Онлайн чтение книги Черный ангел
1

Кинжал был подарочным, но отнюдь не декоративным. Карл слушал, как Брюн разговаривает по телефону в соседней комнате. От нечего делать Шмеллинг вертел оружие в руках. Клинок был хорошо уравновешен, лезвие – острым. Рукоятка в виде орла с яблоком в лапах выглядела претенциозно, но в руке лежала удобно. Именно это и было главным для оружия, на взгляд Карла. «От рабочих краснознаменного новгородского производственного объединения «Азот» уважаемому Лотару Покатикамню», прочел он гравировку на клинке.

Карл взял из вазы персик и принялся чистить его кинжалом. Сок тек по рукам.

– Да, Лот, – говорила Брюн. – Конечно, соскучилась. Скажи Даше, я купила ей доску-леталку, как она просила… Да. Да. Жду. Целую.

Карл доел персик и вымыл руки в ванной. Когда он вернулся, Брюн уже была в спальне. Невысокая кудрявая брюнетка в шелковом халатике, туго перепоясанном алым шнуром, сидела на кровати и смотрела на него. Карл знал, что она видит.

В свое время Шмеллингу довелось довольно далеко пройти по «лестнице в небо». Карл выжил. И даже не превратился в пускающего слюни идиота. А такой удел был уготован многим из тех, кто ощутил на себе воздействие страшного оружия, изобретенного Эриком Химмельзоном. Изменения, произошедшие с Карлом, встречались реже. Но достаточно часто, чтобы врачи придумали для них классификацию. Они осторожно называли это мутацией по классу «нетопырь». Уродливые зачатки крыльев Шмеллингу удалили еще в полевом госпитале. Брюн любила гладить шрамы на спине. Карла они немного раздражали. Шрамы походили на те, что оставила бы граната, взорвись она позади Шмеллинга. Карла бесила мысль, что кто-то может подумать – он повернулся к врагу спиной. Но заострившиеся кончики ушей в госпитале трогать не стали. На слух новая форма ушной раковины если и влияла, то положительным образом. Врачам же и без того хватало работы. Карлу сначала было некогда. Потом Шмеллинг обнаружил, что его острые уши нравятся женщинам определенного склада. Брюн они, как выяснилось, тоже нравились. За месяц, что Лот с дочкой и своим братом провел на берегу теплого моря, Брюн успела раз двадцать сказать Карлу, что он похож на эльфа. На тэлери, опоздавшего на последний корабль в Валинор.

До войны, пока Заповедник не накрыло защитным полем и он не стал недосягаем для людей, стать эльфом стоило безумно дорого. В те времена у Карла не было таких денег. Да и Шмеллингу никогда не хотелось бежать. Ни от себя, ни от жизни, какой бы она не оказалась.

– Ну что, поговорила? – спросил Карл.

Брюн кивнула

– Ирвинг ногу наколол, наступил на морского ежа. Даша скучает, – рассеянно ответила она. – Завтра в десять утра они будут здесь.

Брюн взяла сигарету из лежавшей на столике пачки. Карл машинальным жестом дал ей прикурить. Брюн Тачстоун, в девичестве Суетина, наклонилась над пламенем.

– Мне уйти? – спросил Карл.

– Как хочешь, – ответила она безразлично.

Брюн поняла, что переиграла, что это прозвучало слишком манерно. Но изменить уже ничего было нельзя. Сломанная сигарета полетала в одну сторону, зажигалка – в другую. Карл схватил Брюн. Он поднялся с кровати так быстро, что здесь лучше подошло бы слово, которым характеризуют ветер или волны – «взметнулся». Однако Брюн успела понять, что он хочет сделать. Брюн схватила кинжал с тумбочки.

Карл прижал Брюн к стене. Она уперлась кинжалом ему в грудь. Карл улыбнулся, сжал ее руку своей. Брюн подумала, что он хочет сжать ее кисть так сильно, чтобы ей стало больно, заставить выпустить оружие. Брюн стиснула претенциозную ручку с орлом еще сильнее. Карл начал медленно придвигаться к ней. Кинжал пропорол кожу, и струйка крови побежала по груди. Брюн ахнула и попыталась выпустить кинжал, но было поздно. Карл прижимался к ней, и клинок все глубже входил в его тело. Прямо напротив сердца; а длины кинжала хватило бы, чтобы достать и самое сердце. Брюн не так уж часто приходилось бить людей ножом в грудь. Перепуганной и взволнованной женщине не хватило опыта, чтобы заметить – Карл ловко развернул ее кисть и двигает клинок не вглубь, а вдоль ребер. Кинжал рассекал лишь кожу и верхний слой мышц – довольно болезненно, но практически безопасно.

– Прекрати, – сдавленно произнесла Брюн. – Прекрати!

Она хотела оттолкнуть его, но он был сильнее. Карл принялся целовать ее в шею, резко, почти кусая.

– Убей меня, – сказал он. – Да, я виноват. Да, я заслужил это.

– Нет, – сказала Брюн. – Хватит!

Но он не давал ей выпустить кинжал, и прижимался все ближе. Горячее и липкое уже текло и по ее груди.

– Ты же этого хочешь, – сказал Карл.

Дыхание Шмеллинга стало прерывистым. Но вдыхать глубоко он не хотел. Карл боялся все же ненароком пробить плевру. Тогда было бы не избежать внутреннего кровотечения.

– Нет! – закричала Брюн.

– Хочешь. Но ты хочешь, чтобы это сделал Лот. Зачем впутывать его в наши маленькие дела? Давай покончим с этим, как начали – только вдвоем…

Карл рванулся вперед. Со стороны это выглядело так, словно он насадил себя на лезвие. Но кинжал скользнул по боку. Лезвие воткнулось в предплечье Шмелинга и остановилось. Брюн удалось отпихнуть Карла и отбросить кинжал.

– Перестань! – закричала она.

Карл стоял перед ней, обнаженный, окровавленный. Глаза его были мутными от боли. Он вряд ли ее видел. Брюн шагнула вперед и толкнула его в грудь. Карл покачнулся. Тут он понял, чего она хочет. Карл сделал несколько шагов назад. Он наткнулся на край кровати и опустился на нее.

– Или так, – сказал Карл.

Потолок в спальне Тачстоунов, оказывается, по периметру подсвечивали незаметные лампы. Лепные рельефы и виньетки с цветами занимали почти все свободное место. Цветы были, кажется, даже раскрашены.

– Я тебе уже говорил, что твоя милая головка чудесно смотрится на фоне потолка? – спросил Карл.

Брюн шевельнулась.

– Мы тут все запачкали, – сказал Карл.

– Твоя рана, – пробормотала она и хотела соскользнуть с него.

Но Карл положил руку ей на спину и не дал сделать этого.

– Ааа, ерунда, – ответил он.

Потом тихонько и очень аккуратно, чтобы не причинить себе боли, засмеялся и сказал:

– Хотя это было забавно. Я мог кончить и умереть одновременно.

– Тебе надо вызвать врача, – пробормотала Брюн. – Я позвоню Андрею Ивановичу…

На этот раз Карл отпустил ее, но сказал:

– Не надо. Я сам доеду. Только подай мне одежду.

И все же он радовался, что одеваться придется в темноте. В голове гудело от слабости. Брюн не пошла провожать его. У самой двери Карл вдруг понял, что это не шум в ушах, а тихие всхлипывания Брюн. Карл остановился. Он не знал, что сказать, но и уйти просто так не мог.

– Ты любишь его больше, чем меня, – сказала Брюн.

– Успокойся, – сказал Карл. – Я никого не люблю. Но что будет с тобой, если мы оба погибнем?

Машину Карл не отогнал в гараж, а бросил прямо у веранды. Сейчас Шмеллинг немало порадовался своей небрежности. Упав на сиденье водителя, он завел мотор. Рубашка на груди уже намокла. Карл подумал о том, что ткань присохнет к коже, и поморщился. Он пошарил в бардачке. Армейскую алюминиевую флягу, в которой в старые времена был спирт, а теперь – коньяк, Шмеллинг нашел сразу. Ее пришлось поставить на торпеду, потому что двигать Карл мог только одной рукой.

Шепотом, едва шевеля губами, чтобы не сделать себе еще больнее,

а кровь все текла

выбрасывая из себя невообразимую смесь испанских, немецких, английских и русских ругательств, Карл рылся в бардачке, пока не обнаружил там шелковый носовой платок с причудливой монограммой, в которую сплетались две буквы. Одна из них, как и следовало ожидать, была стилизованной К,

а кровь все текла

а вторую не смог бы разобрать и ведущий криминалист-графолог области. Но Карл знал, что это русская «П». Приторный запах духов “Sweety”, вполне оправдывающих свое название, жутко модных в этом сезоне, которые он, скорее всего,

а кровь все текла

сам и подарил владелице платка, ударил ему в нос. Изрыгнув многоэтажное проклятие, Карл с неподдельной брезгливостью исследовал платок. После некоторых сомнений он все же решил

а кровь все текла и текла

что платок все-таки достаточно чист, чтобы воспользоваться им. Да и размера он был такого, что впору не сморкаться, а надевать на голову наподобие банданы. Но повязывать его себе на голову Карл не собирался. Не собирался и сморкаться. Шмеллинг плеснул коньяк на платок и протер себе грудь. В глазах тоже прояснилось – боль привела его в чувство.

Карл снял с пояса телефон и набрал номер.

– Эрик? Это Карл. Не разбудил?

– Нет, – сухо ответили в трубке. – Сколько раз я просил вас, Карл, не называть меня этим именем.

– О, простите, Андрей Иванович, – ответил Шмеллинг.

– Что у вас стряслось?

– Так, ничего. Пустячок. Но мне все-таки захотелось спросить у вас совета, как у профессионала.

– Ну да, полтретьего ночи – самое время для милых пустячков, – прокомментировал собеседник. – Подъезжайте в клинику.

Карл хотел глотнуть коньяку, но потом передумал. Все-таки не стоило исключать возможность того, что кинжал проделал небольшую дырочку и в плевре. «Вольво» Карла медленно двинулась по подъездной дорожке прочь от дома Тачстоунов.

Жалел Шмеллинг только об одном.

Кинжал, подаренный рабочими Лоту, мог быть чуточку более декоративным.

Лена Кравчук была изящной девушкой лет двадцати. Когда она шла по коридору из класса в класс, это смотрелось, как фигура легкого и веселого танца. Исполненная мастером. Впрочем, болтушкой-хохотушкой, этакой обаяшечкой, она не была. Лена была девушкой серьезной и спокойной. Когда она улыбалась, глядя на Ирвинга своими серыми глазами, у него теплело в груди. Класс состоял всего из двенадцати человек, а девушек среди них было трое. Это были дочери руководителей Маревского, Боровичского и Демянского районов Новгородской области. Главы остальных районов прислали своих сыновей, когда Лот собрал уцелевших университетских преподавателей и открыл частную школу. Его целью было дать образование Ирвингу, который перестал посещать школу после пятого класса. Однако Лот, со свойственной ему практичностью, сообразил, как можно воспользоваться этим для укрепления своей власти над областью. Ирвинг знал, что Лот видит в нем своего преемника. Даше недавно исполнилось одиннадцать. Лот очень любил дочку. Но смешно было бы думать, что он передал бы дочери власть над регионом, когда придет время. На юге области, за Ильменем, находился район, власть в котором после войны захватили женщины. Иначе, чем «ковырялками» Лот их не называл. Насколько было известно Ирвингу, когда дочери исполнилось пять, Лот просил Брюн родить ему сына. Но жена отказалась. Брюн не захотела портить фигуру.

И тогда Лот подал свои данные в «Родные адреса». Шанс на то, что его младший брат выжил в чудовищной мясорубке третьей мировой войны, в которую плавно перетекла общемировая война с инопланетянами, и которая перемолола страны и континенты, было мало. Но больше Лоту было не на кого надеяться.

Руководители районов тоже были в курсе, с кем им придется решать вопросы в самом скором времени. Их сыновья были посланы в Новгород и в качестве заложников, гарантирующих верность отцов, но и в то же время и с целью сформировать костяк элиты области.

– Сейчас они повинуются мне, потому что у каждого моего бывшего солдата в кладовой стоит импульсная винтовка, и он очень хорошо умеет ею пользоваться, – говорил Лот. – Но никогда не надо брать силой то, что можно взять лаской. Пусть русские любят тебя. Тогда они будут тебе верны. Ну, а дети моих солдат будут верны тебе в любом случае.

Боровичи были самым восточным районом области. Там находился завод огнеупоров, принадлежавший отцу Лены. Оттуда происходили родом самые лихие бандиты. При мифических коммунистах в Боровичах находилась исправительная колония. Освободившись, люди обычно не уезжали далеко. Многим было и некуда ехать. При республике Новгородской областью даже владел один из боровичских кланов. Все это Ирвинг понимал тоже.

