Онлайн чтение книги Бородинское поле
ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

- Думчев чем-то встревожен, - сказал Глеб Трофимович жене после телефонного разговора с Николаем Александровичем. - Вызвали в управление кадров. Ну и что? Почему именно отставка? Может, что-то случилось, только я не знаю.

- Так уже и отставка, он же в полном расцвете, - проговорила Александра Васильевна. Она торопилась к внуку - сыну Николая. У мальчика вдруг поднялась температура. И конечно же лучший врач - бабушка Саша. Благо она тоже одновременно с дедушкой Глебом ушла на пенсию.

- Но он взволнован, намекнул о каких-то предположениях. По телефону не стал объяснять. Что могло случиться? - Глеб Трофимович озабоченно смотрел на жену, точно ждал от нее ответа на свой вопрос. Но Александра Васильевна сказала совершенно равнодушно:

- Николай мнительный, разве ты не знаешь? Придумает всякий вздор и сам же потом переживает. Ну, я поехала, не забудь про магазин, - напомнила она и, как всегда, заспешила к больному. Для нее больной, независимо, кто он, внук или совершенно незнакомый человек, был важнее всего.

"Возможно, Саша права. Хотя мнительности за Николаем не замечалось, но нервы, надо думать, сдают. Служба его нелегкая, в постоянном напряжении. Чем же он мог провиниться, чтоб вот так сразу - и в отставку? Хотя всякое бывает. В сложное время живем".

Рассудив так, он начал ждать Думчева. Последние пятнадцать лет их связывала крепкая дружба, несмотря на значительную разницу в возрасте. И дело не в том, что они почти всю войну были однополчанами, бок о бок шли начиная с Бородинского поля и до самого последнего выстрела в сорок пятом. Что-то было особенное в их характерах, пожалуй, скорее, в мировоззрении, что порождало в них не просто симпатию друг к другу, а притягательную потребность друг в друге.

Генерал Макаров все еще не мог привыкнуть к той новой и необычной для него обстановке, в которой он оказался, уйдя на пенсию. Он не знал, как распорядиться свободным временем, которое теперь у него было в избытке. Он уже вступил в члены двух обществ: Общества охраны природы и Общества охраны памятников истории и культуры. Александра Васильевна недоумевала: зачем так много? Достаточно одного общества, но нужно работать, а не просто числиться. Например, охрана памятников. Она знала, что этой острой проблемой муж интересуется давно, еще раньше обзавелся всевозможной литературой по истории Москвы, покупал у букинистов редкие книги и альбомы. А он возражал: природа - это вторая его привязанность и любовь. Она, пожалуй, более беззащитна и уязвима, чем памятники истории и культуры. И уж нет нужды говорить о значении окружающей среды для человечества.

У Макаровых был собственный "Москвич", водительские права имели оба - генерал и генеральша, но пользовались машиной мало: у Глеба Трофимовича была служебная, Александра же Васильевна говорила:

- Уйдем с тобой на пенсию, тогда дадим нашему "Москвичу" полную нагрузку. Будем ездить по стране туристами, знакомиться с достопримечательностями, с памятниками истории и культуры.

И вот весна в разгаре, они оба на пенсии, а "Москвич" их по-прежнему не выходит из гаража. Вчера Глеб Трофимович сказал решительно:

- Все, баста, - послезавтра едем по маршруту Золотого кольца. Первая остановка - Загорск. Так что готовься.

А собственно, что готовить? Александра Васильевна решила сегодня запастись в дорогу кое-какими продуктами. А утром позвонил Коля: внук, говорит, занедужил, приезжай, мол, бабушка. И бабушка вместо магазинов поехала к больному, поручив мужу купить продукты.

Ходить по магазинам Глеб Трофимович не любил: не мужское это дело. Тем более сегодня он собирается зайти в библиотеку. Хотелось посмотреть кое-какую историко-географическую и этнографическую литературу о местах, входящих в Золотое Кольцо. "В магазины успеется, - рассудил Макаров, облачаясь в серый штатский костюм. - Если у мальчишки высокая температура, то поездку, намеченную на завтра, придется отложить. А библиотека - дело нужное и первостепенное".

Проспект Мира, утопающий в ярких лучах майского солнца и алых полотнищах, которые еще не убрали после Первомая в ожидании Дня Победы, бурлил потоками автомашин. Макаров любил эту просторную магистраль северной части столицы, застроенную еще не стандартными коробками. Здесь каждый дом имел свое, только ему присущее лицо, яркое и выразительное. В основном это были здания, возведенные в послереволюционное, советское время. От бывшей Первой Мещанской улицы сохранилось немного строений; некоторые из них, такие, как дом Валерия Брюсова, представляли историческую ценность. Другие же, ветхие, осунувшиеся под тяжестью неумолимого времени, зажатые с обеих сторон нарядными и прочными восьми- и десятиэтажными зданиями, глядели на проспект блеклыми, запыленными окнами обреченно и своим жалким видом напоминали бедных, старых, позабытых родственников, безропотно коротающих свой век. Новые здания на проспекте Мира, построенные по индивидуальным проектам, Макарову определенно нравились. Они как и люди - каждый дом имел свой характер, свою одежду, и это нисколько не дробило впечатления - напротив, получался цельный и стройный ансамбль. Не было безликого однообразия, скучной серости, какая, по мнению Макарова, определяет Калининский проспект, где даже кричащая, выставляющая себя напоказ "вненациональная современность" не может стереть печать холодного, унылого рационализма.

В библиотеке, облокотившись на барьер, стоял лохматый юноша, щурил на молоденькую библиотекаршу насмешливые глаза и лениво вопрошал:

- Ну так что ты мне предложишь для моего воспитания?

- Вот возьми "Соль земли". Интересная. Я читала.

- Про соль не хочу, - наигранно поморщился юный читатель. - Дай что-нибудь такое… пресное.

- Ну что тебе? Вот, пожалуйста, "Живые и мертвые". Про войну.

- Не надо мертвых. Я жить хочу.

- Тут и живые есть.

- Все равно не надо. Живые рядом с мертвыми.

- "Новый век". - Библиотекарша подала юноше толстую книгу в суперобложке. Тот повертел ее в руках, взвесил и вернул, покачивая кудлатой головой:

- Не, не пойдет: я еще старый век не освоил.

- Это Герман Нагаев, - зачем-то назвала девушка имя автора.

- Герман? А Титова Германа нет?

Глеб Трофимович ждал, когда кончится этот пустой разговор, видно было, что парень дурачится. Вмешался:

- А между прочим, молодой человек, книга полезная, как вы сказали, для вашего воспитания. Да, да, эта, "Новый век". И "Соль земли" тоже.

- Вы думаете? - небрежно спросил молодой человек.

- Уверен. Потому что я читал эти книги, - не приняв вызова, вполне серьезно и дружески ответил Макаров.

- Так и быть, заверни, Тонечка, пуд соли.

- Значит, берешь Маркова? - уточнила девушка.

- Угу. Посмотрим, в чем там соль.

Взяв книгу, юноша помахал библиотекарше пальчиками, подмигнул и сказал, уходя:

- До скорого.

- Несерьезный читатель, - слегка смутившись и как бы в чем-то оправдываясь, сказала библиотекарша, когда юноша закрыл за собой дверь.

- Студент или работает? - полюбопытствовал Макаров, кивнув на дверь.

- В телеателье. Приемники, телевизоры ремонтирует.

Макаров изложил свою просьбу, и библиотекарша любезно предложила ему пройти к стеллажам, сказав:

- Выбирайте, что вам нужно.

