительной быстротой и довольно скоро подошел прямо к высотам около Санта-Агаты, настоящего местопребывания Джиты. Рауль имел две причины, чтобы поступить таким образом: с одной стороны, отсюда ему всего удобнее было подкараулить подходящее английское торговое судно; с другой — здесь он мог получить какую-нибудь весточку от Джиты, весточку очень дорогую для его сердца. Такова страсть, и Рауль ей поддался.

За последние два-три дня все так утомились на люгере от тревожного ожидания и неуверенности в своей безопасности, в том числе и сам капитан, что все чувствовали настоятельную потребность основательно выспаться. Итуэл уже с час, как улегся в свою койку, а теперь и Рауль, сделав необходимые распоряжения, ушел к себе в каюту и через несколько минут погрузился в глубокий сон, позабыв на время все свои страхи и надежды.

Все, казалось, благоприятствовало люгеру и планам его командира. Ветер почти замер, и море только покойно дышало, как уснувший исполин. Утро наступило пасмурное, но, по-видимому, все вокруг было спокойно и не требовало особенно внимательного наблюдения.

Бывают как бы минуты летаргии в жизни моряка. Тяжелые и тревожные дни требуют после себя безусловного покоя, и сон всей природы с наступлением ночи неудержимо манит последовать его примеру; самый мирный всплеск воды о бока судна как бы заменяет колыбельную песнь. Неудивительно поэтому, что все на «Блуждающем Огне» уснуло; оставались бодрствующими одни очередные дежурные, но и эти почти все поддались неудержимой магии сна — всякая обязанность становится вдвое тяжелее, если в ней нет непременной необходимости, а кругом было так мирно, и молодой лейтенант, уступая естественному влечению, уже видел во сне свой родной дом, свою мать, свою первую любовь.

Вот в каком положении находились дела на люгере.

Бодрствовал один только старый, опытный моряк, особенно гордившийся своей неуклонной строгой пунктуальностью в исполнении своих обязанностей. Он сознавал, что на нем одном лежит теперь вся ответственность за целость судна и людей; но его ободряло отсутствие, по-видимому, всякой опасности. Чтобы скрасить несколько одиночество, он напевал вполголоса одну из песенок своей родины, которой научился еще в юности. Так дотянул он до того момента, когда далеко где-то пробуждающееся солнце послало свои первые лучи и позолотило вершины прибрежных гор; часовой радостно приветствовал утреннюю зарю, тем более, что с некоторых пор его бдительное ухо начал тревожить какой-то глухой и неопределенный шум.

— Ге-ге! Господин лейтенант! — тихо окликнул Антуан крепко спавшего молодого моряка, остерегаясь разбудить товарищей и выдать им несвоевременный сон дежурного офицера. — Это я, мой лейтенант, Антуан.

— Э! О! Что такое? Это вы, Антуан? Чего вам?

— Я слышу шум, который мне не нравится, лейтенант; боюсь, что это шум прибоя. Слышите? Вода ударяет о скалы.

— Мы на милю от берега, Андреа, и было совсем тихо.

— Но пойдите, посмотрите и прислушайтесь, уже немного светает. Не нравится мне этот шум!

Молодой человек зевнул, потянулся и неохотно пошел к борту; его ноги отяжелели, и он двигался медленнее обыкновенного. Но едва поравнялся он с бортом судна, как поднял обе руки к небу с каким-то безумным отчаянием и поднял тревогу: судно плотно село на мель! Его незаметно, по недосмотру часовых, прибило на один из многочисленных подводных островов, известных под названием островов Сирены, которыми славится местность около гор Санта-Агаты.

Вот в такие-то минуты серьезной опасности и обнаруживаются все качества капитана: когда поднялась тревога, Рауль первый появился наверху судна, и один не только сохранил полное самообладание, но еще нашел в себе силы ободрить свой экипаж. Не время было теперь упрекать виновных, надо было все искусство, все силы, всю изобретательность употребить на то, чтобы, если еще можно, спасти прекрасное судно, предмет самый дорогой сердцу Рауля после Джиты.

Между тем несчастный молодой лейтенант, бросив еще один взгляд на, по-видимому, безнадежное положение люгера, сознавая свою вину, в отчаянии, со свойственной морякам необузданной пылкостью бросился с противоположного конца судна в море и тут же утонул.

Об этом несчастии немедленно доложили Раулю.

— Если бы он это сделал час тому назад, «Блуждающий Огонь» не сидел бы теперь пригвожденным к этим скалам, как судно, которое требует починки. Но бодритесь, ребята! Попробуем спасти наш прекрасный люгер.

В словах Рауля не было бессердечной жестокости, в них говорило сдержанное отчаяние: он не мог простить того, что его чудное судно, верх совершенства и изящества, гибнет в тихую погоду по одной только небрежности.

