Онлайн чтение книги Черные флаги
ГЛАВА XV

“Зефир” покинул Пристань беглецов через два дня после ухода кораблей, увозящих добычу корсаров в Англию.

У Мартена осталось всего несколько человек из прежнего экипажа, и в том числе — Томаш Поцеха, на которого теперь легли обязанности помошника, Броер Ворст, Тессари-Цирюльник и Перси Барнс, прозванный Славном. Двое последних были произведены в боцманы, а Ворст соединил в одних руках обязанности главного боцмана, плотника и парусных дел мастера. Четыре пятых нынешнего экипажа составили добровольцы-индейцы и негры из Амахи, хотя и толково обученные обращению с парусами, но уж никак не сравнимые с белыми по части боя.

Мартен не слишком волновался: пока что он не собирался кого-нибудь атаковать, а пользуясь защитной тактикой легко мог уходить от боя благодаря скорости “Зефира”. К тому же он располагал весьма недурной артиллерией, обслугу которой Ворст с Поцехой школили непрестанно, не жалея пороха и ядер.

По пути в залив Гондурас за пять дней плавания ничего существенного не произошло. “Зефир” вплотную миновал мыс Катаче в Юкатанском проливе и, сменив курс юго-восточный, на шестой день к восходу солнца оказался на траверзе группы небольших островов, разбросанных как льдинки на обширном пространстве моря. Все они были необитаемы, и только на одном, — Лебедином острове, — имелась пресная вода, годная для питья.

Но Мартен не собирался там высаживаться; якорь он бросил у дорого острова, впрочем, ничем не отличавшегося ни формой, ни размерами, заросшего буйной растительностью и прорезанного глубоким оврагом с крутыми краями и каменистыми осыпями.

Этот овраг, или скорее расщелину в скалистой возвышенности, заслоняли со стороны моря густые заросли, а кусты и лианы, свешивавшиеся по краям выветренных откосов, ещё пуще маскировали его, так что лишь стоя на берегу можно было догадаться о его существовании. Но если даже кто-то незваный высадился бы на острове и заметил осыпи, поросшие колючим кустарником, наверняка не заподозрил бы, что под тонким слоем земли и камня скрываются ряды дубовых бочек с ромом, а рядом с ними, в подземельи — сундуки, полные европейских товаров, и мешки из бараньей шкуры, наполненные ртутью из Альмадены.

Мартен нашел это укрытие случайно, в поисках воды, а позднее, захватив во время одного из плаваний испанский корабль в водах Ямайки и не сумев забрать все трофеи с собой, оставил их тут.

Тайник оказался надежным: лишь только начав рыть землю, лопаты уткнулись в почерневшие клепки бочек. Матросы перекатили их на берег и под руководством Ворста в шлюпках переправили на борт корабля, после чего таким же образом перевезли сундуки и тяжеленные мешки, и наконец опять засыпали расщелину, ведущую к укрытию. Дальнейшее должна была довершить сама природа; Мартен верно полагал, что через пару недель буйная растительность скроет все следы и овраг снова приобретет столь же невинный вид, как и тогда, когда “Зефир” впервые бросил тут якорь.

Обеспечив себе подобным образом использование укрытия на будущее, Мартен направился на северо-восток, к Каймановым островам, где в то время пребывало немало корсаров — и французских, и английских — кормившихся в основном контрабандой или нелегальной торговлей невольниками. Его особенно интересовала встреча с капитаном Пьером Кароттом, который командовал быстроходным фрегатом “Ванно”.

Каротт имел репутацию величайшего ловкача на всем Карибском море, и заодно лучшего компаньона среди французских моряков. Был дружелюбен, говорлив и остроумен, кроме того, знал лично едва не всех испанских таможенников, комендантов портов и коррехидоров приморских городов от устья Рио Гранде дель Норте на северо-западе до дельты Ориноко на юго-востоке. Он торговал и пил с ними, давал им взятки и бессовестно их надувал, обогащаясь больше контрабандой, чем обычным разбоем и грабежом.

В открытом море он обычно пользовался французским флагом, поскольку был патриотом и обладал каперским дипломом, выданным Генрихом де Бурбоном, герцогом Наваррским. Однако входя в порт, поднимал флаг Кастилии, на который имел некие не слишком ясные права, якобы полученные от вицекороля в Лиме. Он никогда им не злоупотреблял в преступных целях и не влезал в рискованные авантюры, которые могли бы повредить его добрым отношениям с испанскими властями. Не принимал участия в налетах на порты, которые устраивали другие корсары, с целью получения выкупа, зато охотно поручался за тех, кто как и он желали что-то там продать, отремонтировать свои корабли или запастись водой и продуктами.

