Онлайн чтение книги Победитель Champion
Дэй

Из всех маскировок эта, наверно, моя самая любимая.

Платиновые волосы, подстриженные чуть ниже плеч, выкрашены в контрастный темно-рыжий и собраны сзади в хвостик. Зеленые контактные линзы на голубых глазах смотрятся вполне естественно. Помятая рубашка с крохотными серебристыми пуговицами, поблескивающими в темноте, местами торчит из-за пояса; легкая военная куртка, черные брюки и ботинки со стальными носами сидят как влитые; плотный серый шарф, намотанный на шею, закрывает подбородок и рот. Темная солдатская кепка надвинута на лоб, алая рисованная татуировка на левой стороне лица совершенно меняет облик. При мне неизменные наушник и микрофон. Республика настаивает.

В большинстве городов я бы привлекал еще больше взглядов идиотской гигантской татуировкой – штука, должен признать, довольно приметная. Но здесь, в Сан-Франциско, я не очень выделяюсь на фоне других. Местная мода – первое, на что я обратил внимание, когда мы с Иденом переехали во Фриско восемь месяцев назад: молодежь наносит черные или красные рисунки себе на физиономии, кто-то – маленькие и изящные вроде герба Республики на висках или чего-нибудь в таком роде, кто-то – большие и аляповатые вроде громадного изображения географических очертаний Республики. Сегодня я выбираю довольно нейтральную татуировку – я не настолько предан стране, чтобы малевать ее герб у себя на лице. Оставьте это Джун. А на моей щеке красуются стилизованные язычки пламени. И так сойдет.

Опять бессонница, и я вместо сна гуляю в одиночестве по сектору под называнием Марина, очень похожему, на мой взгляд, на холмистый вариант лос-анджелесского сектора Лейк. Вечер прохладный и очень тихий, ветер с залива несет мелкие брызги. Улицы узкие, мерцают от влаги; изрытые выбоинами здания, возвышающиеся по обеим сторонам (большинство из них такие огромные, что вершины исчезают в низких облаках), совершенно по-разному расписаны выцветшими красными, золотыми и черными красками. По бокам строения укреплены огромными стальными балками для защиты от землетрясений, которые случаются здесь раз в два месяца. Через каждые два дома установлены громадные информационные экраны высотой в пять-шесть этажей, из динамиков несется обычная республиканская пропаганда. Воздух соленый и горький, словно дым и промышленные выбросы смешались с запахом моря, а к ним присоединился еще и слабый душок жареной рыбы. Иногда, поворачивая за угол, я вдруг натыкаюсь на воду, и у меня промокают ботинки. Город уходит прямо в океан, и на горизонте видны сотни наполовину затопленных зданий. Каждый раз, глядя на залив, я вижу руины Золотых Ворот – искореженные останки старинного моста, громоздящиеся у противоположного берега. Мимо меня время от времени стайками проходят люди, но в остальном город погружен в сон. Редкие костры освещают проулки в местах скопления бездомных обитателей сектора. Очень похоже на Лейк.

Впрочем, я думаю, есть и отличия. Скажем, городской стадион Испытаний – пустой и неосвещенный – расположен чуть вдали. Или – здесь меньше полицейских в бедных секторах. Или граффити на стенах. По последним граффити всегда можно получить представление о настроениях горожан. Многие послания из тех, что я видел недавно, выражают поддержку новому Президенту Республики. «Он – наша надежда», – провозглашает одно из них. Другая надпись утверждает: «Президент выведет нас из тьмы». Если хотите знать мое мнение, такие заявления чересчур оптимистичны, но я считаю, их появление – хороший знак. Вероятно, Анден делает правильные шаги. И все же время от времени я вижу другие слова: «Президент – врун». Или: «Промывка мозгов». Или: «Тот Дэй, которого мы знали, мертв».

Ничего не могу сказать. Иногда мне кажется, что доверие между Анденом и народом сродни тонкой ниточке… и эта ниточка – я. К тому же я не исключаю: граффити, выражающие поддержку Президенту, – липа, их пишут специальные чиновники. А почему нет?

