ГЛАВА ХIII

Онлайн чтение книги Черные флаги
ГЛАВА ХIII

Вернувшись из экспедиции в Вера Крус, Мартен решил какое-то время в море не показываться. Нужно было переждать возмущение, которое охватило все города Новой Испании и все порты вдоль побережья от устья Рио Гранде до залива Гондурас. Между Тампико и Юкатаном и дальше, у западных берегов Кубы, до самого мыса Сейбл на Флориде, крейсировали корабли испанского флота, а специальная эскадра под командой кабальеро Бласко де Рамиреса, который был сыном коррехидора Сьюдад Руэда, вышла курсом на северо-запад, обследуя каждую бухту, чтобы наконец выследить и потопить обнаглевших корсаров.

Столь энергичные шаги переполошили корсаров и всех прочих пиратов. Знакомые капитаны остерегли Мартена и сами предпочли укрыться в Карибском море в своих убежищах среди бесчисленных островов и островков Малых Антил, или в водах Багамского архипелага.

Но Мартен верил, что даже сам дьявол не найдет его у Пристани беглецов. Воспользовавшись сухим сезоном, корабли поднялись вверх по реке и стали у причалов Нагуа на длительный отдых.

Мартен доверил Шульцу заботы о перегрузке добычи на склады, а сам через несколько дней поплыл дальше, забрав с собой Ворста и Поцеху, все шлюпки с “Торо” и “Зефира” и девять больших индейских пирог. На них везли пушки, оружие, запасы аммуниции и инструменты для постройки укреплений в Алкогуа и Хайхоле.

Он знал, что там их примут с радостью: вожди племен лучше умели оценить его усилия по их вооружению, чем Иника с отцом.

Правда, отношения с владыкой Амахи оставались дружественными и даже сердечными, но Мартен чувствовал, что Мудрец не слишком доволен быстрым превращением своей страны в военную базу белых. Он жаждал мира. И не раз это подчеркивал. А когда Мартен отвечал, что лучшей гарантией мира будут орудия и укрепления, с сомнением приподнимал бровь.

Что же касается Иники, она свои сомнения выразила куда решительнее.

— Ты ожидаешь нападения и мести испанцев, или планируешь сам напасть отсюда, от нас? — спросила та на прощание.

— Я занимаюсь укреплением безопасности, — отрезал он, задетый за живое. — Твоей собственной безопасности и безопасности твоей страны.

— Не верю, — покачала она головой. — Ты беспокоишься лишь о себе и своих кораблях. И только до тех пор, пока ты здесь. Тебя совсем не интересует, что тут будет, когда ты нас покинешь навсегда. Совсем не думаешь о нас!

— Кто тебе сказал, что я хочу покинуть Амаху?

— Твои склады уже заполнены до половины. Еще несколько плаваний…

— Кто тебе сказал!? — грубо перебил он.

— Жрец в черной мантии. Мне кажется, он говорит правду, хоть и испанец.

— Лжет! — крикнул Ян. — Я проучу его за это.

— И меня тоже? Ведь и я так думаю.

Гнев Мартена сразу спал.

— Перестань, чича, — он рассмеялся. — Разве я не привез ремесленников, как ты просила?

— А их орудия? — напомнила она. — А железные плуги?

— Не мог же я их собирать по латифундиям и ранчо! Придется доставлять из Англии.

Но нет, она не понимала: зачем Мартен гонялся за серебром, бесполезным металлом, из которого ничего не сделать, кроме украшений, вместо того, чтобы привозить железо и сталь?

Она не представляла, как велик мир, и, разумеется, понятия не имела о Европе. Спросила, почему же он до сих пор не сплавал в Англию, чтобы добыть там все недостающее здесь — ей это казалось столь же простым, как и его плавания в местных морях.

— Ведь ты великий мореход и вождь, — сказала она. — И Англия-не твоя родина. Мог бы устроить там то же, что сделал в Вера Крус, где только серебро и кошениль и так мало по-настоящему ценных вещей.

Мартен попытался ей объяснить, но не был уверен, верно ли она поняла. И обещал, что они поговорят ещё раз после его возвращения.

— Возвращайся скорее! — ответила Иника, глядя ему прямо в глаза.