Однако он не сказал Лене о готовящейся поездке на юг, повинуясь смутному предчувствию. Ирвинг уточнил только, есть ли у его подруги загранпаспорт. Оказалось, что он имелся в наличии. Когда за три дня до отъезда Брюн свалилась с тяжелым гриппом, и стало ясно, что она не поедет, Ирвинг очень обрадовался своей прозорливости. Они собирались взять с собой и Лену тоже, но брать девушку с собой, когда Брюн болеет, означало обидеть Брюн. Если бы Лена уже была готова к отъезду и раздразнила бы себя мыслями о пляжах Анапы, то узнав, что ее оставляют, жутко обиделась бы. А так Ирвинг просто позвонил ей и сказал, что они уезжают отдыхать с братом, вернутся через две недели. Лена предложила любовнику после возвращения посетить санаторий в Боровичах.

– У нас и аквапарк есть, – сказала она. – А ближе к началу занятий вместе вернемся в Новгород.

– А, ты хочешь, чтобы я побывал в вашем санатории – для сравнения, – усмехнулся тогда Ирвинг. – Хорошо.

Но хотела Лена не только этого.

После двух лет ухаживаний, встреч, яркого секса и любовных признаний уже пора было и познакомиться с родителями. С Лотом Ирвинг познакомил подругу во время весенних каникул. Теперь Лена хотела представить возлюбленного своему отцу. Ирвинг, в общем, не имел ничего против. Он знал, что Лена будет хорошей женой. Но все же была в этом какая-то неизбежность. В глубине душе это бесило Ирвинга.

И вот теперь он собирался в Боровичи. Ирвинг рылся в шкафу, разыскивая свой старый рюкзак, с которым приехал к Лоту три года назад. На тахте, покрытой коричневым покрывалом с фиолетовыми разводами, лежали стопочкой вещи, которые Ирвинг собирался взять с собой. На столике рядом, в красивом пакете лежал подарок для Лены, которые Ирвинг купил в Анапе. Это была кожаная маска, изображавшая полускрытое красным шарфом лицо женщины. Шарф развевался под ветром. Помимо этого, Ирвинг приобрел два ярких шелковых платка. Надо было что-то подарить и матери возлюбленной.

Рюкзак обнаружился в самом дальнем углу шкафа. Ирвинг вытащил его. Некоторое время он сидел на ковре – фиолетовом с коричневыми разводами. Обстановку в комнате брата Лота создала Брюн, которая вроде и не училась нигде, а дала бы фору любому дизайнеру. Ирвинг с умилением разглядывал рюкзак. Потрепанный, впитавший пыль тысяч дорог, долгое время – единственный друг и спутник Ирвинга. Клапан на кармане давно оторвался и был заменен липучкой. Ирвинг вспомнил, как покупал ее. Вспомнил самого себя в магазине швейных принадлежностей. Нелепого в своем поношенном камуфляже в царстве органзы, парчи и атласа. Как пришивал разные части ленты на края кармана. Как тихонько ругался себе под нос, когда по неумению колол пальцы иглой.

Однако рюкзак был слишком тяжелым для того, чтобы быть пустым. Ирвинг заглянул внутрь. Стальной дракон с обложки старинной книги подмигнул ему тусклым глазом. Несколько мгновений Ирвинг смотрел на книгу, не понимая, что это такое.

А потом вспомнил.

– Черт, – сказал он.

Казалось невероятным, что Ирвинг не заметил книги во время путешествия. Не ощутил ее тяжести. Ни разу не задел рукой острого стального края, когда доставал из рюкзака деньги или провизию, или же искал записную книжку. Но еще более неясным был ответ на вопрос, как учебник из буддистского монастыря вообще попал к Ирвингу?

Ирвинг помнил, что книга понравилась ему. Во всяком случае, возбудила его воображение. Но Ирвинг мог поклясться, что не брал ее. Он был убийцей, но не вором. Мысль о том, что Крэк подкинул ему книгу в сумку, была еще более нелепой. Джонсу предстояло пройти курс обучения по этой книге. Именно для этой цели негр с труднопроизносимым именем, которое Ирвинг уже позабыл, и принес ее Крэку. Джонс еще боялся забыть учебник в баре. Наверняка Крэку тогда влетело за то, что он потерял такую редкую и дорогую книгу.

Края обложки соединялись кованой застежкой. Ирвинг аккуратно и осторожно потянул за нее. Застежка отошла неожиданно легко. А вот украшенную стальными завитушками обложку Ирвинг приподнял с некоторым усилием. Цвет страниц рукописи удивил его. По красному пергаменту ровными рядами, как солдаты на параде, шли причудливые черные буквы. Глаза читателя должны были здорово уставать от такого сочетания. Ирвинг принялся разглядывать украшенную разноцветной виньеткой первую букву. Перед его глазами вспыхнул золотисто-оранжевый фейерверк. Ирвинга отбросило назад. Он ударился затылком о ковер и чуть было не потерял сознание.

Ирвинг смотрел в потолок, перерезанный пополам лентой с люминофорами. Изображение плыло, двоилось. Зеленоватая осветительная лента превращалась в кружки и запятые. Мягкий голос нашептывал ему что-то. Но Ирвинг не знал этого языка. Наваждение прошло так же внезапно, как началось.

Ирвинг сел, провел рукой по лбу.

– А не передается ли бешенство через иглы морских ежей? – произнес он вслух.

Почему-то Ирвингу захотелось услышать собственный голос. И то, как он звучал, удовлетворило парня. Ирвинг окончательно успокоился. Резкая смена климата, часовых поясов, да плюс перелет – этого вполне хватит, чтобы начать слышать голоса в голове.

Ирвинг решил подарить книгу Карлу. Он знал, что до войны Шмеллинг был историком – археологом или что-то в этом роде. Карл собирал старинные книги. Все в области знали об этом увлечении Шмеллинга и часто и охотно пополняли его коллекцию. Но сейчас, насколько знал Ирвинг, самым старым в коллекции Карла был роман «Овод» 1950 года издания.

Учебнику, которому на глаз было не меньше пятисот лет, Карл должен был очень обрадоваться.

Это был конец северного июля. Сумерки стали прохладны. Лот и Карл сидели на веранде после ужина и традиционной чашки горячего шоколада, одного из «фирменных» угощений Брюн. Мужчины курили. Наличествовали все необходимые для уюта предметы – стулья, плетенные из соломки, белоснежная кружевная салфетка на круглом столе. Но Карлу почему-то не было уютно, а даже наоборот.

Наверное, все дело было во взгляде Лота.

Тот искоса посматривал на своего заместителя, но молчал, словно ожидая, что Карл сам начнет разговор. Наконец Лот спросил:

– Тебя пытались убить, пока нас не было?

– С чего ты взял? – удивился тот, уже все поняв.

«Надеюсь, у меня получилось достаточно натурально», подумал Карл.

– Карл, я же вижу, как ты двигаешься, – ответил Лот. – Тебя недавно ранили в грудь.

– Ты ошибаешься.

– Карл, это не игрушки, – сказал Лот. – Если на тебя покушались, это нужно расследовать. Это же не частное дело. Ты – военный глава области. Мне как главе региона потребовать, чтобы ты разделся?

Карл долго молчал.

– Ну? – спросил Лот почти гневно.

– Никто на меня не покушался, – произнес Карл. – Я мазохист, Лот.

На лице Лота появилось выражение такого искреннего непонимания, что Карл несколько секунд думал, что друг не знает этого слова. Но Лот знал.

– Ах вот как, – пробормотал он.

– Да.

– Но ты мог бы сказать своему мальчику, чтобы он был осторожнее! – решительно произнес Лот.

Карл поперхнулся дымом.

– Какому… мальчику? – спросил он.

– Послушай, я совсем не хочу тебя обидеть, – ответил Лот. – Я помню, нам в академии рассказывали на уроках истории. В древности они были хорошими воинами и стойко дрались. Например, при Фермопилах…

– Лот, – перебил его Карл. – Мазохист и гей – это не одно и то же.

На этот раз Лот покраснел.

– А почему ты тогда не женишься? – сказал он, чтобы сгладить неловкость.

Карл пожал плечами.

– Не знаю, – сказал он. – Мне кажется, то, чего женщины хотят от меня… слишком просто.

– А чего бы ты хотел от женщины? Кроме того, чтобы она, значит… – спросил Лот и снова покраснел. – Ну извини меня, я перепутал!

– Забудь, – усмехнулся Карл. – А чего бы я хотел… Чтобы не сильно приставала и чтобы можно было поговорить о чем-нибудь интересном. Но о чем я могу поговорить? О штурме Пскова в пятидесятом году? Так это будет ей неинтересно. Еще я могу поговорить о полноизменяемых и неполноизменяемых корнях в санскрите. Но это уже точно никто не будет слушать.

Знатоки этого древнего языка во время войны были на вес золота. Лот знал, что Карл работал переводчиком у иррипан. Если язык захватчиков-телкхассцев оказался совершенно чужд земным языкам, то язык дипломатов из Галактической Примирительной Комиссии имел много общего с санскритом. Иррипане и не скрывали, что уже вступали в контакт с цивилизацией Земли именно в Индии, и оказали в свое время большое влияние на формирование культуры этого региона.

– Я тебя понял, – кивнул Лот. – А, кстати! Ирвинг хотел подарить тебе какую-то старинную буллу.

– Пойду, посмотрю, что за булла, – сказал Карл и поднялся. – Он у себя?

– Да, ждет тебя.

Детская в доме Покатикамня была большой, светлой комнатой. На полу Лот настелил ковровое покрытие с веселым рисунком. Паровозики бежали по прихотливо изогнутым железным дорогам. В засадах у скал их караулили индейцы. Ковбои пасли свои стада в бескрайних прериях. На обоях же скакали вверх и вниз по лианам обезьянки. В тени огромных листьев пальм скрывались носатые яркие попугаи. Под самым потолком зрели кокосы и бананы. В углу из зарослей выглядывала морда тигра – но не злая, а скорее лукавая. Зверь как бы приглашал: «Пойдем со мной!».

Над кроватью Даши висел балдахин из синего бархата с желтыми кистями. Резные столбики по углам кровати изображали препотешных лохматых собачек, стоящих на задних лапках. Ночник на столике рядом имел вид маленького зеленого бегемотика. В дальнем углу стоял простой, без всяких излишеств и украшений, письменный стол и стул. В шкафу над ним виднелись учебники. У противоположной стены находился шкаф. Его украшала затейливая резьба в виде завитушек и листьев, а так же цветов, пышных роз и скромных тюльпанов. Между цветами можно было заметить головы оленей с развесистыми рогами. Именно оленям, судя по всему, был адресован призыв лукавого тигра со стены напротив. По центру, так, что щель между створками дверей проходила прямо по центру фигуры, был вырезан человечек в огромной шляпе, делавшей его похожим на гриб. Брюн говорила Даше, что это леший.

В общем и целом, с одного взгляда становилось ясно, что здесь живет маленькая принцесса, надежда и отрада своих родителей. Которую, однако, не только любят и балуют без памяти, но и воспитывают. Лот нашел среди жителей Новгорода бывших педагогов и попросил составить для Даши программу. Вот уже четыре года учителя ходили к Даше на дом. Лот щедро платил им за обучение. Узнав о таком расточительстве, отец Анатолий, скрепя сердце, предложил, чтобы Даша посещала церковно-приходскую школу при монастыре – бесплатно. Она была единственным уцелевшим в Новгороде после войны учебным заведением младшего звена. В ней учили только мальчиков. Однако ради дочери главы области настоятель был готов сделать исключение. Но Лот вежливо отказался. Он не любил подчеркивать свой статус и редко требовал для себя каких-то исключений. Даже на работу, в Дом советов, располагавшийся в центре города, Лот ездил на обычной машине. У него не было ни кортежа, ни мигалок, которыми обычно пользовались чиновники Конфедерации. За что Лота, в общем-то, и любили в городе.

Да и какая может быть учеба у одной девочки в мальчишеском классе, Лот примерно представлял.

– Я хочу вырастить образованную леди, а не вертихвостку, у которой одни интрижки на уме, – сказал он тогда отцу Анатолию.

Настоятель был вынужден согласиться с Тачстоуном.

Но лишь один уголок казался уютным в этой огромной, яркой, наполненной игрушками комнате. Это было место между кроватью и старым резным шкафом. Если сесть здесь на пол, то можно было заметить, что бок шкафа – черный, обугленный. От находившейся там розы на длинном стебле сохранился лишь сам цветок. Все остальное слизнуло пламенем. Этот шкаф Брюн привезла из замка Быка. Раньше он стоял в ее комнате и чудом сохранился во время захватов замка.