С Республикой ни в чем нельзя быть уверенным.

У нас с Иденом во Фриско квартира, конечно, в богатом секторе, носящем название Пасифика, мы живем там с экономкой Люси. Республика должна заботиться о своем самом разыскиваемом шестнадцатилетнем преступнике, ставшем героем. Я помню, как растревожил Люси (крепкую, полную пятидесятидвухлетнюю даму, одетую в цвета Республики), когда она впервые появилась у наших дверей в Денвере.

– Республика назначила меня помогать вам, мальчики, – сказала она, войдя в нашу квартиру; ее глаза тут же остановились на Идене. – Особенно малышу.

И конечно, мне это не понравилось. Ведь я два месяца вообще не выпускал Идена из виду. Мы ели, сидя бок о бок, спали рядышком. Один он никогда не оставался. Я даже у двери туалета стоял, когда он справлял нужду, словно солдаты Республики могли каким-то образом засосать его через вентиляцию, вернуть в лабораторию и распилить там на части.

– Вы Идену не нужны, – отбрил я Люси. – У него есть я. Я забочусь о нем.

Но по прошествии двух месяцев я стал сдавать. Выдавались дни, когда я чувствовал себя хорошо, а случалось, не мог подняться с кровати – так раскалывалась голова. В такие дни Люси брала бразды правления в свои руки, и после нескольких скандалов у нас с ней все кое-как устаканилось. Люси готовит классные пироги с мясом. Она переехала вслед за нами во Фриско. Она гуляет с Иденом. Следит за моим графиком приема лекарств.

Устав идти, я замечаю, что вместо Марины оказался в более богатом соседнем районе. Останавливаюсь перед клубом с металлической табличкой «ОБСИДИАНОВЫЙ ЗАЛ» на двери. Я соскальзываю спиной по стене, сажусь на корточки, кладу руки на колени и ощущаю вибрации музыки. Через ткань брюк чувствую ледяной холодок моей металлической ноги. На здании напротив красное граффити: «Дэй – предатель». Я вздыхаю, извлекаю из кармана серебряный портсигар, достаю длинную сигарету. Провожу пальцами по надписи, вытесненной во всю ее длину: «ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ГОСПИТАЛЬ САН-ФРАНЦИСКО». Лекарственные сигареты. По рецепту врача. Дрожащими пальцами вставляю ее в рот и закуриваю. Закрываю глаза. Затягиваюсь. Постепенно забываюсь в облачках голубоватого дыма, жду, когда начнется сладостное галлюциногенное действие.

Сегодня оно не заставляет себя ждать. Вскоре постоянная тупая головная боль исчезает, и мир вокруг преображается и мерцает. Я знаю: причиной тому не только дождь. Рядом со мной сидит девушка. Тесс.

Она усмехается – я так хорошо знал эту ее улыбку, когда мы обретались на улицах Лейка.

– Есть новости? – спрашивает она, показывая на информэкран по другую сторону дороги.

Я выдыхаю голубоватый дымок и лениво покачиваю головой:

– Не-а. Я, конечно, видел два-три заголовка, имеющих отношение к Патриотам, но вы, ребята, как сквозь землю провалились. Где ты? Куда держишь путь?

– Ты скучаешь по мне? – отвечает вопросом на вопрос Тесс.

Я вглядываюсь в ее мерцающее изображение. Она такая, какой я помню ее по Лейку: рыже-каштановые волосы сплетены в неаккуратную косичку, глаза большие, светящиеся, добрые и нежные. Маленькая моя Тесс. Что я сказал, когда видел ее в последний раз… после срыва покушения Патриотов на Андена? «Пожалуйста, Тесс… я не могу оставить тебя здесь». Но именно так я и поступил – оставил ее.

Я отворачиваюсь, делаю еще одну затяжку. Скучаю ли я по ней?

– Постоянно, – отвечаю я.

– Ты пытался меня найти, – говорит Тесс, подсаживаясь ближе (клянусь, я чуть ли не чувствую касание ее плеча о мое). – Я знаю, ты ждал новостей на информэкранах, искал связь на радиоволнах, ловил слухи на улицах. Но Патриоты скрываются.

