Онлайн чтение книги Бородинское поле
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Весь день мела поземка, покрывала белым саваном поле битвы, усеянное трупами пришельцев, которые некому было закопать в чужую для них, скованную морозом и одетую в снежную шубу землю. Под вечер 12 декабря ветер немного приутих и мороз приослаб, но повалил хлопьями снег, густой и липкий. Вездеход командующего пятой армией генерала Говорова с немалым трудом пробирался по разрыхленной дороге, загроможденной брошенными немцами орудиями, подбитыми танками, остовами сожженных автомашин и раздавленных мотоциклов. Жуткая картина побоища должна была бы радовать командарма, потому что это впечатляющее зрелище разгрома гитлеровцев создала здесь его армия за пять дней наступательных боев. Это о его армии говорилось в сводке Совинформбюро: 6 декабря войска генерала Говорова прорвали оборону пехотных дивизий немцев и заняли районы Колюбакино, Локотня. А в "Правде" только что напечатана уже вторая статья генерала Говорова, в которой командарм делился опытом последних оборонительных боев на подступах к столице. В ней он писал, в частности: "Наиболее тяжелыми для нас днями были 1 - 4 декабря. В эти дни фашисты, прощупав нашу оборону на Можайском шоссе и автостраде Москва - Минск и убедившись в ее крепости, предприняли наступление в обход этих магистралей с севера и юга. Обход имел целью окружить наши войска с одновременным выходом на ближайшие подступы к Москве. Следует отметить, что фашистские части, совершив обход в направлении Голицыно с севера, приблизились к Москве почти на расстояние выстрела дальнобойной артиллерии. Их дальнейшее продвижение поставило бы город под угрозу артиллерийского обстрела". С ним разговаривал по телефону начальник штаба Западного фронта генерал Соколовский, поздравлял с успешным наступлением и деловой статьей в "Правде". Но в ответ на поздравления Леонид Александрович, вместо того чтобы поблагодарить начштаба фронта, снова заговорил о резервах, без которых его армия не в состоянии развить успех первых дней контрнаступления. Василий Данилович сказал, что резервы будут: пятой армии придается 2-й гвардейский кавалерийский корпус генерала Доватора. И теперь, возвращаясь с передовых позиций в штаб армии, генерал Говоров думал, где и как лучше ему использовать конников. Войска понесли серьезный урон во время оборонительных боев. Больше всех досталось 32-й дивизии. И особенно 4 декабря, когда она атаковала населенный пункт Акулово, дальше которого немцы не продвинулись ни на шаг в сторону Москвы. На всю жизнь ему запомнился этот бой. Противники, измотанные и обескровленные, вцепившись в горло друг другу, напрягали последние силы.

Говорову накрепко врезался в память тот морозный день с голубым небом, хрусталем берез и розовым снегом. Он тогда находился на левом фланге своей армии. Помнит суровый до жестокости приказ командующего фронтом Жукова: контратаковать, нанести удар по врагу в районе Акулово. Помнит и мужественное лицо комдива 32-й полковника Полосухина, которому он лично отдавал приказ на атаку. Столкнувшись открытыми взглядами, они понимали друг друга: спокойно-угрюмый командарм и сдержанно-невозмутимый комдив. Тогда он сказал Полосухину, уже после того, как отдал приказ, сказал так, как редко говорил своим подчиненным - с чувством, тихо и медленно:

- Это очень важно, Виктор Иванович, для Москвы, для судьбы Отечества.

И он увидел, как от этих его слов - совсем не официальных, а ласковых и преисполненных глубокого смысла - в правдивых добрых глазах Полосухина вспыхнула беспощадная решимость, и тот ответил твердо, спокойным тоном:

- Тридцать вторая, товарищ командующий, исполнит свой долг до конца.

И генерал верил полковнику, потому что этот полковник хорошо знал своих подчиненных, уже доказавших в непрерывных оборонительных боях, на что они способны.

Тот памятный бой начался в безоблачном морозном небе и закончился на заснеженной земле, на которой обрели себе вечный покой тысячи немецких солдат и офицеров. В двухдневном бою враг потерял много танков, бронемашин и другой военной техники. Немцы бежали из Акулова. Там, возле Акулова, противоборствующие стороны поменялись ролями: началось контрнаступление Красной Армии - иссякший гитлеровский "Тайфун" сменился вспыхнувшим советским ураганом.