Игрушек у Даши тоже хватало. Но больше огромных кукол с чудесными синими и карими глазами, так похожими на человеческие, с локонами из настоящих волос, сильнее индейцев из красной резины, в руки которых можно было вкладывать копья, мечи и луки, глубже чудовищных летающих ящеров и тигров из разноцветной пластмассы дочь Лота любила старенького мишку. В руках он держал розу, а на голове у него была корона такого же красного цвета. Лот, несколько смущаясь, признался, что прошел с ним всю войну. Мать прислала мишку в подарок на первое рождество, которое Лот встретил в Вооруженных силах Великобритании. Подарок казался не слишком подходящим для двадцатилетнего курсанта Королевской военной академии. Но мать написала, что это мишка – талисман. С ним дед Лота, Иоганн Штайнер, в свое время прошел весь Ирак – и вернулся без царапины. (Мать Лота был немкой, чем и объяснялось имя, которое носил ее сын. Она назвала сына в честь своего брата, Лотара Штайнера). После того, как графство Эссекс исчезло с лица Земли, мишка оказался единственной вещью, оставшейся у Лота на память о родных. Новгородские мастера подчистили дряхлую шкурку, набили мишку свежими опилками. Брюн сшила для медведя юбочку из алого шелка. Он всегда сидел на почетном месте – на кровати Даши, рядом с подушкой. Перед сном Даша обнимала его, шептала в его мягонькие мохнатенькие ушки свои немудреные детские тайны.

В центре комнаты стоял чемодан из фиолетового пластика. Он был открыт. В его пасти поблескивали зубчики стальной молнии. Оттуда же свешивались носки, платья, майки.

Дверь отворилась, и вошла Даша. Это была высокая для своего возраста, но довольно худенькая девочка. Волосы у нее были светлыми, того платинового оттенка, который говорит о том, что со временем они неизбежно потемнеют. Глаза у Даши были голубыми, как у матери, и такими же большими и выразительными, как у Лота. Но удивительное добродушие, написанное на ее круглом личике, было ее собственным. Ничем подобным никогда не обладало ни волевое лицо Лота, ни красивое лицо Брюн. На Даше были надеты темно-синие короткие шорты и легкая белая футболка с изображением симпатичных акул. Отец купил ее на курорте, вместе с другими подарками для дочери.

В руках Даша несла плётеную корзину для белья, за которой и ходила в ванную. Поставив ее на ковер, девочка ловким пинком повалила чемодан на бок. Он раскрылся окончательно, выплюнув на пол разноцветный поток одежды. Даша принялась сортировать его и складывать грязные вещи в корзину. Некоторые вещи – например, дождевик из зеленого брезента, из-за которого Лот называл Дашу своей лягушечкой – так и остался чистым, Даша не надевала его ни разу. Значит, и стирать его не требовалось.

В комнате появилась Брюн.

– Привет, – сказала она, разглядывая кучу одежды на полу. – Уже вещи разбираешь? Молодец. Заканчивай, пойдем обедать. Остальное потом доделаешь.

– Сейчас, мам, – сказала Даша.

Девочка поднялась с пола, подошла к резному шкафу и повесила туда дождевик и платье из желтой органзы.

– Тебе понравилось на юге? – спросила Брюн. – Тебе там было хорошо?

– Очень! – бодро воскликнула Даша.

Смутная тень скользнула по лицу матери. Это был неправильный ответ. Но Даша этого не поняла, а Брюн не могла признаться себе в этом.

– Пойдем, – повторила Брюн. – Я приготовила рагу – твое любимое.

– А в отеле на обед подавали жареных осьминогов. Ты не представляешь, мама, как это вкусно! – сказала Даша.

Она выудила из кармана чемодана плоскую рамку и приблизилась к матери.

– Это маленький фотоальбом, – сказала Даша. – Папа купил. Смотри.

Она нажала плоскую кнопку на боку рамки. Снимок со смеющейся Дашей сменился изображением девочки на фоне белых скал и яркого неба. Брюн с интересом разглядывала снимки, которые дочь прокручивала перед ней. Вот Даша, а по бокам, как два гиганта-телохранителя, застыли Лот с Ирвингом; вот дочь несется вниз по трубе с водой и хохочет.

– А это что? – изумилась Брюн.

– А это такой надувной айсберг, – сказала Даша. – Видишь, хваталки? По ним забираешься наверх и прыгаешь в воду. Очень весело.

– А я вот никогда никуда не ездила, – вздохнула Брюн.

– Еще съездишь, – великодушно сказала Даша. – В следующем году я буду уже большая, и можно будет оставить меня с дядей Ирвингом. А вы с папой съездите вдвоем, отдохнете от меня.

Брюн усмехнулась:

– А в этот раз, значит, вы с папой отдыхали от меня?

Даша уже ее не слушала. Девочка выбрала тот снимок, где она была запечатлена с отцом и дядей. Альбом можно было использовать и в качестве рамки с набором сменных фотографий. Даша поставила рамку на стол, рядом с танцовщицей из разноцветного стекла. Юбка фигурки взметнулась так, словно она танцевала в языках пламени. Девочка обернулась к матери и хотела ее обнять. Брюн сделала вид, что не заметила и не поняла ее жеста, ловко увернулась и вышла из комнаты. Даша нахмурилась, но тут же забыла и об этом. Она покинула детскую вслед за матерью. Даша беспечно сбежала по лестнице, оказавшись в кухне раньше Брюн.

Жизнь была прекрасна, отдых удался, родители ее любили.

Что еще нужно для счастья в одиннадцать лет?

Карл вздохнул. Так вздыхает ребенок, первый раз увидевший бабочку, и женщина при виде платья своей мечты в витрине. Шмеллинг держал книгу в руках так, словно она была кубком из тончайшего хрусталя, который мог треснуть от неосторожного взгляда. Ирвинг, довольно улыбаясь, смотрел на друга.

– Похоже на Серебряный Кодекс, – сказал Карл. – Пергамент красный. Хотя нет, буквы черные… Но встречаются и золотые.

– На каком языке был написан тот кодекс? – спросил Ирвинг.

– На готском, – ответил Карл. – Епископ Ульфила, то есть Волчонок, перевел для готов Евангелие и создал письменность для целого народа.

– Ты знаешь готский? – спросил Ирвинг.

– Этот язык давно мертв. Как и те, кто говорил на нем.

– Я имел в виду, если эта книга написана на готском, то скорее всего она и есть Серебряный кодекс епископа Волчонка, – пояснил Ирвинг.

– Нет, – сказал Карл. – Этого языка я не знаю, но это не готский. Очень похоже на санскрит. Ты прав. Это не Серебряный кодекс. Впрочем, можно было сразу догадаться. На обложке Серебряного кодекса изображены два ангела, несущие зеркало, и мужчина с книгой в руках. А здесь – дракон и дерево…

Шмеллинг оторвался наконец от книги и взглянул на Ирвинга.

– Я, разумеется, не могу спросить тебя, где ты раздобыл эту инкунабулу?

Ирвинг мучительно покраснел.

– Она из Непала, – сказал Тачстоун. – Ты говоришь, санскрит. По-моему, это язык древних индусов, разве не так?

Карл кивнул.

– Ну вот, возможно ее сделали в Индии. А потом перевезли в Непал, – сказал Ирвинг.

– Все возможно, – согласился Карл. – Огромное спасибо тебе. Я тебе что-нибудь должен?

Ирвинг махнул рукой.

– Ты не представляешь ее ценности, – сказал Карл. – Это очень дорогая вещь. Мне будет неловко, если…

– За ней может придти законный владелец, – перебил его Ирвинг. – Вот с ним и поговоришь.

– Ах вот как, – сказал Карл. – И как он может выглядеть?

– Как монах-буддист с нордической внешностью.

– Да, при таких приметах ошибиться сложно, – хмыкнул Шмеллинг. – Хорошо, я буду иметь в виду.

Он попрощался с Ирвингом и вышел, сунув книгу под мышку. Ирвинг представил себе, как Карл мчится домой на своей черной «вольво», уединяется в комнате на самом верху башенки и жадно вчитывается в малопонятные, потускневшие от времени знаки, а в окно заглядывает любопытная горгулья с водостока…

Ирвинг усмехнулся. Приятно делать приятное приятным людям; но он открыл этот процесс для себя очень недавно. Что-то тускло блеснуло на ковре. Ирвинг наклонился и увидел, что это застежка от книги. Инкунабулы, как назвал ее Карл. Наверное, она отлетела, когда Ирвинг открыл книгу. А он и не заметил этого из-за накатившей дурноты.

Ирвинг выбежал в коридор и столкнулся с Брюн. Жена брата стояла у высокого, во всю стену окна и любовалась видом на ночной лес.

– Ты не видела Карла? – спросил Ирвинг.

Брюн молча ткнула рукой в стекло. Ирвинг услышал рёв мотора. Карл отъезжал от жилища Тачстоуна.

– Что-то случилось? – спросила она.

– Я подарил ему старинную книгу, а застёжку от нее забыл отдать, – сокрушенно произнес Ирвинг.

– Какая интересная книга – на застежках, – заметила Брюн. – Ну, гнаться за Карлом, чтобы отдать ее, уже не стоит. Заглянешь к нему завтра утром, когда поедешь в Боровичи. Сделаешь крюк, так не пешком же.

– Да, ты пожалуй права, – согласился Ирвинг. – Я так и поступлю.

Брюн улыбнулась:

– А сейчас пора спать. Тебе завтра предстоит длинная дорога. Принести тебе чашку горячего шоколада? Выпить перед сном, успокоиться?

– О, вот это сейчас будет в самый раз, – улыбнулся в ответ Ирвинг.

Теплая, уютная Брюн, немного смешная и добрая, относилась к нему почти что с материнской заботой. Хотя по возрасту он годился ей, скорее, в младшие братья. Ирвинг очень любил и уважал ее. Брюн казалась ему воплощением женственности. Ирвинг немного завидовал Лоту.

Брюн направилась в кухню. Ирвинг вернулся в комнату.

«Действительно, отдам завтра», решил Ирвинг и засунул застежку в карман своих черных джинсов.

Но завтра он ее не отдал. Ирвинг проспал. Брат одолжил ему флаер. Зарядка батареи обходилась недешево, но Лот мог себе это позволить. Ирвинг вскочил во флаер и вылетел из Новгорода в спешке, позабыв обо всем. Кованая застежка старинной инкунабулы умчалась в Боровичи вместе с ним.

Она была очень удобной овальной формы и совершенно не чувствовалась в кармане черных джинсов.

Давным-давно, еще при царском режиме, на истоке Волхва хотели построить железнодорожный мост. Однако дело ограничилось возведением пяти массивных опор из каменных блоков – «быков». Еще успели сделать насыпь для дороги по обоим берегам реки. Коммунисты, владевшие этой землей после Романовых, сделали дорогу, идущую по левому берегу. Одним из развлечений новгородской молодежи в демократической России было забираться на того «быка», что стоял на суше.

Федор Суетин, фактически владевший Новгородской областью с 2028 по 2053 год, построил замок на быках, или, как его скоро стали называть в городе – замок Быка. Здание явилось результатом изящного технологического решения. Его автором был один из последних профессиональных мостостроителей – Денис Щемелинин. Так же замок Быка стал последним заказом, который Щемелинин выполнил в России. Следующим его детищем был печально известный Поющий мост через Персидский залив, построенный по заказу США. Поющий мост соединил север ОАЭ и иранский город Бендер-Аббас, стоящий на берегу Ормузского пролива. Мост был уничтожен телкхассцами при налете в 2048 году.

Старые опоры на истоке Волхова, порядком подмытые водой и подточенные весенним льдом, укрепили и добавили несколько новых. Ширина реки в этом месте равнялась двумстам девяноста двум метрам. Пяти опор хватило бы, чтобы выдержать вес железнодорожных путей и паровозиков начала прошлого века. Но для замка это было маловато. Затем на опоры моста дополнительно установили тавровые железобетонные, предварительно напряженные балки и объединили их между собой, тем самым создав прочное основание будущего замка. Сам мост состоял из ажурных металлических ферм. В самом высоком месте они достигали десяти метров (считая от верхней точки старинных опор). Строитель придал им стрельчатую форму. Когда скелет будущего замка еще был обнажен, было совершенно очевидно, что любимым мостом Щемелинина был мост Дружбы, что соединяет Китай и Северную Корею. На металлические ребра нарастили мясо пенобетона. Сверху настелили крышу, и получилось вполне пригодное для жизни здание.

На первом, самом нижнем этаже находились механизмы подъема массивной решетки, что перегораживала Волхов полностью. Опоры, являвшиеся самым уязвимым местом замка Быка, Щемелинин снабдил ледорезами. Суетин, опасавшийся совсем другого, опутал их системой датчиков, которые реагировали на движение и прикосновение. Однако Суетин не очень-то доверял технике. На уровне двух метров над водой на опорах были устроены места для часовых. На верхушках трех башенок Суетин устроил огневые точки. На средней из них стояла зенитка, на двух крайних владелец замка обошелся пулеметными гнездами. Внутреннее пространство в башенках было разделено на три этажа, в прилегающих к ним частях постройки – на два. В остальной части замок Быка был одноэтажным. Он имел автономную систему энергоснабжения и отопления, которая полностью не отключалась никогда. От серо-свинцовых вод Волхова несло холодом и сыростью даже самым жарким летом.