Он честно стремился выполнить эту просьбу, но строительство укреплений и основание предгорных военных поселений заняли гораздо больше времени, чем он рассчитывал. Вернулся только в середине лета, когда тропические ливни заставили прекратить все работы и перерезали пути сообщения по суше.

Ян доволен был своими успехами, хотя только теперь впервые понял, что настоящая защита сухопутных границ потребует гораздо больших сил, орудий и фортов, чем ему казалось поначалу.

“ — Это только вопрос времени, — думал он. — За два — три года такие силы можно собрать. Ну а пока и этого хватит.”

В Нагуа он застал корабли в полной готовности к выходу в море. Эскадра Бласко де Рамиреса два месяца назад прошла мимо залива в устье Амахи, но даже не пыталась обойти мели и войти хотя бы в бухту. Отправили лишь пару шлюпок, чьи экипажи вскоре возвратились, убедившись, что кроме нескольких рыбацких лодок там никаких судов нет и что залив непригоден для убежища корсаров по причине коварных и непроходимых мелей и рифов.

Рамиресу и в голову не приходило, что жалкие рыбаки были вышколенными солдатами, что за густой зеленой мангровой стеной возведены шанцы с орудиями, готовыми открыть огонь, и что в нескольких милях от берега моря бурные воды реки омывают борта трех парусников, которые он так усиленно разыскивал.

По сообщениям, которые разными путями достигли в последние дни Нагуа, Золотой флот якобы прибыл в Гавану и под усиленным конвоем отправился через Атлантику в Европу. А это означало, что число испанских военных кораблей, оставшихся в Мексиканском заливе и Карибском море, резко сократилось. Теперь под их контролем могли остаться только важнейшие проливы и главные порты.

Поэтому Бельмон, Уайт и Шульц постановили приготовить все для следующей экспедиции, и если возвращение Мартена запоздает — отправиться самим или с другими корсарами, без “Зефира”.

Мартен, узнав об этом, страшно рассердился, поругался с Уайтом, а Шульцу пригрозил, что вышвырнет того вместе с иезуитом, которого уже видеть не мог. И горько укорял Бельмона, от которого столь нелояльного поведения никак не ожидал. Но Бельмон на этот раз твердо стал на сторону Генриха и Соломона.

— Мы прибыли в Амаху за богатством, — заявил он. — Ты же, как мне кажется, имеешь здесь совсем другие виды. Если хочешь знать, что я об этом думаю, пожалуйста: все это выдумки, фантазии, замки на песке!

— Я что, не могу позволить себе фантазии, как ты их называешь? — вспылил Мартен.

— Можешь. Но не проси, чтобы в них втягивался Уайт. И не рассчитывай на мое участие в твоей детской затее. Рано или поздно ты потеряешь все, и ничего не добьешься.

— “Торо” принадлежит мне, — начал Мартен. — Никто из вас не имеет права…

Но Бельмон его перебил.

— Если ты так ставишь вопрос, то нам не о чем говорить.

Он отвернулся, чтобы уйти, но Ян задержал его.

— Куда вы собирались плыть?

— К Багамским островам.

— Зачем?

— За красным деревом.

— За деревом? — поразился Мартен.

— За деревом фернамбуко, — пояснил Бельмон. — Его используют для окраски тканей. В Тампико можно продать любую его партию.

Яну такая затея пришлась не по вкусу.

— Наверно, это идея Генриха? — спросил он.

Бельмон кивнул.

— А кто будет рубить деревья?

— Туземцы. Альваро утверждает, что на некоторых островах все население только тем и занимается. Колоды лежат готовые для погрузки и…

— И значит мы должны их ограбить, — буркнул Мартен.

Ричард рассмеялся.

— Откуда вдруг такая деликатность? Ведь в Вера Крус ты не церемонился.

— Ох, не в этом дело. Только… В Вера Крус мы имели дело с испанцами…

— Вполне возможно, что и там иметь дело придется с испанцами. Намного проще захватить их корабли, уже груженые фернамбуко, чем собирать понемногу по островам и островкам. Это успокоит твою совесть, столь чуткую к обидам туземцев?

— Пожалуй, да, — ответил Мартен, не обращая внимания на иронию в словах Бельмона.

