Онлайн чтение книги Бородинское поле
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Виктор Раймон не любил парные вылеты на бомбежку. Куда лучше в группе, когда идет армада в полсотни самолетов волнами. Один заход на цель, удар, разворот, потом еще заход. В стае оно как-то спокойней и уверенней, когда чувствуешь рядом крыло приятеля. Но сегодня у него был парный вылет - две машины шли на бомбежку рисовых полей. Второй самолет вел Дэсмонд Рили - парень из Детройта, прибывший во Вьетнам вместе с Виктором. Рили шутил:

- Сегодня мы вроде фермеров: летим на уборку урожая.

- Нет, Дэси, скорее, на посевную, - возразил Виктор, шагая к самолету вместе со своим штурманом Дэвидом Куни, который, в отличие от долговязого, гибкого в талии Раймона, был невысок ростом, но широкоплеч и приземист - большая круглая голова его без шеи лежала на плотном туловище как-то смешно и нелепо, напоминая колобок.

- А почему посевную? - спросил Куни командира сиплым, подпорченным то ли простудой, то ли виски голосом.

- Потому что будем сеять шарики, начиненные стальными зернами, - вяло ответил Виктор, шагая широко и глядя себе под ноги. Он был не в настроении: вчера на поминках по бывшему штурману Бобу Тигу перебрал и сегодня чувствовал себя прескверно. Куни многозначительно и с удовлетворением сказал, растягивая слово по слогам:

- Понятно, - и бездумно посмотрел на лазоревое небо.

"Понятно" означало, что самолеты загружены кассетными бомбами. В каждой кассете - тысяча шариков, начиненных шрапнелью. Бомбы эти предназначены исключительно для поражения живой цели. Их разбрасывают по площадям. Кроме кассет на самолете были две фугасные бомбы, для разрушения ирригационных дамб, и бомбы, сделанные под игрушки, - эти специально для детей. Найдет ребенок такую "игрушку" в поле пли возле дома, возьмет в руки и… был таков. Забавляется Пентагон, "шутит" с вьетнамскими ребятишками. Дэвиду Куни подобные шуточки нравятся: для него все равно, что старики, что дети - все они вьетконговцы и, следовательно, враги. А врагов он привык убивать. И совсем не важно, чем убивать и как. К убийству у него страсть и призвание - так он говорит сам и этим гордится. У него немалый опыт разбоя. В шестьдесят седьмом году, во время "шестидневной войны", он летал на "миражах". За шесть знойных дней он хорошо заработал. Убитых не считал - считал доллары. И теперь считает - у него уже кругленькая сумма, и он знает, как распорядиться ею, когда возвратится домой. Все рассчитано и продумано. Дэвид Куни не прогадает: старые доллары будут плодить новые. Он еще молод, у него все впереди. По крайней мере, многие миллионеры - ему это доподлинно известно - начинали свою карьеру в его возрасте. О "шестидневной войне" он любит рассказывать, и особенно смаковать, как поджаривали они арабов на огромнейшей песчаной сковородке. Вот было зрелище! Никаких тебе джунглей, ни кусточка - все на виду. Не то что здесь.

Виктору Раймону в общем-то все равно, чем загружен его самолет: кассетными или фугасными. Бомбы-"игрушки" он не одобряет. Глядя на них, он вспоминает свою племянницу Флору - славная девчонка, с которой у него свои особые, самые добрые, приятельские отношения. Флора развита не по годам, умный, рассудительный чертенок, задает вопросы, которые иногда ставят в тупик даже таких мудрецов, как оба ее дедушки - Оскар Раймон и Генри Флеминг. Виктору она поверяет все свои тайны, даже те, которые не может доверить бабушке Нине Сергеевне, не говоря уже о маме и бабушке Патриции. Виктор иногда с ужасом представляет себе, как такую игрушку могла бы схватить любознательная Флора.

Самолет Раймона взлетел первым. За ним поднялся в воздух Рили. Быстро набрали высоту и легли на курс. Справа в ослепительном солнечном сиянии играло море, сливаясь с выгоревшим полотняным горизонтом. Слева ярким разноцветьем пестрели джунгли. Все знакомо, все обычно и привычно. Вдали, на северо-востоке, сверкнула алюминиевая лента реки - там переправа, над которой был сбит самолет капитана Хоринга. Неожиданно Виктор ощутил в себе необъяснимое желание лететь именно туда, на эту переправу, спикировать на нее, сбросив весь груз. Это был какой-то внутренний зов - не совести, нет. Скорее чувство мести, еще не удовлетворенной, не оплаченной. Он не должен сегодня лететь туда, у него иная цель, и приказ нельзя нарушать. Это неожиданное чувство удивило его самого: казалось бы, он должен испытывать страх, обходить стороной ту переправу, над которой погибли его друзья. А вот поди же, наоборот, его тянет туда неведомая сила. Он поборол ее и не уклонился от заданного курса. Он знал, что туда, на переправу, пойдут другие самолеты, пойдут многочисленной стаей, будут бомбить, как знал он и то, что переправа и после очередной бомбежки будет действовать, всегда возникать только в ночное время, как привидение.

Внизу угрюмо молчали обнаженные горы. Виктор помнит их прежними - в густом зеленом наряде. С высоты самолета их вершины тогда казались округлыми и мягкими. Это было несколько месяцев тому назад. Здесь они пролетали на бомбежку дороги Хо Ши Мина. Потом этот район обработали ядохимикатами, и деревья и кустарники, укрывавшие горы листвой, сбросили с себя одежды, оголили бурые скалы с заостренными пиками хребтов.

Сразу за горной грядой запестрели зеленые и желтые квадраты рисовых полей. Над ними колыхались белые зонтики головных уборов вьетнамцев. Это была цель двух американских самолетов, тот важный "стратегический" объект, на который Пентагон приказал сбросить кассетные бомбы. Зонтики вдруг заметались, засуетились, словно над ними пронесся ураган, и Дэвид Куни, как хищник, настигающий свою беззащитную жертву, с диким торжеством закричал:

- А-а-а! Заметили, крысы, забегали!.. - И затем, через несколько минут, освобождая самолет от смертоносного груза, продолжал в безумном азарте вопить: - Принимайте подарки - апельсины, мандарины и прочие фрукты от Дэвида Куни и Виктора Раймона!.. Жрите, наслаждайтесь, давитесь, подыхайте!..

Крик штурмана раздражал Виктора: он не любил шумового оформления чего бы то ни было; он предпочитал делать дело буднично, без эмоций, как повседневную необходимость. Он не хотел представить себе, что в эти минуты происходило там, на земле, на рисовом поле. Виктор предпочитал не думать об этом: он делал разворот, сбавляя высоту, чтоб сбросить фугасные бомбы точно на цель - ирригационную дамбу. Она должна быть разрушена - вот и все. Зачем - он не знал и не задавал себе такого вопроса. Приказ есть приказ, и в штабе знают, какую опасность для США представляет этот еле заметный с высоты земляной вал, к которому прильнуло зеркало воды, похожее на небольшой осколок. Самолет слегка вздрогнул, и Виктор понял, что это оторвались две фугасные бомбы. Виктор не смотрит вниз - его это не интересует. Наплевать, попали бомбы в цель или нет: он свое отработал, и теперь можно набирать высоту и ложиться на обратный курс.

Внизу блестит серпантиновая лента реки, игриво извивается на солнце, точно нежится. На ней видны две точки, на самой середине. И чем ближе река, тем крупнее точки. Теперь уже несомненно - плывут сампаны. Однако эти вьетконговцы обнаглели: среди бела дня плывут! Это явный вызов. Такого Виктор не может стерпеть. Он никому не позволял еще насмехаться над собой. А эти явно насмехаются. Ну пусть ночью - там другое дело. Впрочем, и ночью самолеты утюжат реку, осветив ее ракетами, подвешенными на парашютах. А эти днем плывут, нахалы.