Внутри было довольно уютно. Единственная проблема заключалась том, что ширина здания равнялась всего пятнадцати метрам. Как известно, прямоугольную комнату сложнее обставить мебелью, чтобы было комфортно. За исключением складских помещений замок Быка был поделен легкими перегородками на небольшие квадратные комнатки. В узких окнах замка можно было увидеть разноцветные витражи, большей частью состоящие из абстрактных фигур. Однако на окнах той башенки, где, как догадался Карл, жили дети Суетина, на окнах красовались изображения чудесных деревьев, зверей и звезд. Жилище Федора Суетина и его команды сообщалось с сушей при помощи двух небольших мостов, которые всегда поднимались на ночь. У левого берега Волхова был сооружен шлюз, при желании легко превращавшийся в сухой док. За определенную плату люди Суетина оказывали услуги по ремонту и переоснастке кораблей. Судя по тому, как часто торговцы обращались к людям Карла с аналогичной просьбой, бывший владелец замка был знатным мастером.

В отделке здания отчетливо чувствовалось дыхание неоготического стиля, вошедшего в моду после создания Заповедника. Суетин не поскупился. Скульпторы усадили бронзовых химер на водостоках и горгулий на изломах крыш. Чудовищные морды глядели из виньеток над окнами. Та башенка, которую Карл про себя считал детской, была отделана в более мягком стиле. Здесь преобладали растительные и геометрические мотивы. Над замком Быка гордо реял флаг. Однако это был не трехцветный флаг республики. Федор легко мог придумать собственный герб, и водрузить штандарт над своим замком на манер средневековых феодалов. Но Суетин не стал этого делать. Он установил флаг с гербом Новгорода, где фигурировали медведи, рыбы и трон.

Щемелинин окрестил свое детище «строительным Франкеншейном», очевидно имея в виду соединение частей от разных объектов – дома и моста – в одном проекте. Льстивые журналисты из местной газеты сравнивали это фантастическое сооружение с Вашингтонским кафедральным собором. Недоброжелатели шипели про колосса на глиняных ногах. Карлу его новое жилище напомнило Замок Безумия, принадлежавший графине Кармилле из мультфильма «Жажда крови», который Шмеллинг смотрел в детстве. Главным героем мультфильма был сын вампира и человеческой женщины, охотник на вампиров со звучным и коротким имечком «Ди». Лот, ужасно напоминавший белокурого вампира Майера из того же мультфильма, поселился на Торговой стороне рядом с другим мостом – Колмовским.

Была у замка и тайна, которую Карл обнаружил только на пятый год своего владения им. Помимо зенитной установки, в центральной башенке был спрятан восьмиместный грузовой флаер. У Суетина была большая семья. Кроме трех сыновей, имелись и две дочери. Теперь имена четверых из пяти детей Суетина них были высечены на памятнике, что стоял на ближайшем кладбище, чуть ниже имени отца. Карл еще во время установки плиты обратил внимание, что имена всех детей Федора начинались на букву «А»: Антон, Александра, Андрей и Алексей. Отчество Суетина тоже начиналось на «А» – он был Алексеевич. Здесь совершенно явно просматривалась традиция.

Батарея флаера была заряжена. Суетин мог покинуть свой замок в любой момент. Зарядки хватило бы, чтобы облететь всю Землю. К тому времени Карл уже понял, почему Брюн отказалась хоронить остальных членов клана на городском кладбище. Страшно было даже представить, что сделали бы люди, которых Суетин систематически грабил и от которых отгораживался подъемными мостами и пулеметами, с его прахом. Однако законченным подонком он все же не был. Увидев в небе над Ильменем корабль телкхассцев, Суетин не запрыгнул в свой флаер и не бросил область на растерзание космическим захватчикам. Вместо этого он расстрелял корабль телкхассцев из зенитки, хотя не мог не понимать, что уцелевшие инопланетяне атакуют его. Так и произошло. В ожесточенном бою телкхассцы вырезали защитников замка Быка.

Части, которыми командовали Карл и Лот, в этот момент двигались в сторону Санкт-Петербурга на казенных угнанных флаерах. Батареи заряжались не так давно. Зарядки должно было хватить на дорогу до северной столицы Конфедерации. После развала Московского фронта в связи с заключением перемирия, Лот решил вернуться в Англию. Ему самому было некуда возвращаться. Графство Эссекс ушло под воду во время войны после очередной бомбежки. Но его люди, англичане, которыми он командовал, не хотели оставаться в России. Шмеллинг находился в похожей ситуации. Германия вошла в состав Заповедника целиком и теперь была скрыта от истекающего кровью мира плотным защитным коконом. Немцы из разведроты лишились места, куда можно было бы вернуться. Их родина превратилась в ожившую сказку – и отторгла тех своих детей, у кого не хватило денег заплатить за превращение в эльфа или орка. Шмеллинг предложил своим людям пересесть в Санкт-Петербурге на корабль и направиться в Америку. Сам он бы родом из немцев, осевших в Аргентине после второй мировой войны. Карл надеялся, что его и его людей приветливо встретят в крепости изгнанников.

Но до Санкт-Петербурга немцы не добрались.

Карл первым успел придти на берег Волхова и захватил замок Быка. Телкхассцы были измотаны предыдущей битвой. Шмеллинг и его люди рассудили, что нет никакого смысла тащиться до Америки, когда удача сама идет в руки. Если на доходы от контроля над рекой Суетин смог построить замок, то уж восемьдесят человек, оставшиеся от немецкой разведроты, как-нибудь прожили бы на эти деньги.

Лот со своей дивизией появился чуть позже. Было совершенно очевидно, что его осенила похожая идея. Но увы, к раздаче слонов он опоздал. Карл тем временем обнаружил документы, из которых явствовало, что Суетину принадлежал химический завод, при котором, собственно, и существовал Новгород. После нескольких весьма напряженных дней Карл разрешил ситуацию, отдав Лоту Брюн. Шмеллинг нашел единственную уцелевшую наследницу Суетина в подвале замка, на остывающих телах землян и инопланетян. Девушка была в таком шоке, что первые несколько дней даже не могла говорить. Когда к ней вернулся дар речи, оказалось, что она владеет не только русским, но и английским языком. Дочь Суетина играла в банде отца роль переводчика при общении с иностранными торговцами. Это было как нельзя кстати; ни Карл, ни Лот русским не владели. Знание же русского было совершенно необходимо для обоих – ведь они решили остаться здесь. Брюн обучила и Карла, и Лота.

Лот женился на Брюн и стал таким образом совладельцем завода и города.

Карл отдал левую часть замка своим людям, оставив себе ту самую «детскую» башенку. Впрочем, совсем уж детской она не была. На первом этаже находилась роскошная спальня с огромной кроватью из вишни. Изголовье было отделано золотом. Карл решил, что это спальня самого Суетина. Туда Шмеллинг приводил женщин. Они неизменно оставались в восторге от обстановки, кровати и искусства самого Карла. Правда, к восторгам по поводу последнего пункта Карл относился довольно насмешливо. Шмеллинг был достаточно циничен, чтобы понимать, что является самым выгодным женихом области, и небезосновательно сомневался в искренности похвал. Да и комната ему не очень нравилась. На огромной кровати Суетина Карл чувствовал себя мальчиком-с-пальчик в гостях у великана.

Суетину было легче – он пришел на берега Волхова уже с подругой.

Когда Карл был один, он спал в небольшой комнатке под самой крышей башни. Шмеллинг предполагал, что она принадлежала одному из сыновей Суетина. Карл сменил мебель в комнате, порядком испорченную во время двойного штурма, и обосновался там. Шмеллинг оставил только книги, потрепанные томики с обугленными краями и отверстиями от шальных пуль. «Овод» и «Человек, который смеется», изданные в 1950 году, а так же «Отважная охотница», что была на десять лет младше жертвы компрачикосов и сурового революционера, дали начало коллекции старинных книг Шмеллинга.

В тот вечер Карл долго сидел на подоконнике и курил, глядя на реку и Кремль вдалеке. Бронзовая горгулья, устроившаяся на подоконнике рядом с ним, то же смотрела вдаль черными обсидиановыми глазами и молчала. Именно за то Карл и любил ее, единственную верную спутницу всех своих ночей. В отличие от живых женщин, которые не давали ему спать, горгулья охраняла сон своего господина.

Поскольку иррипане из Галактической Примирительной Комиссии для общения с землянами использовали язык, имевший много общего с санскритом, то переводчики в основном были из Индии. Карл, тоже работавший с инопланетянами, пристрастился к индийским сигаретам Navy-Cut. Знакомый торговец табаком привозил их Шмеллингу специально, на заказ, в красивых жестяных коробках в стиле Старой Доброй Англии. Карлу хотелось погрузиться в книгу, которую ему подарил Ирвинг. Но Шмеллинг уже был опытным ценителем и не торопился. Помимо наслаждения обладанием, существует и наслаждение предвкушения. Книга лежала на столе за спиной Карла. Там же, на краю, примостилась лампа с наиуютнейшим абажуром.

Карл докурил, закрыл окно. Вставил в розетку фумигатор, заранее заряженный смертоносной для комаров ароматической пластинкой. Крохотные кровопийцы были сущим бичом Новгорода и окрестностей. Город стоял посреди болот, которых полностью не смогли осушить и распахать даже коммунисты – фанатичные сторонники мелиорации и прочих экспериментов над климатом.

Карл открыл книгу. Он задел пальцами за колючие штырьки, с которых Ирвинг сорвал застежку. На указательном и среднем пальцах выступили капельки крови. Карл поморщился, бездумно облизал пальцы и принялся рассматривать черные буквы на красном фоне. Он попытался перелистнуть страницу, чтобы оценить сохранность инкунабулы. Возможно, остальные страницы были повреждены. Но выяснить это ему не удалось.

Карл глухо застонал и схватился руками за голову. Шмеллинг вскочил со стула, сделал несколько неверных шагов и рухнул на кровать.

Аквапарк построили в Боровичах незадолго до войны. Как и завод огнеупоров, как и все в городе, это заведение принадлежало отцу Лены. Ирвинг и Лена посещали аквапарк бесплатно, правда, приходилось делать это ночью. Развлекательный центр был открыт для посетителей до одиннадцати. Затем в нем меняли воду и убирали. Лена и Ирвинг приходили к полуночи. Они проводили в бассейне два, а то и три часа. Лена заходила за Ирвингом в пансионат, или же парочка встречалась на площади перед аквапарком, у памятника покорителям космоса. Наплававшись, они возвращались в номер к Ирвингу или шли на самый поздний сеанс в местный кинотеатрик. Укладывался спать Ирвинг не раньше пяти, просыпался к часу дня.

Ирвингу нравилось входить в голубую воду бассейна, зная, что он делает это первым. Нравилось нестись по хитро закрученной трубе, вылетать из нее и плюхаться в воду, поднимая тучи брызг. Нравилось сидеть на бортике бассейна для малышей, смотреть, как бьет вода изо рта пластмассовой яркой змеи, свернувшейся кольцами на бортике. И мечтать ни о чем, спустив ноги в воду – она тут всегда была теплой, как парное молоко.

Нравилось заниматься сексом в круглой чаше с бурлящей водой. Лена называла ее джакузи. На самом деле это была часть бассейна, отгороженная стенкой высотой по грудь взрослому человеку и снабженная нагнетателями воздуха. Ирвинг никогда раньше не занимался сексом так много и с удовольствием. Ушла торопливость и ненасытность, сменившись изощренностью. Лена была мила и покорна. Ирвинг чувствовал, однако, что тупеет от наслаждения, растворяется в нем.

В тот вечер Ирвинг появился на площади перед аквапарком один, и на полчаса раньше обычного. Площадь уже была пуста. В Боровичах ложились спать рано. Фигуры покорителей космоса казались какими-то особенно мертвыми в синеватом свете фонаря. Сурово чернели впадины глаз на серебряных лицах космонавтов.

Ирвинг остановился у клумбы и закурил, рассматривая скульптурную группу. У красного гранитного постамента были отбиты углы. Космопроходцев было трое. Их могучие фигуры давали ясно понять, что дорога к звездам будет проложена благородным физическим трудом, а не протиранием штанов в кабинетах. Они стояли спина к спине. Из центра композиции на серебряной струе выхлопа поднималась ракета, похожая на толстенького треххвостого сперматозоида. Целилась она точно в зенит. Ирвинг вдруг заметил – возможно, потому, что впервые посмотрел на памятник внимательно – что один из этих троих женщина. Такая же могучая, как и ее товарищи, но, несомненно – женщина.

Из тени памятника вышел серый человек. Ирвинг вздрогнул, хотя рядом с космонавтами этот человек казался гномом – хилым, вырожденным потомком великанов.

– Точность – вежливость королей, – сказал серый человек.

– Вы принесли? – спросил Ирвинг.

Серый человек молча протянул ему картонную папочку с завязками. Ирвинг открыл, пролистал густо исписанные накладные. «Надо будет почитать», подумал он. – «Мне скоро надо будет самому разбираться в этом всем».

– Я в этом не разбираюсь, я вас уже предупреждал, – сказал Тачстоун вслух. – Но вы можете быть уверены, что тот, кому вы хотели их показать, их увидит.

– А я могу быть уверен в том, что кроме него и вас, никто не заглянет в эту папку? – спросил серый человек.

Ирвинг молча кивнул.

– Вы должны понимать, что в противном случае меня убьют, – произнес серый человек. – Поэтому и только поэтому я позволю себе назойливость, граничащую с бестактностью. Этих бумаг не коснется рука и некоей молодой особы, очаровательной, пылкой, умной…?

Ирвинг усмехнулся.

– Я вижу, что у вас принято вовлекать женщин в ваши дела, – сказал он, указывая на памятник.

Мягкий акцент уроженца Альбиона, которого до сих пор не было слышно в речи Тачстоуна, проступил так же явно, как кровь на белоснежном бинте повязки.

– Но у нас – не принято, – закончил Ирвинг

– Спасибо, – ответил серый человек. – Я вас понял.

Он повернулся, чтобы идти. Он был так худосочен, что казалось – он не отбрасывает тени.

– Постойте, – окликнул его Ирвинг.

Серый человек обернулся.

– А кто она? – кивнув на могучую женщину, покрашенную серебрянкой, спросил Ирвинг. – Как ее зовут, что она сделала?

Собеседник подслеповато прищурился.

– Я думаю, это Валентина Терешкова, – сказал он. – Первая женщина, слетавшая в космос.

– А я и не знал, что в космосе бывали и женщины, – заметил Ирвинг.

Серый человек попрощался и ушел. Ушла и его тень, которую Ирвинг наконец заметил. Она была такая же худосочная и полупрозрачная, как и ее обладатель.

Но если серый человек и не унаследовал богатырской стати своих предков, то их мужеством и стойкостью он обладал в полной мере.

Каникулы в Боровичах выходили чудесными и выглядели как внезапно сбывшаяся мечта, о которой Ирвинг и не подозревал. Днем они гуляли, ходили в гости к родителям Лены. А сегодня Иннокентий Романович пригласил Ирвинга на завод. Ирвингу случалось бывать на промышленных объектах и раньше. Обычно к моменту визита Тачстоуна они не являлись действующими и представляли собой груду развалин, инфернальных в своей технологичности. На работающем заводе Ирвинг оказался впервые. Он показался Тачстоуну филиалом ада на земле. Неугасимое адское пламя здесь деловитые черти использовали для выпечки силикатного кирпича. Случайно завернув не туда, куда надо, Ирвинг потерял сопровождающих и на какой-то краткий миг остался один. Из тени огромных механизмов выступил серый человек.

– Кравчук обманывает вашего брата, – сказал он. – Он производит больше кирпича, чем отчитывается. И продает его налево.

Ирвинг впервые оказался в такой ситуации. Но как поступают в таких случаях, он знал.

– Мне нужны доказательства ваших слов, – произнес Ирвинг.

– Приходите сегодня в полночь к памятнику покорителей космоса, – ответил серый человек. – Будьте один. Я очень многим рискую.

– Тогда давайте за полчаса до полуночи, – сказал Ирвинг. – В полночь у меня там уже назначена другая встреча. Что вы принесете, какие-то документы?

– Хорошо, встретимся в полдвенадцатого, – согласился серый человек. – Да, я принесу накладные.

Ирвинг покачал головой:

– Я в бухучете не разбираюсь. А в чем здесь ваш интерес, позвольте узнать?

– Рабочие завода надеются, что господин Покатикамень установит справедливую оплату и защитит нас от произвола этого кровососа, – сказал серый человек. – Ведь за неучтенный кирпич им не платят.

За спиной Ирвинга послышались шаги. Он обернулся и увидел Лену. Она искала своего возлюбленного. Девушка двигалась среди грохочущих механизмов с привычной грацией кошки, крадущейся по джунглям. Заметив Ирвинга, она улыбнулась.

– С кем ты здесь разговаривал? – спросила Лена.

Ирвинг посмотрел туда, где только что стоял серый человек. Но там никого не было.

– Тебе показалось, – сказал он.

– В таком шуме немудрено ошибиться, – согласилась Лена. – Пойдем. В конференц-зале уже и столы накрыли.

Течение медленно несло тяжело груженый катер мимо лохматого спящего леса и заливных лугов. Справа появилась несимметричная черная громада, особенно угрюмая в мягком свете луны. То были развалины какой-то церкви.

Антон весь подобрался. Пусть катером управлял штурман, но груз-то принадлежал ему. И он, Антон, договорился с белобрысым таможенником, что сегодня ночью решетка, перегораживающая Волхов, между седьмой и восьмой опорой поднимется. Владелец замка Быка, Карл Шмелин, не показывался своим людям на глаза уже третий день. И только поэтому белобрысый, которого Антон про себя презрительно звал Гансом, согласился. Жадность оказалась сильнее благоразумия и страха. «А говорят, только русские любят взятки», с неосознанной гордостью думал Антон.

Да, ему пришлось заплатить этому Гансу за то, что катер пройдет дальше без досмотра. И немало заплатить. Но дело того стоило.

Мост-замок, нелепое и чудовищное сооружение, был уже близко.

Ладони Отто слегка вспотели. Он чуть не сорвался из-за этого. В гнездо часового на опоре вела лесенка из железных скоб. Такой, без всякой страховки, ее сделал Суетин. Шмеллинг не стал ее менять. Карл не хотел, чтобы его люди производили впечатление жирных, зажравшихся паразитов. Каждый из бывших солдат дежурил на опоре по крайней мере раз в неделю. И это помогало согнать намечавшийся у многих жирок.

Отто же эти акробатические упражнения давались все сложнее и сложнее. А сегодня ему пришлось проделать этот путь трижды. Вечером Отто спустился в гнездо – сегодня был его черед дежурить. Дождавшись темноты, он вернулся в подвальный этаж замка Быка и включил подъемник. Механизм, слава богу, работал почти бесшумно. Затем Отто вернулся на свое место. Сжимая в одной руке инфракрасный бинокль, а в другой энергетическую винтовку, он принялся следить за рекой. Отто не намеревался держать проход открытым всю ночь. Слишком велик был риск. Ему даже думать не хотелось о том, что сделает с ним Карл, если узнает про невинные делишки Отто.

Так что тому русскому следовало поторапливаться.

А вот и он. Огни на катере погашены, но людей выдают тепловые контуры тел. Интересно все же, а что он везет?

Отто перевел бинокль на нижнюю часть судна. Там, в трюме, находился груз, который русский не захотел ему показывать.

В вышине, в небольшой комнатке под самой крышей башни, заворочался и открыл глаза тот, кто еще три дня назад был Карлом Шмеллингом.

Очень хотелось есть.

Он сел на кровати и с интересом прислушался.

У Отто заледенела спина. От массивной опоры веяло холодом и в самые жаркие ночи, которые были не такими уж частыми гостьями в этом паршивом климате. Что уж говорить про сегодня. Весь день шел дождь, который прекратился только к вечеру – и то нехотя, будто делая одолжение. Отто, который сегодня стоял на досмотре, весь продрог. Вечером ему удалось согреться за сытным ужином, который приготовила Настя. Но внутреннего тепла хватило ненадолго.

Отто отложил бинокль, винтовку и полез в карман за фляжкой. Удобной, плоской фляжкой в холщовой обтяжке. Она осталась у него еще с тех времен, когда Отто был ефрейтором, а Карл Шмеллинг – капитаном. У бывшего разведчика возникло смутное чувство, что что-то не так, но он не смог определить причину. Отто с наслаждением приложился к фляжке. Затем любовно закрутил крышечку. Взгляд его упал на бетонное ограждение поста. Отто бессмысленно икнул.

Рядом с его тенью, кругленькой, смешной, на ограждении вольготно разлеглась еще одна тень. Длинная, узкая, и словно бы взлохмаченная.

Отто медленно обернулся. Он узнал того, кто, улыбаясь, стоял за его спиной. Ощутил мягкое, почти ласковое прикосновение к шее.

И ничего не стало.

Белобрысый взяточник сдержал слово – решетка оказалась поднята. Не до конца, но ровно настолько, чтобы катер пробрался под ней без всяких затруднений. Катер вошел под мост и оказался в глубокой, черной тени замка. Антон невольно глянул вверх. Откуда-то оттуда, из огромного осиного гнезда, прилепившегося к опоре, за ними наблюдал часовой. А, возможно, и не один.

Тихо плескалась вода, лаская и одновременно подтачивая опоры. В высоте над Антоном и невозмутимым штурманом проплыли острые зубья решетки. В лунном свете они казались более черными и чудовищными, чем на самом деле.

Антон глубоко вздохнул и улыбнулся. Полпути пройдено. До серебряной лунной дорожки, перерезавшей серую спину Волхова, было уже рукой подать.

Вдруг наверху кто-то вскрикнул. Коротко, но душераздирающе. Пальцы Антона впились в рубчатую рукоять пистолета, который всегда уютно дремал в правом кармане куртки. Антон снова посмотрел наверх. Он до боли в глазах вглядывался в черное дно замка, но так и не смог ничего различить. Что-то просвистело в воздухе и ударилось о палубу, покатилось…

Антон узнал белобрысого таможенника – точнее, его голову.

Антон рывком вытащил руку из кармана.

Что-то зашелестело, нежно, словно в темноте разворачивали штуку шелка. Катер выплыл из-под замка-моста. Палуба стала волшебно белой и чистой в свете луны. А в следующий миг на ней расплылась огромная черная клякса. Антон, оцепенев, смотрел, как чернота медленно собирается и сгущается в фигуру. Высокую, тощую, будто бы взлохмаченную. Полыхнули алым глаза.

Антон попятился, выставив перед собой руку с пистолетом. Существо улыбнулось. Зубы засияли отраженной белизной. А затем оно взметнулось, как смерч, как волна, и прокатилось по палубе. Антон водил рукой, пытаясь поймать его в прицел, но так и не смог этого сделать. Незваный гость был слишком быстрым. Загремело в трюме. Антон похолодел, поняв, что существо уже там.

Около груза, который никому нельзя было видеть.

В следующий миг существо снова оказалось на палубе. Под мышкой оно держало длинный узкий ящик, который Антон и его люди поднимали втроем. Существо оглянулось, как бы в поисках чего-то. Оно протянуло руку к Антону в международном жесте «дай».

Антон чуть надавил на курок.

– Голову ему отдайте, – раздался хриплый голос штурмана. – Ему голова нужна…

Существо снова улыбнулось. Такими зубами мог гордиться и саблезубый тигр.

Антон опустил взгляд. Голова незадачливого таможенника действительно закатилась ему под ноги. А он и не заметил, когда это случилось. Не сводя взгляда с гостя, Антон присел на корточки. Он поднял голову за волосы и кинул ее существу, словно мяч. Тот ловко поймал свободной рукой. Затем запрыгнул на борт. Оглянулся через плечо.

– В следующий раз, – прошелестело существо. – Это будет твоя.

И покачало головой, которую все еще держало в руке.

Чудовище побежало по воздуху, ловко перебирая ногами по ступенькам невидимой лестницы, что соединяла замок Быка и катер.

Когда по левому борту показался Кремль, штурман произнес:

– Это еще по-божески. Тут раньше сидел Суетин с бандой. Вот у него настоящий упырь был. Лапы, как у обезьяны, клыки вечно в крови…

Антона передернуло, но он промолчал. Без ящика грузу была грош цена.

Штурман был прав. Надо было радоваться тому, что таможенник отпустил их живыми.

У каменной женщины были отбит нос и рука. Стена, на которой скульптор поселил эту женщину в незапамятные времена, поросла зеленым мхом. Невдалеке что-то зашкворчало, как яичница на сковородке. Именно так – огромная яичница на огромной сковороде. Бог жарил себе на завтрак полдюжины жизней. Если бы еще только знать, какой бог… Восьмирукий Вишну, застывший в вечном танце за спиной Ирвинга, не включал блюда из человечины в свое меню.

Ухнуло, земля под ногами подпрыгнула. Переулок в мертвом квартале давно брошенного города заволокло дымом. Мерзко завоняло горящей травой. Экран вспыхнул серебристым щитом на головой Ирвинга и снова исчез. Аккумуляторы были дохленькие. Максимум, что вытянул бы экран – еще пару залпов. Потом пришлось бы уходить. Ирвинг никогда не любил городской бой – изнурительную игру в кошки-мышки со смертью на узких улочках. Игру, в которой не бывает победителей. Это знали все наемники из отряда «Левая рука Будды». Это знали и красные кхмеры, загнавшие их в мертвый город Та-Пом – пригород Ангкора, одноразовой столицы. Слишком много смерти было вокруг, смерти и старой, давнешней, и свежей. Кровь пятнала древние камни, стекала по узорчатым барельефам. Наемники – все сплошь белые варвары – надеялись, что кхмеры не применят пиэрсу, этот галактический говномет, на территории памятника ЮНЕСКО. Увы, кхмеры то ли не знали о культурном значении города, то ли – скорее всего – им было все равно.

Лианы, толстые, как щупальца Ктулху, мирно покоились на крышах храмовых пристроек и величаво сползали на землю. Они оплетали богов, танцующих и ласкающих друг друга. Посреди улицы стояла скульптурная группа, выкрашенная серебрянкой – двое мужчин и женщина, воздевшие руки к небу, ракета, повисшая на алюминиевой струе выхлопа. Космические первопроходцы смотрелись в объятиях лиан чужероднее, чем выглядели бы в красных песках Марса. Лианы горели, и воняли, как ни странно, мясом. Свежей говядинкой, пригоревшей на углях.

«Я хочу есть», понял Ирвинг. «Невыносимо хочу есть. Даже не есть, а жрать, хавать, рвать еду руками и глотать не прожевывая. Когда я ел в последний раз?»

сегодня вечером в ресторане санатория были котлетки квашеная капуста и пюре

«Так сразу и не вспомнить. А марш-бросок через джунгли с этими ублюдками на хвосте аппетита, ясно дело, не убавил. Они висят на нас, как консервная банка на собаке. Пока они с нами, мы слишком громко дребезжим, чтобы можно было незамеченными войти и раствориться в …».

Снова захлюпала, забормотала пиэрса. На голову Ирвингу посыпался песок и какая-то труха. Кто-то окликнул Тачстоуна. Ирвинг обернулся и увидел Крэка. На Джонсе уже не было буддистской рясы. Он переоделся поношенные джинсы и футболку.

– Извини, что отвлекаю, – сказал Крэк вежливо.

Время вдруг затаило дыхание. Ирвинг ощутил себя фигуркой персонажа в компьютерной игре, которая вдруг поняла, что вся местность вокруг – плоская картинка, а не объемный и живой мир. Ирвинг сообразил, что ему все это снится. Он вдруг осознал, что тоскует по тем дням. Горячим денькам, когда он еще не был господином Ирвингом Покатикамень, братом главы Новгородской области. А был просто Детвингом, Смертельным Крылом, наемником, преступником, убийцей… Никому не нужен, но и никому ничего не должен. Ирвинга захлестнула волна неожиданной грусти. На ее фоне радость, наслаждение и чувство бесконечной свободы, которое он испытывал во сне, стало еще более ярким, более терпким.

«А ведь не изменилось только одно», – подумал Ирвинг. – «Женщинам, как тогда, так и сейчас, от меня нужны только деньги. Но тогда это было более откровенно, более прямолинейно. Более честно».

– Я ее не брал, – опережая Крэка, произнес Ирвинг. – Твою… инкунабулу. Серебряный кодекс этот. Честное слово.

– Я знаю, – кивнул Крэк. И добавил серьезно:

– Она сама тебя выбрала. Эта книга – с характером. Она все еще у тебя?

– Я дал ее Карлу почитать, – ответил Ирвинг.

– Кто это – Карл?

– Глава таможни Новгородской области, – сказал Ирвинг. – Он живет в замке Быка.

– Давно ты отдал ему книгу?

– Дня три назад.

Крэк покачал головой. Затем дружески улыбнулся и сказал:

– Трое косоглазых прячутся в проеме вон той арки. Пиэрса – у среднего.

– Спасибо, – сказал Ирвинг.

Крэк подмигнул ему и исчез.

Время снова задышало. Клубы дыма зашевелились. Заплясали язычки пламени на догорающих лианах. Ирвинг прижал к плечу винтовку. Он вгляделся в темноту арки сквозь инфракрасный прицел. Крэк не ошибся – желтомордых было трое. В руках у среднего мохнатился клубок чернильной тьмы. Пустота обвивала его щупальцами, похожими на хвостики кляксы. Двое других поддерживали симбионта. После двух мощных залпов он все еще находился в трансе.

Ирвинг открыл глаза. Вокруг было светло. Он поднялся с постели, такой уютной и чистой. Ирвинг увидел себя в зеркале. Он привык спать обнаженным, и сейчас на нем тоже была только пуля. В давние времена пулю носили на шее как оберег. Ведь зачем тому, у кого уже есть пуля, еще одна? С тех пор появилось много других способов убийства на расстоянии, но традиция осталась. Пулю, что сейчас висела на шее Ирвинга, он сам когда-то выковырял из своей ноги.

Только теперь пуля была оправлена в серебро – свинец раздражает кожу. Да и потертый шнурок сменила плоская серебряная цепочка.

Ирвинг задумчиво разглядывал свое отражение. Похлопал себя по едва наметившемуся животу.

– Жирной свиньей, – пробормотал он. – Среди жирных свиней…

Ирвинг хлопнул Лену по обнаженной спине. По крепкому телу прошел гулкий стон.

– Да ну Винг, – пробормотала Лена недовольно.

– Иди мойся, – сказал Ирвинг. – Мы ведь еще в кино собирались.

Лена поднялась с кровати.

– Мы с тобой прямо как упыри, – заметила она и взяла с кресла полотенце и халатик. – Живем ночной жизнью.

– Я так мечтаю увидеть рассвет. Сто лет его не видел… – трагичным голосом произнес Ирвинг.

Лена засмеялась и ушла в душ. Ирвинг слушал, как шумит вода, и думал о том, что бухучет оказался проще, чем ему казалось. Если бы Лот позвонил сейчас, это было бы идеально.

Но брат не звонил. Вернулась Лена. Она быстренько растерлась полотенцем и надела свое любимое шелковое платье. Оно было все в разноцветных разводах и до того узкое, что в него приходилось влезать, извиваясь подобно змее, которая пытается втиснуться в свою сброшенную кожу. После чего Ирвинг оставил ее в комнате одну и пошел мыться сам. Но он ничем не рисковал. Накладных в номере не было.

Ирвинг спрятал их в своем флаере, который разместил на стоянке позади пансионата. Днем за оградой часто толпились любопытные боровичане. Большинство из них никогда не видело флаера. Тем более, боевого. Лот не стал снимать с него пулемет. Флаер выглядел весьма грозно, даже несмотря на зиявшие пустоты гнезд, в которых раньше крепились ракеты. Лот использовал их еще до того, как осел в Новгороде.

Ирвинг услышал, как Лена включила фен и принялась сушить волосы, напевая какую-то песню. Он приглушил воду и прислушался. Ему нравилось, как она пела. Это была одна из тех странных русских песен про закат и воинов в разведке, смысла которых Ирвинг не мог понять, как ни старался:

– Все это дым, конечно дым, но день и ночь душа страдает…

Карл появился в комнате. Он не входил в нее и не влезал в окно. Он проявился в воздухе, как сгусток тьмы, как Чеширский Кот. Карл обтер губы – ему казалось, что они у него в чем-то соленом и густом. Хотя Шмеллинг знал, что ему только так кажется, удержаться от жеста он не смог.

Карл открыл книгу и снова принялся внимательно ее рассматривать. Шмеллинг заметил два тоненьких штырька, оставшиеся от сломанной застежки. Это об них он и укололся. Тщательное изучение серебряных знаков на первой странице привело Карла к заключению, что хотя они и выглядят похожими на санскрит, запись представляет собой совершенно бессмысленный набор символов.

Карл попытался перелистнуть страницу, и тут обнаружилось, что это невозможно. В книге не было страниц как таковых. Сбоку их имитировала сложенная гармошкой кожа.

– Шайссе, – пробормотал Шмеллинг.

– Фу, как грубо, – осуждающе сказал чей-то тоненький голосок.

Карл вздрогнул и огляделся с безумным видом. Но в комнате, кроме него, никого не было. Когда Шмеллинг снова посмотрел на книгу, на пурпурном пергаменте обнаружилась фигурка. Ростом человечек был со средний палец Карла. Он носил черную рубаху с серебряной каймой по рукавам, и такие же брюки. И был он рыжим, абсолютно, в высшей степени, которой может достичь этот цвет. Карлу вспомнилась его подруга, такая же огненно-рыжая, как и этот человечек.

– Ну, привет, – сказал рыжий. Когда он задрал голову, стало видно, что глаза у него зеленые, как сочная трава. – Можешь звать меня Локи. Слушай, переложи книгу куда-нибудь повыше, голова затекает так на тебя смотреть.

Карл лег на кровать, поверх покрывала, сбитого за три дня беспокойного забытья. Шмеллинг пристроил книгу себе на грудь. Локи присел на край страницы, свесил ноги.

– Ты и правда бог? – спросил Карл.

После того, что он сам только что устроил, он не удивился бы положительному ответу. Но человечек отрицательно покачал головой.

– Ты в Генштабе на компьютере работал, документы набирал. Помнишь, там были компьютерные помощники – забавная фигурка, котик, песик, или же живая скрепка? Вот я такая скрепка и есть. Сканирование твоего личного профиля привело к выводу, что к советам такого помощника ты прислушаешься с очень большой степенью вероятности.

– Помощник, значит, – задумчиво произнес Карл. – Что такое эта книга? Что со мной произошло?

– Этот объект, который кажется тебе книгой, является установочным модулем программы «Черный Эллорит». Модуль является первым, самым примитивным из энергетических модулей – паразитарным. Когда ты прикоснулся к книге, была взята проба твоего ДНК. Твой генокод был признан годным к активации, и программа была загружена и установлена.

– И я теперь всегда буду… паразитом?

– Насколько мне известно, это зависит от качества генетической комбинации и наличия обучающих программ. Твой генокод допускает использование более совершенных программ получения и переработки энергии. Однако в этой книге только одна сказка, и ты ее уже прочел.

– Очень жаль, – заметил Карл. – Количество вопросов за один сеанс ограничено?

Локи отрицательно покачал головой.

– Мне надо подумать, – сказал Шмеллинг.

– А я тогда пока разомну ноги, с твоего позволения, – откликнулся Локи.

Он легко вскочил на ноги и принялся разгуливать по странице, что-то негромко напевая.

– Эта программа – одноразовая? – спросил Карл. – Если тебя коснется еще кто-нибудь с подходящим генокодом, ты уже не сможешь наделить этими способностями и его?

– Нет, – ответил бог. – Программа может быть использована до пятидесяти раз, при наличии носителей нужной генетической комбинации.

– Эта генетическая предрасположенность, – способность черпать ресурсы из жизненных сил других людей, – она передается по наследству?

– Конечно, – кивнул Локи. – В соответствии с общими законами генетики. Это доминантная способность. Но количество генетических комбинаций очень велико. Из двух родных сестер одна может быть редкой уродиной, другая – писаной красавицей.

– А что я еще могу, кроме как летать, видеть сквозь стены и отрывать головы? – спросил Карл.

Локи радостно потер руки и снова уселся – на этот раз посредине странички, скрестив ноги по-турецки.

– Это долгая тема, – сказал он. – Ты будешь приятно удивлен. Я не только расскажу, но помогу тебе научиться пользоваться твоими новыми способностями. Сейчас, когда твой энергетический баланс высок, самый подходящий момент для этого. Что летать? Ты теперь можешь проходить сквозь стены, да и вообще оказываться там, где захочешь…

Локи подмигнул:

– В эротической сфере тоже имеется ряд приятных сюрпризов. Если ты сможешь найти себе подружку и иниицировать ее с моей помощью… О!

Маленький рыжий человечек говорил, увлеченно размахивая ручками. Его огромная тень, протянувшаяся наискосок через всю стену, старательно повторяла все движения своего хозяина. Причудливая тень от взлохмаченной головы Карла напоминала курящийся вулкан. Она оставалась неподвижна. Карл очень внимательно слушал своего бога.

Далеко внизу холодная сонная вода струилась сквозь тяжелые ржавые решетки и лениво ласкала каменные бока опор.

Сначала Тачстоун сделал гостевую комнату в восточной башне. Но потом приехал Ирвинг, и та комната ему понравилась. Под новую гостевую переделали помещение в западном крыле. Брюн решила, что это будет Голубая комната. Все здесь, начиная от обоев и заканчивая ковром на полу, имело этот нежный цвет. Время задергивать тяжелые бархатные портьеры еще не пришло. Через окно струился неяркий свет. Нежное голубовато-серое сияние наполняло комнату.

Брюн вошла и направилась к стеллажу из стали и голубого толстого стекла. В руках жена Лота держала книгу с черно-синей обложкой. Книга была далеко не новой. Уголки обтрепались, на корешке виднелись белые заусеницы. Брюн поставила ее на место, задвинула ее поглубже. Теперь книжка с мистичным названием « Новолуние » была почти незаметна между « Шкатулкой секретов домохозяйки » и « Лучшими сказками мира ».

Брюн нашла эту книгу, когда ей было пятнадцать. И «Новолуние» было почти единственной вещью, которую она унесла с собой из отцовского дома.

Брюн решила задернуть портьеры. Она распустила бархатную ленту на левой из них, которой та собиралась на вбитое в стену железное кольцо. Брюн раздвинула портьеру на всю ширину. На миг женщина застыла между портьерой и окном, любуясь на черный лес, реку и прозрачное, неистово голубое небо. Край неба начинал сереть. Подкрадывались сумерки.

Брюн услышала шаги. Кто-то направлялся в комнату. Она обернулась, но выглядывать из-за портьеры не стала. Скорее всего, это был Лот. Супруги только что поругались.

Лот обнаружил в гараже мотоцикл, который Брюн купила в его отсутствие. Когда они пили вечерний шоколад на веранде, муж осведомился:

– Что это за кусок говна появился у нас в гараже?

– Это чертовски дорогой кусок говна, милый, – меланхолично ответила Брюн.

Лот, рассердившись, оттолкнул от себя кружку с такой силой, что шоколад расплескался по столику. Брюн машинально подумала, что надо сходить, взять тряпку и вытереть. Она поднялась с места. Но Лот не дал ей уйти.

– Так вот, значит, на что ты спускаешь мои деньги! – воскликнул он.

– Ну, а что такого, – ответила Брюн.

Ругаться ей хотелось не больше, чем напоминать, что завод, служивший источником состояния Лота, перешел к нему в качестве ее приданого, и деньги были в не меньшей степени ее, чем его.

– Покатаюсь немного по окрестностям, подумаешь, – продолжала Брюн. – Этот лес – наш до самых Деревяниц. Меня никто не увидит. Развеюсь немного.

– Да, ты видать сильно болела, пока меня не было. Не надо было тебя оставлять… Такое только в горячечном бреду можно придумать! Я не собираюсь учить тебя обращаться с этой штукой, – заявил муж. – Этак ты и на мне захочешь верхом прокатиться. Ты на самом деле об этом и думаешь, да? Не отпирайся, я знаю вашу женскую развратность…

Брюн поморщилась. Истинная причина гнева Лота была ей известна не хуже, чем ему самому. После возвращения Лота из Анапы супруги еще ни разу не занимались любовью. Лот подошел к ней с лаской еще в самый первый вечер. Брюн увернулась, сославшись на универсальную головную боль. На самом деле Лот стал ей противен. Брюн знала, что есть счастливые женщины, которые могут спать с двумя мужчинами одновременно. Но, к сожалению, выяснилось, что она сама не из таких. Брюн сама не знала, на что надеялась, упорно отказывая мужу в близости. Совершенно очевидно было, что Карл не будет продолжать их отношения.

– Я умею водить мотоцикл, – сказала Брюн. – В нашем доме, то есть в доме моего отца, все дети умели водить машину.

– Да, у вас там был самый настоящий цыганский табор, – ответил Лот. – Я думал, что ты давно отошла от всех этих старых привычек. Ан нет. На мотоциклах гоняться с утра до вечера – это мы горазды, а на столе прибрать некогда. Муж должен в грязи есть, как свинья.

Он в негодовании махнул рукой на разлитый шоколад. Брюн молча развернулась и пошла за тряпкой.

– Чтобы завтра же вернула мотоцикл в магазин, – сказал Лот. – Да я сам съезжу. Это не женская игрушка.

Брюн повернулась и сказала тихо, но очень отчетливо:

– Мотоцикл останется здесь.

Лот открыл было рот. Но взглянул на лицо жены и промолчал.

Наверное, теперь он искал ее, чтобы помириться. Но Брюн не хотелось с ним разговаривать. Она еще не отошла от ссоры. Брюн неподвижно застыла за портьерой. Она смутно надеялась, что Лот просто пришел за какой-нибудь книгой. Брюн решила переждать, пока муж возьмет, что нужно, и уйдет.

Лот обнаружил в своем мобильнике сообщение от Ирвинга. Брат просил позвонить ему вечером. Послание было на родном языке братьев, английском. Хотя обычно они перебрасывались сообщениями на русском – уже привыкли. Лот и так не посвящал Брюн в свои дела. Однако сейчас следовало исключить даже возможность того, что жена нечаянно может услышать их разговор. Лот дождался, пока Брюн уйдет укладывать Дашу. Он направился в дальнее, западное крыло дома. Там никто не жил.

Лот вошел в гостевую – Голубую комнату, как ее называла Брюн. Тачстоун сел на обитый велюром диван и нажал двойку. Номер Ирвинга был у него на быстром наборе. После двух гудков в трубке раздался мягкий голос не Ирвинга, а его подруги, Лены:

– Здравствуй, Лот.

Несколько мгновений Лот не знал, что и ответить.

Подруга брата нравилась Лоту несколько больше, чем должна была бы. В ней чувствовалась энергия, которую до недавних пор Лот замечал и в Брюн. Но жена с возрастом успокоилась, обленилась, обабилась. Недавно Лена возмущенно рассказывала о том, что во Франции одно время правили не короли, а кардиналы – Ришелье и Мазарини – но оставались при этом в тени. Короли же лишь наслаждались теми выгодами, что несло им их положение. Лене задали такую тему для реферата по истории на лето, и она очень увлеклась, собирая материал.

– Я не понимаю одного, – с жаром говорила девушка Лоту. – Почему тот же Ришелье не устранил короля, почему не правил сам? Зачем быть вторым, если можно быть первым. И ты, по сути, и являешься первым?

Лот с трудом оторвался от созерцания дразняще скромного выреза ее кофточки. На левой груди у Лены была родинка. Последние несколько секунд Лот думал не о Ришелье и Мазарини, а о том, гладкая или шершавая будет эта коричневая точка, если коснуться ее языком.

Однако Лот слышал, о чем говорила Лена. Тачстоун покровительственно усмехнулся.

– И никогда не поймешь, – сказал он добродушно. – Власть – не для бабских мозгов. А этот Ришелье понимал, что есть традиции, освященные веками. Ему подчинялись. Но никто не признал бы его верховным правителем, даже если бы он этого захотел.

– Да ты сам как будто из средних веков вынырнул, – заметила Лена, зло прищурясь.

Лот расхохотался. Она его забавляла. Существо с такими длинными и мягкими светлыми волосами должно быть начисто лишено интеллекта, чтобы полагать – его смехотворные воззрения и идеи могут что-то значить, что-то изменить.

– Здравствуй, – сказал наконец Лот в телефонную трубку. – А Ирвинг где?

– В душе, – ответила Лена

– А ты, значит, у него в гостях?

– Ну да.

Лот понял и то, о чем Лена не говорила. Ирвинг, как настоящий джентльмен, наверняка пропустил даму вперед. Лена только что вышла из душа. Может быть, она даже еще не успела одеться. Лот представил обнаженную Лену.

Полотенце соскользнуло на пол, когда она взяла телефон. Капли воды на гладкой коже блестят в рассеянном свете ночника. Длинные волосы, мокрые, как у русалки, рассыпались по плечам. Грудь, маленькая, упругая, с торчащими сосками, колышется при дыхании. Родинка кажется черной.

Лот переключил мобильник на громкую связь и положил его на столик перед диваном.

– Как вам там отдыхается? – спросил он, расстегивая штаны.

– Да ничего так, – ответила Лена. – А у вас как дела?

У нее был очень приятный голос – низкий, грудной. В нем всегда слышался сладострастный стон, сдержанный в последнем усилии соблюсти приличия. У Лены был милый дефект дикции, крохотный, почти незаметный – она чуть пришепетывала. А интонации у нее были плавные, с переливами.

– Нормально, – ответил Лот. – Карла что-то третий день не видно. Завтра в гости думаем зайти, проведать.

– А мы в бассейн ходим. По ночам, правда, – сообщила Лена. – Днем-то туда обычные люди ходят, за плату. Не мог же папа ради Ирвинга закрыть бассейн? Сейчас как раз собираемся. А еще… Да тебе это наверное не интересно, Лот.

– Инте…ресно, – задыхаясь, ответил он.

Лена продолжала. Кажется, она рассказывала про кино, в которое они вчера сходили с Ирвингом. Она смеялась, говорила: «представляешь, а он…». Движения рук Лота все убыстрялись. К финалу Лот и Лена подобрались одновременно, что очень редко случается.

– … вот и все. Какая прелесть, правда? – сказала Лена.

Лот откинулся на спинку дивана. Лоб его блестел от выступившей испарины.

– Изумительно, – расслабленно ответил он.

Он отдышался, застегнул брюки.

– А, вот и Ирвинг, – весело сказала Лена. – Все, передаю трубку.

– Давай, – произнес Лот.

Он взял мобильник, снова переключил звук на микрофон и приложил к уху.

– How is it going? – осведомился Лот у брата. – No, I’m not sleepy.

Свободной рукой он достал из кармана брюк носовой платок и тщательно вытер им белое вязкое пятно на столике. Внезапно движения его руки замедлились.

– What? – переспросил он.

С лица Лота сошла расслабленность полностью удовлетворенного человека. Оно снова стало жесткой маской правителя и властелина. Образчики таких масок можно увидеть в любом музее. Такое же выражение навеки застыло на посмертных масках Калигулы, Нерона и других римских императоров.

Власть уродует одинаково.

– Go on, – процедил Лот сквозь зубы.

Потом он уже ничего не говорил. Только слушал и поблагодарил, оканчивая беседу. За это время совсем стемнело. Когда Лот вошел в комнату, одна половина окна была задернута, а во вторую вливался серенький свет. Но когда он нажал кнопку отбоя на мобильнике, обе половины окна были равно черны. Лот не терпел беспорядка. Он хотел задернуть и вторую штору («Вот где эта Брюн? Все витает в каких-то своих эмпиреях, окно толком и то не задернуть»). Но под влиянием полученных новостей Тачстоун позабыл об этом и просто вышел из комнаты.

Что-то негромко зашуршало. Из-за шторы появилась темная фигура.

У Брюн было лицо балерины, которая, выполнив сложный пируэт, приземлилась не на руки своего партнера, а на дощатый пол, пробила его и летит в черной пустоте навстречу распахнутой ржавой пасти нижней сцены. Ее никто в этот момент не видит, и уже можно не сдерживать себя.

Но и Брюн в этот момент никто не видел.

– Хочешь разговаривать с Лотом, звони ему со своего мобильника, – сухо сказал Ирвинг.

Он стоял посредине комнаты, обнаженный, и смотрел на Лену. Его светлые глаза потемнели от сдерживаемого гнева.

– Так ведь это он позвонил, – ответила озадаченная девушка. – Я его заболтала, чтобы он не положил трубку, пока ты в душе.

– Нужно было принести телефон ко мне в ванну! – рявкнул Ирвинг.

Губы Лены задрожали. Из глаз посыпались крупные, как горох, слёзы. Она закрыла лицо руками.

– Прости, – буркнул Ирвинг.

Он присел рядом, обнял ее за плечи.

– Ну перестань, – сказал он, и провел рукой по ее волосам.

Лена всхлипнула, глубоко вдохнула.

– Это был такой важный разговор? – ломаным голосом спросила она.

– Да.

Ирвинг подал ей салфетки, чтобы промакнуть лицо.

– И о чем вы говорили? Может быть, я тоже могу помочь? – успокоившись, сказала Лена.

Ирвинг улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– У мужчин бывают свои дела, – сказал он. – Ну что, ты готова? Пойдем?

Лот знал, что выходные являются самым удачным временем для того, чтобы наносить визиты. По воскресеньям таможенники замка Быка отдыхали. Карл спустился к гостям довольно быстро. Даша даже не успела соскучиться и начать ковырять шелковые обои зала для приемов.

Шмеллинг то ли успел принарядиться, то ли так и расхаживал по дому в черных узких джинсах и белой рубашке с высоким воротником. Она выгодно подчеркивала его сходство с романтическим вампиром. Помимо вечной серебряной пули, которую Карл всегда носил на груди, Брюн заметила на его руке и серебряную печатку с какой-то руной. Это была фамильная драгоценность, которую Карлу удалось пронести через все невзгоды войны. Шмеллинг как-то раз признался, что однажды дела его были так плохи, что он всерьез подумывал продать печатку. Но к Брюн Карл приходил без перстня. Его вычурная форма мешала при ласках.

Выглядел Карл весьма бодро и свежо. Слухи о трехдневном запое, таким образом, не подтвердились.

– Чем обязан? – осведомился Карл у Лота после обмена приветствиями.

– Дай, думаем, заглянем по-соседски, – расплывчато ответил тот.

– Понятно, – хмыкнул Карл.

Шмеллинг сообразил, чего опасался Лот на самом деле, но постеснялся разговаривать об этом при жене и ребенке. Откровение Карла насчет его мазохистских наклонностей, видимо, произвело сильное впечатление на Тачстоуна.

– Чаю? – предложил Шмеллинг.

– Может, лучше все вместе прогуляемся до развалин? – сказала Брюн. – Погода сегодня чудесная. Учитель дал Даше задание на лето – подготовить доклад о каком-нибудь историческом объекте нашего города. Лето скоро кончится, а у нее еще ничего не готово.

– А чаю можно будет попить на обратном пути, – заметил Лот.

– Или так, – кивнул Карл.