Среди небогатого выбора по интересующему Макарова вопросу была небольшая, хорошо иллюстрированная книжица Прокопия Александровича Тельтевского "Древние города Подмосковья". Ее и взял Глеб Трофимович. А в магазин так и не пошел, придумал отговорку: а вдруг Николай Александрович быстро управится с делами в кадрах, заедет, как обещал, а у них никого нет. И правильно поступил: не успел он прийти домой, как заявился Думчев без предварительного телефонного звонка. Возбужденный, сияющий, весь какой-то буйный, и по его глазам, горящим веселым блеском, Глеб Трофимович понял, что опасения его друга были напрасны. Лихо бросив на вешалку фуражку, Думчев размашисто вошел в кабинет и, не садясь, закурил. "Однако ж чем-то сильно взволнован", - решил Макаров, предлагая Николаю Александровичу сесть. Но тот заговорил стоя:

- Можешь поздравить новенького генерал-лейтенанта.

- Вот это сюрприз! - легко вскочил Глеб Трофимович. - Давай руку, Коля. Рад, очень рад. Собственно, этого я давно ожидал. И вот - свершилось. Все справедливо, заслуженно.

- Но это еще не все, - сказал Думчев, садясь в кресло. - Получил новое назначение. - Он вмял в пепельницу только начатую сигарету, словно вспомнил, что Макаров не курит. Жесты его были резкие, они выдавали крайнее волнение. Да и было от чего: предполагал одно, а вышло совсем другое.

- Куда? - спросил Макаров.

- В Зауралье.

Многозначительная пауза, суровые лица, единые мысли. Наконец Думчев нарушил молчание:

- А знаешь, кого назначили мне заместителем? Новикова Виктора Федотовича. - Для Думчева такое назначение подобно сенсации. Макаров не нашел в этом ничего неожиданного или необычного, сказал:

- Что ж, это хорошо.

- Что ты нашел хорошего?

- Молодой, энергичный. За плечами академия.

- Даже слишком. А все излишества, как известно, вредны, - улыбаясь, сказал Думчев.

- Что ты имеешь в виду?

- Слишком молод, слишком энергичен, чересчур грамотен.

Макарову такой ответ показался странным и несправедливым.

Возразил:

- Хочу тебе напомнить: наш генералитет в годы Отечественной был гораздо моложе гитлеровского генералитета. Жукову и Рокоссовскому в сорок первом году было по сорок пять. Черняховский в тридцать семь лет фронтом командовал. Результат тебе известен: молодые побили старых. А что касается энергии и образования, то эти два багажа никогда не считались недостатком и никому не мешали.

- Да я не об этом, - перебил Думчев. - Тут дело субъективное и касается исключительно Новикова. Фанаберии в нем навалом. Недавно инспектировал меня. Разговор у нас состоялся неприятный… Ну да ладно!

- А ты отбрось личное, субъективное. Оно всегда было помехой.

Думчев молча кивнул. Вспоминая инспекцию Новикова и не желая продолжать неприятный разговор, он сказал:

- Могу тебя порадовать: твой племянник - хороший солдат, из него может получиться настоящий мужчина.

И Николай Александрович рассказал своему другу, как Игорь Остапов проявил бдительность. Это была приятная новость, о ней Макаров услышал впервые.

- Видал, каков! А родители ничего не знают.

- Военная тайна, - лукаво подмигнул Думчев. - Паренек умеет хранить. Но ты порадуй Варю и Олега, не вдаваясь, конечно, в детали. Им будет приятно.

- Однако что ж мы так: такое событие, можно сказать, два события - новая должность, новое звание. Надо отметить, - забеспокоился Глеб Трофимович. - Ты не обедал?

- Перекусил. Но закусить готов. Благо есть повод. Я тут захватил на всякий пожарный. - Думчев пошел в прихожую и достал из своего портфеля бутылку коньяка и бутылку шампанского. - Поскольку вкусы наши не совпадают. Сухого вина, достойного твоего внимания, в магазине не оказалось, и я взял для тебя шампанского. Тоже сухое. Сойдет?

Пожелав Николаю Александровичу успехов и выпив фужер шампанского, Макаров заговорил с чувством горечи и озабоченности:

- Китайское руководство теряет голову. Кто бы мог подумать? Такая страна, великий народ, казалось бы, идти пм в едином строю со странами социализма. И атмосфера в мире была бы совсем иная.

- Обстановка, Глеб, сложная. Мао загадил ее на много лет. Усиленно насаждается слепой национализм, шовинизм, гегемонизм. Чем-то напоминает фашизм тридцатых годов. В самом маоизме, в его теории и практике, много общего с фашизмом. Те же захватнические устремления под предлогом недостатка жизненного пространства, проповедь неизбежности войны и милитаризация, разжигание вражды и ненависти к другим народам, жестокое подавление инакомыслия, цинизм в дипломатии.

- Может, не столько цинизм, сколько провинциальная тупость, глухота и невежество, - вставил Глеб Трофимович. - И это до боли прискорбно. Вдумайся только: великая нация, с древней культурой, с богатыми революционными традициями, идеи Сун Ятсена. И вдруг - такой оборот. В сущности, поворот к прошлому, к варварству, к реакции. Прискорбно это, Николай. Коммунисты братаются с самыми оголтелыми империалистами, с Америкой, с диктаторскими режимами, с сионистами Израиля.

- Какие они коммунисты?!

- Нет, Николай, так нельзя: Компартия Китая есть, и, значит, есть в ее рядах настоящие коммунисты-интернационалисты. Их не надо смешивать с пробравшейся к власти кликой маоистов. И я уверен, убежден: Китай вернется в социалистическое содружество. Рано или поздно.

- Не было бы поздно. - Думчев вздохнул и налил себе рюмку коньяка. Потянулся к фужеру Макарова: - За то, чтоб произошло это рано, а не поздно.

- Я много думаю о том, что происходит в сегодняшнем Китае. Не могу найти ответа на вопрос: как это случилось, что Китай оказался в объятиях США? Не приложила ли к этому руку империалистическая разведка? Как ты думаешь? Очень даже возможно. Я читал в книге "Тайный фронт", что этими разведками предпринималось много попыток для обострения советско-китайских отношений: подбрасывали поддельные документы, дезинформацию, тенденциозную информацию. Рассчитывали на честолюбие и мнительность Мао, на его манию величия, высокомерие, великодержавный шовинизм и национализм. А там сработала преотвратительная машина, называемая амбициозностью.

- Да, надо отдать должное их разведкам: работают не покладая рук. Иногда грубо, но всегда целеустремленно, - согласился Думчев.

- А мне казалось, что в наше время в принципе нет военных секретов, все друг о друге знают, - продолжал Макаров. - Американские разведывательные спутники "Самос" летают на высоте пятисот километров, фотографируют все. Самолет-разведчик А-11 развивает скорость свыше трех тысяч километров в час. А сколько различных разведывательных центров и разных институтов только в США работают против нас! Русский исследовательский центр при Гарвардском университете, исследовательский центр по проблемам коммунизма при Колумбийском университете в Нью-Йорке. Кстати, руководит им матерый антисоветчик Збигнев Бзежинский. Потом: центр русских и восточно-европейских исследований при Мичиганском университете, институт по дальневосточным и русским делам при Вашингтонском университете, институт по изучению Советского Союза и прочие всевозможные институты, работающие на разведку. И ты, конечно, прав: многое им удалось, много грязных дел на их счету, в том числе и крупных государственных переворотов, таких, как свержение иранского правительства Мосадыка в пятьдесят третьем году, гватемальского правительства Арбенса в пятьдесят четвертом году, правительства Лумумбы в Конго, государственные перевороты в Индонезии в шестьдесят пятом году, в Гане в шестьдесят шестом, в Греции в шестьдесят восьмом…

Его прервал телефонный звонок. Звонила Александра Васильевна, сказала, что поездка по Золотому кольцу откладывается: у внука подозревает воспаление легких. Этого еще не хватало! Домашние дела оборвали разговор на международную тему. Думчев обратил внимание, как изменилось настроение Макарова - семейные заботы нахлынули на него. Спросил:

- Расскажи-ка лучше, как ты живешь, как чувствуешь себя в новой упряжке?