Пятая армия вела наступление уже восьмой день. Навстречу вездеходу командарма в сторону передовой шли свежие подразделения пехотинцев, одетых в светлые новенькие полушубки и валенки, встретился эскадрон кавалеристов, походные кухни, сани, груженные боеприпасами, застрявшая в снегу санитарная машина, которую толкали бойцы. Потом он обогнал колонну пленных немцев.

На окраине бывшей деревни, в которой уцелела лишь одна изба, снежная дорога круто сворачивала вправо, в объезд, потому что сама дорога была загромождена грудой металла из сожженных и изуродованных немецких автомашин. Тут же лежали опрокинутые орудия, обледенелые трупы лошадей, разбросанные ящики из-под снарядов. Видно - лихо поработали наши танкисты, настигнув в спешке отступающих фашистов. И произошло это вчера.

Говоров велел водителю остановиться. В сопровождении адъютанта он вышел из вездехода. Его, как артиллериста, естественно, интересовали орудия. Некоторые были совсем исправные. "А ведь их надо бы использовать", - заметил он про себя, и в тот же миг взгляд командарма привлекло другое: на лафете одного из орудий, прислонясь спиной к казеннику, зябко съежившись, сидел немецкий солдат. Припорошенную снежком обнаженную голову он вобрал в приподнятый воротник, повязанный белым шарфом. Светлая прядь смерзшихся волос, на вид седая, падала на бледный висок. Крупные снежинки ложились на обнаженную тонкую кисть руки и не таяли. В первое мгновение казалось, что солдат, здорово намаявшись, уснул на орудийном лафете. Но потом Говоров, сделав несколько шагов следом за своим адъютантом и подойдя поближе к орудию, понял, что этот солдат уснул навечно. Здесь его настигла смерть.

За прошедшие месяцы войны Леонид Александрович много видел крови и смертей. Еще сегодня утром он был на заснеженном поле, усеянном трупами гитлеровских вояк; но этот солдат, примерзший, точно припаянный к орудийному лафету, чем-то поразил его, задел глубинные струны души, навел на размышления. Солдат, который сеял смерть и разрушение на нашей земле, который изо всех сил стремился в Москву, чтобы пройти по ней торжественным маршем победителя и затем пьянеть от грабежа и насилия, не ушел от справедливого возмездия. Но в эту минуту Говоров подумал о нем как о юноше, у которого где-то в далекой и проклятой Германии были мать и отец, были родные и близкие, были любовь и мечта. В душе генерала с новой силой вспыхнул гнев к сидящим в далеком Берлине маньякам, которые ради своего тщеславия и бредовых идей походя играют человеческими жизнями.

- Довоевался, - весело сказал адъютант командарма, сверкнув бойкими глазами в сторону примерзшего к лафету солдата.

Говоров в ответ пробормотал что-то невнятное и, круто повернувшись, пошел прочь. Он хотел было быстрее сесть в свой вездеход, но тут на глаза ему попался боец-подросток, почти мальчик, в белом маскхалате, надетом поверх ватника, в больших валенках и таких же - не по его росту - меховых рукавицах. Пришло на ум некрасовское "мужичок с ноготок". Серая ушанка, сбитая набекрень, и трофейный автомат на шее придавали пареньку бравый и забавный вид. Говоров приказал адъютанту позвать мальчонку. И хотя командарм был в обыкновенном солдатском полушубке и простой цигейковой шапке-ушанке, быстро подбежавший к нему парнишка, сняв рукавицу и лихо приложив обнаженную руку к нахлобученной на лоб шапке, чеканно доложил:

- Товарищ генерал, ординарец подполковника Макарова боец Фролов прибыл по вашему приказанию.

- Почему ты решил, что я генерал? - добродушно спросил Говоров, бросив скользящий осуждающий взгляд на своего адъютанта.

Парнишка правильно понял этот взгляд и, чтобы не подводить командира, сказавшего, что его вызывает именно генерал, ответил, нисколько не смущаясь:

- По вездеходу, товарищ генерал. На такой машине только большое начальство ездит.

"Находчив", - тепло подумал Говоров, припоминая фамилию Макарова. Спросил:

- Артиллерист, значит?

- Ага, - совсем уже не по-военному ответил Коля Фролов.

- А где твой командир? Подполковник Макаров? - уточнил командарм.

Теперь он уже понял, о каком Макарове идет речь.

- Они там, в штабе… - Коля махнул рукой на одинокую избу, возле которой толпились военные, дымила походная кухня и стояло несколько артиллерийских лошадей.

Это было кстати. Именно он, Глеб Макаров, уже не подполковник, а полковник, нужен был сейчас Говорову.

Напоминание о командире артполка возвращало мысли командарма к последним боям за Акулово, порождало чувства огорчения, досады и запоздалого раскаяния. Главная тяжесть тех боев легла на плечи 32-й дивизии, и, как обещал тогда Полосухин, его воины до конца исполнили свой долг. Но цена была слишком велика, дивизия настолько обескровлена и обессилена, что без пополнения и отдыха не в состоянии вести успешного наступления. 32-ю поддерживал артиллерийский полк Макарова. Командарм хорошо знал Глеба Макарова еще по боям на Бородинском поле как умелого, инициативного, боевого командира. Полк этот числился в армейском резерве, но все время оборонительных боев за Москву он был подчинен Полосухину и на своих плечах вынес большую часть танковых ударов врага.

Под Акулово один наш атакующий стрелковый батальон в самый ответственный, решающий момент залег под пулеметным и артиллерийским огнем двух немецких танков, стрелявших из-за укрытия. Говоров в это время находился на НП Полосухина. Он слышал, как командир 32-й дивизии по телефону приказал Макарову уничтожить эти танки. В полку Макарова запас снарядов был на исходе. Полосухин об этом знал. Глеб приказал батарее Думчева открыть огонь по невидимым для артиллеристов танкам, напомнив при этом об экономии снарядов. Слабый огонь батареи, притом по закрытой цели, был малоэффективен, батальон, зарывшись в снег под огнем врага, нес ощутимые потери. Полосухин нервничал, он понимал, что Макаров экономит снаряды, а командарм, с тревогой наблюдавший за боем, пришел в сильное раздражение и глухо возмущался слабым огнем артиллеристов. Полосухин снова позвонил Макарову и потребовал усилить огонь.

- Изо всех орудий, - громко и сердито сказал Говоров. И, решительно взяв у Полосухина телефонную трубку, заговорил грозно и отрывисто: - Вам, Макаров, не полком командовать, а богадельней! Вы меня поняли? Вам приказано уничтожить вражеские танки. За это вы головой своей отвечаете. А вы немцам пятки щекочете.

- Разрешите объяснить, товарищ… - начал было Глеб.

Но Говоров резко оборвал его:

- Выполняйте приказ, объяснять будете потом.

И с грохотом бросил трубку. Он был бледен, злой свет вспыхнул в его глазах. Такое с Леонидом Александровичем случалось редко. Мрачный и молчаливый, он умел владеть собой даже в минуты острого напряжения. Человек властного вида, но доброй и чуткой души, он отличался большой терпимостью. Но тут сорвался.

Глеб понимал состояние командарма, как понимал и то, что даже вдвое плотный огонь не гарантирует уничтожение двух танков. Тогда он приказал командиру батареи капитану Думчеву выдвинуть два орудия на прямую наводку, чтобы ударить по танкам, положившим в снег батальон пехоты и сорвавшим нашу атаку. По глубокому снегу под огнем врага шли артиллеристы на прямую наводку, погоняли лошадей, толкали орудия, падали и поднимались, не обращая внимания на, свист пуль. Они смирились с мыслью о смерти и думали лишь об одном: как можно скорее выкатить орудия на прямую наводку и открыть огонь. Первым замертво упал в снег командир взвода. Потом одна за другой были убиты лошади. Казалось, батарея не достигнет цели и приказ не будет выполнен. Тогда Глеб Макаров с командиром дивизиона Кузнецовым, санинструктором Фроловой и еще двумя бойцами стали на лыжи и бросились на подмогу Думчеву. Капитан Кузнецов был смертельно ранен в голову, не смог добежать до орудий. Саша наклонилась над ним и едва успела сделать перевязку, как он скончался у нее на руках, не приходя в сознание.

Только одно орудие удалось выкатить на удобную позицию для прямой наводки: орудие сержанта Ивана Федоткина, заряжающим которого по-прежнему был Елисей Цымбарев. Но на этот раз обязанности наводчика выполнял командир батареи капитан Думчев, а за командира орудия был сам Макаров. Все это видели с НП командарм и комдив.

- Что это значит? - спросил генерал, глядя в стереотрубу, как тащат две пушки на открытую позицию.

- Это из полка Макарова, товарищ командующий. У него кончаются снаряды, и он решил… У него нет другого выхода…

- Да, другого выхода у нас нет, - угрюмо проворчал Говоров с оттенком досады.

А когда оба фашистских танка были подбиты всего пятью выстрелами и батальон с криком "ура" пошел в атаку и ворвался в Акулово, командарм посоветовал Полосухину позвонить Макарову и поблагодарить. К телефону подошел комиссар Брусничкин.

- Давай мне Макарова, - приподнято потребовал комдив.

- А его здесь нет, товарищ полковник, он там, - поспешно и как-то вкрадчиво ответил Брусничкин.

- Где там? - повысил голос комдив.

- С батареей. Они, товарищ полковник, выкатили на открытую позицию орудие и ведут огонь прямой наводкой по танкам…

- Это я вижу, танки уничтожены. - И положил трубку, не сказав больше ни слова. Потом поднял на командарма глаза и машинально повторил всего лишь два слова Брусничкина, тихо и медленно: - Он там…

Говоров кивнул и, отвернувшись, что-то пробурчал по своему обыкновению. Он все понял.

С тех пор он не видел Макарова и не разговаривал с ним по телефону. Он не считал, что командир полка поступил разумно, лично возглавив артиллерийскую группу Думчева, но и не осуждал его. Обстоятельства требовали быстрых и продуманных действий, Макаров принял именно такое, пожалуй, в данном случае самое верное решение. И совсем не было необходимости ему самому и даже командиру дивизиона Кузнецову рисковать жизнью, идти во главе орудия. Но приказ, от которого зависело очень многое, в том числе и жизни десятков людей, был выполнен, и Макаров не в первый и, надо полагать, не в последний раз показа себя бесстрашным и волевым командиром. Макаров был представлен к званию Героя, а многие из его подчиненных - к орденам и медалям. Кроме того, ему присвоено звание полковника, сам Макаров об этом еще не знал. Говоров решил первым поздравить его с таким событием и тем самым, может, как-то успокоить вою совесть: он сам считал бестактным и грубым разговор по телефону с НП Полосухина. Говоров знал, что полк Макарова выведен из боя на отдых и пополнение. Потери как в людях, так и в вооружении были весьма серьезные, в чем нельзя было винить командира. Пожалуй, удивительным было то, что в этом кромешном аду первых четырех дней декабря полк все-таки выстоял, нанеся врагу огромный урон.

Макаров встретил командарма на улице бывшей деревни недалеко от избы. Ширококостный, большелобый, в уже не новом полушубке, при ремне и портупее, он подошел с рапортом, но Говоров перебил его, дружески протягивая крепкую руку:

- Здравствуйте, полковник. Поздравляю вас и благодарю за честную службу и личное мужество.

Большие ясные глаза Макарова лучились радостным светом, и он, не умеющий лукавить и правильно понявший, что означало это "полковник", ответил с достоинством и тактом:

- Благодарю вас, товарищ генерал. Я просто выполнял и буду выполнять свой долг перед Отечеством, как подобает коммунисту и гражданину… Пожалуйста, в избу, товарищ командующий. Может, чайку горяченького с дороги? - предложил с осторожным простодушием.

- Некогда чаевничать, полковник. - Говоров нарочито сделал ударение на последнем слове и, легонько взяв за локоть Макарова, отошел вместе с ним в сторонку. - Вот что, товарищ Макаров, есть у нас мнение забрать вас в штаб армии. Мы начали наступать и будем гнать фашистов до самого Берлина. Надеюсь, вы понимаете, что роль артиллерии по-прежнему остается одной из ведущих. Потом, новое звание требует и новой должности… - Одобрительная теплая улыбка проскользнула в хмуром взгляде командарма.

- Спасибо за доверие, товарищ генерал, - просто, не мешкая, сказал Макаров. - Но позвольте мне быть откровенным. Я бы хотел остаться в прежней должности. Ведь я, товарищ генерал, от самой границы с первого дня войны отходил и, кажется, неплохо усвоил науку оборонительных боев. Теперь же мне бы хотелось поучиться наступать. И именно в должности командира полка. Убежден, что здесь я принесу больше пользы.

Говоров, должно быть, не ожидал такого ответа, взглянул на Макарова исподлобья, но тот смело встретил его не то укоризненный, не то испытующий взгляд. На какую-то минуту Леонид Александрович погрузился в раздумье - похоже, что он был огорчен. Затем, не глядя на Глеба, проговорил глухо и великодушно:

- Хорошо, учтем вашу просьбу.