Каротт казался человеком весьма уравновешенным — словно природа соблюла все пропорции, наградив его всеми достоинствами характера. Если какая-то черта из отличавших его и доминировала над другими, так это искусство приготовить пунш из pulke de mahis с ромом и провозглашать тосты за выпивкой в веселой компании.

Знакомство их с Мартеном началось как раз в такой компании, в одной пульхерии в Тампико. Мартен зашел туда, чтоб утолить жажду и дождаться возвращения Шульца, который улаживал вопросы продажи фернамбукового дерева, а капитан Каротт угощал нескольких английских корсаров, живо обсуждая различные рецепты приготовления пунша. Ян несколько минут прислушивался к их беседе, раз-другой громко рассмеялся, позабавленный шутками француза, потом и сам вставил реплику, и тут же был приглашен в компанию.

Они сразу прониклись взаимной симпатией. Каротт был живым толстячком, округлым, как солидный бочонок, наполненный игристым бургундским вином. На его полном румяном лице, чуть искаженном шрамом, пересекавшим щеку и верхнюю губу под маленьким вздернутым носиком, вечно сияла дружеская улыбка. Не деланная гримаса, какой обычно прикрывают свои деревянные физиономии англичане, а настоящая, сердечная и искренняя улыбка — примета доброго характера и цветущего здоровья души и тела. Мартен смеялся столь же откровенно и столь же часто.

Не прошло и четверти часа, как они побились на полсотни песо, кто приготовит кувшин лучшего пунша и кто быстрее выпьет полную кварту.

Каротт, по мнению свидетелей и судей спора, выиграл первый раунд, зато Мартен победил во втором, проглотив свою кварту на две секунды раньше. Ввиду такого результата они выпили ещё по одной за здоровье друг друга и с тех пор стали друзьями.

Отправляясь за ромом и ртутью, оставленными на Лебединых островах, Мартен знал, что Каротт собирается в Мексиканский залив; хотел воспользоваться его протекцией, чтобы вместе с “Ванно” вновь заглянуть в Тампико и по-мирному провернуть там задуманные торговые операции.

Его планы исполнились: бросив якорь на северном рейде бухты Кайман минор, среди множества других судов он сразу разглядел силуэт “Ванно”, а часом позже взошел на его палубу, приветствуемый необычайным красноречием гостеприимного француза.

Тампико переживал в то время короткую пору своего наивысшего рассвета. Вера Крус ещё не успели восстановить после пожара, который пару лет назад вспыхнул от руки Генриха Шульца после ограбления города и уничтожил три четверти строений, не пощадив складов и портовых сооружений. Поэтому торговля и морские перевозки, а также множество компаний, всяческих учреждений и состоятельных семейств перебралось в отстоящий на сто сорок миль Тампико, на границу округа Тамаулипас. Теперь и все связи между метрополией и всей Новой Испанией шли через этот порт. Посланцы Филиппа II, вновь назначенные правители, члены посольств, прибывающие из Мадрида, Кадиса и Севильи, высаживались в Тампико, чтобы оттуда отправляться сушей до самой Мексики.

Город развивался хаотично, вставали новые, наспех построенные кварталы, постоялые дворы, пульхерии; устраивались шумные ярмарки, зрелища, бои быков и петухов, карнавалы, балы — маскарады и приемы. Губернатор округа Тамаулипас, алькальд и управитель Тампико желали соперничать с Мехико — если не величием строений, дворцов и святынь, то по крайней мере в развитии торговли и числе развлечений.

Такая ситуация привлекала в богатевший город и богачей, и бедняков; людей моря — купцов, землепроходцев и авантюристов — и людей суши — аристократов, земледельцев, художников и нищих. Певцы — индейцы и метисы — распевали corridos о знаменитых сальтеадоров и народных героях или импровизировали новые песни и поэмы, аккомпанируя себе на гитарах и маримбах. Живописцы украшали стены пульхерий сценами боя быков или житий святых, а также малевали и продавали для пожертвований в костелы картины на тему чудесных исцелений, избавлений от смерти, огня, змеиных укусов и так далее — и все это с бесспорным участием соответствующих небесных патронов. На крикливых индейских рынках, куда съезжались высокие повозки ранчеро из льянос с плодами земли, среди лавок и корзин с чили, томатами, тортильями и дульчес проходили петушиные бои, а в соседнем Пануко — бои быков, corridas de toros, не уступавшие подобным столичным зрелищам.