- В том-то и дело, что распрячь распрягли, а новая упряжка еще не готова, никак не могу выбрать подходящий хомут, теряюсь: и тот хорош, и этот недурен.

- Выходит, есть выбор. Это уже хорошо. Ну а конкретно, что за хомуты?

- Прежде всего хочу всерьез поработать в Обществе по охране памятников. Дело это серьезное, стоящее, меня оно по-настоящему волнует. Второй хомут - охрана природы. Проблема не менее важная, пожалуй, даже первостепенная, номер один.

- Важная - да, не спорю, - перебил Думчев. - Но… если в памятниках, как я знаю, ты разбираешься более или менее, то в вопросах среды обитания, извини, ты любитель-дилетант.

- Правильно, согласен. Но если бы хоть половина, хоть одна четвертая часть людей Земли состояла из любителей-дилетантов, наша прекрасная планета чувствовала б себя как в годы своей далекой юности. Никакие яды и газы не угрожали б ее чистой атмосфере, ее климату, ее рекам, морям и океанам, ее лесам, полям, городам и селам, человечеству.

- Что ж, - весело заулыбался Думчев, - оба хомута прекрасные. Бери оба, впрягайся.

- Дело это, Николай, решенное. Но есть еще третий вопрос, который меня волнует не меньше, чем те два. Патриотическое воспитание молодежи. Серьезный это вопрос, сложный. Мне кажется, мы недооцениваем вредное влияние на нашу молодежь буржуазной идеологии. Она просачивается к нам сквозь десятки разных каналов, и мы не всегда умеем вовремя противодействовать этому влиянию. Стяжательство, потребительство, идейная инфантильность - это заразные болезни. И те, кто с экранов кино и телевидения иронизирует над фразой "пережитки буржуазного прошлого", сознательно растлевают молодежь. Я это утверждаю со всей ответственностью старого коммуниста.

- Ну и что ты намерен делать?

- Подготовлю цикл бесед на материалах Великой Отечественной войны. Постараюсь поставить интересные и разносторонние вопросы нравственного плана, такие, как чувство долга, товарищества, самоотвержения, мужество, ответственность, сознательность, честь. Пойду в школы, к студентам, к рабочей молодежи. Надо, Николай, очень нужно.

- Конечно нужно, - с грустинкой вздохнул Думчев и произнес протяжно, щурясь в пространство: - Чувство долга. А иной циник говорит: "Я никому ничего не должен". Это он вслух говорит. А мысленно добавляет: "Наоборот, мне должны…" Набаловали мы своих чад излишним вниманием, заботой, опекой. Вот в чем беда, Глеб. Я ведь каждый год принимаю молодое пополнение, хорошо изучил, знаю, вижу. Основа, конечно, здоровая, грамотные ребята. Но попадаются экземплярчики… выродки. Другого слова не найдешь. Духовные уроды. И думаешь - откуда такие? Физический урод - это понятно, ну а духовный?

Макаров не ответил ему, да он и не ждал ответа. Он давно нашел ответ на этот острый и не такой уж простой вопрос, но это было его, сугубо личное мнение, во многом спорное, прямолинейное и резковатое. Он никому его не высказывал, потому что знал: найдутся у него единомышленники или нет, ничего от этого не изменится. Он молча наполнил свою рюмку, сказал тихо, тепло и проникновенно:

- Ну, Глеб, посошок. Три дня на сборы. Едва ли скоро свидимся.

Макаров встал, поднялся и Думчев. Они стояли друг против друга, два фронтовых товарища, два генерал-лейтенанта, и перед каждым из них лежала новая дорога в новое жизненное поле, нелегкое, почетное и так нужное Отечеству.

- Что ж, Коля, пожелаю тебе крепкого здоровья и мудрой выдержки.

Выпили, обнялись крепко, по-мужски.

- А с Новиковым ты сработаешься. - В тихих словах Макарова Думчев уловил деликатный дружеский совет. - Он разный. Теперь таких называют сложными натурами. Перед начальником он не будет фанабериться. Его энергия, теоретические знания плюс твоя мудрость и опыт - и дело пойдет на лад.

- А ты пиши мне, Глеб. Напиши подробно про все три свои упряжки. Знаешь, они мне нравятся. Пожалуй, придет время, позаимствую.

2

Строительство гостиницы в Подгорске шло полным ходом, хотя автор проекта Олег Остапов был недоволен в муках рождающимся детищем. Он охладел к нему уже в процессе строительства. Для этого были свои причины и основания. От первоначального проекта, пропущенного через множество инстанций, каждая из которых безоговорочно вносила свои поправки, осталось немного. Впрочем, и окончательно утрясенный и утвержденный проект тоже подвергался изменениям и коррективам строителей. Не было необходимых типовых, изготовленных на заводе деталей, их бесцеремонно заменяли другими, теми, что в это время лежали под рукой. Нельзя сказать, чтобы строители не понимали, что замена проектных деталей случайными не украшает здания. Нет, они видели и понимали и даже досадовали. Но из-за отсутствия нужных деталей стройка не должна останавливаться, нельзя нарушать график работ, от которого зависит заработок строителей.

Олегу часто приходилось выезжать в Подгорск и на месте разбираться во всевозможных, неожиданно возникающих осложнениях. Приходилось обращаться за помощью к руководителям района, те охотно шли навстречу и помогали в силу своих районных возможностей.

Сейчас, когда строители приступили к внутренним, отделочным работам, наступала горячая, ответственная пора для Валентины Макаровой. Еще накануне утром ей позвонил Олег и сообщил, что он завтра едет в Подгорск и что ее поездка на стройку вместе с ним не просто желательна, но и необходима: нужно начинать делать мозаику. Олег едет на своей машине и хотел условиться, где им лучше встретиться. Валя сказала, что будет ждать его у себя дома.

Ждать, целые сутки ждать человека, который тихо, незаметно вошел в ее сердце и постепенно овладевает всеми ее мыслями и чувствами, и она уже не может, да и не желает, сопротивляться, сказав себе однажды: "Будь что будет…"

Как только Валя положила трубку телефона, ее охватило знакомое и непреодолимое волнение. Она знала, что волнение это будет продолжаться до самой встречи, и она не в силах с ним справиться, подавить или приглушить его. И хотя до встречи оставались целые сутки, она уже сейчас забеспокоилась о своем туалете. Прежде всего надо было сходить в парикмахерскую и сделать новую прическу. Ей казалось, что прямые, недлинные, но и не очень короткие волосы, разметенные двумя упругими крылами, простят ее. И она сделала то, что называют "химической завивкой". Новая прическа сразу изменила ее лицо, придала ему черты не то чтобы легкомыслия, а какой-то игривой беспечности, смягчила прежнюю деловитую серьезность. Самой Вале эта прическа понравилась тем, что молодила - а какая женщина не хочет выглядеть молодо?

Потом нужно было решить, что надеть. Прежде она как-то об этом не думала и не очень заботилась о своих туалетах. Главное для нее была работа, в нее она погружалась с головой, часто забывая обо всем остальном. После юбилея Олега, после того элегантного светлого костюма, который тогда на даче Остаповых понравился всем, и прежде всего Олегу, у Вали появились новые платья. Разные. И теперь, открыв гардероб, она начала примерять. Вот из плотного материала, с короткими рукавами. Пестрое, с яркими, красными и белыми, крупными цветами по желтому полю Олег видел ее в этом платье однажды и сказал: "Оно тебе идет". Нет, сейчас это не годится, нужно другое, которого он еще не видел. Пожалуй, вот это - из легкого материала, мелкие цветочки, красные, белые, желтые, синие, по черному полю. Черный цвет преобладает. Смягчить его призван белый кружевной воротничок и такие же манжеты. Она надела, вертясь у зеркала. Это платье она увидела в ЦУМе. Оно понравилось Святославу, и они купили. Теперь она поняла, что платье просто плохо сшито. Но ведь она в нем уже ходила в гости и в театр, и ей говорили без лести: "Какое милое платьице!" Нет-нет, в этом платье она не поедет в Подгорск.