Конечно, они скрываются. С кем им сражаться теперь, когда Анден у власти, а между Колониями и Республикой подписан мирный договор? За что им бороться? Я не могу представить. Наверное, они тоже. Может, и организации такой больше не существует.

– Я так хочу, чтобы ты вернулась, – шепчу я Тесс. – Было бы здорово снова видеть тебя рядом.

– А Джун?

Стоит Тесс спросить про Джун, как она исчезает. Вместо нее появляется Джун с длинным хвостиком волос и глазами, в которых мерцают золотые искорки, серьезными внимательными глазами, всегда все подмечающими. Я опускаю голову на колени и закрываю глаза. Даже при виде такой – эфемерной – Джун у меня больно колет в груди. Черт! Как же мне ее не хватает.

Помню, как простился с ней в Денвере перед нашим с Иденом переездом в Сан-Франциско.

– Мы вернемся, можешь не сомневаться, – сказал я в микрофон, пытаясь заполнить неловкую тишину. – Когда закончится курс лечения Идена.

Конечно, я лгал. Мы отправились в Сан-Франциско лечить меня, а не Идена. Но Джун ничего не знала, а потому ответила:

– Возвращайся скорее.

Это случилось почти восемь месяцев назад. С тех пор мы не общались. Не знаю почему: то ли мы оба не хотим беспокоить друг друга и боимся, что другой не захочет говорить. А может, мы оба слишком горделивы, и никто не хочет проявить слабость, выйдя на связь первым. Или я ее не слишком интересую. Но вы знаете, как это бывает. Сначала в молчании проходит неделя, потом месяц, а потом слишком много времени – и попытка связаться с человеком начинает казаться странной и нелепой. Вот я и не рыпаюсь. И потом, что мне ей сказать? Не волнуйся, доктора делают все, чтобы сохранить мне жизнь. Не волнуйся, перед предстоящей операцией они накачивают меня лошадиными дозами лекарств, стараясь уменьшить проблемную зону в моем мозгу. Не волнуйся, Антарктида может принять меня на лечение в свои продвинутые больницы.

Какой смысл поддерживать отношения с девушкой, в которую безумно влюблен, если ты умираешь?

От этой мысли затылок начинает пульсировать болью. «Так лучше», – говорю себе в тысячный раз. И это правда. Я так давно ее не видел, что воспоминание о нашем знакомстве тускнеет – теперь я реже думаю о том, какую роль она сыграла в смерти моих близких.

В отличие от Тесс, Джун в моих видениях никогда не произносит ни слова. Я пытаюсь не обращать внимания на нечеткий мираж, но она не хочет уходить. Что за дьявольское упрямство?

Наконец я встаю, бросаю окурок на панель и вхожу в Обсидиановый зал. Может быть, ритм и свет прогонят ее из моей системы.

Несколько мгновений я ничего не вижу. В клубе стоит кромешная темнота, а музыка оглушает. Меня тут же останавливают двое громадных охранников. Один кладет тяжелую руку мне на плечо:

– Имя и род войск?

Я не имею ни малейшего желания называть свое настоящее имя.

– Капрал Шустер. ВВС, – говорю я первое, что приходит в голову.

Впрочем, ВВС всегда приходят мне в голову первыми, главным образом благодаря Каэдэ.

– Квартируюсь на базе ВМС номер два.

– Ребята из ВВС сидят там, в конце, недалеко от туалетов, – кивает охранник. – А если услышу, что ты затеял драку с армейскими кабинами, выкину тебя отсюда и утром доложу твоему командиру. Понял?

Я киваю, и меня пропускают. Иду по темному коридору, поднимаюсь на второй этаж и растворяюсь в толпе под мигающими огнями.

На танцплощадке толкутся люди в незаправленных рубашках с закатанными рукавами; мелькают женские платья в тон помятой военной форме. Я нахожу кабинки для ВВС в конце зала. На мою удачу, есть несколько пустых. Я захожу в одну из них, сажусь, забрасываю ноги на мягкое сиденье, откидываю назад голову. Хорошо – хотя бы видение Джун исчезло. От громкой музыки мысли путаются.