Куни словно проник в его мысли. Вопит:

- На реке сампаны! Давай искупаем коммунистов! Сами просятся на пулеметы. Душно им. Жаждут искупаться!..

Ну что ж, это можно: прошить сампан пулеметной строчкой не составляет большого труда. Только нужно вместе с Дэсмондом Рили. Его машина идет следом.

- Дэси, видишь на реке сампаны? - сказал Виктор в микрофон.

- Отлично вижу. Я тебя понял, Виктор, - ответил командир второго самолета. - Отличная цель!

- Моя первая, твоя вторая, Дэси, - распределил Виктор и направил самолет на сампаны.

…Это произошло прежде, чем самолеты открыли огонь. Головная машина получила такой удар, какого Раймону никогда раньше не приходилось ощущать. Он полетел вверх вместе с креслом.

Потом кресло отделилось и пошло вниз, а он как бы повис в воздухе. Внизу, над зелено-багряным ковром, сквозь клубы черного дыма пробивались языки пламени: это догорали останки его самолета. Серебристая лента реки удалялась в сторону, а снизу на него надвигался зеленый океан джунглей. Виктор начал быстрым взглядом обшаривать небо. Он нашел тех, кого искал: совсем недалеко от него, чуть повыше, спускался на парашюте Дэвид Куни. В стороне и еще выше, как испуганный ястреб, метался самолет Дэсмонда Рили. Виктор догадался, что Дэси уже сообщил на базу о происшедшем, и в скором времени сюда прилетит спасательный вертолет.

Джунгли надвигались стремительно и зловеще, и сейчас Виктор желал одного: только бы не удалиться от Дэвида Куни -вдвоем все-таки сподручнее. Штурман что-то кричит ему, только не разберешь что. Кажется, спрашивает, не ранен ли.

- О'кей! - на всякий случай прокричал в ответ Виктор и тут же сообразил, как нелеп его ответ: ничего себе "о'кей"!

Падая в джунгли, он заслонил лицо руками и закрыл глаза, тревожно подумав: только бы не повиснуть на дереве. Ветки мягко зашуршали по одежде и притормозили падение. Носки коснулись чего-то мягкого, пружинистого. Он ухватился руками за ветки и устоял на ногах. Стропы парашюта были слегка натянуты, погашенный купол лежал вверху на ветках. Виктор хорошо помнил инструкцию: прежде всего освободиться от парашюта. Это не потребовало особого труда. Теперь проверить, все ли на месте: прежде всего - два миниатюрных передатчика и радиомаяк. Да, они исправны, и маяк уже посылает сигналы в эфир. Это ориентир для спасательных вертолетов. На них вся надежда. Он знает - некоторых летчиков удалось спасти от плена. Знает и то, что многие летчики, сбитые патриотами Вьетнама, захвачены в плен. Что ж, плен так плен, это еще не наихудший вариант. Считай, что им повезло - а ведь могли бы разделить судьбу Хоринга и Сиделя. "Да, Виктор, ты родился в сорочке. Куни - тоже".

Кажется, все на месте: пистолет, нож, компас, ракетница, фонарик. Кругом сумрачно и душно, небо с трудом просматривается сквозь высокие заросли. Редкие солнечные медяшки, проникшие сквозь плотное покрывало листвы, покрытой толстым слоем пыли, кажутся неестественными, театральными и совсем неуместными в этой затхлой, душной парной, где терпкий воздух неподвижен и густ, как кисель. Этот район не обрабатывался ядохимикатами. "Следовательно, - подумал Виктор, - здесь не базируются партизаны". Хотя, как было хорошо известно, партизан можно ожидать везде, даже в расположении американских гарнизонов. И что ж получается: не базируются, а самолет сбили. Ракетой. Выходит, даже очень базируются.

Было тихо и душно. И вдруг в этой густой, душной тишине раздался треск. Виктор вздрогнул, холодок пронзил все тело, но хриплый голос Куни, прозвучавший из радиопередатчика, все объяснил. Виктор переключил приемник на наушники. Куни спрашивал, как дела, и просил указать свое местонахождение. "Идиот! - мысленно выругался Виктор по адресу штурмана. - Орет, словно находится в баре. Указать свое местонахождение! Как будто это так просто: мол, такая-то авеню, такой-то номер". И, присев на корточки, прошептал в зажатый в кулак микрофон:

- Не ори так громко, ты не в Детройте. И доложи свои координаты.

- Черт побери, мы где-то рядом, - уже вполголоса отозвался Куни. - Вик, ты слышишь самолет? Нас ищут.

"Слышу", - мысленно произнес Виктор и прибавил:

- Мы две иголки в стоге сена.

Он воздерживался от лишних разговоров, опасаясь обнаружить себя. В этой чащобе в двух шагах от тебя будет находиться партизан - и не увидишь. Где-то вверху слышался приглушенный гул мотора. Не похоже на вертолет. Должно быть, Рили все еще кружит, поджидая подмогу. Определенно - Рили.

- Слушай меня, Вик. Даю ориентировку. - Это Куни приглушенным голосом. - Вокруг меня непроходимые дебри. Затхлый мрак, как в преисподней. Сигналить ракетой бессмысленно: ничего не увижу, над головой сплошной полог джунглей. А как у тебя?

- То же самое… А самолет все еще здесь кружит. Нас ищут.

- Но сначала мы должны отыскать друг друга. Ты слышишь, Вик?

И тут же совершенно другой, громкий, торопливый голос:

- Раймон, Раймон! Это я, Рили! Ты меня слышишь? Отвечай, Виктор!

- Слышу, Дэси. У нас все в порядке. Только мы не можем соединиться. Ни черта не видно. Сориентируй нас. Использовать ракетницы невозможно.

- Вы совсем рядом. Сейчас придут вертолеты. Попробуй сделать выстрел из пистолета, и пусть Куни идет на звук. Вы совсем рядом.

"Черт возьми, как это до гениального просто - идти на звуки выстрелов. Но ведь и партизаны могут пойти на те же звуки", - мрачно подумал Виктор, но делать нечего, и он прошептал в микрофон:

- Куни, ты слышишь меня?

- Я все слышал, Вик. Стреляй, я жду.

Виктор достал пистолет, сделал один выстрел. К его удивлению, звук был глухой, как из малокалиберной винтовки, - так, хлопок. Его поглотила плотная, непроницаемая листва. Но Куни услышал и сразу же отозвался:

- Я слышал, Вик. Но ты где-то очень далеко.

- Нет, Куни, я близко. Джунгли съедают звук. Иди в мою сторону.

Виктор ждал, вслушиваясь в тишину. Гул самолета удалялся и затем совсем растаял. Посмотрел на часы: да, у Рили горючее на исходе. Но вертолеты должны прилететь, их не оставят. Прислушиваясь к отдаленным звукам, теперь он повнимательнее рассматривал заросли. Широколистые пальмы и бамбук, переплетенные лианами, тянулись вверх, создавая своеобразный зеленый шатер. Внизу было сыро. Земля и растения щедро исторгали густой, удушливый запах. От него начинала кружиться голова. "Тут запросто можно задохнуться, - подумалось с тревогой. - А может, тут наши сбросили ядохимикаты, и это от них такой мерзкий, удушливый запах?" Мысли эти угнетали. Виктору казалось, что он погребен в какой-то мрачной пучине, плотным кольцом обступившей со всех сторон, и нет отсюда выхода. Он спрятал пистолет в кобуру на тот случай, если внезапно нагрянут партизаны. Для себя он твердо решил: не оказывать сопротивления, пусть плен. Так лучше: отвоевался - и точка. В конце концов пора подводить черту. Все ему опротивело, осточертело: бомбежки, пьянки, проститутки и опять бомбежки. Похоже, что эта работа не для него. Определенно не для него.