Вдруг мелькнула коварная мысль: а почему она придает такое особое значение предстоящей поездке в Подгорск? Валя предпочла не отвечать, а вместо этого вынула из гардероба белое, в тонкую синюю клетку платье с высоким английским воротником на молнии и двумя большими карманами ниже пояса. Сшитое в талию, оно элегантно облегало ее фигуру, подчеркивая изящные линии. Строгое и в то же время "неофициальное", оно украшало ее, придавало ее стройной фигуре очаровательную прелесть, а лицу - окрыленное вдохновение и нечто возвышенное, устремленное. "Значит, в этом", - довольная собой, решила Валя. Она не услышала, как пришла из института Галинка. Она стояла в открытой двери спальни и молча любовалась матерью. Увидев ее, Валя смутилась, а Галя сказала:

- Какая ты у меня красивая, мамочка! И юная. Ты совсем как студентка. Ты куда-нибудь идешь?

- Да нет, так, решила произвести ревизию своему гардеробу.

- И как ты его нашла?

- Негусто. Можно сказать, совсем бедно.

- Правда, мамуля, ты у нас в этом смысле совсем-совсем неприхотливая, - согласилась дочь. - Другие вон как одеваются, простые работницы, продавщицы. А ты - художница, жена полковника.

Поддержка дочери радовала.

Утром следующего дня позвонил Олег и сказал, что обстановка несколько меняется: сейчас к нему в мастерскую приедут секретарь горкома, председатель горсовета и архитектор подмосковного города Энска, который совсем ненамного моложе самой столицы. Поэтому, чтоб не терять времени, он просит Валю тоже приехать в мастерскую, тем более что дело будет касаться и ее как художника-монументалиста. А потом из мастерской они поедут в Подгорск.

Олег знал, зачем едут к нему гости из Энска - об этом ему рассказал Никулин. Дело в том, что первоначальный проект гостиницы в Подгорске, который представил Олег на обсуждение, был решительно забракован и отклонен. Никулину нравился этот проект, хотя у Дмитрия Никаноровича были серьезные замечания, он дружески советовал не просто подправить, а заново переделать проект, сохранив лишь его принципиальную основу, оригинальную идею. Твердый в своих убеждениях, да к тому же упрямый характером, влюбленный в свой проект и считавший его лучшим своим детищем, Олег категорически отказался вносить какие-либо изменения и поправки. Бережно упрятав его, как он говорил, "для истории и потомков", Олег создал не вариант, а совсем новый проект гостиницы в Подгорске, который прошел все административные инстанции без особых замечаний и возражений. Когда к Никулину обратились товарищи из Энска с просьбой спроектировать для их древнего города гостиницу, Дмитрий Никанорович вспомнил тот забракованный остаповский проект и посоветовал им обратиться к Олегу.

Олег много раз бывал в Энске, любовался архитектурой его древних храмов и поэтому предложение "отцов города" встретиться и обсудить вопрос о постройке гостиницы воспринял с воодушевлением. Поджидая гостей в своей мастерской, он аккуратно развешал на стендах листы с рисунками и чертежами того самого заветного творения, которое он считал вершиной своего творчества.

Четырехэтажное здание гостиницы решалось в плане двух древнерусских теремов, соединенных главным корпусом. Притом оба терема, расположенные на противоположных торцах главного корпуса, внешне отличались друг от друга и в то же время создавали стройную гармонию единого стиля. Они главенствовали над всей композицией, задавали тон всему ансамблю.

Один терем состоял из двух высоких и объемных апсид, увенчанных высоким шатром, основание которого составляли кокошники и декоративная ажурная аркада. Наружные полукруглые стены апсид декорированы жгутами, соединенными между собой аркатурой. Между апсидами в стенной плоскости перспективный портал. От плоской портальной стены апсиды отделяли две пилястры, увенчанные капителью. Стены апсид и портала, а также шатер - красные; пилястры, жгуты, портал, аркатура и декор шатра - белые. Терем этот предназначен для ресторана, кафе, пивного бара. В ресторан два входа: с улицы и непосредственно из главного корпуса гостиницы.

Второй терем по своему рисунку представлял собой нечто противоположное первому. Если стены первого выделялись полукруглой выпуклостью декорированных жгутами апсид, то две боковые стены второго терема были вогнуты внутрь и отделены от центральной плоской стены двумя спаренными колоннами, увенчанными капителями. Здесь был главный вход в гостиницу. На колоннах зиждился круглый барабан, который, как и шатер первого терема, возвышался над главным корпусом. В этом тереме размещались администрация гостиницы и номера-люкс. Слегка вогнутые внутрь волнистые стены украшены декоративной лепкой. Окна спаренные, с полукруглым завершением и накладными наличниками. Вообще этот теремок выглядел более нарядным, и нарядность эту подчеркивала выразительная игра светотеней. Главный фасад четырехэтажного красного здания членился горизонтально белым поясом на уровне второго этажа. Окна двух последних этажей, спаренные, неширокие, с килеобразным завершением и белыми жгутообразными наличниками, создавали строгую и вместе с тем яркую гармонию. Окна первого и второго этажей - большие, с полукруглым завершением и наличниками уже иного рисунка - подчеркивали членение главного корпуса.

Здание было эффектным, необычным и смелым по решению. Но черты древнерусского зодчества, так дерзко выступавшие здесь, вызывали раздражение и неприязнь архитекторов, привыкших к бездумной серятине, которая воплощалась в некоторых городах страны потоком, либо к заумному модерну, проекты которого пылились в архивах архитекторов. Обсуждение проекта Олега Остапова проходило на редкость бурно, яростно. Дерзкого автора оскорбляли, высмеивали, оглупляли, навешивали на него всевозможные ярлыки. Его гостиницу называли монастырем двадцатого века, этаким антимодерном. Олега обвиняли в реставраторстве, стилизаторстве, эклектической неразборчивости, дремучем архаизме, профессиональном невежестве. В его проекте находили элементы всех эпох и стилей, начиная с суздальско-владимирского. Находили и барокко, и русский классицизм. А больше всех досталось апсидообразным объемам ресторана и взметнувшемуся ввысь шатру со шпилем и золотым петушком. Находили диспропорции и дисгармонию и конечно же "архитектурные излишества", мол, давно и поделом осужденные и преданные анафеме. Ошеломляющим диссонансом на обсуждении прозвучала речь первого секретаря Подгорского горкома партии, выступавшего от имени заказчика. Это был молодой, энергичный человек, еще сохранивший в себе задор и прямоту комсомольского вожака. Не боясь оказаться в положении белой вороны, он уверенно и несколько торопливо подошел к трибуне, поправил роговые очки, которые носил постоянно, и начал, нисколько не волнуясь и глядя в зал с доброй, располагающей улыбкой:

- Товарищи архитекторы! Я - рядовой потребитель вашей продукции, один из возможных жильцов будущей гостиницы. Но, кроме того, я патриот своего города Подгорска, и мне совсем небезразлично, что за здание будет стоять в центре нашего города, не испортит ли оно уже сложившийся архитектурный ансамбль. Убежден, что все выступающие здесь ораторы были откровенны и высказывали свое личное мнение, демонстрируя свои личные вкусы, идейные и эстетические позиции. Я тоже буду откровенен. Меня крайне удивил, если не сказать резче, тон выступлений и вся атмосфера обсуждения. Как-то не верится, что я нахожусь в творческом коллективе. Откуда такое недружелюбие к товарищу, оскорбления, насмешки?.. А ведь проект товарища Остапова интересный, оригинальный, он хорошо вписывается в ансамбль нашего города, древнего русского города со своим неповторимым архитектурным лицом. Здесь нас пугали разными словечками: "стилизация", "антимодерн", "реставраторство", "эклектика" и тому подобное. Я не архитектор, но понимаю значение и смысл вышеназванных ярлыков. Именно ярлыков. Обратился художник к древним традициям своего народа - и это уже "стилизация", "реставраторство". Где-то использовал, по-своему, конечно, опыт своих далеких и менее далеких предшественников - это уже "эклектика". Зачем же так, товарищи? В Москве есть Казанский вокзал. Его проектировал выдающийся зодчий Щусев. Великолепное здание, прекрасное. А разве не навешивали ему ярлык "стилизация"? Было. Лично мне нравится проект Олега Борисовича Остапова. И мы - руководители города Подгорска - будем бороться за него!