Всего через несколько минут я вижу, как через толпу танцующих продирается девушка и направляется ко мне. Щеки у нее раскраснелись, глаза яркие, дразнящие. За ее спиной еще несколько девиц – наблюдают за нами. Я выдавливаю улыбку. Обычно мне нравится привлекать внимание в клубах, но иногда просто хочется закрыть глаза и отдаться хаосу.

Она подходит, прижимает губы к моему уху.

– Простите! – перекрикивает она музыку. – Мои подружки хотят спросить, вы случайно не Дэй?

Меня уже узнали? Я инстинктивно отстраняюсь, трясу головой и усмехаюсь:

– Вы меня не за того приняли, но за комплимент спасибо.

Лицо девушки почти полностью в тени, но я все равно вижу, что его заливает алый румянец. Подружки разражаются смехом. Судя по всему, ни одна мне не поверила.

– Потанцуем?

Незнакомка кидает взгляд через плечо на мигающие синие и золотые огни, потом – снова на меня. Вероятно, подружки подговорили ее пригласить меня.

Пытаясь придумать вежливый предлог для отказа, я разглядываю девушку. В клубе слишком темно, и я вижу только вспышки неона на ее коже и длинный хвост собранных сзади волос, ее матовые губы, растянутые в улыбке, шикарную стройную фигуру, короткое платье и военные ботинки. Слова замирают на языке. Что-то в ней напоминает Джун. За восемь месяцев, что Джун пребывает в должности принцепс-электа[1] Элект – традиционное в США добавление к названию должности высшего избираемого лица, уже избранного, но не вступившего на свой пост. (Здесь и далее примеч. перев., кроме особо оговоренных случаев.) , не многие девушки вызывали у меня желание, но теперь, рядом с призрачным двойником Джун, приглашающим меня потанцевать, я разрешаю себе снова загореться надеждой.

– Почему бы и нет? – отвечаю я.

На лице незнакомки появляется широкая улыбка. Когда я выхожу из кабинки и беру ее за руку, подружки испускают удивленный вздох, за которым следуют громкие одобрительные возгласы. Девушка проводит меня через стайку девчонок, я и глазом не успеваю моргнуть, как мы протискиваемся в толпу на площадке и занимаем крохотное пространство в центре танцевального действа.

Я прижимаюсь к ней, она обнимает меня за шею, и мы отдаемся пульсации ритма. Даже в ослепительном свете, среди мелькающих конечностей, я не могу не признать: она хорошенькая. Песня меняется, потом следующая. Понятия не имею, сколько времени мы плывем в море забвения, но когда она подается вперед и прикасается своими губами к моим, я просто закрываю глаза. Я даже чувствую, как сладострастные мурашки пробегают по спине. Она дважды целует меня, рот у нее мягкий и влажный, язык с привкусом водки и фруктов. Я кладу ладонь на поясницу девушки и прижимаю ее к себе, наши тела почти сливаются в одно. Ее поцелуи наливаются страстью.

«Она – Джун», – твержу я себе, поддаваясь этой фантазии. Глаза мои закрыты, в голове туман от галлюциногенных сигарет, и я вполне могу поверить своему воображению: могу представить, как мы здесь целуемся, как у меня перехватывает дыхание. Девушка, вероятно, замечает перемену в моем настроении, внезапный голод и желание: я чувствую, как ее губы растягиваются в ухмылке. Она – Джун. Темные волосы Джун касаются моего лица, длинные ресницы Джун порхают по моим щекам, руки Джун обхватывают мою шею, тело Джун трется о мое. Я испускаю едва слышный стон.

– Идем, – страстно шепчет она. – Подышим воздухом.

Сколько времени прошло? Я не хочу выходить: тогда придется открыть глаза, и Джун исчезнет; вместо нее я увижу незнакомую девицу. Но та тянет меня за руку, и я вынужден оглядеться. Джун, конечно, поблизости нет. Из-за мигающих стробоскопов я несколько мгновений ничего не вижу. Она ведет меня через толпу на танцполе и дальше по темному коридору клуба на улицу через никак не обозначенную заднюю дверь. Мы оказываемся в тихом проулке. Здесь лишь несколько тусклых фонарей, придающих всему вокруг призрачный зеленоватый оттенок.

Она прижимает меня к стене и топит в поцелуе. Кожа у нее влажная, и я чувствую под пальцами ее мурашки. Я отвечаю на поцелуй и слышу тихий удивленный смешок, когда разворачиваю ее и прижимаю к стене.

«Она – Джун», – не устаю повторять я. Мои губы жадно впиваются в ее шею, я ощущаю запах дыма и духов.

И тут слышу в наушнике слабый фоновый шум, будто идет дождь или жарят яичницу. Стараюсь не обращать внимания на вызов, даже когда в ушах звучит мужской голос. Вот уж не вовремя.

– Мистер Уинг.

Я не отвечаю. Пошел вон. Я занят.

Несколько секунд спустя снова:

– Мистер Уинг, говорит капитан Дэвид Гузман из Денверской патрульной службы, подразделение четырнадцать. Я знаю – вы меня слышите.

Опять он. Бедняга капитан, ему всегда дают задание связаться со мной. Вздыхаю и отстраняюсь от девушки.

– Извини, – говорю я, переведя дыхание, затем напускаю на лицо виноватое выражение и показываю на ухо. – Дай мне минутку.

Она улыбается и разглаживает на себе платье.

– Пойду внутрь. Найдешь меня.

С этими словами она открывает дверь и исчезает в клубе.

Я включаю микрофон и медленно иду по проулку.

– Что вам надо? – спрашиваю раздраженным шепотом.

Капитан вздыхает и передает послание:

– Мистер Уинг, завтра вечером в День независимости желательно ваше присутствие в бальном зале Капитолийской башни. Вы можете ответить отказом. – Он добавляет себе под нос: – Как вы обычно и делаете. Но предстоящий банкет – исключительнейшее событие чрезвычайной важности. Если решите присутствовать, утром вас будет ждать частный самолет.

Исключительнейшее событие чрезвычайной важности? Никогда не приходилось слышать столько витиеватых слов в одном предложении. Я закатываю глаза. Каждый месяц меня приглашают на какое-нибудь дурацкое мероприятие вроде бала всех генералов или празднества по случаю отмены Анденом Испытаний. Но я им нужен лишь для того, чтобы показать меня и напомнить людям: «Если вы вдруг забыли – Дэй на нашей стороне!» Смотри, Дэй, не спугни удачу.

– Мистер Уинг, – говорит капитан в ответ на мое молчание; он словно прибегает к самому вескому аргументу, – блистательный Президент лично просит вас. И принцепс-элект.

Мои ботинки со скрипом замирают посреди проулка. Я не дышу.

Не слишком-то раскатывай губу, остерегаю я себя, ведь принцепс-электов трое, он может иметь в виду любого из них. Проходит несколько секунд, прежде чем я наконец спрашиваю:

– Который из принцепс-электов?

– Тот, который для вас важен.

К щекам приливает кровь, когда я слышу особую интонацию его голоса.

– Джун?

– Да, миз Джун Айпэрис, – произносит капитан с облегчением, поняв, что его слова заинтересовали меня. – На сей раз она просила передать приглашение в качестве ее личной просьбы. Она будет очень рада видеть вас на банкете в Капитолийской башне.

Голова раскалывается, я с трудом выравниваю дыхание. Все мысли о девчонке из клуба мигом исчезают. За восемь месяцев Джун ни разу не обращалась ко мне. Она впервые просит меня появиться на публичном мероприятии.

– А по какому поводу? – спрашиваю я. – Обычный День независимости? Откуда вдруг такая важность?

Капитан отвечает не сразу:

– Вопрос национальной безопасности.

Мое волнение спадает, – может, он просто блефует.

– И что вы имеете в виду? Слушайте, капитан, у меня есть кое-какие дела. Попытайтесь убедить меня завтра утром.

Капитан бранится себе под нос.

– Хорошо, мистер Уинг. Как вам угодно.

Он бормочет что-то неразборчивое и отключается. Я раздраженно хмурюсь: восторг сменяется устойчивым разочарованием. Наверное, мне пора домой. Так или иначе, пришло время возвращаться – посмотреть, как там дела у Идена. Ну и шуточки. Велика вероятность, что он просто лжет касательно просьбы Джун, ведь если бы она действительно так хотела, чтобы я вернулся в столицу…

– Дэй?

В наушнике раздается другой голос. Я замираю.

Действие галлюциногенов из сигареты уже должно было закончиться. Неужели ее голос тоже игра воображения? Я не слышал его почти год, но узна́ю из миллиона других; одного этого звука достаточно, чтобы перед моим мысленным взором возник образ Джун, словно она случайно забрела в этот проулок. Пожалуйста, только не она. Пожалуйста, только бы она.

Неужели ее голос всегда так на меня действовал?

Понятия не имею, сколько я простоял недвижимо, но, наверное, прошло какое-то время, потому что она повторяет:

– Дэй, это я – Джун. Ты меня слышишь?

Дрожь проходит по моему телу.

Все взаправду. И правда она.

Тон ее чуть изменился. Неуверенный, официальный. Она словно говорит с посторонним человеком. Мне наконец удается взять себя в руки, я снова включаю микрофон:

– Я тебя слушаю.

И мой голос звучит иначе – тоже неуверенно, тоже официально. Надеюсь, она не слышит в нем легкой дрожи.

После небольшой паузы Джун говорит:

– Привет. – Потом долгое молчание, после которого: – Как ты?

Внезапно я ощущаю, как во мне копится поток слов, грозя прорвать плотину рта. Я хочу сказать ей все: после нашего прощания я каждый день думал о тебе, прости, что не разговаривал с тобой, жаль, что ты не выходила со мной на связь. Я тоскую по тебе. Тоскую по тебе.

Но ничего такого я не делаю. Мне удается только выдавить:

– Отлично. А что?

После некоторой паузы она произносит:

– Вот как? Рада за тебя. Извини за поздний звонок – ты наверняка пытаешься уснуть. Но сенат и Президент просили меня лично передать их просьбу. Я бы не стала тебя беспокоить, если бы не считала, что это крайне важно. Денвер дает бал по случаю Дня независимости, во время торжества состоится экстренное заседание. Нам необходимо твое присутствие.

– Зачем?

Я, кажется, разучился отвечать неодносложно. Почему-то, слыша на линии голос Джун, ничего поумнее не могу придумать.

Она выдыхает, и сквозь помехи пробивается ее голос:

– Ты знаешь о подготовке мирного договора между Колониями и Республикой?

– Да, конечно.

Все в Республике знают о договоре: главное желание нашего драгоценного маленького Андена – покончить с войной, которая длится уже сто лет. И пока все вроде бы идет в верном направлении: последние четыре месяца на фронте не ведется боевых действий. Никто и не предполагал, что наступят такие времена. А опустевшие стадионы для Испытаний по всей стране – разве можно было такое вообразить?

– Кажется, Президент метит в герои Республики.

– Не спеши с выводами. – Голос Джун падает, и кажется, я вижу выражение ее лица. – Вчера мы получили гневную ноту из Колоний. По их прифронтовым городам распространяется чума, и они винят нас – якобы мы воздействовали на них биологическим оружием через границу. Они даже определили серийные номера снарядов, которыми на их территорию якобы перебрасывали чумные бактерии.

Ее слова приглушенно звучат среди мятущихся мыслей, пробиваясь сквозь туман воспоминаний об Идене и его черных кровоточащих глазах, о мальчике в поезде, которого использовали как оружие.

– Так теперь мирный договор отменяется? – спрашиваю я.

– Да. – Голос Джун сникает. – Колонии утверждают, что чума – это фактически военные действия против них.

– И при чем тут я?

Еще одна долгая зловещая пауза. Она наполняет меня таким ледяным страхом, что пальцы немеют. Чума. Она не остановилась. Она описывает полный круг.