Вся компания покинула замок. Лот замедлил шаги у своей машины, что стояла на большой асфальтированной площадке перед мостом. Но Шмеллинг совершенно очевидно собирался дойти до развалин пешком. Это было не так далеко – километра полтора. Но Лот, например, давно уже не гулял пешком без телохранителей. Карл же, как оказалось, был более беспечен или же более смел. Лот осознал, что если будет настаивать на том, чтобы проехать эти злополучные полтора километра на машине, то будет выглядеть нелепо и к тому же трусовато. Он промолчал и последовал за другом, женой и дочкой, чувствуя всей спиной прицел снайпера. Белая рубашка Карла была прекрасной мишенью, да и летняя синяя ветровка Лота – то же. Лоту хотелось сказать Карлу, что эта бравада может очень дорого обойтись им всем. Тачстоун решил подойти к этой щекотливой теме издалека. Когда вся компания спустилась с насыпи и углубилась в лес, он спросил Карла:

– Говорят, кто-то убил одного из твоих людей?

– Этот «кто-то» был я, – улыбнулся Карл.

– За что, ты конечно не расскажешь? – пробормотал озадаченный Лот.

– Этот парень взял мзду за провоз запрещенного груза и не поделился со мной, – ответил Шмеллинг.

Тачстоун засопел.

– И что за груз? – осведомился он.

– Ерунда, – ответил Карл. – Два ведра наноботов и ящик с электроникой, чтобы их запрограммировать.

– Но это же… – пробормотал Лот. – Этого же хватит на «зиккурат»!

Так называлась одна из разновидностей «лестниц в небо».

– Ну, «зиккурат» не «зиккурат», но на «пружину в коробке» точно хватило бы, – согласился Карл.

– И ты пропустил этот груз? – спросил Лот осторожно.

– Я не так глуп, как выгляжу, – ответил Карл меланхолично. Лот смутился. – Наноботы я оставил им, а контактный ящик забрал.

Лот перевел дух. Теоретически можно было подобрать электромагнитный ключ для общения с наноботами путем проб и ошибок. Но на практике не было известно ни одного такого случая.

За разговором они незаметно миновали заливной луг и добрались до руин церкви, некогда сложенной из красного кирпича. Она называлась церковью Благовещенья на Городище. Храм был создан в 1103 году, перестроен в середине четырнадцатого века, стойко перенес шведскую оккупацию, но не выдержал немецкой во время второй мировой войны. Он был разбит артиллерийским огнем и после этого уже не был восстановлен. Коммунисты равнодушно относились к религиозным памятникам, а никакого хозяйственного назначения постройка не имела.

Больше всего руины походили на тот символ, которым в астрологии обозначается знак «Скорпион» – буква “m”, где правый элемент чуть выше левого, и в дополнение имеется длинная завитушка хвостика. В качестве левого элемента в данном случае выступала апсида, к которой примыкал северо-восточный угол церкви со столбами и арками. В качестве высокого элемента можно было воспринять круглую башенку, в которой Карл подозревал остатки колокольни. Остальные стены церкви сохранились на высоту, чуть превышавшую человеческий рост. В одной из них находилась полукруглая ниша.

Перед развалинами имелись две ямы, разделенные кирпичной перегородкой. Пол в церкви был деревянным. Когда перекрытия сгнили, попасть внутрь развалин стало возможно лишь по остаткам каменной перегородки, которые зрительно и выполняли роль завитушки, идущей вниз.

Это было и все, что уцелело от великолепного храма, когда-то расписанного фресками в византийской манере, с папертью, колокольней и двумя приделами. На одной из стен висела изъеденная коррозией табличка. Из надписи на ней явствовало, что последние реставрационные работы (стыдливо названные «консервационными») проводились почти сто лет назад, в 1974 году. Результатом этих работ стали чудовищные железные штыри, торчавшие из стен апсиды и башенки. Упомянутый в табличке архитектор Красноречьев стянул ими распадающееся здание. За руинами, на том склоне холма, что сбегал к сонной, ленивой протоке, находилось небольшое кладбище.

Погода была действительно чудесная – солнечная, как на заказ. Даша принялась снимать развалины на фотоаппарат. Лот помогал ей выбрать ракурс и композицию. Карл и Брюн стояли в теньке, у стены с табличкой, сообщавшей о консервационных работах.

Шмеллинг решил по-джентльменски развлечь Брюн разговором

– Помнишь, ты рассказывала про Красную Руку? – произнес Карл.

Брюн как-то шутливо упомянула, что в жутком детском фольклоре русских немаловажную роль играла Красная Рука. Она прилетала по ночам и душила детей, а днем отдыхала на ближайшем кладбище. Это место можно было вычислить по надгробию из красного камня и фамилии обладателя этого надгробия – Красноруков.

Впрочем, в фамилии были возможны вариации.

Брюн кивнула.

– Мне кажется, этот архитектор Красноречьев вполне укладывается в ваш канон, – заметил Карл, указывая на табличку.

Брюн слабо улыбнулась:

– Тогда эта развалина является вместилищем для Красной Руки гигантских размеров.

– Мы пойдем на кладбище, – сказала Даша.

– Сходите, – согласилась Брюн. – Заодно заглянете на могилу дедушки.

Супруги обменялись незаметными взглядами. Лот понял, что жена не хочет сейчас посещать могилу своих родственников. Брюн вообще вспоминала своих родителей и братьев с сестрами очень редко. Лот обнял Дашу за плечи и повел вниз по холму.

Карл и Брюн остались в раскаленных солнцем развалинах одни.

– Тебе понравилась книга, которую тебе подарил Ирвинг? – спросила Брюн.

Она понимала, что Карл старается не скомпрометировать ее, но это было невыносимо мучительно. Разговаривать о всяких светских пустяках, словно этот мужчина не расхаживал по ее спальне голым, словно они никогда не сплетались ногами и не шептали друг другу всяких глупостей в темноте. Но Карл держался так, как будто ничего такого между ними действительно не было. Брюн ничего не оставалось, как поддержать его манеру.

– О да, – кивнул Карл. – Она тоже про вампиров, как и твоя любимая.

Шмеллинг сказал это так же спокойно и просто, как про Красную Руку минуту назад. Но у Брюн сладко дрогнуло в груди. Чувство сообщничества, мимолетное и острое, на миг пронзило Брюн, и она была благодарна за это Карлу.

Брюн улыбнулась ему. Карл невозмутимо подмигнул ей в ответ.

В первый же день после отъезда Лота в приемный ящик в замке Быка гулко шлепнулся кроник. Карл решил, что это очередное послание от Полины – его давней и настойчивой любовницы. Шмеллинг поморщился, но взял коробок в руки.

«Коробками Кроника» назывались небольшие устройства в форме спичечного коробка, созданные для передачи личных посланий. Новый вид переписки был назван по фамилии русского изобретателя, создавшего технологию. Прочная коробочка казалась сделанной из пластика. Но стоило ее потрогать, и это ощущение пропадало бесследно. Кроники были псевдоживыми, квазибиологическими примитивными существами. Они питались энергией солнечного света подобно растениям. Рассчитаны кроники были на выполнение только одной функции – воспроизведение объемного звукового послания. Это необычное письмо мог увидеть только тот, чья ДНК была записана в памяти коробка. Образец считывался при прикосновении большого пальца адресата и только в том случае, если человек действительно хотел прочесть послание. Таким образом решилась проблема конфиденциальности переписки. По сравнению со старой доброй электронной почтой, которую мог взломать любой мало-мальски настойчивый хакер, это был просто прорыв. Никто, кроме адресата, не мог прочесть послание. Заставить открыть письмо силой было фактически невозможно. Также незаметно была решена проблема массовой неграмотности. И это явилось самым большим плюсом нововведения. Большая часть людей во всем мире уже не справлялась с премудростями грамматики родных языков. В течение последних войн основная масса населения не получала вообще никакого образования. Поскольку вырастить искусственную биомассу, обладавшую зачатками интеллекта, стало дешевле бумаги, коробки прикончили переписку от руки во всех более-менее развитых странах. Во всех крупных городах Конфедерации появилась пневматическая почта. Коробкам задавался адрес. По трубам инженерных коммуникаций, которых хватало в каждом городе, кроники достигали любого дома и квартиры. Существовали различные модификации коробков Кроника, на любой вкус. От дешевых одноразовых, распадавшихся сразу после использования, до мощных многоразовых, для записи двенадцати посланий и более, для просмотра их всей семьей.

В Новгороде кроники только-только начинали входить в моду.

Шмеллинг приложил большой палец к считывающей панели, имевшей вид условного черного опечатка пальца.

Однако Карл ошибся. Этот кроник ему послала не Полина.

Послание заключало в себе Брюн. Женщина полулежала в плетеном кресле. Из одежды на ней были только серебряные туфли и массивные серьги в ушах. Судя по легкости наряда, Брюн уже чудесным образом исцелилась от мучившего ее гриппа. Или же она ловко разыграла больную для того, чтобы остаться дома и ни на какие юга не ездить.

– Приходи вечером, – предложила крохотная копия Брюн.

И Карл пришел.

Он приходил и в последующие вечера, примерно в одно и то же время, то чуть пораньше, то чуть позже. Однажды Брюн не встретила Шмеллинга в шелковом халатике на голое тело, как это у них повелось. Карл прошелся по пустому дому в поисках Брюн. Шмеллинг обнаружил подругу на веранде. Брюн сидела на том самом плетеном стуле, что запомнился Карлу по лаконичному сообщению. Она куталась в плед в красно-зеленую клетку, с кистями, и читала толстую книгу в черной блестящей обложке. От времени лак на картоне пошел трещинами. Названия Карл разглядеть не смог. На высоком круглом столике перед Брюн стояла чашка с дымящимся шоколадом. Брюн время от времени брала ее, делала несколько глотков, перелистывала страницы. Она так увлеклась чтением, что совсем не замечала Карла, стоявшего в дверях.

– Про что книжка? – налюбовавшись ею, спросил он.

Брюн подняла глаза и наконец заметила Шмеллинга.

– Про вампиров, – ответила она.

– Тебе нравятся вампиры? – спросил Карл с интересом.

Брюн вспыхнула:

– И ничего смешного!

Карл понял, что она не на шутку рассердилась, и немало удивился этому. Впрочем, ссориться из-за такой ерунды он не собирался.

– Я думал, тебе эльфы больше нравятся, – сказал он примирительно.

Лиц Брюн смягчилось. Она не раз покусывала Карла за его удлиненные уши. То нежно, то резко, в зависимости от обстоятельств. И уже раз сто успела сказать Шмеллингу, что он вылитый эльф.

– На самом деле, здесь про другое, – произнесла Брюн. – Здесь про девушку, которая любила парня. А он тоже ее любил, а потом бросил…

Брюн замолчала.

– А она? – спросил Карл.

– Она? Она купила мотоцикл.

С мужской точки зрения, подобный логический переход все же был несколько резковат.

– Зачем? – уточнил Карл.

– Чтобы разбиться, – ответила Брюн.

Карл покачал головой:

– Это сильно.

Брюн поднялась с кресла. Широким движением сбросила плед, словно плащ. Карл не удивился бы, если бы оказалось, что под пледом ничего нет. Но Брюн была одета весьма основательно. На ней обнаружилось домашнее платье из синего трикотажа, целомудренное, спереди закрытое наглухо, с вырезом под горлышко и длинными рукавами, но безумно короткое.

Она подошла к нему поцеловала в шею, а затем запрыгнула на Карла, обхватив его ногами. Шмеллинг огляделся и донес ее до столика. Карл овладел Брюн там, раздев до технологического минимума. Столик очень сильно скрипел, мешая ему сосредоточиться. Зато Брюн не обращала никакого внимания на душераздирающий скрип столика. Прощальный стон, с которым чашка разлетелась на мелкие осколки, упав на мозаичный пол веранды, тоже прошел мимо ее сознания.

По форме пятно шоколада походило на осьминога или телкхассца без скафандра.

Впрочем, инопланетные захватчики никогда и не скрывали, то ведут свое происхождение от этих мудрых головоногих.

– Я тогда не спросил, – произнес Карл. – Ты хотела бы стать высшим существом? Жить вечно?

– То есть, стать вампиром? – переспросила Брюн.

– Ну, почти.

– Да, – усмехнулась она.

– Тогда приходи сегодня сюда в полночь, – сказал Карл так спокойно, словно просил за столом передать ему печенье. – Только Лоту не говори.

У Брюн вдруг пересохло во рту. Она облизала губы.

Солнечный полдень, веселый голосок Даши, звенящий в воздухе подобно серебряному колокольчику – они с отцом уже возвращались с кладбища – вдруг исчезли, отодвинулись. От Карла обычно пахло ароматными индийскими сигарами, к которым он привык на войне.

Но сейчас от Шмеллинга отчетливо повеяло луной, смертью и стылым мраком заброшенного храма.

– Разумеется, не скажу, – ответила Брюн.

– Я буду ждать, – сказал Карл.