Боролись, но потерпели поражение. Тогда Олег сделал для Подгорска новый проект гостиницы, который и был утвержден, хотя и он прошел с большим "скрипом", отстоять его стоило немало сил. Дело в том, что проектировать гостиницу в Подгорске хотел сам Штучко, мотивируя свое желание тем, что новое здание исполкома построено по его проекту. Но у Олега был такой же козырь: по его проекту построен Дворец культуры. Штучко боялся, что гостиница, спроектированная Остаповым, "затмит" его "шедевр", и поэтому в порядке компромисса он предлагал поручить проектирование гостиницы кому-нибудь другому, только не Остапову. Но тут заказчик проявил твердость, и проект Остапова, с многочисленными поправками и замечаниями, был утвержден.

Валя появилась в мастерской Олега за несколько минут до приезда товарищей из Энска. Она вошла в просторную комнату с одним большим окном, через которое бил поток ослепительно яркого июньского солнца, сияющая от счастья, слегка смущенная и какая-то новая, неожиданная, что первые минуты Олег стоял ошеломленный, смотрел на нее большими, удивленными глазами и мысленно спрашивал самого себя: она это или какое-то сказочное видение ворвалось в его обитель? Новая прическа совершенно изменила ее лицо. А платье, ее нарядное светлое платье, придавало стройной фигуре стремительный и легкий взлет.

- Что вы на меня так смотрите? - улыбаясь, заговорила Валя, и щеки ее покрыл легкий румянец, а густые ресницы взволнованно трепетали.

- Не узнаю. Или мне снится…

В темно-голубой рубахе с длинными рукавами и серых брюках, он стоял перед Валей как зачарованный. Что-то неотразимое, повергающее исходило от нее, и Олег понял, что для него в целом мире нет ничего дороже этой женщины.

Раздался звонок, резкий, какой-то неожиданный. Они оба вздрогнули. Олег поспешил встречать гостей. Вошли трое: секретарь горкома, председатель исполкома горсовета и архитектор города Энска. Познакомились. Олег представил им Валю, и быстро приступили к делу. Начали со знакомства с проектом гостиницы. Олег рассказывал увлеченно, переходя от одного стенда к другому. Валя впервые видела этот проект и немало удивилась, когда под конец Олег сообщил, что проект этот был жестоко раскритикован и забракован. Рассматривали молча, с живым интересом, и по выражению лиц гостей Олег догадывался, что проект им нравится. Начали задавать вопросы.

- Почему окна ресторана такие высокие, длинные и узкие? - спросил председатель исполкома.

- Высота потолков в два этажа, - пояснил Олег. Зал ресторана просторный. А полукруглые апсиды создадут видимость двух обособленных объемов. Интерьеры будут украшены декоративными панно под палехскую живопись на темы Древней Руси. Валентина Ивановна постарается. - Олег дружески улыбнулся Вале. - Внутри зал будет богато отделан деревом. Вообще, дерево будет здесь главенствовать.

- Но это влетит в копеечку, - заметил архитектор.

- Но это же не коровник, а, как я понимаю, главный ресторан города. Здесь должно быть нарядно и уютно. Здесь все для гостей. В ресторан идут в случаях торжественных. Ресторан - это праздник! - живо воодушевляясь, ответил Олег.

- Правильно, совершенно верно, - согласился секретарь горкома. - А третий и четвертый этажи чем будут заняты?

- На третьем - кафе. На четвертом - банкетный зал. Там тоже господство дерева. И декоративное панно - резьба по дереву на мотивы русских народных сказок. Впрочем, это сфера Валентины Ивановны, и я не хочу в нее вторгаться.

А Валя, слушая его, уже представляла себе огромные панно, выполненные под палех, где на черном лаковом фоне сверкали золотистые, серебряные, алые краски, видела жар-птиц и Конька-горбунка, царевну и витязей удалых. Фантазию ее перебил вопрос архитектора Энска, человека уже немолодого, обремененного солидным брюшком и широкой лысиной.

- Олег Борисович, - заговорил он, не глядя на Остапова и не отрывая взгляда от стенда, - а что, если поубавить декоративность фасадов, упростить убранство, придать линиям большую строгость, аскетизм? Это, конечно, трудно. Как говорил Алексей Викторович Щусев, пожалуй, самым трудным, и вместе с тем обязательным в архитектурном творчестве является простота.

"Решил образованность свою показать", - подумал Олег и сказал:

- Вы не закончили фразу. Далее Щусев говорил: простота форм обязывает придавать прекрасные пропорции и соотношения, которые сообщили бы им необходимую гармонию. Не так ли?

Язвительный тон не смутил архитектора города; С холодным, высокомерным видом он ответил:

- Гармония - это естественно. Иван Владиславович Жолтовский как-то заметил: гармония - вот что лежит в основе всех видов искусства на всем протяжении человеческой истории.

"Выпендривается перед своим начальством", - решил Олег и сказал примирительно:

- Все правильно: Жолтовский выдающийся зодчий, но что я, по-вашему, должен упростить, какое убранство? Что вы имеете в виду?

- Убрать фигурные наличники, снять жгуты и по-современному сделать портал. А то он смотрится как вызов.

- Вызов чему или кому? - Это спросил секретарь горкома.

- Современности, что ли, - неохотно ответил архитектор.

- Ты хочешь раздеть здание, оголить, нагишом его выставить на площади, - не спросил, а утвердительно сказал председатель исполкома. Архитектор не ответил. Он продолжал свою мысль все так же угрюмо и глухо, не отрывая холодно-важного взгляда от стенда:

- Вообще, применение здесь формы аспид очень смело, оригинально и спорно. Я бы и второй терем делал таким же. Знаете ли, эти вогнутости ведут к потере полезной площади.

- Потери ничтожны, зато… - сказал Олег, нарочито не закончив фразы.

. - А мне нравится, - вдруг высказался председатель исполкома. - Прекрасная будет гостиница. Она украсит наш город и, главное, органически вольется в сложившийся ансамбль центра.

- Присоединяюсь к мнению предыдущего оратора, - шутливо заулыбался секретарь горкома и, подняв взгляд на архитектора Энска, заговорил уже серьезно: - Валентин Николаевич правильно заметил: если убрать все, что вы предлагаете, значит, оставить здание нагишом. Оно не будет смотреться, не вызовет никаких эмоций. А это будет действовать, притягивать внимание, радовать. Незаметно будет вселять чувство радости, гордости, вызывать в памяти исторические картины. Нет, Олег Борисович, вы прекрасно все сработали. И мы постараемся, сделаем все возможное, чтоб этот проект воплотился в жизнь. Вот я был в Абхазии, в цитрусовом совхозе, которым руководит долгие годы опытный цитрусовод Кирия. У них на территории прекрасный Дворец культуры с колоннадой, напоминающий Парфенон. Находились спецы, говорили товарищу Кирия: "Зачем колонны? Излишество!" А Кирия отвечал, и вполне резонно: "Уберите колонны, и что будет? Хлев!" Вот так-то, дорогой зодчий! - закончил он, обращаясь к архитектору Энска.

- Но не обязательно украшать. Красоту могут создать пропорции, - ответил архитектор.