"Постой, Виктор Раймон, - вдруг сказал он самому себе. - А давно ли ты стал рассуждать? Давно ли опостылела тебе твоя работа, которую ты до сего дня исполнял прилежно, не задумываясь и не задавая себе никаких вопросов?" И отвечал сам себе: "Сегодня, сейчас".

Мысли его спугнул шорох в зарослях, совсем рядом. Было такое впечатление, что в него бросили какой-то тяжелый и мягкий предмет. Он шлепнулся почти у самых ног. Виктор вздрогнул и затаил дыхание, всматриваясь в кусты. В темно-зеленом полумраке ничего невозможно рассмотреть. Как вдруг взгляд его наткнулся на огромнейшую лягушку. Таких он никогда не видел. Большие выпученные глаза враждебно смотрели на него, широкая пасть была агрессивно приоткрыта, нижняя челюсть пульсировала, как кузнечный мех. Казалось, это мерзкое чудовище недовольно появлением в его владениях непрошеного гостя и готово к нападению. Виктор машинально вынул пистолет. И в это же самое время услышал голос Куни:

- Вик, я, наверно, потерял ориентировку. Где ты, отзовись, подай голос.

- Нет, только не голос, - сказал Виктор в микрофон, не спуская настороженного взгляда с лягушки. - Я выстрелю. Слушай, Дэви! - И он один за другим разрядил два патрона в лягушку и сам тотчас же, чтоб не видеть своей жертвы, продираясь сквозь кустарник, отошел в сторону метров на пять.

Он понимал, что лягушка, пусть даже такая гигантская, есть всего-навсего лягушка, тварь вполне безобидная. А вот змеи - это уже посерьезнее. В джунглях полно ядовитых змей, это было известно каждому американцу, находящемуся во Вьетнаме.

Дэвид Куни появился внезапно. Виктор думал, что он услышит его приближение заранее: шорох и прочее. А он появился вдруг, без всякого шороха, как хищная рысь, вынырнув из-за широких листьев. Должно быть, когда Виктор стрелял в лягушку, Куни был где-то совсем рядом, всего в десятках метров от него. В правой руке Куни держал пистолет. Круглое потное лицо, черное от грязи и пыли, преглупо улыбалось, и эта широкая улыбка показалась Виктору совсем неуместной в их положении. И первые слова совсем не соответствовали его улыбке.

- Боюсь, что не выбраться нам отсюда, - весело сказал Куни, размазывая грязной ладонью по лицу густой пот.

- Тогда чему ты радуешься?

- Нашей встрече, Вик. Вдвоем все-таки веселей, хоть в воздухе, хоть на земле.

- Спрячь пистолет, здесь он нам может только повредить, - дружески посоветовал Виктор.

- Как? - Маленькие прищуренные глазки Куни изобразили недоуменное возмущение и холодную жестокость. - А если вьетконговцы? Нет уж, не на того напали, меня не возьмешь.

- Возьмут, Куни, не живым, так мертвым, - с неотвратимой определенностью сказал Виктор, прислушиваясь к далекому звуку мотора. Звук этот нарастал, и Куни опять торжествующе заулыбался:

- Это наши, Вик, вертолеты за нами идут.

А звуки все ближе и ближе, превращаясь в гул. И вот уже в приемнике незнакомый голос:

- Раймон, Раймон, вы слышите меня? Здесь лейтенант Смит. На вертолете лейтенант Смит. Как у вас дела? Где Куни? Отвечайте.

- Да это ж Крис! - воскликнул Куни, узнав приятеля, прежнего однополчанина. И, опередив Виктора, прокричал в микрофон: - Хэлло, Крис! Мы оба вместе!..

- Да не ори ты, черт! - сурово одернул его Виктор. - Что за дурацкая манера орать на все джунгли!

И затем уже сам включился на связь, объясняя Смиту, что они находятся в непролазной чащобе. С вертолета попросили посигналить ракетами. Виктор наметил в зеленом пологе небольшую прогалину и выстрелил в нее из ракетницы. Ракета угодила в ствол дерева, взорвалась тут же, рассыпав горячие брызги в зарослях. Запахло гарью. Виктор выругался с досады.

- Дай я попробую, - сказал Куни. - У тебя рука дрожит.

И в ту же прогалину удачно выстрелил: ракета пронзила зеленый полог и разорвалась за деревьями. Куни возликовал. С вертолета сообщили азимут, по которому нужно пройти метров двести до небольшой поляны, где может быть удобная площадка. Виктор достал компас и определил азимут: идти нужно было на восток. И он пошел вперед, с трудом продираясь сквозь густые заросли кустарника, который, казалось, с каждым метром становился все гуще, и не верилось, что где-то в двухстах метрах дожна быть поляна, чистое небо, солнце над головой и не такой удушливый воздух. Он приказал Куни как можно меньше шуметь и прекратить всякие разговоры, объясняться только шепотом, и то в случаях крайней необходимости. На их пути попадались естественные завалы, каждый шаг стоил большого труда и терпения. Колючки царапали лицо, руки, комбинезоны. По их расчетам, они уже прошли эти роковые двести метров, а поляны все еще не было. Вертолеты продолжали кружить над ними, и лейтенант Смит попросил их еще раз обозначить свое местонахождение. Виктор выстрелил из ракетницы, и на этот раз удачно. Оказалось, что они уклонились от маршрута и ушли в сторону от поляны.

Крис Смит только было начал исправлять их маршрут, как послышался где-то в небе глухой взрыв, и голос вертолетчика оборвался. Напрасно Виктор взывал в эфир:

- Смит, Смит, я слушаю, уточни курс. Смит, ты меня слышишь? Я - Раймон. Уточни новый азимут…

- Крис, это я, Куни. Почему не отвечаете?..

Но тарахтящий шум вертолета безответно удалялся. Лишь спустя минут пять Раймон и Куни услышали уже другой, незнакомый голос, угрюмый, подавленный и злой:

- Смита больше нет… Его вертолет сбит ракетой. Мы возвращаемся на базу. Пробивайтесь на восток, к морю. Это будет надежней. Там наши корабли. Не падайте духом, ребята. Доброго пути…

И все. Больше ни слова. Растаяли и тарахтящие звуки второго вертолета.

- Бедняга Крис, у него невеста студентка. Красавица, - как-то просто произнес Куни, поглядывая вверх прищуренными глазами.

- Дорого мы с тобой стоим, Куни, - сказал Виктор сокрушенно и мрачно.

Куни не понял его, заговорил вполголоса:

- А бывают ли дешевые войны? Наверно, нет.

Повелительным жестом оборвал его Виктор, приложив пальцы к губам, настороженно оглянулся и затем посмотрел на стрелку компаса, так же без слов, жестом, указал направление на восток. Но Куни был не из тех, кто умел размышлять и думать про себя. Он предпочитал в критических ситуациях высказывать свои мысли вслух, как бы взвешивая их и проверяя. А поскольку сейчас была ситуация не из простых, то он и сказал, правда вполголоса:

- Похоже, мы угодили в самое пекло, в логово Вьетконга.

Виктор смолчал: эта мысль и ему пришла в голову. Встреча с партизанами казалась неминуемой. И теперь ему думалось: главное - вовремя поднять руки, не оказывать ни малейшего сопротивления. Только б этот олух Куни не подвел! Как его убедить, что всякое сопротивление бессмысленно и в их положении плен - наилучший выход?

Заросли кустарника стали заметно редеть и наконец совсем оборвались. Теперь перед ними был сплошной бамбуковый лес, осененный золотисто-зеленым светом. Воздух здесь казался не таким удушливым и противным, хотя не менее влажным. От духоты и пота их одежда промокла до нитки. Пот лился грязными струйками из-под шлемов. Куни сказал:

- Как ты думаешь, сколько миль до моря?

Виктор не ответил. Он не верил, что они дойдут до моря, он приучил себя рассчитывать на худшее. А в их положении он не видел никакого шанса пробраться к своим. Лучшим вариантом он считал плен, худшим - смерть. Притом последний вариант разделялся на несколько возможных: смерть от партизанской пули, от змеиного яда, наконец, голодная смерть. Но предположим, плен. Как вьетконговцы обращаются с пленными американцами? Он не знал. Конечно, их отправят в Северный Вьетнам, поскольку американцы фактически ведут необъявленную войну с Ханоем, бомбят северовьетнамские города и селения. Конечно, их сначала допросят. Возможно, будут пытать. А затем убьют. И никто не узнает, никто не докажет, что они были взяты в плен. Пропали без вести, и только. Генерал Перес говорил, что коммунисты ни с чем не считаются: что им Женевская конвенций, всякий там Красный Крест.

Перес люто ненавидит коммунистов, какой бы национальности они ни были: американские, русские или вьетнамские. Все они одинаковы.

А что думает Виктор о коммунистах? Они для него враги, коль он с ними воюет. Какие они вблизи, он никогда не видел.

Однажды, когда он еще учился в колледже, Виктор попросил сестру Наташу рассказать о своем отце. "Зачем тебе? Он мертв. Зачем его беспокоить?" - резко и недружелюбно ответила ему Наташа. Но Виктор проявлял настойчивость: "Он был советский офицер?" "Он был храбрый офицер, он сражался с фашистами", - ответила Наташа, и в ее словах и во взгляде Виктор почувствовал нежность. "Он был коммунист?" - спросил тогда Виктор. "Да, коммунист. Он был честный человек, не любил несправедливости, лицемерия, фальши, лжи". Потом она сказала: "Надеюсь, ты маму не спрашивал о моем отце?" - "Нет". - "Вот и молодец, ты умница, Вик". Это он запомнил. Но с отцом своим все же как-то завел разговор о коммунистах. Он спросил Оскара: "Папа, а коммунисты всегда плохие?" - "В принципе - да, плохие. А вообще-то бывают разные. Я знал по концлагерю двух коммунистов: итальянца и француза. Они неплохие джентльмены". - "Они и сейчас… живы?" - "Да, они, коммунисты, работают в своих партиях. Я повторяю, Виктор, коммунисты бывают разные".

Теперь, вспоминая тот давний разговор, Виктор подумал: "А какие они, коммунисты Вьетнама, - плохие или хорошие? За что, собственно, они должны нас убивать, что мы им сделали?" Подумал - и осекся. Как что? А бомбы? Шариковые бомбы на беззащитных людей, бомбы-"игрушки" для детей. Смерть, смерть, смерть. Это была неприятная мысль, от нее хотелось поскорее отмахнуться. "Мы выполняли приказ командования. Пусть отвечает генерал Абрамс вместе с президентом". Но, к сожалению, по вьетнамской земле, по этим дьявольским джунглям, шагают не Абрамс с президентом, а Раймон с Куни, уходят все дальше и дальше от того района, где они посеяли смерть, уходят от своих жертв, спасаясь от возмездия. А оно неминуемо и неотвратимо. Виктор в этом не сомневается.

2

Под вечер, непривычные к подобным путешествиям, уставшие до такой степени, что, кажется, не в состоянии сделать и сотни шагов, они вышли из густого леса на опушку, от которой начиналась большая поляна, мелкий кустарник на ней и редкие широколистые пальмы. И первое, что им бросилось в глаза, - среди пальм, на краю поляны, характерная кровля пагоды. Это было первое строение, оказавшееся на их пути. Людей, потерпевших кораблекрушение, радует наконец появившийся берег. Для Раймона и Куни таким берегом была изогнутая крыша буддийского храма. Но она не радовала, а настораживала, тревожила и пугала. Там могли быть люди, а они опасались расплаты за содеянное зло.

От опушки в сторону пагоды тянулась бамбуковая изгородь. Прячась за кустами минут десять, они всматривались в сторону строения, ловя каждый звук и шорох. Но не было ничего, что бы говорило о присутствии поблизости людей. И тогда они, с трудом переставляя отекшие ноги, сутуло и беспечно побрели вдоль изгороди. Виктор шагал впереди, ступая медленно и тяжело, понуро глядя перед собой и не поворачивая головы. Куни трусил рысцой в пяти шагах от своего командира, воровато оглядываясь по сторонам.

Пагода оказалась полуразрушенной. Ее кровля каким-то чудом держалась на деревянных, причудливой резьбы колоннах. Тонкий орнамент колонн был сильно поврежден осколками бомб. Кирпичный пол завален мусором обвалившегося угла потолка, старыми циновками и битым оконным стеклом. Посредине храма лежала разбитая статуя Будды. Виктор поднял с пола две циновки, оттащил в дальний темный угол и устало опустился на них. Думать ни о чем не хотелось, ему вообще не хотелось ничего. Полнейшая апатия и безразличие. Пусть приходят партизаны и забирают его, пусть делают, что хотят, но сам он не в состоянии встать.

Куни, стоя посредине храма, оценивающе осмотрел пол, стены, потолок, пнул ногой статую Будды, сказал:

- Видно, наши парни неплохо поработали.

В ответ Виктор недовольно поморщился, и тогда Куни шепнул ему:

- Пойду на разведку, - и удалился в проем стены.

А он двужильный, этот Дэви Куни. Хоть и ростом мал. Вот ведь шли вместе, Виктор смертельно умаялся, а он нашел в себе силы еще пойти осмотреться. Возвратился скоро с охапкой пальмовых веток. Бросил рядом с Виктором на кирпичный пол, принес еще циновки, сделал из них подобие подушек и молча лег на спину, распластав руки и ноги.

- Ну что там? - устало спросил после долгого молчания Виктор.

- Деревня, - ответил Куки, глядя в зияющую пробоину потолка. - Была деревня. Похоже, что наши накрыли напалмом. - Куни ожидал, что Виктор продолжит разговор, но тот молчал, закрыв глаза. И тогда Куни спросил: - Ночевать будем здесь?

- Да.

- Ты спишь, Виктор?

- Нет.

- В таком случае я буду спать, а ты бодрствуй. Хорошо?

Виктор промолчал: от усталости тяжело было говорить. Да и какое это имеет значение - будет он или не будет спать. Если сюда придут партизаны - один черт, спишь или бодрствуешь.

- Я имею нехорошую привычку храпеть, - опять заговорил Куни. - Иногда. Когда лежу на спине. Так ты меня толкни, и я повернусь. Понимаешь, повернусь не просыпаясь.

Куни лег на бок и сразу же уснул. А к Виктору сон не приходил. И думы никакие не одолевали, так, скользили в усталой голове какие-то разрозненные мысли без всякой связи, а сна не было. Стемнело быстро, как-то сразу, и в потолочном проеме зажглась яркая одинокая звезда. "Почему только одна? - подумалось Виктору. - Чья она - моя или Куни? Или одна на двоих?" Потом появились новые звезды, не похожие на ту, единственно неподвижную. Эти звезды, как искорки, двигались внутри пагоды, перемещались из угла в угол, падали на пол и поднимались высоко к потолку. Виктор догадался: это светлячки. И было что-то таинственное в их звездном хороводе, нежное и благостное.

Где-то невдалеке запела ночная птица, и тут же ей отозвалась другая. Голоса их были громкими и пронзительными. Затрещали цикады, монотонно и длинно, с усердном. Потом квакали лягушки, слишком громко, раздражающе. "Очевидно, те, гигантские", - подумал Виктор. И все это ему казалось лишь фоном, потому что каким-то другим, внутренним чутьем, обостренной интуицией он ощущал вокруг присутствие людей, их активную деятельность в эти ночные часы. Ему даже казалось, что он слышит их далекие голоса. Он закрыл глаза, но и в подступающей полудреме ему виделись мерцающие огоньки светлячков и падающие звезды, неожиданно превращающиеся в сбитые ракетами самолеты.

Куни спал беспробудно до рассвета, а проснувшись, тотчас же разбудил Виктора: пора собираться в дорогу. Вся поляна перед пагодой и опушки леса были погружены в густой белесый туман, сырой и теплый, и Виктор не сразу решил: хорошо для них или плохо - туман.

Сборы были недолги: наскоро перекусив, они попытались было по карте определить свое местонахождение, ориентируясь на пагоду, но ничего из этого не вышло: пагод на карте было много, а как называлась сожженная деревня возле пагоды, в которой ночевали, они не знали. Виктору не пришлось взглянуть, на деревенское пепелище: все было окутано туманом. Шли вслепую, доверясь компасу, шли на восток, к морю. Вскоре выбрались на тропу, которая тянулась меж невысоких кустов, и тоже на восток. Это радовало: легче стало идти. Как и прежде, Виктор - впереди, за ним - Куни.

Неожиданно влажная скользкая тропа выбежала на открытое место. Справа, за редкими кустами и одинокими пальмами, в тающем тумане купались огороды, огражденные бамбуком, а дальше, за огородами, затянутые сизой дымкой, простирались золотисто-зеленые квадраты рисовых полей. Они тянулись до самого горизонта, где в белесый полог неба вонзались острые пики сиреневых гор.

Виктор замедлил шаг и остановился. За бамбуковой оградой шевелились кусты. Куни подошел вплотную и тоже устремил свой прищуренный воровской взгляд в сторону ограды. И вдруг он прошипел удивленно:

- Да это же никак буйволы? Клянусь моим шефом - это буйволы, замаскированные ветками.

Да, в самом деле - буйволы, теперь и Виктор понял: шевелящиеся кусты - это просто ветки, ловко привязанные к буйволам. Значит, где-то рядом должны быть люди. Двигаться по тропе, открытой местностью, было рискованно. С левой стороны кустарник переходил в лес. Выходит, опять продираться сквозь заросли джунглей. А что поделаешь? Иного пути нет.

Они свернули с тропы налево и, пригибаясь среди невысокого кустарника, вдоль изгороди быстро-быстро начали пробиваться в северном направлении, к лесу. Минут через пять они вышли на круглую зеленую поляну, заросшую виноградником. Тяжелые янтарные гроздья радовали глаз и зазывно манили в это райское лоно, приглашали утолить жажду и подкрепиться на дорогу. Обменявшись согласными взглядами и не говоря ни слова, оба летчика шагнули в виноградник, и тут их взгляды столкнулись с удивленными неожиданной встречей взглядами вьетнамцев: пожилой, с изможденным, морщинистым лицом, седой женщины и черноголового мальчонки лет десяти. В широко раскрытых глазенках парнишки, как заметил Виктор, не было испуга, а лишь удивление и любопытство. Зато жестокий, холодный взгляд женщины откровенно выражал ненависть и страх. Вьетнамцы сразу догадались, что перед ними их враги, американцы.

С минуту все четверо стояли в немом оцепенении, от неожиданности не зная, как поступить дальше. Вдруг мальчик что-то крикнул и в тот же миг юркнул в пучину виноградника, а морщинистое лицо женщины изобразило ужас, причину которого Виктор сразу не понял. Сзади раздался выстрел. Женщина всплеснула руками и, шатнувшись на виноградную лозу, медленно сползла на землю. Виктор быстро оглянулся на выстрел. Куни целился в виноградник, сделав еще два выстрела. Виктор понял, что эти два последних выстрела предназначались мальчишке. Он схватил штурмана за руку, державшую пистолет, и выдавил из себя только одно слово:

- Зверь…

В ответ Куни довольно миролюбиво сказал:

- Дурак, - и, бросив на ходу: - Надо смываться, - побежал в сторону леса. Виктор последовал за ним. Он с трудом поспевал за юрким, выносливым Куни, и мысли его почему-то одолевал только один вопрос: жив ли тот мальчишка или его настигли пули этого зверя? Да, да, зверя - иного слова для Куни Виктор не находил. Он не понимал, зачем Куни убил старуху и стрелял в паренька. Он же запретил ему вообще пользоваться оружием.

А Куни шустро бежал впереди с обнаженным пистолетом, ловко лавируя среди кустарника. Виктор вспомнил его лицо и глаза, когда штурман стрелял в виноградник. Это были глаза опьяненного безумца, жаждущего крови, - хищные и безжалостные.

Куни тоже волновал тот же, что и Виктора, вопрос: жив ли мальчишка? Но волновал по другой причине. Виктор желал положительного ответа на этот вопрос, Куни - совсем наоборот. Для того он и стрелял. Он боялся, что и старуха и мальчишка сообщат партизанам о двух американцах, и тогда наверняка будет погоня, от которой им едва ли удастся уйти.

Они бежали, не сверяя направление со стрелкой компаса, старались затеряться в пучине джунглей. Им хотелось стать иголкой, попавшей в стог сена. Теперь, после того жуткого, жестокого, только что ими содеянного, они не могли рассчитывать на снисхождение, и плен уже не казался Виктору наименьшим злом. И что с того, что стрелял не он, а Куни, - расплачиваться придется обоим в равной мере.

Виктор боялся смерти, а еще больше - мучительной, которую, как он считал, они заслужили за только что совершенное бессмысленное, зверское убийство. И потому бежал сколько было сил, поддаваясь животному инстинкту самосохранения, гонимый страхом перед смертельной опасностью. Он старался не отстать от юркого, проворного Куни, которого в душе уже люто ненавидел. Мысли в его разгоряченном мозгу скакали так же стремительно, как и ноги. "Зверь, зверь, зверь", - выстукивало сердце надрывно и сердито. Как вдруг произошло что-то невероятное, совершенно неожиданное и в первые минуты непонятное: содрогнулась земля, страшным грохотом вскрикнули скалистые горы и леса, словно небо обрушило на землю все ужасы ада. Все смешалось в грохоте, гуле и треске, освещенное резким отблеском зловещей вспышки. Виктор упал лицом в топкий, влажный грунт, ничего не соображая. Но, падая, он видел, что упал одновременно с ним и бегущий впереди Куни. Падали красивые ветвистые пальмы, трещал бамбук, а небо раздирал в клочья громоподобный, но с каким-то металлическим ревом гул. "Вот он, судный день", - мелькнуло в голове. Он много читал о приближающейся мировой катастрофе, смотрел фантастические кинофильмы и телепередачи о предстоящей гибели планеты Земля и теперь решил, что роковой час настал. Но мысль эта промелькнула, как искра, и погасла. На смену ей пришла здравая, реальная догадка: они попали под бомбежку своих же, американских, самолетов, - но от такой догадки не было утешительнее. Вокруг творился какой-то кошмар. К взрывам и грохоту примешался огонь и смрад. Он понял: после ракетного обстрела сброшен напалм. Когда-то он сам сбрасывал с неба на землю многие тонны смертоносного металла и огонь напалма, но сам смутно представлял, что творилось там, внизу. В сущности, он даже запаха напалма до этой минуты не нюхал. И вот довелось… Джунгли наполнились гарью и дымом. Впереди, там, где находился Куни, горели верхушки деревьев, окропленные напалмом, и огненные капли падали сверху на землю, в заросли, из которых выскочил смертельно перепуганный Куни и бежал к Виктору. Комбинезон его в одном месте дымился: несколько брызг напалма попали на него. Вид у Куни был безумный, маленькие глазки часто моргали, руки дрожали, голос срывался.

- Спаси меня, я горю! - заикаясь и проглатывая слоги, говорил он.

Виктору довольно легко удалось затушить горящий комбинезон, но Куни все же получил легкие ожоги. Он ругался теперь уже по адресу своих же.

- Что они там, рехнулись, черт возьми! Куда бросают, зачем? Объекты? Какие тут объекты!..

Виктор мысленно отвечал ему: "Вот так же и мы бросали - вчера, позавчера". И, вспомнив старуху и мальчика, сказал:

- А ты зверь, Куни, я не знал, что ты такой страшный тип.

Куни сделал недоуменные глаза, взгляд его говорил: мол, не понимаю, о чем ты.

- Зачем стрелял? - сердито сказал Виктор.

- Они коммунисты.

- Что они тебе сделали?

- А-а, кровь заговорила! Ты красный, я знаю, в тебе русская кровь!

- Я американец. А ты, Куни, ничтожная сволочь. Вот кто ты…

Однако нельзя было медлить. Виктор знал, что это была первая волна самолетов. Минут через двадцать жди второго удара. Нужно дальше от этого кромешного ада, созданного соотечественниками. Это понимал и хитрый, быстро оправившийся от первого шока Куни.

- На восток, Виктор, только на восток, - торопливо и как ни в чем не бывало сказал штурман, глядя на беспокойную стрелку компаса.

И они стремглав сорвались с этого удушливого места и бросились в пучину джунглей, обходя очаги горящего напалма. Виктор заметил время. Прошло тридцать пять минут, но вопреки их предположению не было повторного налета. За это время они с трудом одолели километра три-четыре. Мокрые от пота до последней нитки, обессиленные, остановились на поляне-пятачке, окруженной невысоким и густым кустарником. Над ними сияло чистое лазурное небо, под ногами расстилался мягкий зеленый ковер, а вокруг струился воздух без запаха напалмовой гари и болотного смрада.

- Передохнем, - сказал Виктор и первым опустился на траву. Куни сел рядом и расстелил перед собой карту, что-то соображая. Затем заговорил вполголоса:

- Вероятней всего мы находимся вот здесь. Допустим. Отсюда до моря около двадцати миль. Если мы будем делать в сутки по десять миль, то выйдем к морю… Мм-да… А если не десять, а семь миль, тогда… Но почему же, черт возьми, они не засекли наш маяк, а выгрузились прямо нам на голову? А? В чем дело? Не могли они не слышать наших позывных. Как ты думаешь?

- Попробуем связаться, - прошептал Виктор и стал настраивать передатчик. - Алло, "Кобра", "Кобра", ты слышишь меня? Отвечай.

Но "Кобра" упрямо молчала, очевидно, не слышала. Зато их услышали другие. Одновременно из кустов спереди и сзади раздались строгие окрики и выстрел. Пуля прожужжала над головами летчиков. Штурман машинально выхватил пистолет, но Виктор удержал его руку: взгляд его уперся в дуло автомата, торчащее зловеще из куста.

- Прекрати! Брось пистолет! - Грозный окрик Виктора привел Куни в замешательство. Он безвольно разжал руку, и пистолет его мягко шлепнулся о землю. Куни оглянулся, и растерянный взгляд его столкнулся с жестким взглядом вьетнамской девушки и направленным дулом автомата. Потом с третьей стороны от куста на поляну вышла девушка, юная, хрупкая, совсем ребенок, одетая в простенький, военного покроя костюм. В руке она держала тяжелый кольт. Она шла к летчикам смело, твердым, решительным шагом, шла привычно и уверенно, словно она ежедневно только и занималась тем, что брала в плен американских летчиков. Шагах в пяти от них она остановилась и что-то властно приказала на своем родном языке. Виктор решил, что им приказывают положить руки на затылок, что он и сделал. Куни последовал примеру командира, опасливо поглядывая на кусты, откуда с двух сторон угрожающе смотрели на них дула автоматов. Но девушка с пистолетом продолжала что-то настойчиво требовать, наклоняя руку к земле.

- Приказывает ложиться, - сообразил Куни и, понимающе закивав головой, распластался ниц на траве. Девушка что-то сказала, и в голосе ее прозвучало одобрение, а взгляд сердито и грозно смотрел на Виктора, который все еще продолжал стоять с заложенными на затылок руками. Он понял, что от него хотят, и быстро лег на землю недалеко от Куни.

Девушки с автоматами вышли из кустов, что-то говоря между собой, и пальцы их по-прежнему лежали на спусковых крючках. Девушка с пистолетом сначала подошла к Виктору, забрала его пистолет, рацию, нож, фонарик и другие военные принадлежности. Потом то же самое проделала с Куни.

После того как летчики были обезоружены, девушка с пистолетом пошла впереди, за ней Виктор и Куни, а замыкали это шествие две девушки с автоматами. Куни возмущался вслух - он не мог простить себе такого:

- Идиоты! Девчонкам сдались. Сопливым бестиям!

- А ты предпочел бы получить от этих девчонок пулю? - сквозь зубы процедил Виктор.

- Лучше пулю, чем позор! - горячился Куни.

- Что ж, еще не поздно. Попытайся бежать, - язвительно сказал Виктор, по привычке все еще вполголоса. Куни не спешил использоваться его советом и после некоторой паузы произнес поникшим голосом:

- Получить пулю из отечественного автомата! Этого только не хватало. Нас же - и нашим оружием.

Шедшая впереди девушка обернулась и что-то грозно сказала. Куни изобразил на своем лице фатовскую улыбку:

- Пардон, мадам.

- Мадемуазель, - поправил Виктор и горестно усмехнулся. Но лица девушек были строги и невозмутимы, а глаза исторгали огонь решительности и презрения. С врагами они не умели шутить.

3

Святослав Макаров возвратился в Ханой из поездки на юг Демократической Республики Вьетнам в полдень. Сопровождавший его капитан Нгуен Ван поднялся с ним в номер гостиницы, присел к письменному столу и, вооружившись блокнотом и карандашом, спросил:

- Какие на сегодня планы у товарища полковника?

Щупленький, подтянутый, бронзоволицый, он казался отлитым из металла, когда становился деловито-серьезным. "Из него вышел бы классический адъютант командующего, а он - армейский политработник", - подумал Святослав и ответил с тихой усталостью в голосе:

- Пожалуй, немного отдохну, приведу в порядок свои записи, просмотрю вот это. Он кивнул на груду американских газет и журналов, брошенных в беспорядке на диване: их принес Нгуен Ван в день отъезда к линии фронта, и Святослав еще не просмотрел их.

- Да, вам надо хорошо отдохнуть после такой поездки, - быстро согласился капитан и прибавил, весело сверкая глазами: - Главное - отоспаться.

Нгуен Ван довольно сносно говорил по-русски - он учился в Москве в Военно-политической академии имени В. И. Ленина - и теперь был рад представившемуся случаю пообщаться с русским офицером в роли гида-переводчика и консультанта.

- Я думаю, хороший сон и вам не помешает, капитан, - заметил дружески Святослав.

- Я привык: с детства воюю, можно сказать, всю жизнь. Если не считать годы, проведенные в Москве… До свидания, товарищ полковник. Если потребуюсь или что такое - звоните мне или майору Ле Ксюану.

Нгуен Ван щелкнул каблуками и удалился.

"Да, классический адъютант, - думал Святослав. - Воюет всю жизнь. А ведь это правда, горькая, страшная правда, трагедия многомиллионного народа". Святослав вспомнил год рождения Вана: тысяча девятьсот сорок пятый. В Европе тогда окончилась война, а здесь, на древней вьетнамской земле, она только разгоралась. Сначала с французскими колонизаторами народ Вьетнама вел освободительную войну. Это была изнурительная, жестокая битва за свободу и счастье, за национальную независимость. И народ победил. Тогдашний президент Франции, генерал де Голль, тонкий политик и дальновидный государственный деятель, понимал, что эпоха колонизаторов кончилась, что продолжать войну против вооруженного народа бессмысленно, и вывел свои войска из Вьетнама. Тогда на смену французам пришли чванливые, самонадеянные янки. Индокитай - бывшая колония Франции - казался им лакомым куском. В 1961 году де Голль пророчески предупреждал самоуверенного молодого президента США Кеннеди: "Интервенция в этом районе приведет к тому, что вы безнадежно завязнете в этой бесконечной войне. После того как нация пробудилась, никакая иностранная власть, какими бы средствами она ни располагала, не имеет шансов на то, чтобы навязать там свою волю. Вы сами в этом убедитесь. Ибо если вы найдете на месте правительство, которое из корыстных побуждений согласится повиноваться вам, то народы не согласятся повиноваться. И к тому же они не зовут вас. Идеология, на которую вы ссылаетесь, ничего не изменит. Больше того, массы будут отождествлять ее с вашим стремлением к господству. Вот почему, чем больше вы будете там бороться против коммунизма, тем больше коммунисты будут выступать как поборники национальной независимости, тем большую они будут получать поддержку. Мы, французы, в этом убедились на опыте. Вы, американцы, вчера пожелали занять наше место в Индокитае. Теперь вы хотите заменить нас, чтоб снова разжечь пожар войны, которую мы прекратили. Я вам предсказываю, что вы будете увязать шаг за шагом в бездонной военной и политической трясине, несмотря на все свои потери и расходы".

Еще перед вылетом в командировку во Вьетнам Святослав Макаров вычитал эти вещие слова великого француза, и они крепко врезались ему в память. Кеннеди не послушался мудрого совета, пренебрег с тупой заносчивостью янки. И вот теперь преемники и последователи убитого президента, как крысы, барахтаются во вьетнамской трясине и не знают, как из нее выбраться.

Святослав давно работал над фундаментальным трудом об идейном и нравственном воспитании в армиях НАТО. Эта работа и привела его во Вьетнам, где он рассчитывал найти конкретные примеры нравственного облика американской военщины. Поездка на линию фронта и все, что он видел во время этой поездки, глубоко потрясло его. Дотла сожженные, разрушенные бомбами селения, рисовые поля, перепаханные воронками, лесные массивы, оголенные ядохимикатами, переправы, усеянные осколками металла, - все это напоминало ему жуткие картины его Родины сороковых годов, воскрешало в памяти варварство гитлеровцев. Была прямая аналогия: гитлеровский нацизм и американский империализм - родные братья-разбойники, их звериная сущность имеет сходство близнецов. Лежащие на диване американские газеты и журналы пестрели материалами из серии "Новое оружие страха". В одной из статен сообщалось о химическом веществе "Ви-Экс", поражающем нервную систему. "Ви-Экс" очень стоек, испаряется медленно. Пораженная им местность превращается в безжизненную пустыню. В семи миллиграммах этого вещества таится сто смертей.

Похоже, что американцы испытывали это и другие виды варварского оружия на вьетнамской земле. Вчера Святослав был свидетелем и очевидцем применения американцами еще одного нового оружия страха - "бомб избыточного давления", или, как называют их сами янки, - боеприпасов "СВУ-55".

Святослав видел, как два американских самолета сбросили какие-то контейнеры на парашютах и потом из этих контейнеров на землю посыпался град небольших по размеру бомб. А спустя какую-то минуту с земли в небо взвились огненные шары, слились в общее, огромное пламя, превратившееся в ураган огня, сметающий на своем пути все живое. Могучие деревья и кустарники, непролазные заросли джунглей полыхали в раскаленном смерче, как сухой хворост на костре, превращаясь в пепел и угли.

Да, Пентагон изобретает новые виды оружия массового уничтожения, и Вьетнам он превратил в свой полигон. Американская военщина давно показала миру свой звериный оскал. В армии США, как когда-то в гитлеровской армии, готовят хладнокровных убийц, кровожадных садистов, нравственно опустошенных, растленных подонков. Культивируемое с детских лет насилие здесь, в армии, сочетается с возбуждением животных инстинктов с единственной целью - воспитать человека-зверя, который не задумываясь будет жечь и расстреливать младенцев и матерей, разрушать целые города, осквернять святыни.

С этими неспокойными, гнетущими мыслями Святослав прилег на диван, подложив под голову кипу газет и журналов, и задремал. Разбудил его слабый стук в дверь. Неслышно вошел Нгуэн Ван, смущаясь, сказал:

- Извините, товарищ полковник, что беспокою вас. Меня послал майор Ле Ксюан. У него есть интересующий вас материал: два американских летчика. Их сбили четыре дня тому назад… Я предупредил майора, что вы отдыхаете, но он сказал, что для вас это важно.

- Коль так считает Ле Ксюан, то, значит, так оно и есть. Майор знает, что важно, - проговорил Святослав, надевая на себя серый пиджак. - Машина у подъезда?

Ван кивнул и, попросив разрешения позвонить по телефону, сообщил Ле Ксюану, что они выезжают.

В кабинет майора Святослав вошел вместе с Нгуен Ваном. Майор - пожилой широколицый человек с седеющей шевелюрой - поднялся из-за стола с приветливой улыбкой, крепко, двумя руками, пожал руку Святослава, просил извинить за беспокойство и, указав острым взглядом на сидящих у стены Виктора Раймона и Дэвида Куни, сказал:

- Мне кажется, вам интересно будет побеседовать с этими…

Майор говорил на родном языке, и Нгуен Ван переводил его слова на русский.

Святослав бросил стремительный взгляд на пленных американцев и… опешил. Один из них, долговязый и худой, напомнил ему его самого в годы юности. Это был его двойник: те же черты лица, цвет волос и, главное, глаза, эти неповторимые материнские глаза в крапинку, зеленовато-карие, с золотистым отливом. Святослав, глядя на пленного американского летчика, чувствовал какую-то неловкость и не мог отвести взгляда. Но еще больше был удивлен Виктор: похожий на него человек был русским. Виктор буквально прилип откровенным взглядом к взгляду Святослава, словно хотел найти в этом русском своего защитника и спасителя.

На внешнее сходство русского полковника и американского лейтенанта обратили внимание и вьетнамцы: слишком уж разительно было это сходство.

Нгуен Ван, переводя слова майора, говорил, обращаясь к Святославу:

- Эти двое сбросили шариковые бомбы на поле, где работали крестьяне. Семь человек убито, девять ранено. Потом они обстреляли сампаны. Когда их сбили, они уже на земле совершили зверское преступление: убили старую женщину и ранили мальчика. Бабушка и внук работали на винограднике, эти двое увидели их и начали стрелять.

- Как? Просто безо всякой причины? - спросил Святослав Нгуен Вана и, не дождавшись ответа, по-английски обратился к американцам, с трудом подбирая слова: - У вас есть бабушки?

Была долгая пауза. Бледный Виктор сидел, опустив голову. Узкие, с длинными пальцами руки его безжизненно, как плети, лежали на острых коленях. Куни шарил беглым, пугливым взглядом по присутствующим, словно не понимал вопроса.

- Они что, не понимают английского или я неправильно сказал? - обратился Святослав к переводчице By Тхи, сидящей между американцами и майором.

- Они все отлично понимают, - сказала By Тхи и повторила вопрос Святослава. Тогда, не поднимая головы, отозвался Виктор:

- У меня нет бабушки. - Голос его прозвучал сухо, отчужденно. Он чувствовал себя отвратительно, потому что понимал смысл заданного вопроса.

- А у вас? - обратился Святослав к Куни.

- Моя бабушка тут ни при чем, и прошу ее не трогать! - с вызовом отозвался Куни.

- Видали, каков! - сказал Святослав по-русски, и Ван перевел его слова. - Он запросто убивает чужую бабушку, а его бабушку, мол, не трожь. - И, подойдя вплотную к Виктору, заговорил по-английски: - Расскажите, как все произошло.

- Вам уже рассказали ваши друзья и союзники, - через силу выдавил из себя Виктор, и Святослав заметил, что в последних двух словах пленного не было язвительности.

- Я хотел бы услышать от вас, как и зачем вы стреляли в старуху и ребенка?

Вдруг Виктор резко поднял голову и, глядя прямо в глаза Святославу, заговорил по-русски:

- Я не стрелял. Он стрелял. - Кивок на Куни. - Пусть он и рассказывает.

Русская речь американца удивила Святослава и Нгуен Вана и насторожила Куни. Капитан перевел на вьетнамский слова Виктора, а Святослав быстро спросил:

- Вы говорите по-русски?

- Да, - коротко и твердо отозвался Виктор.

- Где вы изучили этот язык?

- Меня обучила ему моя мама, - ответил Виктор охотно и, как показалось Святославу, с гордостью.

- Она русская?

- Да.

- Вы где родились? - продолжал Святослав, не сводя с Виктора чрезмерно пристального взгляда, в котором уже сквозило нарастающее волнение.

- В Германии, в сорок пятом.

- Кто ваши родители?

- Тогда в Германии или теперь в Америке? - со значением уточнил Виктор.

- Тогда и теперь.

- В годы войны они познакомились в нацистском концлагере: мама - угнанная из России, отец - из Голландии.

- Как имя вашей матери? - уже с трудом скрывая напряжение, спросил Святослав. В горле его пересохло. Он весь сжался, как пружина, в ожидании ответа.

- Нина Сергеевна.

- Ее русская фамилия? - Святослав напрягся до предела. Лицо его сделалось пунцовым, глаза округлились, на лбу выступил пот.

- Не знаю, - тихо ответил Виктор, и этим своим ответом как бы расслабил пружину.

Святослав прикрыл глаза веками, вытер потный лоб и опустился устало на стул. Вьетнамские товарищи смотрели на него и на американца с немым недоумением. После непродолжительной паузы Святослав, овладев собой, снова спросил Виктора:

- У вас есть братья и сестры?

- Есть старшая сестра. От первого брака матери. И младший брат.

- Как имя сестры?

- Наташа.

- Наташа?! - воскликнул Святослав. - Это точно. Вы не ошибаетесь?.. - Он даже не понимал, как нелепо звучит его вопрос. - Повторите имя!

- Я же сказал: Наташа.

- Сколько ей лет? - Теперь Святослав уже не скрывал своего волнения. Руки его дрожали, лицо пылало.

- Она родилась в тысяча девятьсот тридцать четвертом, - напрягая намять, ответил Виктор и подтвердил: - Да, точно - в тридцать четвертом. Ее отец - русский офицер.

Сомнений не было - Святослав не находил себе места. Он метался по комнате взад-вперед, бросая на присутствующих взволнованные, рассеянные взгляды. Потом, ни к кому конкретно не обращаясь, произнес вполголоса:

- Наташа… это моя сестренка. - Но тут же, спохватившись, резко повернулся к Виктору и прямо в лицо ему - тугой, тяжелый вопрос: - А мама? Мама жива?..

Виктор машинально поднялся со стула. Губы его дрожали, глаза влажно блестели. Он смотрел на старшего брата в упор, готовый прильнуть к нему и вместе с ним разрыдаться. Но Святослав не сделал ответного движения - он стоял в отчужденном напряжении, ожидая ответа. Острый взгляд его таких же, как и у младшего брата, материнских глаз насквозь пронзал Виктора и требовал только одного: правды.

- Мама жива, - тихо и просто ответил Виктор и снова опустился на стул.

Нгуен Ван что-то сказал по-вьетнамски своим коллегам - майору и переводчице, и строгие лица вьетнамцев смягчило изумление.

- Это невероятно… Это какой-то сон, - взволнованно говорил Святослав, обращая взгляд то на капитана, то на майора, словно призывая их понять его состояние. - Я должен вам все рассказать, объяснить. Это похоже на фантастику, но это правда.

Пленных увели. Святослав присел к письменному столу, за которым сидел майор Ле Ксюан. Нужно было оправиться от волнения, собраться, привести в порядок мысли. Все это так неожиданно и столь ошеломляюще. Успокоиться он не мог, справиться с волнением не удавалось. А рассказать вьетнамским товарищам нужно. И безотлагательно, сейчас объяснить. Ведь перед ними были два брата: один - друг, другой - враг. Ситуация, когда братья сражались в противоположных лагерях, когда брат шел на брата, для вьетнамцев не нова; такое у них случалось. Тут другое: русский и американец - братья. И оба - по разные стороны от линии фронта.

Святослав рассказывал, преодолевая волнение, о матери, Наташе, о том, как они остались в первые дни войны на оккупированной фашистами территории. А дальше, что было с ними дальше? Он не знал.

- Поговорите с… братом, - подсказал майор. - Пусть он расскажет. Узнайте подробности. Поговорите наедине.

- Да, да, надо все расспросить, - быстро согласился Святослав. - Про маму, про Наташу. Только не наедине. Пожалуйста, в вашем присутствии.

Ввели Виктора. Он сел на тот же стул, на котором только что сидел. Майор и переводчица вышли, Нгуен Ван остался. Святослав сел напротив брата и очень мягко попросил его:

- Расскажите, Виктор, о себе, о маме и Наташе. Только все подробно. Мы же считали их погибшими. Почему они не дали о себе знать? Пожалуйста, подробнее.

- Почему не дали о себе знать? - медленно и негромко начал Виктор, повторяя слова брата, будто оттолкнувшись от этих слов, ему легче было говорить. - Не знаю точно, но и мама и Наташа тоже считали и до сих пор считают вас погибшими. Но начну по порядку…

Он говорил неторопливо, долго, обстоятельно о том, как Оскар Раймон познакомился с Ниной Сергеевной. Шаг за шагом, год за годом, страница за страницей он листал сложную повесть человеческих судеб и сам удивлялся неожиданно обнаружившемуся в нем дару рассказчика. Святослав не сводил с Виктора глаз и не перебивал вопросами. А Нгуен Ван лишь удивленно покачивал головой.