Насколько можно было осмотреть швы судна, они казались неповрежденными, судно, очевидно, очень плавно село на мель, это подавало некоторую надежду.

В это время восходящее солнце осветило проходившую неподалеку фелуку, и Рауль отрядил за ней часть матросов под командой Итуэла, чтобы захватить ее и привести к люгеру. У него была двойная цель: или, переложив на нее часть груза с люгера, тем облегчить его и дать ему, быть может, возможность подняться и сойти с мели; или, в крайнем случае, перевести на фелуку людей, если уж от люгера придется окончательно отказаться. Но он никому не высказал своих мотивов, и никто не осмелился спрашивать его. Дисциплина на судне Рауля была образцовая, в этом заключалась вся его сила.

Отправив Итуэла за фелукой, Рауль сел на ялик, желая лично осмотреть состояние и положение люгера. Острова Сирены несколько выступают из воды, и если бы часовые не уснули в свое дежурство, они не могли бы не заметить опасности, когда судно стало слишком подходить к ним. Наступившее утро дало возможность людям познакомиться с их положением. Люгер, оказалось, поднятый более обыкновенного сильной волной, сел в трещину между двух скал. Кругом было очень глубоко, но сдвинуть его нельзя было иначе, как избавив его от части своего груза. Пока было тихо, люгер находился в сравнительной безопасности; но каждая новая сильная волна должна была его неминуемо поднять и разбить о скалы. Пять минут было достаточно Раулю, чтобы убедиться в настоящем положении дел, и он радовался, что успел уже отправить Итуэла за фелукой. Затем осмотрены были ближайшие скалы, и Рауль увидел, что на некоторых из них можно было без повреждения сохранить часть груза.

Рауль немедленно распорядился, чтобы принялись за дело. На трех лодках стали вывозить вещи. Рауль сразу увидел, что полумеры не помогут и что придется многим пожертвовать; главное — спасти во что бы то ни стало судно и людей. Бросали в воду все, без чего можно было обойтись, оставляя провизии лишь столько, чтобы хватило дойти до Корсики.

Рауль сделал все, к чему его обязывала его ответственность, как капитана. Час деятельного, разумно организованного и настойчивого труда уже принес много. Между тем ему донесли, что волной снизу уже начинает немного поднимать значительно облегченный люгер. Фелука, захваченная Итуэлом, приближалась, и можно было рассчитывать, что она плотную подойдет к люгеру через десять минут. На палубе люгера было множество различных предметов, предназначенных для перемещения на фелуку; кругом по скалам разложены были бочки, ящики, снасти, балласт и другие вещи; только с оружием и припасами Рауль не расставался, для себя решив защищаться до последних сил, но, по-видимому, нападения ниоткуда не предвиделось. Чтобы не терять времени даром, и с приходом фелуки прямо приняться за окончательную разгрузку, Рауль отдал приказ команде завтракать. Эта минута отдыха дала ему возможность осмотреться и поразмыслить. Много раз его глаза тревожно обращались к высотам Санта-Агаты. Помимо образа дорогой ему Джиты, его влекло туда и беспокойство, как бы какой-нибудь случайный путник не заметил его потерпевшего судна и как бы весть об этом не дошла до англичан. Но было еще слишком раннее утро, и никого не было видно; к тому же Итуэл приближался с фелукой и, конечно, убрал на ней флаг.

Как все изменилось! Давно ли Рауль гордо стоял на своем маленьком люгере с головой поднятой вверх, с сознанием преимущества своих сил и молодости. А теперь? Его голова поникла, он имел вид человека, настигнутого несчастьем. Но все же он не утратил своей врожденной предприимчивости и, сидя на деке своего потухшего «Блуждающего Огня», строил планы возможности захвата какого-нибудь хорошего английского судна, если не удастся спасти люгер. Ожидаемая фелука давала ему эту возможность, а экипаж его был достаточно многочислен и смел, чтобы предприятие удалось.

Пока он еще сидел, погруженный в свои соображения, подъехал и Итуэл. Фелуку привязали к люгеру, матросов, бывших с Итуэлом, отправили завтракать, а Итуэла Рауль пригласил разделить с ним его скромную трапезу. За едой обе стороны обменялись сообщениями о том, что произошло за это короткое время, и Рауль с тревогой узнал, что все люди с фелуки сели в лодку при первом приближении Итуэла с матросами, считая сдачу фелуки несомненной, и уехали. Из того, в какую сторону они отправились, Раулю стало ясно, что они поняли, какое судно оказалось зажатым в расщелине скал Сирены, и теперь можно было наверное поручиться, что еще в течение утра об этом происшествии будет сообщено англичанам.