Соборы, торговые площади и улицы, за исключением кварталов богачей, заполнялись нищими и прокаженными — leperos, выставлявшими на вид свои гнойные раны, культи и гниющие тела. Попрошайничали и крали днем, ночью же играли в кости и карты, пили, скандалили, а нередко убивали или грабили запоздавших прохожих, если прежде не попадали в руки городской стражи, которая объезжала город, и не оказывались за решеткой.

В дни праздников проходили многочасовые, куда дольше чем обычные, богослужения, и величественные процессии с музыкой, песнями, хоругвями, фигурами святых, статуями, изображавшими крестный путь, с половодьем цветов, рассыпаемых детьми.

Каждый день перед заходом солнца, когда жара становилась не столь изнурительной, через аламеду в сторону Пануко медленно тянулась цепочка экипажей. В них сидели дамы, часто прехорошенькие и всегда богатые — жены и дочери гачупиносвыряженные в шелка, с огромными веерами из перьев, увешанные драгоценностями, пахнущие пачулями. Рядом на конях гарцевали кабальеро и идальго из лучших фамилий. Их седла, чепраки и уздечки сверкали серебром, огромные шпоры позванивали о золоченые стремена, а мягкие сомбреро, цветные шелковые рубашки, атласные болеро, короткие панталоны — зеленые, синие, или желтые, вышитые золотыми галунами и разукрашенные серебряными пуговицами — рябили в глазах.

Толпа пеших, не столь состоятельных креолов, индейцев в живописных ярких серапе, офицеров низших чинов, чиновников, метисов, актеров и художников, гринго, веселых девиц peyn d'oro таращилась на этот выезд hombres finos, а когда экипажи и всадники в сумерках возвращались, рассыпались по пульхериям, игорным домам и цирковым балаганам, притонам и лупанариям.

Развлечения высшего света не слишком отличались от утех простого народа: кавалеры и дамы меняли наряды и съезжались в театр, на бал-маскарад в салонах коррехидора или играли в монте по частным домам, причем горы серебра переходили из рук в руки, а вино лилось рекой.

За два года цены в Тампико возросли втрое, и в результате огромного спроса на европейские товары контрабанда расцвела, как никогда. Чиновники принимали жирные взятки — морбидас и на все закрывали глаза; комендант порта и таможенники получали процент с доходов от контрабанды. Торговые суда с Ямайки и Гаити и корсарские корабли с грузом, о происхождении которого никто не спрашивал, входили в порт якобы для пополнения запасов или ремонта и замены поврежденных парусов; потом с них выгружали сундуки, мешки и тюки, чтобы — в соответствии с законом — передать их на хранение в беспошлинной зоне, шкиперы же отправлялись в город, где в торговых конторах заключались сделки и обменивались расписками в получении. Наконец ночью на склады прибывали получатели — местные купцы, перекупщики и посредники, чтобы с помощью портовых чиновников переправить товар в собственные погреба и магазины. Когда капитаны являлись за своими грузами, все печати оставались не нарушены, только в тюках теперь были серебро и кошениль.

Таким образом пошлины миновали казну Филиппа II и обходным путем перетекали в карманы его подданных в Тампико.

Мартен узнал все это от Пьера Каротта, не успели они опорожнить по первому бокалу вина, сидя под полотняным навесом на палубе его корабля. Потом спросил, есть ли на “Ванно” какой-нибудь груз для Тампико и когда отплывают.

— Утром, — ответил Каротт. — Ты прибыл очень вовремя. Нас будет шестеро, не считая Кривого Мэддока.

— А это кто такой и почему ты поминаешь его отдельно?

Каротт поднял бровь, прищурился и надул румяные щечки, изобразив таким образом беспредельное отвращение.

— Торговец невольниками, — неохотно сообщил он. — Не люблю я иметь с ним дело…

Взглянул на Мартена и усмехнулся снова.

— Это памятка о столкновении “Ванно” с его “Найтом”, сказал он, указывая на шрам на щеке, и добавил: — Не по моей вине.

Наверняка уже не первый раз приходилось ему делать это замечание и пересказывать всю историю, так что с повторением тянуть не стал.

— Чертов Мэддок налетел на меня сзади так стремительно, что “Ванно” не смог увернуться, — вздохнул он с забавной миной. — Это звучит как жалоба одинокой девушки, подвергшейся в безлюдном месте нападению грубого насильника, — заметил он с привычным юмором. — И тем не менее все так и было, и результат тоже весьма схож: “Ванно” пострадал и только после длительного пребывания в доке удалось привести его корму в прежнее состояние.

— А ты? — спросил Мартен.

— Со мной все было тем хуже, что толчок при столкновении свалил меня с ног; рассек всю щеку о кант крышки люка, окованной железом, и ободрался так, что даже моя несчастная матушка меня бы не узнала. Что правда, если как следует задуматься над этим последним фактом, то он не должен удивлять, поскольку умерла она уже давным — давно; точнее говоря, когда мне был год и восемь месяцев. Да, Ян, думаю, что даже если забыть об этой ране и всех набитых мною шишках, я немало изменился с той поры…Во всяком случае, так этот шрам у меня и остался.

— И оттого ты так возненавидел Мэддока? — спросил Мартен, громко рассмеявшись.

Каротт отрицательно покачал головой.

— Джервей — просто скотина. Можешь поверить, это я знаю по своему опыту. Mon Dieu! Да это же он плывет сюда! — воскликнул он, глядя на приближавшуюся шлюпку. — Quel malheur! Просто плакать хочется, имей я склонность к таким сантиментам.

Тем не менее он вовсе не походил на впавшего в отчаяние, и хотя довольная усмешка исчезла с лица, но все равно английского капитана приветствовал он с обычной любезностью. Представив Мартена, пригласил Мэддока садиться и велел принести ему бокал.

У Джервея Мэддока была лисья мордочка, покрытая редкой ярко-рыжей щетиной. Он весь был какой-то мятый, выглядел неухоженно, словно целый день валялся одетым на постели. Темные глаза с набрякшими покрасневшими веками глядели сонно и вместе с тем безжалостно, вдруг оживая, когда он взрывался коротким наглым смехом, который вызывали исключительно его собственные шуточки.

— О, Мартен! — буркнул тот, узнав, кто гостит у Пьера Каротта. — Слышал, слышал. Это вы пару лет назад ограбили Вера Крус? Наверно, вы тогда недурно поживились.

Мартен словно и не слышал. Чокнувшись с Пьером, он молча выпил.

Мэддок, казалось, на ответ и не рассчитывал.

— Вы загубили мне тамошний рынок, — продолжал он. — Пришлось продать весь груз черных за полцены в Табаско, ибо они начали дохнуть у меня в трюме. С голоду, — пояснил он для Каротта.

Отпив вина из кубка, который ему подали, стал рассказывать о бунте несчастных негров на своем корабле. Тот подавили плетями и мушкетами, но потеряли при этом “часть товара”, который пришлось выбросить за борт. Рассказ был столь кровав и омерзителен, что даже у людоеда мог бы вызвать тошноту.

— Но нужно было видеть, с какой охотой они потом выскакивали на берег, чтобы приняться за работу на плантациях! расхохотался он. — Ранчерос, которые их у меня купили, были мягкосердечны: дали им по мешку кукурузы и обещали по второму, когда прибудут на место. Но, кажется, доехали не все: кукуруза им не пошла на пользу поле слишком долгого поста. Отсюда простой вывод: негров нельзя перекармливать, не так ли?

И снова Мэддок хохотнул коротким гортанным смешком, но когда никто не подхватил, окинул капитанов сонным, подозрительным взором и, обращаясь к Мартену, заметил:

— Не слишком вы разговорчивы, Мартен. Не собираетесь ли вы с этим святошей ограбить Тампико?

— Нет, — отрезал Мартен, — а что?

— Ох, тогда ничего. Должен только вам сказать, что тогда, после той истории в Вера Крус, я испытывал большое желание отыграться на вас за мои потери.

— Интересно, каким образом?

— Очень простым: ваша голова как будто стоит пятьдесят тысяч песо…

— А ваша в этот миг — гораздо меньше, — прервал его Мартен, которому кровь ударила в лицо. — Должен вам сказать, что испытываю большое желание опорожнить ваш череп, если в нем что-то есть, или просто сплюснуть его, если он совсем пуст. Вот так!

И он стиснул в руке серебряный кубок с такой силой, что стенки смялись, как бумага, и вино брызнуло на стол.

Мэддок слегка побледнел. Заметно было, что сила Мартена произвела на него большое впечатление. Он явно испугался.

— Шуток не понимаете, — выдавил изменившимся голосом. — Не выдам же я вас испанцам.

— Если это была шутка, — отрезал Мартен, — то моя того же стоит.

— Не считая кубка, — вздохнул Каротт, разглядывая смятую железку. — Не знаю, каким образом мне получить свое с тебя, Джервей. Корма моего “Ванно”, распоротая физиономия, а теперь ещё и этот кубок, который спас твою голову.

— Ну, дело с кубком легко поправимо, — мягко заметил Мэддок, уже обретший уверенность в себе. — Приглашаю вас обоих в Тампико в винные подвалы Диаса. Там сможешь выбрать все, что только хочешь, и выпить за мой счет, сколько сможешь.

— Это обойдется тебе куда дороже, чем обошелся налет Мартена на Вера Крус, — буркнул Каротт.