Мартен сидел на гладком камне перед своим павильоном и говорил, не глядя на Инику, которая стояла перед ним, опершись на ствол дерева.

Да, это правда: он видел, как меняются юноши и девушки из школы ремесла, которая возникла в Нагуа; как выражение боязни и дикости исчезает с их лиц; как постепенно исчезает враждебность и отчуждение между детьми индейцев и негров; как начинают сверкать глаза их огнем сообразительности и любопытства; как мир становится для них понятнее и ближе.

— Да, это правда, — повторил он. — Но что значит эта единственная школа? Что значит эта горстка в сравнению со всем народом Амахи, Хайхола и Алкогуа? Не более, чем камень, брошенный в пучину моря!

Задумался. Перед его глазами встали деревни в глубине страны, где продолжали приносить человеческие жертвы Тлалоку или другим не менее кровожадным божествам; где пользовались исключительно орудиями с остриями из камня; где не знали земледелия, где господствовали страх и дикость, а правили жрецы и колдуны.

— Этому нужно посвятить всю свою жизнь, — сказал он сам себе и в тот же момент понял, что эта мысль давно уже ему не чужда.

В глубине души он чувствовал, как постепенно этот край начинает завоевывать его сердце. Европа, Англия, даже Польша казались ему столь далекими и нереальными, словно перестали существовать, словно погрузились в глубины моря. Могли бы никогда не возвращаться — пожалуй, он не пожалел бы.

Иника пристально глядела на него. Лицо её с прекрасными чертами, решительный взгляд, спокойный рот, нос благородных линий с чуть раздутыми ноздрями напоминали облик статуи, отлитой из светлой бронзы. Но в остром, испытующем взгляде из-под прищуренных длинных ресниц был заметен вызов.

— Всю жизнь, — повторила она. — Да, всю мою жизнь. Но что тебе за дело до этого?

Мартен поднял голову. Теперь Иника не смотрела на него. Заметно было, что она борется с желанием высказать какую-то явно мучившую её мысль.

— Знаю, я для тебя ничего не значу! — взорвалась она. — Ты меня вовсе не замечаешь! Не считаешься с моим существованием. Считаешь меня ребенком…

Он перебил, чтобы заверить её, что с самого прибытия в Нагуа прекрасно сознает её существование, хотя и не пытался возражать, что до сего момента относился к ней как к ребенку. Только теперь понял, что она уже женщина.

Тень пробежала по её лицу. Ян встал, шагнул к ней.

— Ты прекрасна, — тихо произнес он, — особенно когда сердишься.

Иника подняла глаза. Ее стремительный взгляд как блеск разящей стали обежал загорелое лицо Мартена, крепкие плечи, высокую, сильную фигуру, и скользнул вниз. Тут она усмехнулась, и Ян подумал, что эта улыбка и румянец подобны солнцу, проникающему сквозь тучи после раскатов бури. Взял её бессильно повисшие руки и притянул к себе.

Через три дня “Зефир”,“Ибекс” и “Торо” снова вышли в море, Иника же осталась в Нагуа наедине с мыслями о расцветающей любви.

Сначала она боялась этой мысли, с которой трудно было освоиться. Только по мере того, как росло чувство уверенности, что Ян принадлежит ей точно также, как и она ему, её охватывали радость и гордость, а заодно и сладкая истома.

Ее ничуть не мучило сожаление о том проступке, который она совершила перед законами и обычаями своего народа. То, что случилось, по её убеждению было прекрасным и естественным, хотя и не могла бы объяснить, почему.

Мартен ей говорил, что это любовь. Она не знала подходящего слова на своем языке. Понятия её народа настолько отличались в этих делах от представлений белых людей, что напрасно было искать какие-то сравнения. Любовь была куда прекраснее, куда волнующей и горячее, чем прежние представления Иники об ощущениях любовников.

Ян перестал быть для неё таинственным существом, прибывшим из того мира, о котором она знала так немного. Стал близким и реальным. Нет, она больше не боялась, что перестанет вдруг понимать его слова и поступки. Напротив, ей казалось, что она все лучше понимает даже невысказанные его мысли, что предугадывает замыслы, которыми он ещё не поделился.