- Пропорции и гармония, - сказал молчавший до сих пор Олег. Он как бы примирял спорящих. - Независимо от того, гладкий будет фасад или декоративно оформленный, нужно добиться выразительности и ясности. Ведь мы должны удовлетворить запросы и вкусы не только своих современников, но и граждан будущего. Здания строятся не на десятилетия. Это не фильм-однодневка, и даже не картина, которую можно не смотреть, и даже не монумент, который можно убрать, заменить другим. Уродливое здание не снесешь, пока время его не разрушит. Мы часто говорим, что архитектура - это застывшая в камне музыка. Гете назвал архитектуру безмолвной музыкой. Я думаю, что такое определение не совсем точно. Прекрасная архитектура способна высекать в душе человека музыку.

Обсудив некоторые частности и отказавшись от кофе, который предложил хозяин, гости уехали. Олег и Валя остались одни. Олег усадил Валю на широкую тахту и пошел готовить кофе, говоря:

- Гости отказались, а мы с тобой попьем.

- Помочь? - предложила Валя.

- Лучше в оформлении гостиниц, - с веселой улыбкой ответил Олег. - Ты прости меня, что я без твоего согласия не только объявил тебя художницей, но и сюжеты за тебя придумал, и все прочее: палех, резьбу по дереву. Это все еще подлежит обсуждению, все в твоей власти, и я не посмею вторгаться в твои сферы.

- Да что вы, по-моему, это так интересно! Я слушала вас и уже представляла… огненно-золотистые картины.

- Вот и хорошо, я знал, что ты меня поддержишь, надеялся на твою помощь. Эх, Валенька, мы с тобой такое здание соорудим в Энске! Как верно заметил их градостроитель, это будет вызов. Ну а кому и чему - пусть каждый, кто имеет голову, разумеет по-своему.

- Но почему я ничего не знала об этом проекте?

- Извини, не хотел тревожить, ворошить все мерзости, которые происходили на обсуждении.

- И Брусничкин выступал?

- Сам - нет, помалкивал. Он был главным дирижером. В каждом выступлении явственно звучал голос Леонида Викторовича.

Олег поставил возле тахты, на которой сидела Валя, круглый журнальный столик, водрузил на него сахарницу, банку с растворимым кофе, вазу с сушками, сухарями, печеньем и конфетами. Сам сел не на тахту, а в низкое кресло напротив Вали. Сказал:

- Нашу сегодняшнюю встречу следовало бы отметить хорошей бутылкой вина. Но я за рулем. А как ты?

- Одна? Нет, благодарю.

Пили кофе с сушками. Впервые они оказались вдвоем. Прежде Валя всячески избегала такой встречи. Сейчас им никто не мешал просто смотреть друг на друга доверительно и нежно. Оба они давно думали об этой встрече, ждали ее: Олег с нетерпением, Валя с тревогой. Его восхищенный, полный нежности взгляд смущал Валю, она видела в этом взгляде и неистовое увлечение, и страстное желание. Последнее пугало ее, порождало в душе смятение, напряженное и радостное. Она задыхалась от обуревающих ее чувств. Всем сердцем, всем существом она принадлежала ему, но тело ее сопротивлялось, оно не было готово сделать последний шаг. Валя сказала себе самой торопливо и лихорадочно: если это случится помимо ее желания, она не простит ему, во всяком случае, он многое потеряет в ее глазах. А это будет печальная потеря - прежде всего для нее.

Олег отодвинул в сторону столик с пустыми чашками и сел на тахту рядом с Валей.

- Я вымою посуду, - сказала она и попыталась встать. Он удержал ее, осторожно положив руки ей на плечи и устремив на нее глубокий, всеобъемлющий взгляд, в котором отражались бездонная синева, ожидание, надежда и страсть.

- Я это делаю сам.

Горячими руками он ощущал, как дрожат ее беспокойные плечи, и вспомнил: так дрожит зажатая в руке пойманная птичка. Ему казалось, что под напором обуревающей страсти он начинает терять над собой контроль. Она повернулась к нему мягко и послушно - маленькая девичья грудь ее вздымалась, тонкие прозрачные ноздри трепетали, а взволнованное лицо и блестящие родниковые глаза выказывали глубокое, сосредоточенное чувство любви. Олег взял в свою руку ее маленькую, почти детскую руку, в которой, однако, ощущалась физическая сила и твердость, и поднес к своим губам. Почувствовав прилив нежности, Валя порывисто прильнула к нему, и губы ее коснулись его горячего лица. Он обнял ее бережно в долгом поцелуе, и голова ее коснулась подушки.

- Не надо, ради бога, очень прошу, не сейчас, - умоляюще шептала она, глядя на него в упор, и взгляд ее проникал ему в душу. Он почти физически ощущал его. Что-то далекое, непознаваемое, непостижимое и прелестное виделось Олегу в этом самом дорогом, самом близком ему человеке.

Олег отпрянул, словно опомнившись, виноватый и пристыженный, опустил голову, сжав ее руками. Потом повернул к Вале пунцовое лицо и прошептал искренне и нежно:

- Прости, родная.

Какая-то голодная тоска и смущение прозвучали в его голосе и отразились в глазах. Валя молча закивала, отдаваясь чувству восторженной радости и душевного просветления. Олег поднялся, набросил на плечи серый пиджак, сказал негромко и ласково:

- Ну что, поехали в Подгорск?

- Да, поехали, - прошептала Валя и неожиданно для Олега обхватила его шею обеими руками и поцеловала в губы неистово и яростно. Затем, взяв свой планшет с эскизами, так же стремительно направилась к выходу.

3

В Подгорск они приехали пополудни. Июньское солнце ослепительно отражалось в золоченых маковках соборов, и радужные нимбы вокруг них сливались в яркое торжественное сияние. Высокая колокольня, устремленная в лазурную высь золотой короной, царственно и величаво главенствовала над древним городом, в котором странно соседствовали аляповатые, совершенно бессмысленные и никому не нужные балконы и резные наличники нигде не повторяющегося рисунка старых, ветхих, доживающих последние годы, а то и дни домов. С поклонной горки весь ансамбль монастыря, со всеми своими соборами и палатами, смотрелся нарядно и празднично, сливался с окружающим в цельную гармонию. Сбавив скорость, Олег сказал сидящей рядом с ним Вале:

- Какая красотища! Когда я смотрю на этот ансамбль, меня охватывает какой-то несказанный праздничный настрой. В душе звучит дивная музыка, исходящая откуда-то из российских недр, из глубины веков. В ней слышится нечто непреходящее, великое и вечное.

В голосе его звучала волнующая дрожь.

- Да, наши предки понимали прекрасное и умели его создавать, - согласилась Валя. Она испытывала те же чувства, что и он, и мысли у них были одинаковые, и неутоленные сердца их бились, как теперь принято говорить, синхронно. Но Валя по своему характеру была малоречива, сдержанна и не умела высказывать вслух свои чувства. Лишь в глазах ее сверкало томное умиление.

- Вот я и боюсь, чтоб этот ансамбль не испохабили какой-нибудь чужеродной модернягой, чтоб в эту симфонию не вставили фальшивую ноту. Тогда это уже будет не музыка, а какофония, - закончил Олег свою мысль печально и скорбно.

Сразу они приехали на центральную площадь, где полным ходом шло строительство гостиницы, которой еще не придумали названия. Олег предлагал назвать ее "Золотое кольцо". Больше часа они провели на стройплощадке. Олег внимательно осмотрел все уголки нового здания, делал замечания, советовал, просил. Долго беседовал с прорабом. А Валя готовила все для того, чтобы завтра с утра начать декоративные работы на фасадах. Подошло время обеда, и они вдвоем пошли в ресторан "Отдых", ютившийся в ветхом двухэтажном здании, почти по самую крышу упрятанном в овраг. Вообще нужно отметить, что Подгорск беспорядочно разбросал свои дома на холмистой местности, и если новые семи- и девятиэтажные здания воздвигались на холмах, то в оврагах и на склонах еще дремали равнодушно и безнадежно доживающие свой век деревянные, да и кирпичные домики, свидетели дореволюционной России.

Июньский день долог, и солнце не спешило падать в бездну горизонта. Подходя к ресторану, Олег сказал:

- Послушай, Валенька, сегодня наш с тобой день. Для меня он, может быть, самый главный, самый памятный. Я хотел бы, чтобы он закончился так же хорошо, как начался.

И, словно угадав его мысли, Валя сказала:

- Так что ж? Может, махнем за город, в поля, в луга, в лес? А завтра с утра за работу… Вы не устали?

- Я не устал и могу сутки сидеть за баранкой. Но почему "вы"? Почему не "ты"?.. Я просил тебя и еще раз прошу: либо оба' на "вы", либо оба на "ты". Иначе нельзя.

- Трудно мне. Может, потом, попозже. Вы для меня…

Она осеклась, глядя перед собой задумчивым и теплым взглядом, полным нежности и обожания.

Через час они уже мчались по утрамбованной щебенкой, довольно широкой дороге.

Могуче и привольно благоухал июнь в Подмосковье. Земля дышала полной грудью, широко и радостно, изливая свой восторг звонкому бездонно-голубому небу, по которому торжественно-величаво плыло неторопливое и щедрое солнце. Сложный и терпкий аромат, смешанный из несметных трав, цветов и молодой листвы, густо висел над многоцветьем лугов, над белой пеной садов.

Упругий пахучий ветерок врывался в салон "Жигулей" через открытые окна, игриво трепал мягкие светлые волосы Олега и, как расшалившийся ребенок, ворошил новую Валину прическу. В голубом просторе царила захватывающая дух новизна, и новизна эта распирала душу, влекла, возвышала и дразнила.

Валя сияла беспредельным счастьем, чувствуя необычную окрыленность тела и души, когда хочется взмахнуть руками и лететь навстречу зеленому и светлому простору в недостижимые дали. Золотистое сияние исходило от нее и струилось в огромный, настежь распахнутый мир, прекрасный, щедрый на любовь и добро. И в этом мире был один-единственный человек, которому она вручила себя беззаветно и с которым готова пойти на край света, в бездну, потому что человек этот стал частицей ее самой, ее душой, мечтой и совершенно неземной любовью. Он сидел рядом с ней, положив на витую баранку левую руку. Правая рука его, горячая и ласковая, нежно перебирала маленькие Валины пальцы. Невидимые жаркие струи бежали по ним, разливались по всему телу волнующим хмелем. Олег поднял ее руку и приложил к своим губам. Валя не противилась. Напротив, своей маленькой ладонью она ласково погладила его пылающую щеку, и от этого прикосновения у него замирало сердце. "Что со мной такое? - приятно подумалось Олегу. - Такого со мной не было и в далекой юности, в месяцы первой любви. Никогда такого не было. А может, было, да только я позабыл? Нет-нет, ничего подобного не было", - твердо решил он.

А навстречу им надвигалось село с высокой шатровой колокольней и пятью зелеными главами церкви из красного кирпича. Село утопало в буйно цветущей сирени. По обе стороны улицы, захлестнув фиолетово-синей волной приземистые избы, размашисто бушевала сирень, сочная, густая, и запах ее врывался в салон "Жигулей". Валя сказала восторженно и удивленно:

- Родилась и выросла я в деревне, на юге Московской области, сирень у нас была, но такого моря сирени я нигде не встречала.

- Не море, а целый океан, - сказал Олег и добавил: - Я очень люблю сирень. Особенно белую.

- В сочетании с фиолетово-синей она очень выразительно и приятно смотрится.

- Да, именно в таком сочетании, - согласился Олег. - В Москве в Главном Ботаническом саду есть сиреневая роща. Вот где красотища!.. Каких только сортов там нет! Сколько различных оттенков! И махровая, мохнатая, увесистая. Ты не видела?

- К стыду своему, я не была в Ботаническом саду. Все собиралась, да как-то не получалось.

- Ты многое потеряла. Но это упущение можно поправить… Согласен быть твоим проводником.

Она молча закивала.

Миновав село, выскочили с разбега на пыльную проселочную дорогу, которая желтой змейкой извивалась между яркой зеленью озимых хлебов. Вдали на фоне ослепительно светлого горизонта, к которому медленно ползло солнце, притягательно темнела рощица. Издали она казалась внушительной и густой. Но когда они приблизились к ней и, остановившись на опушке, вышли из машины, то нашли эту рощицу малопривлекательной: узкая полоска молодого березняка просвечивалась насквозь до противоположной опушки. Сквозь прелую прошлогоднюю листву с трудом пробивалась редкая травка.

- Посмотрим, что дальше, - сказал Олег, садясь в машину. А дальше, за рощей, примерно в двух километрах, на высоком холме снова маячил одноглавый купол церкви среди темнеющей зелени. Уже издали Олег определил, что эта церковь построена в стиле русского классицизма конца XVIII - начала XIX века. У церкви не было отдельной звонницы: колокола ее крепились под барабанным куполом храма.

Когда подъехали к ней, церковь эта оказалась совсем не высокой, но довольно нарядной, построенной зодчим, обладавшим хорошим вкусом и высоким профессиональным мастерством. Здание церкви, когда-то окрашенное в светло-оранжевый цвет, с белыми колоннами, а сейчас серое, с облупившейся штукатуркой, оказалось единственным здесь строением среди нескольких старых лип и берез в густой заросли сирени. Когда-то, в недавнем прошлом здесь стояла небольшая деревенька в два десятка дворов. Потом жители ее переселились на центральную усадьбу совхоза, в новые, благоустроенные дома, постройки разобрали и свезли. Осталась лишь эта церквушка да глухие заросли сирени вокруг нее.

Они вышли из машины, осмотрелись. Кругом лежала безмятежная тишина и благостный покой. Ни одной души, и казалось как-то странно, что в таком безлюдье и запустении пышно цветет сирень. Что-то кладбищенское напоминал этот пустынный уголок и умиротворял. Но ни Валя, ни Олег не хотели умиротворения. В них бушевали страсти, разгорались с нарастающей силой. Насыщенное радостью раздолье искрилось, сверкало и звенело: это земля пела сиреневые напевы. И Олег пел, потому что не мог не петь, и голос его звучал по-юношески звонко и окрыленно. Он ощутил, как молодость вернулась к нему, и глаза его сверкали молодо, а тонкое бледнокожее лицо светилось высоким счастьем. Потом они читали друг другу поэтические строки, которые, очевидно, их волновали. Начал Олег:

Валя ответила в тон:

Потом снова Олег:

- Это Василий Федоров, - сказала Валя и нежно прильнула к Олегу всем телом, и они в долгом поцелуе медленно опустились на молодую траву под пышным кустом сирени. Она отдалась неистово и страстно, желая испить свое запоздалое счастье до конца. Зрелая, осознанная любовь, где разум и сердце действуют заодно, толкнула ее на этот дерзновенный шаг в первый и, возможно, в последний раз в ее жизни. Это не была мимолетная, безрассудная вспышка. Во всех ее действиях и поступках сквозили изящная непринужденность и кроткая покорность. Глубокая и цельная натура, она отдавала отчет своим поступкам и не очень заботилась о последствиях. Просто о них она сейчас не хотела думать. Она смотрела на Олега ласково и умиленно ясным преданным взглядом. И вдруг, словно опомнившись, заговорила тихим мелодичным голосом, закрыв пунцовое лицо ладонями:

- Какой кошмар… какой кошмар. Со мной такого никогда не случалось… Никогда.

Но в словах ее и голосе не звучали ни укор, ни раскаяние. Нет, она не чувствовала себя ничтожной и жалкой. Просто внутренняя тревога породила в ней изумление и смятение. Она назвала его "возлюбленным". Это слово пришло к ней нежданно-непрощенно, и она обрадовалась ему: в нем было нечто оправдательное. Валя знала: возлюбленные были и тысячу лет назад, во все времена и эпохи, - в этом есть какая-то неотвратимая закономерность интимной жизни, естественная потребность чувств, компенсация за ошибки и легкомыслие молодости.

Олег называл ее разными ласковыми именами, и все они казались ему обыкновенными, недостойными любимой. Тогда он машинально шептал есенинские строки, которые она только что читала:

- "Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло…" А знаешь, Валенька, ты похожа на иволгу. У тебя такой же мелодичный голос флейты. Да, да, у тебя редкостный по тембру, неповторимый голос. Хочешь, я буду звать тебя Иволгой?

Она отрицательно покачала головой.

- Тогда я буду звать тебя на грузинский манер. У них есть знаменитая песенка Сулико. Тамару они ласкательно называют Тамарико или Томико, Анну - Анико. А ты - Валико. Хорошо?

В ответ она приветливо улыбнулась своей жемчужной улыбкой, а влажные глаза ее исторгали счастье.

Где-то совсем рядом, в кустах сирени, чокнул соловей и поперхнулся. Должно быть, пробовал голос, да не ту ноту взял. Солнце уже, миновав запад, спускалось к северо-западному горизонту. От церкви легла широкая тень, окрасив траву в темно-зеленый цвет.

- Ночью соловей здесь даст концерт, - сказал Олег и после небольшой паузы спросил: - Где будем ночевать - здесь или в Подгорске?

- Если есть шансы послушать концерт, то лучше здесь.

И они слушали. Соловей оказался на редкость голосистым и неиссякаемым, словно он знал, для кого поет, и потому старался, оправдывая свое звание доброго спутника влюбленных. В густо роившемся звездном небе огоньком сигареты плыла яркая точка. Они оба догадались: это спутник. И все же небо по-прежнему оставалось таинственным, а звезды загадочно-манящими. Упоительный воздух пьянил. Появлялось желание оставить в памяти сердца неприкосновенными впечатления сегодняшнего дня.

Несмотря на теплый день, после полуночи стало свежо, даже прохладно. Спать улеглись в салоне "Жигулей". Соловья слушали долго и молча. Под его пение думали - каждый о, своем. Олег думал о Варе: виноват ли он перед ней? У них уже давно не было физической близости, не было и чувств. Что их связывало? Семья, долг, брачное свидетельство? Он попытался вспомнить, как, когда и почему между ним и Варей образовалась пропасть. Началось не сразу, не вдруг, а как-то незаметно, постепенно, с маленькой трещины. У Вари были поклонники. Видная, симпатичная женщина, в которой жила гармония души и тела, она нравилась мужчинам, но повода для ухаживания не давала. Впрочем, были в ее жизни два серьезных увлечения. Однажды приняла ухаживание журналиста, который потом, как она сама убедилась, оказался человеком мелким и трусливым. Второй раз увлеклась артистом. Олег ревновал. А после смеялся над самим собой: нашел, к кому ревновать.

Встречались и на его пути женщины, которые ему нравились и ждали от него взаимности. Но у него не было к ним глубокого, сильного чувства: нравились, да и только. Самое большое, на что они могли рассчитывать, - легкий флирт. Среди них были и красивые, и умные, и даже талантливые. Возможно, красивее, умнее и талантливее Вали. Но лучше ее - не было. Потому что Валя особенная, не такая. А какая? Он с трудом подыскивал слова для ответа: нежная, чистая, светлая, честная, добрая. Этими словами ее достоинства не исчерпывались.

Ну а Варя? Разве она не достойна тех же эпитетов? Ведь любил же он ее. Пусть не такой, как сейчас, пусть первой, юношеской, бесшабашной и безрассудной любовью. Но ту любовь они не уберегли, не сумели. А любовь требует постоянного к себе внимания, ее все время нужно наполнять новым содержанием. А они… Да что теперь об этом говорить! Он во всем винил Варю, и прежде всего в черствости и сухости, в невнимательности и эгоизме.

Примерно в том же направлении текли Валины думы в эту соловьиную ночь. С той лишь разницей, что в отличие от Олега, который еще не успел задать себе один из сложных вопросов или откладывал его на потом, Валя задала себе этот вопрос: а что же дальше? Как им соединить свои две любви в одну? И возможно ли это практически? У Вали появилось желание принести себя в жертву во имя такой необыкновенной, невиданной любви. Но она сомневалась, что Олег примет эту жертву. Он не из тех.

Потом говорили о судьбе, о жизни, о счастье. Они были счастливы и не хотели понимать, что счастье к ним заглянуло поздновато, что немного отмерено ему времени. Они знали, что оно, счастье, не бывает долговечным. Ну и пусть - хоть год, хоть день, хоть час, но настоящего, такого, как это.

Засыпали под соловьиную трель, когда на востоке заалела заря. Спали недолго: их разбудило солнце, ударившее косым золотистым крылом по стеклам "Жигулей". В Подгорск, на строительную площадку, приехали задолго до прихода туда рабочих.

Валя работала над декоративным оформлением фасада гостиницы целую неделю с утра до вечера, не покидая Подгорска. Жила в старой гостинице. По вечерам звонила в Москву, просила Галю и Святослава не беспокоиться. За эту неделю Олег трижды уезжал в Москву и снова возвращался. Валя ждала его возвращения с трепетным волнением. Ей казалось, что она не в состоянии и часа не думать о нем. Никого и ничего в этом мире для нее не существовало - был только он, Олег, и все, что она делала, связано с ним: и гостиница, и красочная мозаика, и орнамент на ее стенах.

В Москву Валя приехала днем, когда Святослав был на работе. Ее встретила дочь, только что возвратившаяся из института. Встретила долгим, пристальным взглядом, и было в этом откровенно пытливом доверчивом взгляде нечто такое, что заставило Валю смущенно покраснеть. Валя улыбнулась через силу, но улыбка получилась неловкой, виноватой, и еще больше выдала ее. Валя села на диван, рядом с ней села и Галя и вдруг спросила как-то уж очень просто и непосредственно:

- Мамочка, ты влюблена? - И в тоне ее звучало скорее утверждение, чем вопрос. Она смотрела на мать своими чистыми глазками, которым нельзя было солгать. Валя вообще по своей натуре не умела лгать или притворяться. И, еще пуще покраснев, утвердительно кивнула в ответ и зажмурилась, словно от яркого света. - И он тебя любит? - допрашивала Галя…

- Я желала бы, доченька, чтоб тебя так любили.

Валя обняла дочь, прижала ее крепко к груди своей и нежно поцеловала ее темные волосы. А казалось ей, что целует она и Олега.

…Святослав пришел с работы вечером угрюмый и озабоченный.

- Что-нибудь случилось? - настороженно спросила Валя.

- В общем, да, - уклончиво ответил Святослав и пошел в спальню переодеваться.

"Боже, он все знает", - с ужасом решила Валя. Ее охватило волнение, и она торопливо начала собираться с мыслями, готовить себя к неприятному разговору. Она не может притворяться. И лгать не будет. Она окажет все как есть. "Боже, какой ужас, кошмар! Только бы не при Гале такой разговор". И она вошла в спальню. Святослав стоял у зеркала в синем спортивном костюме с белой каймой по воротнику и рукавам и причесывался. Не поворачивая головы от зеркала, спокойно и даже как будто равнодушно сообщил:

- Получил новое назначение. В Зауралье, куда и Думчев, начальником политоргана. Выходит, мне повезло.

К такой неожиданности Валя не была готова.

- А как же… мы? - сорвалось у Вали совсем не то, что она думала.

- Вы останетесь здесь. Галинка в институте, не бросать же ей. У тебя тоже серьезная работа. Надо закончить. Разделаешься с гостиницей, там видно будет.

У Вали отлегло от сердца. Ничего не сказала, только подумала: "Все, что ни делается, - все к лучшему". И потом уже мысленно сказала: "Разделаешься с одной гостиницей, а там ждет другая".