Теперь, хоть он ушел в море, хотя корабль с большими парусами уносил его все дальше, он оставался с ней, так близко. Она могла его увидеть, едва закрыв глаза. И часто это делала — чтобы увидеть его темные, чуть вьющиеся волосы над широким лбом, крупный улыбчивый рот, уверенный неустрашимый взгляд, готовность к смеху и к внезапному гневу. Слышала даже его голос — ласковый, умоляющий или властный и не терпящий возражений. Голос, которому подчинялись матросы, который завоевывал ему друзей и от звука которого дрожали его враги.

Временами, когда после очередного ливня прояснялось, она садилась в большую пирогу и плыла вниз по реке за частью улова, надлежащей владыке от рыбаков побережья. Занимала место у высокого борта; брала весло и в такт тихой песне гребцов несколько часов ритмично отгребала назад мутную, пенистую воду. Когда же лодка, несомая сильным течением, вырывалась на светлую лагуну из-под сени лесов, нависших над рекой, весла тормозили движение, и узкий нос пироги поворачивался к маленькой пристани, укрытой среди скрученных корней мангровых зарослей и свисающих лиан, гребец, сидевший на носу, выскакивал на низкий причал, а все остальные разбегались в стороны, чтобы дочь Мудреца могла пройти, не прикасаясь к ним.

Иника сходила на берег и шла по стежке вдоль лагуны. Садилась на песок и смотрела на восток — в ту сторону, где исчезли паруса “Зефира”. Бирюзовые, гладкие как атлас, волны прибегали издалека, и каждая из них по дороге слегка вздымала туманную линию горизонта и с тихим шепотом ложилась у стоп Иники, словно принося ей привет от возлюбленного.

Ждала его возврата терпеливо, веря, что обязательно вернется. И этой веры, этой спокойной уверенности не могли поколебать враждебные слова Матлоки, которая конечно догадалась, что произошло. Иника не доверилась бабке. Не доверилась даже отцу, хотя совсем не опасалась его гнева. Ведь он давно должен был знать, что так произойдет, что иначе быть не может. Предвидел все наверняка уже тогда, когда дочь заявила ему, что не станет женой Тотнака, молодого вождя Хайхола.

— Никто не избежит своей судьбы, — заметил он тогда. Лишь бы твой выбор оказался так велик и благороден, как ты того жаждешь.

Когда — то он сказал еще:

— Ты моя дочь и будешь владычицей Амахи. Если твое сердце бьется ради этой страны также, как мое, его не могут ограничивать никакие законы. Правом может быть лишь разум и воля владыки.

Сердце Иники билось ради её страны, но её переполняло другое, столь же пламенное чувство. А тот, к кому оно было обращено, обещал, что сделает Амаху могучим и счастливым государством.

Мартен вернулся из плавания к Багамским островам и в Тампико, приведя новый приз, добытый у испанцев. Это была торговая каравелла, неплохо вооруженная полу — и четвертькартауновыми орудиями, напоминающая силуэтом “Кастро Верде”, но чуть быстрее на ходу. Именовалась она “Святая Вероника”.

Индейские пироги отбуксировали её в Нагуа, где ей предстояло оставаться до поры возвращения в Европу с добытыми сокровищами.

Мартен предвидел, что пора такого плавания наступит лишь в конце следующего года, поэтому пока о нем особо не задумывался. Но раз уж “Вероника” почти не получила повреждений и очень подходила на роль транспорта, решил сохранить её для этой цели.

На этот раз стоянка кораблей у Пристани беглецов предстояла короткая. Нужно было использовать отсутствие испанского военного флота, который ещё не вернулся из Европы, и даже наверняка не добрался ещё до Кадикса. Поэтому Ян не отправился вверх по реке, чтобы провести инспекцию вновь заложенных поселений и ход строительства укреплений, а все свободное от подготовки время посвящал Инике.

Его отношения с Квиче в ту пору переживали известное напряжение — или, может быть, скорее обоюдное выжидание первого шага в вопросе, который оба пока не затрагивали, и который нависал над ними, как бочка пороха с тлеющим фитилем. Такое положение не могло длиться вечно, и Мартен знал, что избежать взрыва поможет лишь его собственное решение.

В глубине души он его уже принял, но оставались детали, над которыми Ян ломал голову, не зная, как же быть.

Он решил остаться в Амахе и взять Инику в жены. Но даже не будучи фанатичным католиком и порой сомневаясь в непогрешимости церковных догматов, Ян все же содрогался при мысли о женитьбе на язычнице по обрядам какого-то Тлалока или другого божества, тесаного из камня.

В конце концов решил склонить Инику и её отца к принятию крещения из рук Педро Альваро, и в результате этого-к полному прекращению давнего языческого культа по всей стране.

Когда дошло до откровенного разговора на эту тему, Мудрец вовсе не был ошеломлен таким проектом. Ответил, что обдумает возможность проведения его в жизнь, но это потребует немалого времени. Не видел также в ближайшее время необходимости формального заключения брачного союза между Иникой и Мартеном. Ему достаточно было его слова, как это следовало из местных обычаев.

Ян заметил, что несмотря на видимый покой и благодушие, с которым Квиче принял его предложение, владыка Амахи испытывал противоречивые чувства гордости и озабоченности, радости и опасений. И он не удивлялся: кто мог бы удержать его, реши уплыть отсюда навсегда? Такой вопрос Мудрец не мог себе не задавать. Но все же верил ему! Верил в искренность его побуждений, словно читал в его сердце, которое — как они оба знали — билось ради этой страны.

Секретарь, а заодно помошник резидента из Сьюдад Руэда, Педро Альваро, с привычным согласием и покорностью принял повеление Мартена создать в Нагуа что-то вроде католической миссии. Правда, попытался оговорить себе гораздо большую свободу действиях по обращению язычников, чем прежде, но понял, что таким путем ничего не добьется. Он был единственным христианским духовником в столице страны с деспотическим правлением, где не было иной власти, кроме светской, и к тому же ещё языческой! Мог опираться в своей деятельности только на добрую волю и авторитет человека, которого ненавидел и считал вероотступником, и которому по меньшей мере не доверял. Но несмотря на это решил и в столь трудных условиях завоевать для церкви и уберечь от вечных мук как можно больше душ, не забывая при этом обеспечивать себе влияние на политику и власть.

Как раз такого влияния Мартен и опасался и заранее старался его избежать. В его планах, разделяемых и поддерживаемых, хотя и тайно, Квиче, уже в самой основе введения христианства в Амахе лежала идея, обеспечивающая между прочим полное подчинение церковных дел светской власти монарха — или пусть вождя.

Альваро прекрасно понимал эту тактику, догадывался о её причинах и целях, но ему это не мешало. Как бы там ни было, это был первый прорыв в прежнем абсолютном равнодушии Мартена к вопросам религии в Амахе, а раз уж Педро предстояло стать единственным апостолом новой религии (не считая распространения её самосевом через полуобращенных беглецов) по ходу дела авторитету его суждено было расти. И кроме того, он не верил в продолжительность нынешнего положения дел. Считал Мартена преступным авантюристом с незаурядными способностями и фантазией, которых однако недостаточно для создания и сохранения независимого государства под боком у испанского могущества. Занявшись миссионерской деятельностью, он ждал лишь первой возможности, которая позволит ему приложить руку к ликвидации столь эфемерного творения.


Читать далее

Перечень основных действующих лиц 17.02.15
ЧАСТЬ 1. КАСТРО ВЕРДЕ
ГЛАВА 1 17.02.15
Глава III 17.02.15
Глава IV 17.02.15
Глава V 17.02.15
Глава VI 17.02.15
Глава VII 17.02.15
ЧАСТЬ 2. ПРИСТАНЬ БЕГЛЕЦОВ
ГЛАВА VIII 17.02.15
ГЛАВА IX 17.02.15
ГЛАВА Х 17.02.15
ГЛАВА ХII 17.02.15
ГЛАВА ХIII 17.02.15
ГЛАВА XIV 17.02.15
ГЛАВА XV 17.02.15
ГЛАВА XVI 17.02.15
ГЛАВА XVII 17.02.15
ГЛАВА XVIII 17.02.15
ГЛАВА XIX 17.02.15
ГЛАВА XX 17.02.15
ГЛАВА ХIII

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть