Часть II. Человек-Да

Онлайн чтение книги Черный человек
Часть II. Человек-Да

Глава 1

Заремба посмотрел на Мальгина как-то по-особенному, с любопытством и сожалением, словно знал о нем нечто не укладывающееся в рамки общественного мнения о товарище.

– Ты еще не в курсе?..

Мальгин, только что вошедший в служебный модуль, с давних времен называемый кабинетом, не оглядываясь, сделал жест – заходи. Одет он был по обыкновению в голубую рубашку с черной искрой, черным воротником и черными обшлагами рукавов, в белые брюки и такие же туфли.

Заремба остановился на пороге, глядя на прямую развитую спину заведующего отделением нейропроблем, надежную спину уверенного в себе, уравновешенного и сильного человека. Повторил:

– Так ты еще не знаешь новость?

Мальгин сел за стол, включил автоматику, формирующую рабочую поверхность: из черной блестящей плоскости стола вылез «бутон» эмкана, линза селектора виома, информационный блок, сетчатый карандаш киб-секретаря. Наконец Мальгин поднял спокойный взгляд серых глаз, способных становиться прозрачными до ледяной твердости, искриться сдерживаемым, всегда запрятанным в глубине смехом или прятаться за бровью иронического прищура.

– Не бери меня на арапа, Иван. Ох и не люблю я твою манеру сообщать неприятные новости.

Заремба, не вынимая рук из карманов, прошел на середину уютного кабинета заведующего отделением.

– Час назад привезли Шаламова…

Глаза Мальгина сузились, похолодели, стали почти прозрачными.

– Не понял. Что значит привезли?

– Он очень плох, попал в какой-то переплет при аварийном курьерском посыле или, как у них говорят, – кенгуру. У него коматозное состояние, колониальный неврит… – Заремба замолчал, глядя, как «железный» Мальгин вдруг побледнел, вернее, побелел, так что губы его стали синими, под цвет оттенка рубашки. Длилось это несколько мгновений, заведующий тут же взял себя в руки, но цвет лица вернулся к нему не скоро.

– Где он?

– В первом боксе, у Стобецкого, над ним сейчас колдуют сам Готард и Билл-старший со всеми своими «вивисекторами». Таланов обещал собрать консилиум, искал тебя, но не нашел.

– Я был на корте, – машинально сказал Мальгин и стремительно вышел из кабинета, хотя мог бы связаться с клиническим отделением Готарда Стобецкого по селектору. – Кто его привез? – спросил он уже на ходу, вскакивая в коридоре в первую попавшуюся «улитку» институтского конформного лифта.

– Спасатели, кто же еще, – забубнил Заремба в спину. – Некто Жостов и двое врачей, одного я немного знаю по практике – Джума Хан, врач «Скорой».

«Улитка» вынырнула из коммуникационной шахты у двери с зеленой полосой под номером два, бесшумно свернула прозрачные перепонки выхода.

Бокс номер два был собственно нейроклиникой, и заведовал ею Готард Стобецкий, нейрофизиолог и врач с тридцатилетней практикой. Шел ему шестьдесят второй год, но выглядел он на тридцать пять: молодой, гладколицый, уверенный и обстоятельный до пунктуальности. Ошибался Стобецкий редко и, вероятно, поэтому не допускал мысли, что может быть не прав. Это его качество раздражало Мальгина, но в остальном они давно притерлись друг к другу и хорошо знали свои возможности, сильные и слабые стороны, хотя это не мешало им вести деловые и неделовые споры и отстаивать свою точку зрения. Но не до вражды.

Пространство клиники было функционально и эстетически организовано таким образом, что любая палата – а их было около трех десятков – имела прямой лонж-выход в операционный и процедурный комплексы, и выглядело это ячеистыми янтарными выступами, напоминавшими обнаженные светящиеся пчелиные соты, которые упирались в причудливо изогнутые палевые «бутоны» реанимакамер. Дежурный терминал управления операционной прятался в хрустально-белом «бутоне», сквозь стенки которого были видны врачи за двумя развернутыми пси-вириалами[5]Пси-вириал – блок управления с конформным преобразованием аппаратуры, заменивший устаревшие пульты; содержит аппаратуру звукового и мысленного (пси) управления. стационарного диагностера и медицинского информ-банка.

Стобецкий, заметив заведующего первым отделением, жестом попросил соседа освободить кресло. Мальгин, кивком поздоровавшись со всеми и пожав Готарду руку, сел. Виом напротив показывал внутренности реанимакамеры с телом Шаламова. В правой верхней четверти оперативного фронта изображения загорались и гасли строки бланк-сообщений, а чуть ниже – данные медицинского анализа.

– Нечто странное, – отрывисто бросил Стобецкий. – У него парадоксальный статус абсанса,[6]Статус абсанса – состояние больного, характеризующееся серией абсанов (кратковременных потерь сознания с последующей амнезией), в промежутках между которыми сознание полностью не восстанавливается. резко нарушена нейроцитоархитектоника мозга: таламус сплющен и загнан в нейтропиль, оба полушария срослись в одно целое, промежуточный мозг проник в средний, сетчатое образование исчезло, мозжечок увеличился в объеме в два раза… ну и так далее. Никогда не видел ничего подобного!..

Левая нижняя часть виома отразила голографический разрез мозга пострадавшего. Алая стрелка показала узлы нарушений и переродившиеся участки коры.

– Кроме того, ПНС[7]ПНС – превертебральное нервное сплетение. у него расположено прямо над тазом, а не на границе брюшной полости, – добавил заметно волнующийся Билл-старший, заместитель Стобецкого, приступивший к работе всего три дня назад. – Такое впечатление, будто оно «сползло». А corpus callozun[8]Мозолистое тело (лат.). увеличилось и соединило полушария!

– По данным коллег, – Стобецкий кивнул в сторону группы мужчин в фирменных голубовато-зеленых комби – такие носили все врачи «Скорой помощи» и спасательной службы, – его организм большую часть времени отказывается регулировать деятельность внутренних органов.

– Что значит «большую часть времени»?

Один из гостей, рослый, черноволосый, загорелый до цвета красной меди, с хищным носом и черными цепкими глазами, придвинулся ближе.

– Это значит, что иногда этот парень вдруг сам выкарабкивается из беспамятства и организм начинает ему подчиняться. Не надолго, на три-четыре минуты, но и это удивительно, ведь, по сути, он фрустрирован.[9]Фрустрация – дезорганизация сознания личности.

– Простите, с кем имею честь?

– Джума Хан, – представился черноволосый, и Мальгин понял, что его загар – нормальный, естественный цвет кожи.

– Нейрэктомию[10]Нейрэктомия – иссечение участка нерва. делали? – спросил Стобецкий, манипулируя секторами диагностера.

– Конечно, данные в персонбанке. У него прогрессирующая гетероплоидия.[11]Гетероплоидия – изменение структуры некоторых хромосом. И при всем том парень умудряется всплывать из преисподней и разговаривать как вполне нормальный, почти здоровый человек! Очень сильная личность.

– Учтите, он, ко всему, еще и слеп, – невпопад вмешался Заремба, дыша в затылок Мальгину.

– Где Таланов?

– На связи с индийским филиалом, через пару минут явится.

Виом вдруг подернулся рябью, стершей все надписи. Приглушенно прозвенел колокол внимания. На мигающем огнями «кактусе» вириала зажглись голубые и зеленые огни отмены контактного контроля.

– Он просыпается, – быстро сказал Джума Хан. – Зафиксируйте параметры в момент «всплывания», это важно.

– Пациент в сознании, – четко доложил инк-координатор клиники.

Виом прояснился.

Лицо Шаламова с открытыми глазами было повернуто к людям (видеокамерам, конечно), так что создавалось впечатление, будто он их видит, хотя спасатель был слеп.

– Джума, – позвал он.

В группе, обступившей Мальгина и Стобецкого, произошло общее движение.

– Я здесь, Даниил, – с небольшим опозданием ответил Джума Хан, покосившись на Мальгина.

– Где я?

– В Москве, в Институте нейрохирургии.

Шаламов помолчал: в зале повисла хрупкая тишина. Было видно, что держится спасатель с большим трудом, колоссальным напряжением воли – по лицу его поползли капли пота.

– Клим, ты тоже здесь?

– Да, – каменно-твердо ответил Мальгин, шевельнув желваками.

Шаламов усмехнулся не мигая. Заремба невольно поежился.

– Тогда я могу быть спокоен. Не давай никому меня резать, Клим, меня нельзя резать. Даже тебе. Понял? Даже тебе!.. Ты понял? – настойчиво повторил спасатель.

– Да, – ответил Мальгин.

Шаламов еще несколько мгновений с улыбкой, кривой, понимающе-иронической, сожалеющей, странной, смотрел (не видя!) на замерших врачей, потом расслабился и откинул голову, глаза его закрылись.

– Потеря пульса, – отозвался инк. – Активирую ВРС,[12]ВРС – водитель ритма сердца. дыхание, нейропинг, блокирую выделение избыточных доз вазопрессина, окситомицина.

– Дьявольщина! – произнес Стобецкий. – Это же невозможно!

– Что именно? – сухо спросил Мальгин с чувством, близким к растерянности, глядя на тело друга, опутанное шлангами и проводами. Шаламов всегда был похож на дерзкого и удачливого пирата, по-мужски красивого, склонного к риску, решительного и упрямого, настолько уверенного в себе, в своей неуязвимости, что трудно было представить, будто с ним может произойти какое-либо несчастье. Во всяком случае, Мальгин знал его давно и никогда не думал, что Шаламов, олицетворяющий по натуре тип джеклондоновского героя, вдруг окажется в положении смертельно больного…

– Каким образом он приходит в себя, не имея возможности управлять физиологией? Это же нонсенс!

– Мы назвали такие моменты «пароксизмами жизни» или «парадоксальным сознанием», – сказал Джума Хан; Мальгину нравилось, как держится молодой врач спасателей, спокойно, уверенно и раскованно. – Кстати, во время «пароксизмов жизни» у него почти все основные функции приходят в норму.

Заремба легонько толкнул Мальгина в спину.

– Главный…

Толпа врачей расступилась, пропуская Богдана Таланова, директора Института нейрохирургии, всегда озабоченного, нахмуренного, с морщинистым сухим лицом; глубокие поперечные морщины на лбу главного врача говорили о его возрасте больше, чем седые виски.

– Ваше мнение, Клим? – Голос у директора был низкий, почти бас, но мягкий, не оглушающий.

– Я только что узнал об этом, – сдержанно ответил Мальгин. – Мне нужно знать, помимо медицинской диагностики, как все произошло, где, по какой причине, то есть получить всю доступную информацию.

– Можем дать только приблизительную реконструкцию происшествия, – сказал один из спасателей чуть в нос; это и был Прохор Жостов, руководитель сектора, в котором работал Шаламов. – Дело в том, что мы обнаружили Даниила в последний момент, когда он уже не дышал, да и координатор его шлюпа был кристаллически мертв. Никто, по сути, не знает, что произошло, а маатане не хотят сообщать подробности.

– При чем тут маатане?

– О случившемся мы узнали от них, точнее, от маатанина, которого спас Шаламов. Это все, что известно достоверно. В системе, где мы нашли спасателя, – кстати, это в высшей степени интересная система, так называемая Горловина «серой дыры», – на искусственной планете, имеющей форму куба, остался маатанский космолет, но он тоже пуст. По всему видно, что шлюп Даниила в состоянии «струны» пересек «струну» чужого корабля, но о подробностях аварии расспросить некого.

– Появятся новые сведения – сообщите, пожалуйста.

– Непременно.

– У него есть близкие? Родственники? – спросил Таланов.

– Отец, мать, жена, – ответил Джума Хан.

– Они знают?

– Отец и мать знают, жена еще нет, она… беременна.

Мальгин медленно повернулся к говорившему.

– Что?.. Что вы сказали?

– Она беременна, – невозмутимо повторил Джума Хан. – Мы считаем, что в сложившейся ситуации до родов ее нельзя волновать этим сообщением.

«Когда же роды?» – хотел спросить Мальгин, но сдержался.

Таланов сел на его место, придвинул к темени выросший из мигающего огнями «кактуса» пси-вириала на гибком усике «одуванчик» эмкана и погрузился в мысленные переговоры с координатором. Через две минуты отодвинул эмкан, помассировал висок ладонью.

– Готард, продолжайте анализационное сканирование и структурное интегрирование показаний. Завтра соберем консилиум. Клим, доклад сделаете вы, не забудьте главное: выводы и рекомендации консилиума принимаются к неукоснительному исполнению, и ошибки должны быть исключены. Такого случая я не помню в практике, и вряд ли подобные зафиксированы историей медицины, но все-таки покопайтесь в планетарном БМД и банках СПАС-службы.

Мальгин молча кивнул.


Весь день он находился под впечатлением встречи с Шаламовым и страшного диагноза его состояния. Память вопреки воле снова и снова прокручивала события давно минувших дней: детство, юность, совместные игры, увлечения, ссоры, первые серьезные шаги в жизни и наконец, встречи с Купавой. До института. После. Признание… Да, тогда он казался старше, значимее и увереннее Шаламова благодаря своей природной сдержанности и спокойствию. Даниил слишком разбрасывался, хватался за тысячу дел, с легкостью бросая переставшие его интересовать, а Мальгин шел одной тропой к намеченной цели, и Купава пошла за ним. Четыре года, конечно, не прошли как один день, и все же они жили, не ощущая власти времени, но потом Шаламов вернулся из очередной звездной экспедиции повзрослевший, переживший смерть товарищей, научившийся ценить сказанное им самим слово и ответный взгляд друга… нет, они встречались втроем и раньше. Купава любила Шаламова, как она говорила, – за общительность, распахнутость души и склонность к юмору, но кто же знал, что это чувство внезапно усилится многократно и вырвется на свободу, ломая рамки сложившихся отношений, паритет дружбы и устоявшихся взглядов на смысл жизни?! Кто? Только не Мальгин. И ему пришлось пережить самый тяжелый день в своей жизни, когда Купава сказала ему, что уходит к Шаламову! День, когда был разрушен замок его привычных представлений о женской любви и мужской дружбе, и ночь, когда он сквозь боль и муку нахлынувшего одиночества вдруг понял, насколько ошибался в себе!..

Шаламов пришел на следующее утро, волнуясь, сказал всего несколько слов:

– Я ничего не знал. Она пришла час назад. Ты, наверное, догадывался, что я ее люблю, но я бы никогда сам… она пришла и… – Шаламов беспомощно пожал плечами и криво улыбнулся; Мальгин впервые увидел в глазах друга растерянность. – Если считаешь меня подлецом – прощай.

Мальгин покачал головой. Ему было плохо, очень плохо, однако он недаром считался сильным и выдержанным человеком.

«Все правильно, – подумал он почти бесстрастно, загнав свою боль глубоко в сердце. – Она сделала все правильно. Я бы тоже никогда не понял, что все кончилось, а если бы и понял, то не поверил. Редко кто способен признаться в собственном эгоизме добровольно…» Однако вслух он сказал другое:

– Дан, если вы с Купавой не будете возражать, я приду к вам в гости. Позже. А сейчас я хочу побыть один.

Он сдержал свое слово… через два месяца, когда почти полностью преодолел последствия самоанализа, тоскливую тягу к голосу Купавы и желание сделать операцию на собственной памяти. И еще дважды приходил к ним в гости, хотя Купава всегда почему-то пугалась его приходов, и вот спустя еще полгода Шаламова привозят спасатели…

«Господи, – снова подумал Мальгин со страхом, – она беременна! И вполне вероятно, „виновен“ в этом именно я!.. Хотя какое это имеет теперь значение? Главное, она ничего не знает о Дане. Что же случится, когда ей сообщат о положении мужа?..»

Вошел Заремба, как всегда – руки в карманах.

– Предлагаю путешествие в ближайший водоем – искупаться.

До Мальгина не сразу дошел смысл сказанного.

– Тебе что, делать нечего?

Заремба опешил; Мальгина всегда забавляло, как Иван, который был на девять лет моложе его, вел себя со всеми запанибрата, покровительственно, и всегда совершенно искренне поражался, когда его ставили на место. Но характер у молодого нейрохирурга был незлобивый, покладистый, общительный, просто он так был воспитан, без критического отношения к себе, сам обижался часто и быстро, но так же быстро остывал.

– Будешь ждать, пока Готард подготовит анализ?

– А ты предлагаешь докладывать на консилиуме ему?

– Нет, но времени-то еще воз и маленькая тележка.

Мальгин потерял интерес к разговору и снова уткнулся в стол, по черной панели которого ползли последние сводки медицинских новостей из всех районов земного шара, отобранные для него киб-секретарем. За день лицо заведующего отделением осунулось и заострилось.

Заремба потоптался у стола, повздыхал.

– Ты меня включишь в бригаду лечащих?

Мальгин с трудом вернулся из глубин памяти.

– Я хотел бы попасть в ПР-группу.

Клим наконец выключил информпрограмму, вскинул на нейрохирурга затуманенные глаза.

– Надеюсь, у тебя есть основания?

– Ну, я думаю… считаю, что я… хороший специалист, врач…

Мальгин вздохнул.

– Ты же знаешь, что этого недостаточно, Иван. Ответственность за лечение таких пациентов, как Шаламов, требует полной отдачи, колоссального опыта и знаний.

– Что я, по-твоему, не лечил никого? – насупился Заремба. – А кто оперировал Кадовски? Кто поставил правильный диагноз Ламбергу?

– Ты. – Мальгин снова вздохнул. – Но ты пока умудряешься брать на себя больше, чем можешь унести. К тому же Таланов уже назначил бригаду операционников.

– И кто в нее вошел?

– Готард, я и… как его, врач-спасатель Джума Хан. Трое.

– Мне этот индеец не показался опытным. – Заремба покривил губы. – К тому же трое в группе – мало. Могу заменить индейца.

– Он афганец.

– Какая разница? Значит, не берешь?

Мальгин тронул сенсор вызова, отрицательно качнул головой.

– Ты даже не представляешь, какой это трудный случай. Не знаю, как Готард и Джума, но я… я просто боюсь давать прогнозы.

«Знал бы ты, что я испытываю, – с тоской подумал он. – Умирает человек, который был моим другом, не подозревая, что мы давно враги! Умирает исключительно коммуникабельный человек, которого все любили и всегда ждали. Умирает тот, кто, не дрогнув, пожертвовал собой, спасая маатанина, совершенно чужое разумное существо, не способное на ответное благородство. И наконец, умирает тот, к кому ушла жена, превыше всего в жизни ставящая честность отношений, какой бы ни была цена… Что будет, если Даниил умрет? Вернется ли она? И что будет, если он все-таки выживет?..»

Над «глазом» виома развернулся объем изображения с головой Стобецкого.

– Давайте поработаем вместе, – сказал Мальгин. – Мне некуда деться.

– Успеешь поработать, – недовольно проговорил Готард. – Через пару часов я дам предварительный вывод.

– И все же я подключусь в параллель. Извините, Готард, но у меня есть свои резоны… Этот человек… мой злейший друг.

Стобецкий пожевал губами, хмурясь, нехотя кивнул. Потом не удержался от ехидной тирады:

– Боишься, что на стадии прогноза не учту какую-нибудь мелочь? Стобецкий еще не ошибался в анализе.

– Я знаю. – Мальгин остался бесстрастным. – Но решать судьбу этого парня буду, наверное, я.

Виом погас, Стобецкий выключил интерком.

– Индюк, – сказал Заремба простодушно. – Клим, вспомни обо мне, я не подведу. Желаю удачи.

Мальгин остался один. Минут десять он сидел в том же положении, боролся с воспоминаниями и, победив, дал задание киб-секретарю связаться со спасательной службой и собрать все материалы о работе Шаламова. После этого спустился в клинику Стобецкого, где автоматы реанимакамеры, насколько это возможно, поддерживали оптимальную среду для одного пациента, Даниила Шаламова, мастера-спасателя тридцати двух лет от роду, верного своим принципам всегда и везде, даже в ситуации, когда выбор один – жизнь своя за жизнь чужую…

Стобецкий не сказал ни слова, когда Мальгин сел рядом и вывел на второй эмкан параллельный выход диагностера. До глубокой ночи они работали в полной тишине, связанные оперативным полем компьютера, а когда закончили формирование отчета, долго сидели за светящимся «кактусом» вириала и смотрели на неподвижное тело Шаламова, погруженные каждый в свои мысли и чувства. Их рабочие отношения можно было бы выразить двумя словами: унисон диссонансов. Но это, в общем-то, парадоксальное словосочетание точно определяло способности каждого видеть границы принципиальной оценки событий. Стобецкий ушел раньше, буркнув «спокойной ночи». Мальгин вернулся в кабинет, еще раз перечитал собственные выводы, зафиксированные памятью машины – в институте ее все называли Гиппократом, – и в третьем часу ночи покинул институт. Думал он, к собственному отвращению, только об одном: у Купавы будет ребенок…


На консилиуме присутствовали едва ли не все крупнейшие специалисты с приставкой «нейро» в области изучения и лечения человеческого мозга и нервной системы: нейропсихологи и физиологи, хирурги и химики, кибернетики и лингвисты, психологи и генетики, в том числе и доктор неврологии Каминский, возглавлявший Европейский центр индивидуальной психотерапии.

Данные анализа состояния Шаламова произвели на каждого из них разное впечатление, но в одном их мнения совпали: случай был уникальным. Мозг пациента переродился почти на пятьдесят процентов и продолжал изменяться, хотя процесс этот и замедлился после медикаментозного вмешательства врачей спасательной службы. Начали играть особую роль интрамуральные нейроны, замурованные в стенках сосудов, их объем увеличился, а структура изменилась, теперь они объединились в автономную сеть, образовав специфический нейропиль – «скелет» новой нервной системы, почти не зависящей от головного и спинного мозга.

За сутки, истекшие с момента доставки Шаламова в институт, он дважды приходил в себя, звал Джуму Хана или Мальгина, просил ничего не сообщать Купаве, настойчиво требовал не пичкать его нейролептиками и обойтись без хирургического вмешательства в его организм. Каждый раз после этих кратких сеансов полного сознания у него останавливалось сердце и наступала клиническая смерть, но ухищрениями медиков, вооруженных тысячелетними знаниями методов и накопленным опытом медицины, опирающихся на умные машины и точнейшую аппаратуру, Шаламов снова возвращался к жизни, вернее, полужизни, большую часть времени проводя в глубоком беспамятстве. Он был явно неоперабелен, о чем прямо заявил Стобецкий, но Мальгин, как, впрочем, и сам Готард, и Таланов, и многие другие, не видел иного выхода: Шаламова надо было срочно оперировать, он мог умереть в любую минуту.

– Ну, хорошо, операция необходима, – согласился Каминский, чем-то напоминавший Мальгину дремлющего седого льва. – Но ведь сам пациент от нее отказывается. Не нарушаем ли мы норм врачебной этики? К тому же поле хирургического вмешательства настолько велико, что едва ли с операцией справится один человек. Вот вы, например, справитесь? – Каминский посмотрел на Стобецкого.

Готард нахмурился, пожевал губы и вдруг, к удивлению Мальгина – тот ожидал другого, отрицательно качнул головой.

– Я, наверное, нет, а вот он справится. – Кивок на Мальгина. – Клим – лучший нейрохирург Системы, нейреконструктор высшей квалификации…

– Оставьте славословие, Готард, – негромко перебил коллегу Мальгин. – Бронислав прав, оперировать придется сразу два десятка пораженных участков, но не это главное. Операция ничего не даст, если мы не сможем стереть чужую информацию в мозгу больного. Именно она формирует те структурные и нейрохимические изменения мозга и тела Шаламова на уровне неосознанной психики, подсознания, которые превращают его в… – Мальгин запнулся, – в нечеловека. Но вы не учитываете фактор времени. У нас его нет. Дальше будет еще хуже, процесс перерождения продолжается, и скоро мы упремся в тупик, из которого всего два выхода: смерть пациента или полная фрустрация личности, что для него в принципе одно и то же.

– Вы берете на себя ответственность за исход операции? Придется сделать не одну, а целую сотню тончайших операций одновременно.

Мальгин поднял на Каминского твердый взгляд, мельком отметив жест Зарембы, означавший: «Не дрейфь».

– Да, – сказал он и вспомнил шепот Купавы: «Тебя все называют человеком-да. Ты всегда так уверен в себе? В своей судьбе? В правильности выбора цели?» – «Да», – ответил он в тот день…

– Но, повторяю, до нейрооперации необходима операция по очистке мозга больного от «шлаков» чужеродной информации. Это самое трудное и опасное в данном случае. Подобную операцию проводили всего один раз за всю историю медицины: около тридцати лет назад мой предшественник Наумов оперировал двух космонавтов, попавших под информационно-лучевой удар над Юпитером.

– Ему было труднее, – проворчал Стобецкий. – В те времена еще не было машин типа Умник или Гиппократ.

Мальгин промолчал.

– Но насколько я понял, вы не знаете всех запасов криптогнозы,[13]Криптогноза – информация, осевшая в глубинах неосознаной психики. – сказал Каминский. – К тому же она может быть перемешана с жизненно важной наследственной и приобретенной информацией. Как вы отделите «зерна от плевел»?

В демонстрационном зале, где проходил консилиум, повисла тишина.

– Есть только один способ, – нарушил ее Мальгин, посмотрев на задумавшегося Таланова. – Прямой пси-контакт. Необходимо замкнуть мозг больного на мозг врача.

– Но это же колоссальный риск!

– Да, риск, – согласился Таланов, – прежде всего риск шокового исхода и глубокой психотравмы хирурга, но я не уверен, что нет другого выхода. Давайте подумаем вместе, может быть, выход найдется. Предлагаю укомплектовать группу профессионального лечебного риска пятью врачами. У кого другое мнение? Прошу назвать кандидатуры.

– Разрешите слово? – встал Заремба. – Мне кажется, мы кое-что упускаем из виду.

Мальгин, приготовившийся к тому, что Иван станет предлагать в группу себя, с интересом посмотрел на молодого хирурга.

– Конкретней, пожалуйста, – сказал Таланов с обычной своей ироничной вежливостью.

– Шаламов работал с маатанской техникой в состоянии гипермнезии и впитал почти весь запас информации их корабельного компьютера, поэтому прежде, чем заняться лечением больного, необходимо узнать все о маатанах: их биологию, физиологию, биохимию и так далее. Только тогда мы быстрее поймем процессы, идущие в организме Шаламова, и сможем определить пределы хирургического и психофармакологического вмешательства.

«А молодец Иван, голова у него варит», – подумал Мальгин с некоторым удивлением; сам он упустил из виду эту особенность случившегося.

– Идея хорошая, – сказал Таланов, – хотя мы об этом не забывали. Но как ее осуществить практически? Насколько я осведомлен, контакт с нами маатане отвергли. Вообще удивительно, что этот травмированный маатанин, которого спас Шаламов, внезапно проникся благодарностью к нему и решил сообщить нам координаты места катастрофы.

Заремба сунул было руки в карманы, но, посмотрев на Мальгина, вытянул их обратно.

– Это можно объяснить, – сказал он со снисходительной небрежностью. – Шаламов сработал обратную связь с маатанским компьютером, а тот мог иметь такую же с маатанином. Вот «черному человеку» и передалась часть эмоциональной и психогностической информации спасателя.

В зале снова воцарилась тишина.

«Недооценивал я Ивана, – подумал Мальгин с невольным сожалением. – Из него может получиться отличный врач. Главное, он умеет думать».

Таланов кашлянул в кулак, в глазах его отразилось уважение.

– А вот об этом я не подумал. Спасибо за идею, она интересна и ценна. Правда, я все равно не вижу, каким образом можно получить сведения о физиологии маатан.

– Да очень просто! Разве у нас в УАСС нет отдела разведки или безопасности? Пограничников наконец? Пусть поработают!

На лицах присутствующих в зале мелькнули улыбки. Горячность молодого нейрохирурга и его манера поведения импонировали многим.

– Это как раз очень непросто, – негромко сказал Джума Хан. – Как вы себе сие представляете?

– Элементарно: выкрасть маатанина, обследовать и вернуть… извинившись.

Последняя фраза Зарембы снова развеселила присутствующих, но ненадолго. Предстояло принять решение, определяющее дальнейшую судьбу больного.

Спустя полчаса группа риска была создана. В нее вошли четверо мужчин: Мальгин, Стобецкий, Джума Хан, а также Бронислав Каминский, и женщина, один из крупнейших нейрохимиков Земли – Карой Чокой. Консилиум закончил работу, и теперь предстояло выработать стратегию и тактику лечения Шаламова, поставившего в тупик странной своей болезнью лучших специалистов Земли в области изучения человеческого мозга и нервной системы человека.

Заремба хотел было навязать Мальгину свое общество, но Клим отверг эти попытки двумя словами: «встретимся завтра» – и сбежал из института, наугад ткнув иглой задатчика в схему выходов метро.[14]Метро (от слов «мгновенный транспорт») – система мгновенного масс-транспорта; ретроспективный возврат старого привычного термина одного из самых удобных видов транспорта ХX века. Вышел он на второй станции метро Ио, спутника Сатурна, над прозрачным куполом которой нависала пухлая пятнисто-полосатая стена гигантской планеты, перечеркнутая узкой полоской кольца, видимого с ребра.

«А может быть, поступить по совету Зарембы? – подумал Мальгин, глядя на заметное глазу движение пятен на боку Сатурна. – Выкрасть „черного человека“, предварительно подготовив исследовательский комплекс на базе больших Умников академии, и за два-три часа „распотрошить“ его по всем параметрам. Потом извиниться и, бия себя в грудь коленом, вернуть обратно…»

Из-за горба планеты брызнуло расплавленным золотом солнце. Мальгин не отвернулся, только сожмурился.

«Нет, не имеем мы права действовать подобным образом, по-пиратски. Пусть „черные люди“ высокомерны, эгоистичны и равнодушны к нам, но это никому из людей не дает моральных преимуществ. Этика контакта живых с живыми складывалась веками, от контактов с братьями нашими меньшими – животными – до контактов людей с людьми. Мы пережили все: войны и геноцид, расизм и оголтелый шовинизм, примитивный социализм, фашизм и псевдокоммунизм и ворох других производных „измов“, пока не научились уважать чужое мнение и чужие желания. Шаламов не прикидывал размеров личной выгоды от спасения „черного человека“, он просто его спасал… как тот дурак, который не знал, что задача неразрешима, и потому решил ее…

Ах, Данька, Данька, кто знал, что ты станешь моим пациентом! Человек устроен таким образом, что считает себя бессмертным до тех пор, пока не встретится со смертью лицом к лицу, а ты был сверхоптимистом и вряд ли задумывался над тем, что смертен, как и все. В какую же историю ты влип, мой злейший друг! И меня тянешь за собой в пропасть… потому что никогда не задумывался о последствиях своих поступков. Я даже не уверен, думал ли ты о Купаве, когда спасал этого каменно-металлического монстра… хотя эгоистом тебя никто назвать не вправе, даже я. Просто ты такой, какой есть, – ничего показного, фальшивого, хитрого, весь на ладони. А главное, ты всегда был искренне уверен, причем не в меру общепринятых норм, что предать тебя никто не может, тем более друзья. Надо же таким уродиться?! А подумал ли ты о том, каково сейчас мне? Имею ли я право на ошибку, зная о твоем святом неведении и не менее святой уверенности в моем профессионализме, в том, что я вытяну тебя из преисподней?..»

В глубинах атмосферы Сатурна мигнула алая звезда – луч лазер-связи какого-то исследовательского автомата. Мальгин опомнился и шагнул обратно в камеру метро, не обращая внимания на удивленные взгляды работников станции. Через двадцать минут он был дома.

Принял душ, переоделся, выпил бокал испли и вдруг бессознательно набрал телекс Купавы, заблокировав обратную связь.

Виом развернулся почти сразу. Перед Мальгиным возник вид до боли знакомой гостиной Шаламова, а напротив стояла Купава в халатике и с недоумением смотрела на Мальгина, и, хотя видеть его она не могла, Клим невольно сделал шаг в сторону, глотая ставшую горькой слюну.

– Слушаю вас, – нараспев сказала Купава с рязанским выговором, откидывая пушистую прядь волос со щеки. – Включите обратку, я вас не вижу.

Мальгин молчал, сжав кулаки так, что ногти впились в ладонь. Он увидел округлившийся живот, изменивший фигуру женщины, ее осторожные движения, и в голову ударило волной пронзительной тоски и отчаяния. Купава любила Шаламова и еще ничего не знала о случившемся.

– Кто звонит? – повторила Купава, и вдруг выражение ее лица изменилось. – Клим?.. Ведь это ты, Клим, я знаю. Включи обратку, я хочу посмотреть на тебя. Почему ты не звонишь?

Мальгин с трудом проглотил ком в горле и выключил виом связи.

Уснул он только под утро, на рассвете.

Глава 2

Заремба встретил Мальгина рассеянным «привет». Он сидел за пси-вириалом реаниматора с эмканом на голове и, судя по сигнализации на терминале, работал с вычислителем в режиме интегрального обобщения. Стобецкого в клинике не было.

– Где Готард? – спросил Мальгин, включая передачу из реанимакамеры. Виом раскрыл внутренность камеры: сквозь зеленоватый сумрак физиогаза едва проглядывало тело Шаламова, похожее на скульптуру спортсмена из позеленевшей бронзы.

– Ушел, – ответил Заремба с запозданием. – Он дежурил с Ханом всю ночь. Подожди, я сейчас освобожусь.

Мальгин сел рядом, вывел на второй эмкан информацию сторожа состояния, выслушал мысленный доклад, откинулся в кресле. Эмкан свернулся в гибкий усик и втянулся в пульсирующую колонну вириала.

Состояние Шаламова не изменилось к лучшему, состояние коллапса – на грани клинической смерти. Спасатель не реагировал на раздражители, смену физиогаза, излучателей, стимуляторов и на регулярные сеансы внутривенного питания. Но за ночь он дважды «всплывал» из небытия в пароксизме псевдосознания, почти полностью восстанавливая на несколько минут функции сердечно-сосудистой, вегетативной и центральной нервной систем. Однако блокада пси-сферы при этом не снималась, то есть даже с помощью точнейших датчиков не удавалось «снять мысли» спасателя, уловить, о чем он думает и какая информация скрывается в глубинах его памяти.

Заремба стащил ушастую дугу эмкана и небрежно бросил на вириал, пригладил волосы.

– Я нашел причину слепоты: у него нарушена связь между стрирной зрительной корой и латеральным коленантным телом. Восстановить эту связь для меня – пара пустяков.

– Что он говорил в сознании?

– По-моему, ничего существенного… нет, постой, первый раз позвал тебя и умолк, а второй произнес странную фразу, сейчас вспомню… да, вот: «Я, обезумевший в лесу Предвечных Чисел».

– Числ, – поправил Мальгин. – Это Верхарн, Даниил любит его поэзию. – Клим полузакрыл глаза, помолчал, потом продекламировал: – «В одежде цвета горечи и яда рассудок мой холодным мертвецом плывет по Темзе вверх лицом».

Заремба хихикнул, но, видя, что Мальгин не расположен шутить, подобрался виновато и покачал головой:

– Мрачновато, хотя и весьма оригинально. Я лично Верхарна не читал и не особенно жалею об этом. Что будем делать, Климыч? Машина дает ему не больше двух суток жизни. Если не успеем что-либо предпринять, летальный исход неизбежен, несмотря на временные прояснения сознания, которые твой любимый Хан назвал «фазами хозяина».

– Кстати, где он?

– Джума? У себя, наверное, в клинике СПАС-центра, я им как-то не интересовался. Скажи, ты знаком с Карой? Она почему-то интересовалась тобой, звонила, я дал твой домашний телекс. Ну и женщина, скажу я тебе! С ходу можно отдать ей корону «мисс Вселенная»! Во всяком случае, я бы отдал. Красивая женщина, а? Она занимается исследованием нейрилеммы и нейроглии,[15]Нейрилемма – оболочка нервных волокон; нейроглия – ткань нервной системы, в которой располагаются нервные клетки. а старик Каминский собрал своих лингвистов и кибернетиков,[16]Подразумевается: нейролингвистов и нейрокибернетиков; нейролингвистика изучает нарушения языковых навыков, нейрокибернетика – организацию и функционирование нервных сетей, механизмов памяти и поведения. его задача – ЦНС. И все равно мы придем к одному: требуется срочная операция. Вернее, две операции, как ты и говорил: стирание чужой информации – после выявления запасов криптогнозы и воссоздание нормального генома, конструирование здоровых хромосом со всеми вытекающими последствиями. – Последние слова Заремба проговорил с видимым удовольствием, смакуя.

Мальгин молчал, все так же полузакрыв глаза. Заремба вдруг щелкнул пальцами, глаза его загорелись.

– А давай сами слетаем к маатанам в гости и умыкнем одного, если они не дадут нужной биоинформации! А?

– Ты сам-то понимаешь, что говоришь?

– Очень даже понимаю. Попытка – не пытка, а твой друг ждать не может, он и так на ладан дышит.

Мальгин встал так стремительно, что Заремба отшатнулся.

– Ты что?..

– Ничего, – глухо сказал Клим. – Может быть, и из лучших побуждений, но ты провокатор, Иван. Обзвони всех и сообщи, что собираемся в двенадцать, будем решать. Спросит Таланов – я в Управлении спасателей.

– Хорошо, скажу. – Заремба шмыгнул носом. – А почему я провокатор?

Мальгин окинул хирурга взглядом, глаза его стали грустными.

– Тебе никогда не приходило в голову, что ты слишком медленно взрослеешь? Сколько тебе лет?

– Двадцать семь.

– А ведешь себя подчас как двенадцатилетний малец. Подумай на досуге, ведь есть чем – голова иногда соображает.

В девятом часу утра Мальгин нашел Джуму Хана в шоковом отделении клиники УАСС. Меднолицый врач «Скорой помощи» не удивился визиту, извинившись перед коллегой, отвел Клима в сторону; они медленно пошли по заросшему травой – таково было впечатление от ковра – коридору.

– Нужна полная информация о физиологии и биологии маатан, – сказал Мальгин прямо. – Я не имею права оперировать, не представляя полной картины того, с чем могу встретиться на молекулярном и атомарном уровнях.

– Такой информацией мы не располагаем и вряд ли будем располагать в ближайшем будущем.

– Разве вы не поняли? – холодно спросил Мальгин. – Я и сам знаю, что у нас есть, а чего нет.

Джума Хан остался невозмутимым.

– Не сердитесь, я вас понял. К сожалению, мои коллеги не догадались доставить из Горловины шлюп Шаламова или хотя бы его инк. А выудить что-либо из поврежденного проводника на месте не удалось.

– Надо срочно доставить его сюда и отдать специалистам-структурщикам, может, хоть что-нибудь выудят.

– Боюсь, что это невозможно, маатане установили в Горловине «маяк-табу», по терминологии безопасников, то есть знак частного владения. Мы не имеем права врываться на занятую ими территорию.

– Но ведь вы уже «врывались», когда забирали Шаламова.

– Сядем, – кивнул Хан на кресла в нише с видом на пойму Десны. Сели друг против друга, похожие сдержанностью и той особенной мимикой, которая выдает в собеседнике умного, понимающего иронию и юмор человека.

– Все не так просто, не однозначно. Да, мы забрали Шаламова из Горловины, но после этого маатане выпустили внутри ее сторожей, имеющих приказ уничтожать любых непрошеных гостей.

Мальгин молча смотрел на врача. Тот оценил его взгляд.

– Да, такова их логика, и ничего с этим не поделаешь.

– А откуда это известно?

Джума Хан слегка улыбнулся.

– У разведки свои секреты и методы, к тому же по этому делу работают еще пограничники и безопасники.

– Но ведь «черные люди» имеют точно такие же права на «серую дыру», что и мы, Шаламов «обнаружил» ее, если можно так сказать, одновременно с маатанином.

– С юридической точки зрения – да, мы имеем право на владение как Горловиной, так и планетой-кубом, – Шаламов назвал ее Стражем Горловины, – хотя никто из людей никогда не стал бы присваивать себе лично и вообще всему человечеству подобный объект, нам достаточно иметь возможность исследования феномена, однако «черные люди» не признают законов земной юрисдикции. Конечно, комиссия ИВК[17]Институт внеземных культур. попытается официальным путем решить возникшие правовые вопросы, но едва ли маатане станут нас слушать.

– Так что же, уперлись в тупик и на этом успокоимся?

Джума внимательно посмотрел в глаза Мальгину.

– У вас есть конкретные предложения?

– Нет, – сказал Мальгин нехотя через некоторое время. – Но у меня в распоряжении сутки, от силы двое. Сегодня в двенадцать я объявил общий сбор рисконавтов, и, если решение не будет найдено, я начну действовать так, как сочту нужным.

Джума Хан покачал головой.

– Напрасно вы разговариваете со мной как с противником, я целиком и полностью на вашей стороне, и, как бы вы ни решили – а я думаю, что понял вас правильно, – будем действовать сообща, аморфная позиция не по мне.

Мальгин встал, протянул руку.

– Благодарю, и простите за резкость, этот случай настолько неординарен для меня в личностном отношении, что я не имею права ошибаться.

Ладонь у Джумы была широкая и шершаво-твердая.

– Никто из нас не имеет права ошибаться, хотя без ошибок человек – не человек. Хотите, покажу одну любопытную картинку?

– Она имеет отношение к теме нашего разговора?

– Прямое.

В своем рабочем кабинете Хан включил стол, полистал оглавление проектора и остановился на нужном кадре. Виом развернул плоскость цветного изображения, медленно протаявшего в глубину. Мальгин увидел дымящийся черный океан, низкое мрачное небо с перьями фосфоресцирующих облаков, неожиданно светлый берег с редкими скалами.

– Снято в ультрафиолете, – пояснил Джума, наблюдая за Мальгиным. – Догадываешься?

Вглядевшись, Клим понял, что видит вовсе не скалы, а чудовищные скелеты, облепленные не то насекомыми, не то пиявками. А на заднем плане торчало из песка косо уходящее в небо перепончатое перламутрово-полупрозрачное, с красивым рисунком прожилок крыло, на вершине которого громоздилась мрачная, многогорбая, наполовину покрытая зеркальным слоем глыба – «черный человек».

На стереоснимке был запечатлен пейзаж Маата.

Ничего больше не сказав друг другу, они разошлись. Мальгин вернулся в институт и принялся внимательно изучать сканер-срезы мозга Шаламова, намечая пробную «тропу вмешательства». А около одиннадцати в клинику пришла Купава.

Одета она была в нечто пушистое, снежно-белое с голубым, с зеркальными перетяжками – комплект «воздушный замок», скрывающий фигуру, и никто не взял бы на себя смелость утверждать, что Купава ждет ребенка. В кабинет она вошла без предупреждения.

Когда Мальгин, недовольный вторжением, повернул голову к двери, он сначала не поверил глазам своим, потом встал, не снимая эмкана, и молча уставился на женщину. В голове поплыли дым и звон – и ни единой мысли.

Смуглое лицо Купавы казалось чуть бледнее обычного, а изогнутые, как птичьи крылья, брови придавали лицу какое-то трагическое выражение. Мальгин никогда не видел у нее такого!

– Что же ты не приглашаешь меня сесть, человек-да? – спросила она тихо, с неожиданно робкой улыбкой.

Мальгин опомнился, сорвал с головы эмкан, бросил на стол, вышел навстречу. Слова застряли в горле, пришлось откашливаться.

– Извини, я просто-напросто остолбенел. Проходи, садись.

– Спасибо. Не ожидал?

– Нет, – сказал он так жестко, что она снова улыбнулась, но улыбка была невеселой и недолгой.

– Клим, ты же сильный и добрый, иначе тебя не назвали бы человеком-да, почему ты ничего мне не сказал?

– О чем?!

– Не притворяйся. – В голосе женщины прорывались слезы; она села в кресло и облегченно вздохнула, прислушиваясь к себе. – Ты не способен на обман и должен сказать правду: что с Даном?

Мальгин попятился, поймал спинку кресла, сел напротив.

– Кто тебе сообщил?

– Неважно кто. Ты звонил вчера, и я… почувствовала. И потом, у меня есть друзья в Управлении спасателей и среди пограничников… они сказали, что он здесь. Что с ним? Почему он лежит у вас, в Институте нейрохирургии? Почему мне никто ничего толком не говорит?

– У тебя будет ребенок, – сказал он вдруг утверждающим тоном, словно разговор шел об этом.

– Да, – сказала она спокойно, не удивляясь, только прищурилась и словно отгородилась от него внутренним барьером.

– Мой ребенок, – уточнил он.

– Да, – повторила Купава все так же спокойно. – Но это ничего не меняет, Клим. И речь о другом. Что случилось с Даном? Почему он оказался в твоем институте?

– Идиот, – сказал он вдруг сокрушенно.

Купава вздрогнула, непонимающе посмотрела на Мальгина.

– Я идиот, – добавил он. – Что позволил тогда тебе уйти. Почему-то не сработала интуиция. Надо было догнать тебя, всыпать как следует и вернуть.

– Вряд ли это подействовало бы, я бы все равно ушла.

– Нет, – сказал он тихо, но так твердо, что Купава посмотрела на него с явным интересом.

– Ты, кажется, становишься человеком-нет. Не отвлекайся, Клим, я знаю твою манеру уводить разговор в сторону, когда ты не хочешь говорить о главном. Почему Дан оказался в Институте нейрохирургии? У него… стресс?

– Хуже, – помолчав, сказал Мальгин: полуправду он не любил так же, как и ложь. – У него коматозное состояние, сильнейший шок… а он умудряется при этом на две-три минуты выкарабкиваться из беспамятства и просить, чтобы тебе ничего пока не сообщали…

– Что с ним случилось? Он же ушел в обычный курьерский рейс…

– Его шлюп в режиме «компакт-струна» пересекся с чужим кораблем… оба «выпали» в наше трехмерное пространство внутри «серой дыры», вернее, внутри входа в нее… и, чтобы спасти экипаж чужака, Дан вывел на свой мозг память и динамику операционных полей их компьютера… маатанского компьютера.

Мальгин поднял голову и тут же опустил.

Купава смотрела на него ставшими вдруг огромными бездонными глазами, но совершенно пустыми, словно душа ее вдруг выгорела дотла.

– Он…

– Сейчас он почти нечеловек, Купава. И спасти его… – Клим хотел сказать: «невозможно», но не смог, но она поняла.

– Ты сможешь! – прошептала она. – Ты сможешь, Клим, ты же все можешь, ты лучший нейрохирург Системы, не говори «нет»… – Шепот угас.

– Не знаю. – С горлом у Мальгина снова что-то случилось, слова застревали, цеплялись и царапали горло, и он испытал самую настоящую боль. – Не знаю. Это правда.

Она вдруг коротко и зло рассмеялась, так что у Мальгина пробежала по спине ледяная дорожка озноба.

– Тебе не кажется, что мы с тобой оживили джек-лондоновский сюжет?

– Какой? – Он смотрел непонимающе.

– Вспомни рассказ «Конец сказки». От хирурга Линдея ушла жена, и ему пришлось лечить соперника…

Клим кивнул, к нему возвращалась былая уверенность и сила, понимание того, что он тоже не в состоянии сказать «нет».

– Так вот, – продолжала Купава, кусая губы, – я тоже могу, как та женщина, Медж, предложить тебе компромисс: спаси Дана, и я уйду к тебе… навсегда!

Мальгин встал, наглухо застегнутый в бронежилет самообладания, хотя в квартире души, уютно обставленной согласно привычкам и желаниям тридцатилетнего мужчины, возведшего в абсолют догмат выдержки и самоконтроля, вдруг появилось желание сделать Купаве больно. Росло это желание недолго, Мальгин умел бороться с малодушием. Он усмехнулся и подумал: «Когда-то наши разговоры были для меня сродни умственной гимнастике, заставляли держать себя в постоянной интеллектуальной форме. Как давно это было, а интонации сохранились до сих пор. Неужели мне суждено это помнить всегда?»

– А если я соглашусь на твое условие?

В глубине глаз Купавы мелькнуло не то сомнение, не то страх, но думала она в данный момент не о себе.

– Я приду.

Мальгин глубоко вздохнул, не позволяя сорваться с языка невысказанному, и Купава поняла, о чем он подумал.

– Ты до сих пор не простил мне… ухода?

Он покачал головой:

– Не о том говорим.

– Не простил… а мне казалось, умение прощать – свойство сильных. Ты же сильный, Клим, неужели никогда не…

– Замолчи, – оборвал он ее почти грубо, – иначе я возненавижу себя за то, что дал тебе повод думать обо мне так. Уходи, Купава, потому что мы наговорим друг другу такого, что не сможем потом простить никогда. Меня не нужно упрашивать вылечить Дана, это мой прямой долг. Одно знаю твердо: я сделаю все, что в моих силах, и даже больше, насколько это вообще возможно.

Купава встала, до боли желанная и чужая, встретила его взгляд, и снова в глазах ее мелькнул страх. «Почему страх? – подумал Клим с недоумением, мимолетно. – За кого она боится? Господи, неужели за меня?!»

Купава вдруг шагнула к нему, поцеловала и, не оглядываясь, пошла к двери, а он остался стоять, оглушенный бурей чувств и желанием разбить голову о стену…

Потом, спустя несколько бесконечных минут, буря стихла, боль ушла, и голова стала пустой, легкой, звонкой, как фарфоровый сосуд; отзвуком эмоционального урагана повисла в тишине нота грусти и тоски… и снова, как при ее появлении, – ни одной мысли.

«Хватит!» – сказал сам себе Мальгин с ненавистью, а когда это не помогло – ударил кулаком в стену так, что разбил пальцы в кровь! Физическая боль отрезвила.


Группа риска в полном составе собралась возле реанимакамеры в двенадцать часов.

Стобецкий попытался было вслух обобщить свои личные выводы, но его перебил Заремба, и они вдруг углубились в спор, заинтересовавший и остальных. Предметом спора стала конечная стадия преобразования личности Шаламова. Стобецкий утверждал, что процесс интериоризации, то есть расщепления личности, зашел слишком далеко, и спасатель едва ли уже сможет вернуться в исходное состояние.

– Чепуха! – заявил Заремба безапелляционным тоном, становясь похожим на своего оппонента. – Должна победить человеческая основа. Слишком долго эволюция лепила и обжигала человека, чтобы он сдался под напором информ-мутагена, пусть даже и на уровне генного приказа…

Мальгин одним ухом прислушивался к спору, поглядывал то на безмолвствующего Каминского, то на Карой Чокой. Заремба не преувеличивал, женщина действительно была молода и красива, хотя уже успела стать ведущим нейрохимиком планеты. Мальгин слышал о ней, читал ее работы, но встречаться с Чокой даже по виому ему еще не приходилось. Видимо, их интерес был взаимным, потому что взгляд Мальгина то и дело наталкивался на встречный взгляд женщины, изучающий, задумчивый и вспыхивающий искрами улыбки в ответ на горячие выпады Зарембы.

– Может быть, коллеги позволят перейти к делу? – негромко сказал невозмутимый Джума Хан. Он был единственным из их мужской компании, кто не посматривал на представительницу слабого пола.

Заремба хотел было огрызнуться, но Мальгин остановил его, подняв ладонь вверх.

– Разрешите начать?

Стобецкий остановился на полуслове, посмотрел на Карой Чокой, словно проверяя, какое впечатление оставила фраза Мальгина, и нехотя кивнул.

– Простите, не сдержался. Все мы знаем положение больного, и нет смысла спорить по мелочам. Я, безусловно, хочу его вылечить и буду рад, если ошибусь, предполагая худшее. Что вы хотите предложить, Клим?

– Сначала я хотел бы выслушать остальных, и прежде всего вас, Карой. Данные анализа я знаю, только выводы и прогноз.

Нейрохимик положила ногу на ногу. Держалась свободно и непринужденно, и было заметно, что взгляды мужчин ее занимают мало. Мальгин невольно сравнил Карой с Купавой, тип лица у обеих женщин был одинаков, вероятно, обе имели славянские корни, общих предков; но если красота Купавы была милой, «домашней», противоречащей, кстати, ее резкому независимому характеру, то у Карой доминировала печать интеллекта, деловой независимости и уверенности. Тонкое смуглое лицо ее с бровями вразлет притягивало взоры и заставляло мужчин держать себя в постоянном напряжении.

– Я бы хотела вернуться к спору и поддержать коллегу Стобецкого, – произнесла женщина глубоким контральто. – Судя по цитохимическому изменению структурных органелл нейронов и расстройству всей нервной системы, у Шаламова действительно начался распад психики. Вы должны понимать, что может последовать за превращением биполярных нейронов чувствительных ганглиев в мультиполярные,[18]Биполярные – нейроны с двумя отростками, мультиполярные – со многими. а именно этот процесс у пациента и происходит. Вывод один: у больного налицо прогрессирующий синдром «черного человека» – термин коллеги Каминского. Процесс перерождения нервной ткани замедлился, но начинают сказываться качественные эффекты: тело больного, его ЦНС, по сути, действуют самостоятельно в соответствии с какой-то внутренней программой, закодированной информацией, полученной Шаламовым от маатанского компьютера. Вот-вот наступит кризис: больной балансирует на тонкой грани перехода человек – нечеловек, негуманоид, и, кем он станет, не вмешайся мы, одному богу известно. Необходима срочная, очень рискованная, причем не только для пациента, но и для хирурга, колоссальной сложности операция! Это все, что я могу предложить. Если не возражаете, согласна быть ассистентом хирурга по координации.

– Но сам больной во время «фаз хозяина» или «пароксизмов бодрствования» категорически возражает против операции, – вскинул голову Заремба.

– Вот именно – «пароксизмов», – буркнул Стобецкий. – Я склонен полагать, что это не просветление сознания, а именно моменты псевдосознания, когда за Шаламова говорит его нарождающееся второе «я», часть интеллекта, контролируемая информацией «черного человека».

– Согласен, – кивнул Каминский, включаясь в разговор. – Мы пришли к такому же выводу. Внутри больного формируется личность «черного человека», и к чему это приведет, когда формирование закончится, боюсь и представить. Случай беспрецедентный в моей практике, да и в мировой тоже. Я вообще не понимаю, почему Шаламов в той ситуации не воспользовался двигателем как передатчиком, чтобы дать SOS.

– По утверждениям экспертов, он им воспользовался, но, к сожалению, наши СПАСы его не услышали, – сказал Джума Хан. – Диапазоны их частот прослушивания весьма далеки от тех, что возбуждаются в компакт-камерах двигателя. Что касается действий Шаламова, то он был спасателем и в создавшейся ситуации иначе поступить не мог, он спасал пусть и не человека, но разумное существо! Однако я не стал бы обвинять и маатан в том, что они не люди. Конечно, они не люди! Совсем иные, со своей этикой и моралью, которые кажутся нам несовместимыми с логикой жизни и даже враждебными, они действуют так, как воспитаны своей средой, привычным укладом бытия. И все же позвольте мне не согласиться с последним утверждением об их враждебности, ибо почему в таком случае «черный человек», спасенный Шаламовым, придя в себя на родной планете, несмотря на все различия психо – и эмоциосфер, на многовековые традиции, запрещавшие видеть в гуманоидах разумных существ – а есть подозрения, что маатане знают о нас давно, гораздо раньше, чем мы узнали о них, – почему он вопреки всему потенциалу цивилизации добрался до станции связи и сообщил нам координаты Горловины, зная, что обрекает себя на остракизм?

– Однако! – крякнул Каминский. – Вы, уважаемый коллега, вторглись, по-моему, не в ту область. Речь идет о Шаламове, о его характере, почему он пошел на такой огромный риск, имея всего один шанс из миллиарда!

– Видимо, идея прямого подключения к чужой машине завладела им целиком и была интереснее остальных, – сказал Мальгин, с удивлением окинув взглядом лицо Хана. – Джума прав, Шаламов был не просто спасателем, но и разведчиком-исследователем, склонным к непрогнозируемому риску. Думаю, у него даже мысли не возникало – спасать или не спасать, вопрос был только – как спасать!

– Ну это-то как раз норма, – проговорил Каминский, – норма человечности, как я ее понимаю.

Помолчали. Мальгин перевел взгляд на Хана.

– Ваше мнение, Джума?

– У нас в запасе двое суток, многое еще может измениться.

Мальгин понял врача тотчас же: Джума Хан нашел способ выявить дополнительную информацию. Но открыто говорить об этом не хотел.

– Тогда продолжаем работу в соответствии с заданиями, – сказал Мальгин сухо. – Соберемся вечером. Извините.

В свой кабинет он вошел вместе с Джумой, остановив попытку Зарембы войти следом:

– Иван, поработай с Готардом, ему понадобится твоя светлая голова. Я до вечера буду занят.

Заремба пожал плечами, подозрительно посмотрел на бесстрастного Хана и нехотя удалился, проворчав напоследок:

– Что-то не нравитесь вы мне, заговорщики…

– Ну? – сказал Мальгин, когда врач сел напротив.

– Я договорился с безопасниками: нас доставят в Горловину к столкнувшимся кораблям вместе с кибернетиками, специалистами по компьютерам. Времени на сборы в обрез.

– Я-то готов, но одного изучения шаламовского координатора будет недостаточно.

– Знаю. Вопрос контакта с маатанами решается. Пока мы будем в Горловине, безопасники и пограничники проработают модель контакта по нашему делу и сформируют свою ПР-группу. Я уже включен в нее и рекомендовал вас.

– Согласен, – без колебаний сказал Мальгин.

– Не сомневался. У вас есть полчаса на сборы, в управлении мы должны быть в два ноль-ноль. Кстати, вы будете настаивать на своем предложении?

– Каком именно?

– О прямом подключении к мозгу больного.

– Если не будет иного выхода.

– Я могу рискнуть вместо вас…

– Спасибо, Джума. Разговор преждевремен, но я буду иметь вас в виду, хотя едва ли соглашусь. Жаль, что я не знал вас раньше.

Джума Хан улыбнулся.

– И мне жаль, что я не был знаком с вами.

Мальгин встал, и в это время в кабинет вошла Карой Чокой, остановилась на пороге, посмотрев на мужчин с ироническим прищуром.

– Не соблаговолят ли джентльмены взять с собой женщину, знакомую с ксенопсихологией не понаслышке?

«Заремба, – понял Мальгин, – она говорит его словами. Обиделся и натравил ее на нас. Ну, погоди, информатор!»

– О чем это вы?

– Насколько я поняла, готовится экспедиция на Маат, и я хотела бы войти в ее состав.

– Официальной информации о подготовке экспедиции у меня нет, – сдержанно сказал Мальгин. – Так что едва ли смогу быть вам полезен. К тому же вы, по-моему, нейрохимик, биолог, а не ксенопсихолог.

– Она Т-специалист, – сказал негромко Джума. – У нее два диплома. В качестве ксенопсихолога Карой не работала, но проходила практику на «Эдипе-2».

Мальгин с удивлением посмотрел на Хана. «Эдип-2» был станцией зоны контакта в системе Маата, и работали там в основном безопасники, прошедшие школу психотренинга в Институте внеземных культур. Попасть практикантом на станцию мог далеко не каждый ксенопсихолог-профессионал.

– Мне просто повезло, – любезно пояснила Карой, видя мимику Мальгина. – Мой отец заболел и не смог явиться на «Эдип», а я убедила председателя комиссии, что смогу его заменить.

– И все-таки вас дезинформировали, – сказал Мальгин, недовольный в душе.

– Об экспедиции речь не шла, – не моргнув глазом добавил всепонимающий Джума, – мы говорили о способах давления на маатан. Поскольку виноваты в аварии они, без предупреждения использовав диапазоны частот наших компакт-струнных машин, у нас появилась мысль использовать этот факт.

– То, что для нас является де-факто, для маатан – вовсе не де-юре, – покачала головой женщина. – Вы еще убедитесь в этом. Что ж, прошу джентльменов извинить за вторжение. До встречи вечером.

Карой вышла.

– Умная женщина, – сказал Джума Хан со странной интонацией, глядя ей вслед. – Едва ли мы ее убедили.

– Предпочитаю рисковать только собой, – буркнул Мальгин. – К тому же не я играю в этом деле первую скрипку. Откуда вы ее так хорошо знаете?

– К сожалению, не так хорошо, как хотелось бы. Говорят, она мастер спорта по десятиборью.

Мальгин подозрительно и с неудовольствием посмотрел на врача.

– Вы, кажется, не прочь взять ее с собой?

– Ни в коем случае, просто констатирую факт.

– Тогда в путь.

Глава 3

Одетые в кокосы – компенсационные костюмы спасателей (по терминологии спасателей, пограничников и безопасников), Мальгин и Джума Хан присоединились к ожидавшей их группе молчаливых крепких парней, и руководитель десанта (риск-обоймы) Игнат Ромашин дал знак двигаться. Десантники гуськом потянулись к метро управления. Группа риска набиралась в основном из профессионалов отдела безопасности, но среди них были и представители технического сектора управления: кибернетики, специалисты в области интелматики, археонавты, ксеноматематики, инженеры и контакторы, специалисты Института внеземных культур в области неземных технологий. Всего в риск-обойму вошли тридцать человек, считая Хана и Мальгина.

– Вас искал Таланов, – тронул Мальгина за плечо Ромашин, рослый, с малоподвижным суровым лицом и седыми висками; они пошли рядом. – Я сказал, что риск участия в экспедиции не больше, чем при купании в шторм, и Богдан меня понял. Но это не преувеличение. Не лучше ли, пока не поздно, отказаться от похода? Вы один из лучших нейрохирургов Системы, и мне потребовалось убедить в необходимости вашего участия не только Таланова, но и СЭКОН.[19]СЭКОН – сектор этического и социального контроля за опасными исследованиями (подкомиссия ВКС – Высшего координационного совета).

Мальгин искоса взглянул на собеседника. Ромашин был начальником отдела безопасности, и его собственное участие в десанте указывало на серьезность и опасность этого шага, последствия которого были непредсказуемы, несмотря на привлечение к операции всего интеллектронного и вычислительного потенциала управления. Руководитель десанта понял Мальгина еще до того, как тот собрался ответить, пожал его локоть и ушел вперед.

– Он прав, – сказал Джума Хан, догнав Клима. – Пожалуй, я поспешил с предложением вашей кандидатуры. Вы не должны рисковать собой там, где могут и должны рисковать другие.

– Нет, – ответил твердо Мальгин, снова вспомнив слова Купавы: «Ты становишься человеком-нет». – Я не следую принципу: все, что ни делается, – делается к лучшему, но предпочитаю делать, а не рассуждать – кто должен делать.

Джума Хан едва заметно улыбнулся.

– А я вот всю жизнь оправдываю этот принцип, только с некоторым довеском: все, что ни делается, – делается к лучшему, но худшим из способов.

Мальгин с недоверием посмотрел на врача. Тот снова улыбнулся.

– Что, не похоже? К сожалению, это факт. Хотите свежий пример? Как вы думаете, откуда я знаю Чокой?

– Я хотел спросить об этом еще в институте, но постеснялся.

– Дело в том, что она моя жена.

Мальгин от неожиданности даже замедлил шаг, но в это время они подошли к залу метро, и разговор прервался. Ромашин подождал, пока все зайдут в кабину, перекинулся парой слов с оператором и вошел сам.

Минута ожидания, короткий гудок, бесшумный толчок куда-то в область сердца, темнота – и яркий свет финиш-камеры. Открылась дверь, десантники вышли в коридор спейсера «Конунг», дежурившего возле Стража Горловины, планеты-куба, открытой Шаламовым с трагическими для себя последствиями.

Их ждали двое: командир спейсера Хольгер Сваллинг и начальник отряда безопасников Александр Шевчук, оба кряжистые, белобрысые, с бородками и светлыми усами, похожие друг на друга, как братья. Отличить их поначалу можно было только по родинке на щеке у Шевчука. На обоих были надеты эмканы пси-связи системы «спрут»,[20]«Спрут» – система компьютерной связи, соединяющая всех включенных в ее контур. Мальгин видел такие второй раз в жизни.

– Обстановка? – спросил Ромашин.

– Пока нормально, – ответил Шевчук. – Оперативный прогноз дает вектор свободы на сутки с вероятностью ноль семьдесят семь.

– Готовность патрульной тревоги?

– Две с половиной минуты.

– Слишком много для данного случая, доведите готовность до минуты.

– Две с половиной – и так сверх норматива «срам»,[21]«Срам» – пункт инструкции УАСС, аббревиатура слов «сведение риска к абсолютному минимуму». к тому же мы наконец запустили «Аргусы» у Маата, Орилоуха и в Горловине.

– Хорошо, тогда сразу включаемся в работу, если готова экипировка.

Шевчук повел всех за собой.

– О чем речь? – тихо спросил Мальгин Хана, направляясь за молчаливыми парнями.

– «Аргус» – это система так называемого «глубокого» наблюдения за объектом, в данном случае наблюдение установлено не только за всеми маатанскими зондами в Горловине, но и за стартовыми коридорами спейсеров-проникателей Маата, чтобы вовремя предупредить наших ребят здесь, в Горловине, а также вне ее, о старте чужих кораблей или о передаче маатанами массивного груза в Горловину. Вообще-то хорошо бы ознакомить вас со специфичной терминологией безопасников, но нет времени. Если что не поймете – спрашивайте, чтобы не ошибиться.

Мальгин кивнул. Он не страдал никакими комплексами и хотя не любил, но и не боялся выглядеть смешным в глазах окружающих, будучи некомпетентным в какой-то из областей знания.

В экспедиционном зале спейсера их ждали в зажимах пленочные скафандры, энергопояса, приборные комплекты, универсальные инструментарии, антигравы, оружие и необычного вида эмканы. Ромашин оглянулся на Мальгина, ожидая увидеть на лице хирурга растерянность, но не увидел и кивнул удовлетворенно.

– Вы уже поняли, в чем особенность экспедиции? Так как маатане установили в Горловине маяк-табу «частного владения», а недавно запустили в нее и «сторожей», уничтожающих любых непрошеных, по их мнению, гостей, нам приходится работать в режиме «инкогнито».

Мальгин промолчал.

– В десант-обойме ваш номер второй, и по связи откликайтесь на вызов двойки.

Рисконавты принялись натягивать на себя костюмы, застегивать пояса, закреплять на них оружие и приборные комплекты. Хан оделся первым, подошел к Мальгину, помог застегнуть эмкан.

– Не жмет? – раздался в голове его мысленный «шепот». – Включите блокиратор пси-контроля. С оружием знакомы? Это «универсал-101».

– Имел дело, хотя времени с тех пор прошло изрядно.

– Порядок, вспомните. Не забудьте включить имитатор, когда пойдем вниз.

– Какой имитатор?

Джума Хан отступил на шаг и вдруг превратился в черно-серебристую глыбу «черного человека».

– В шлемы встроены «динго»,[22]«Динго» – излучатель динамического голографического изображения. имитирующие облик маатан во всех диапазонах вплоть до рентгена, поэтому и понадобились скафандры, защищающие от их излучения.

– Остроумно, – хмыкнул Мальгин. – Вы, случайно, не инструктор? Может быть, врач «Скорой» – ваше хобби?

Хан рассмеялся.

– В управлении работают универсалы, дорогой Клим, я из их числа. Еще полгода стажировки, и меня, возможно, переведут к безопасникам, если выдержу кое-какие испытания. Кстати, я заметил вашу мину, когда сообщил новость о Карой. Помните, она выразила сомнение, что маатане признают де-юре наши притязания на одновременное открытие «серой дыры»? Так вот, чтобы не возвращаться к этому, приведу вам разницу между де-факто и де-юре на примере наших с Карой отношений: де-юре – мы с ней муж и жена, а де-факто… – Он развел руками.

– Черт возьми! – сказал Мальгин хладнокровно. – У нас, оказывается, сходные судьбы.

– Я знаю, – сказал Хан не менее хладнокровно.

«Откуда?» – хотел спросить Клим, но в этот момент Ромашин подал сигнал к выступлению.

Через четверть часа они вышли из финиш-камеры метро спейсера «Илья Муромец», зависшего над островом Стража Горловины, где остались умирать вонзившиеся друг в друга «Кентавр» Шаламова и маатанский проникатель. А еще через несколько минут Мальгин, продавив перепонку выходного люка в брюхе спейсера, медленно опускался на остров, вглядываясь в открывшийся взору пейзаж.

С момента эвакуации Шаламова на острове ничего не изменилось. «Теннисная ракетка» «Кентавра» торчала из китообразной туши маатанского корабля – как дротик охотника, вернее, как гарпун китобоя. Над заросшей золотистым пухом бороздой, пропаханной гигантом при посадке, стояла туча красивых, долго не гаснущих искр, похожих на птиц или насекомых. Угрюмо чернели невдалеке «развалины» вудволлового леса. Манил законченностью форм и эстетическим совершенством «храм» в полутора десятках километров. Как и прежде, островом владела тишина, от которой закладывало уши.

Ромашин, превращенный аппаратурой «динго» в жуткую фигуру на странном аппарате, похожем на журавлиное гнездо, первым спикировал к спасательному шлюпу и скрылся в открытом кормовом люке. Остальные «черные люди» рассыпались кто куда, исчезли, у них были свои специфические задачи, и каждый точно знал, что ему надлежит сделать.

– У нас с вами нет конкретного задания, – раздался пси-шепот Хана. – Давайте посетим маатанский гроб, спутешествуем к «храму», а потом вернемся в рубку «Кентавра». Пока ребята не распотрошат Джорджа, делать там нечего. Если захочешь участвовать в оперативных переговорах – дай команду, все мы завязаны между собой «спрутом» и подключены к Умнику, он выполнит приказ.

Умниками называли компьютеры-инки высшего класса с колоссальным быстродействием и огромной собственной памятью, с ними можно было не только работать, как с машинами-вычислителями, но и вести беседу, как с человеком, компетентным практически во всех областях науки и культуры.

Мальгин посмотрел на зависшую рядом глыбу «черного человека» – Хана, и вдруг что-то заставило его посмотреть вверх. Над ними висела жуткая черно-коричневая громада, ничем не напоминающая земной спейсер! И лишь несколько секунд спустя Мальгин понял, что этот камуфляж-спейсер прятался внутри созданного с помощью «динго» «маатанского корабля», как и люди – внутри голографических изображений «черных людей».

Что-то гулко прошипело там, в днище «чужака», из черного люка выпала странная кособокая конструкция, набирая скорость, пошла в сторону «храма». Разведзонд, замаскированный под маатанский аппарат.

Мальгин проводил его взглядом и опустился вслед за Джумой на корпус мертвого маатанского проникателя.

В течение двух часов они обшаривали чужой корабль, стараясь не мешать исследователям десанта, потом слетали к «храму», особенность восприятия которого действовала на людей как неожиданно вскрывшийся обман. За это время дважды Умник включал сигнал предупреждения из-за «падения вероятности положительного прогноза», то есть из-за появления в поле зрения наблюдателей маатанских «сторожей», но все заканчивалось благополучно. Мальгин с интересом знакомился с миром Стража Горловины и маатанской техникой, однако вскоре почувствовал неудовлетворенность собственным положением: рисконавты работали, а он прохлаждался.

Судя по переговорам десантников, кое-что стало уже известно, однако этого «кое-что» Мальгину было мало. Тогда он с молчаливого согласия Хана присоединился к тем, кто работал в рубке «Кентавра», терпеливо «препарируя» мертвого Джорджа.

– Каковы впечатления? – встретил его вопросом Ромашин; у него, как и у остальных работающих в рубке шлюпа, «динго» был выключен.

– Потрясающе! – честно признался Мальгин. – По роду деятельности мне никогда не приходилось сталкиваться ни с чем подобным, а об археонавтике я знал только понаслышке. Если бы не специфический подтекст нашего здесь появления – я мог бы увлечься профессиями археонавта и ксенолога всерьез. Не могу даже выделить наиболее интересные детали – все интересно! Хотя, конечно, особенно впечатляют маатанский корабль и «храм» на острове. Кстати, что это такое на самом деле?

– Моно-но аварэ,[23]Эстетическая категория японской культуры, понятие, обозначающее скрытую прелесть предмета; дословно – печальное очарование. – пробормотал протиснувшийся в рубку Хан.

Ромашин заинтересованно взглянул на него, кивнул, соглашаясь.

– В чем-то вы правы. А вообще существует несколько гипотез, по одной из которых «храм» – останки разумного существа, «скелет», так сказать.

– Вы серьезно?! – пробормотал Мальгин, переглядываясь с не менее изумленным Джумой.

Ромашин усмехнулся.

– Правда, в связи с этой гипотезой возникает проблема обоснования строительства Стража Горловины. Зачем планета-куб понадобилась таким странным существам? Как они ее строили? Известно, что социальная целесообразность астроинженерной деятельности равна ее практической реализуемости. Планета-куб реализована, но зачем – неизвестно. И почему погибла раса кубиан – неизвестно, видимых причин нет. Конечно, мы не исследовали и миллионной доли Горловины и ее «стража», многое еще прояснится, но, кроме «сторожей ЧЧ», в Горловине полно другой техники, чужой, разумеется, это здорово мешает.

– Мне не совсем понятны… э-э… ваши…

– «Сторожа ЧЧ» – это автоматы маатан, что касается другой техники, то мы опознали только автоматы Орилоуха, принадлежность остальных пока не выяснена. Но сомнений нет – все они исследуют «серую дыру», не обращая внимания на маатанский запрет… что дает и нам основание действовать подобным же образом, не мешая никому. – Ромашин хотел добавить что-то еще, и в это мгновение Умник передал по пси-связи сигнал общей тревоги.

– В поле зрения «сторож ЧЧ», курс на Стража Горловины, время подхода десять-двенадцать минут.

– Всем «ВВУ-экстра»! – передал мысленный приказ Ромашин.

Хан подтолкнул Мальгина в спину:

– Аллюр три креста!

Они помчались к выходу, но как быстро ни бежали – пришли на спейсер последними. Все-таки безопасники группы риска были профессионалами и ориентировались в обстановке немного скорее.

– «ВВУ-экстра» – это сигнал сбора по форме «внезапно возникшая угроза», – сказал, переводя дыхание, Джума Хан, когда они ворвались в зал десанта и нырнули в кресло согласно штатному расписанию. – У меня предчувствие, что останемся мы при пиковом интересе, так ничего толком и не узнав.

Перед ними развернулся объем виома с пейзажем острова, над которым висел спейсер. Остров немного отодвинулся и сместился вправо – спейсер поднялся чуть выше и отработал в сторону, теперь стали видны проткнувшие друг друга земной шлюп и маатанский корабль.

– Полный запас на отражение и поглощение! – раздался в наушниках голос командира спейсера. – Десанту приготовиться к капсулированию и маневру ухода.

– Готовы, – сказал Ромашин, посмотрел на Мальгина, совершенно спокойный и обыденно неторопливый; он сидел рядом, справа. – Ну как, взяли что-нибудь для себя? Хотя бы в эмоциональном плане?

Мальгин собрался с мыслями, возбуждение его от бега и непривычной ситуации улеглось. Он понял, что имел в виду Ромашин.

– В общем, для полноты картины мне действительно нужно было увидеть район действия, место встреч Шаламова с «черным человеком». Уверен, это поможет мне в будущем, когда мы вплотную подойдем к… операции. Но скажите, удалось ли что-нибудь выудить из памяти координатора шлюпа?

Ромашин оглянулся на кого-то из десантников:

– Об этом вам расскажет Фредерик…

– Внимание! – перебил его командир спейсера. – «Сторож» над островом. Всем готовность «ноль»!

Вариатор вырезал в верхней части виома окружность, внутри которой появилось изображение маатанского аппарата: нечто вроде корявого ствола какого-то исполинского дерева, очищенного от ветвей, но с разлохмаченной корой и множеством наростов, напоминавших гриб-трутовик. При входе в атмосферу «ствол» вдруг превратился в плоский «блин» с вытянувшимся вперед «клювом» и стал похож на хищную морскую манту. Размеры «манты» от «клюва» до «хвоста» достигали трехсот десяти метров, а толщина тела составляла около двадцати восьми метров. Она за несколько секунд пронзила оставшиеся двадцать километров до поверхности Стража Горловины, одевшись при этом в струящийся ореол – слой плазмы, и зависла точно над «ракеткой» шаламовского шлюпа, не обращая внимания на висящего неподалеку «собрата».

Дальнейшее произошло в течение полуминуты. С «клюва» маатанского «сторожа» сорвалась неяркая в свете «дня» зеленая молния и вонзилась в тело шлюпа. На месте сцепившихся кораблей вздулся красивый сверкающий «мыльный пузырь», вырос до километра в диаметре и лопнул огненными лоскутами. Чудовищный вихрь взрыва ударил во все стороны, сметая на своем пути скалы и ближайшие «развалины» вудволлового леса. Серо-зеленая пелена раздробленного в щебень камня, почвы и пыли скрыла под собой чуть ли не весь остров.

В зале заверещали счетчики радиации, хотя спейсер при взрыве даже не дрогнул – сработали поглотители инерции и ударной волны.

– Аннигиляция? – пробормотал Ромашин.

– По кораблям нанесен удар неизвестным видом энергии, – сообщил Умник, – мощностью около трех мегатонн, но при этом применено локализующее капсулирование взрыва, ослабившее ударную волну, гамма-излучение и световой поток на пять порядков по двум осям координат.

Корона выброшенного вверх слоя почвы постепенно осела, пыль и дым рассеялись, и взорам свидетелей неожиданного нападения в центре острова вдруг предстала изумительно ровная, отблескивающая радужной глазурью дыра! Не воронка, а именно дыра диаметром в два километра и неизвестной глубины. Вся энергия взрыва, уничтожившего влипшие друг в друга корабли, пошла в глубь пород острова.

Мальгин не успел обменяться с соседом впечатлениями, маатанский «сторож» вдруг развернулся «клювом» в их сторону.

В рубке и зале десанта повисла напряженная капельно-звонкая «предгрозовая» тишина. У Мальгина непроизвольно сжались мышцы живота, будто неведомый противник направил в его незащищенное тело острие шпаги. Истекли долгие пять-шесть секунд, в течение которых состоялся короткий диалог Умника, Ромашина и командира спейсера, но они говорили на таком узкоспециальном жаргоне, что непосвященному разобраться в нем было почти невозможно. Мальгин понял только, что чужак запросил кодом спейсер, тот ответил, подлаживаясь под своего (безопасники и разведчики поработали неплохо, раскрыв многие секреты маатан, в том числе и язык), но поверил ли «сторож» – можно было узнать лишь по реакции водителя аппарата.

«Сторож» снова послал запрос – спейсер ответил еще раз. Маатанский автомат «задумался», что-то в ответе «собрата» ему не нравилось. Ромашин принял решение раньше.

– Брэк! – скомандовал он. – Императив «Кутузов»![24]Императив – разработка аналитиками отдела безопасных ситуаций, компьютерам остается только пересчитать их в конкретное приложение к создавшемуся положению.

В ту же секунду спейсер перешел на «струну» и сошел с нее уже за пределами Горловины.

Десантники зашевелились, перебрасываясь репликами.

– Я думал, он и по «своему» проникателю шарахнет, – сказал Джума Хан. – Интересно, мы бы ответили?

– Скорее всего – нет. – В голосе Ромашина прорезались мрачные ноты. – Мы не исповедуем закона возмездия типа «око за око», но явно чего-то не учли в разработке режима «инкогнито». Умник, что не устраивало «сторожа»?

– Видимо, «динго» работал нечетко, изображение плыло, вот автомат и не поверил. А вообще-то программу «динго» составлял не я. Я действовал на основе собранных данных, точно следуя логике маатан. Сбоев и ошибок в работе систем и персонала не зафиксировал.

– И все же мы действуем пока в пределах наших правил игры. Необходим тщательный разбор ситуации ради исключения подобных сюрпризов. Почему «сторож» уничтожил разбитые корабли?

– Нет достоверной информации.

– Есть предположение, – сказал Шевчук. – В Горловине крутится много чужой техники, я имею в виду орилоунскую, причем в отличие от нас орилоуны свою не маскируют, а маатане делают вид, что не замечают их, а может быть, они договорились о совместном исследовании «серой дыры», но в любом случае маатане решили скрыть от всех предмет возможного спора – кто и когда открыл вход в «серую дыру». А появление спейсера над островом спровоцировало, вернее, ускорило их решение.

Ромашин подумал и выбрался из кресла.

– Не бесспорно, однако у меня нет принципиальных возражений. Возвращайтесь в Горловину и решайте свои прежние задачи, коль уж мы так неудачно вмешались в дела пограничной разведки.

– Это мы виноваты, – встал Мальгин, виноватым жестом теребя подбородок. – Но я не знал всех обстоятельств дела, и у меня… просто не было выхода.

– Вашей вины здесь нет, – сказал Ромашин твердо. – Просто мы плохо подготовили операцию, информационно и технологически плохо, с чем еще предстоит разобраться. Идемте, поговорим на базовом.

Через несколько минут, сняв скафандры, десантники покинули борт «Ильи Муромца», который тотчас же растворился в пространстве, направляясь в Горловину, и собрались в кают-компании «Конунга».

Неизвестно, о чем думал Джума Хан и какие им владели чувства, но Мальгин чувствовал себя неловко. Словно был виноват в неудаче экспедиции или на худой конец отстаивал необходимость заведомо обреченной на провал операции. Он редко нервничал, никогда не паниковал, не чурался риска, если это касалось только его самого и грозило неприятностями ему одному, но и бросаться очертя голову в схватку, в гущу событий, не зная ориентиров и конечной цели, не привык.

– Свои проблемы обсудим позже, – сказал Ромашин, каким-то шестым чувством оценив состояние Мальгина, – поэтому попрошу высказываться ближе к теме, касающейся наших гостей. – Он повернулся к хирургу. – Вся добытая информация и выводы экспертов будут зафиксированы в памяти Умника, и вы сможете получить запись по возвращении на Землю. Помощь наша, к сожалению, будет весьма незначительна, финал десанта не в нашу пользу, так что не обессудьте. Итак, сначала вы, Фредерик.

– Вынужден повторить эту очень неудобную фразу «к сожалению», – сказал главный кибернетик десанта, узкоплечий, с шапкой выгоревших до льняного блеска волос. – Все, что смогли, мы переписали и даже демонтировали кое-какие из блоков памяти Джорджа, но едва ли удастся восстановить из этого электронного хлама что-то путное. Компьютер получил сильнейший информационный удар, в результате чего шоковые наводки разрушили контуры интеллекта и межцентровые связи. Единственное, в чем мы разобрались: Джордж не был подключен к маатанскому компьютеру и принял на себя удар от пилота. Да-да, не удивляйтесь, это обстоятельство выяснено совершенно точно, канал связи координатора с эмканом пилота, слава богу, сохранился.

– Теперь вы сможете оценить не только качественно, а и количественно информационную мощь мозга Шаламова, – добавил Ромашин.

– Учтите еще вот что, – продолжал кибернетик. – Джордж, очевидно, подключился к мозгу пилота самовольно; это очень интересная деталь, но для вас не главная, – зато может заинтересовать процесс подключения. Время обратной связи «Шаламов – координатор» не превышало десятых долей секунды, но за эти мгновения Джордж, скорость операций которого близка к пределу Мука, пытался упорядочить хлынувший поток информации и успел частично перестроить электронную структуру мозга. Потом он все равно был «затоплен», однако четко прослеживается корреляция его оперативного поля со схемой маатанского компьютера.

– Ну и что? – спросил Джума Хан, подождав.

Кибернетик замялся, посмотрел на Ромашина.

– Извините, если я чрезмерно усложнил объяснение…

– Так давайте попроще, мы не обидимся.

Фредерик порозовел, был он, по сути, еще очень молод, но ориентировался в разговоре с неспециалистами быстро.

– В двух словах сказанное мной сводится к следующему: судя по состоянию Джорджа, принципы мышления вашего пациента близки к принципам работы маатанского компьютера. Предполагается, что у Шаламова база этики – человеческая, а база логики, база принципов обработки информации – маатанская. Подчеркиваю – предполагается. Более точную реконструкцию происшедших событий сможем выдать вам только после обработки массива полученных данных.

– Информация нужна мне сегодня, не позднее… – Мальгин запнулся, потому что хотел сказать «не позднее десяти вечера», но в полете время на спейсере отсчитывалось иначе. – Не позднее чем через шесть-семь часов.

Десантники, как по команде, одновременно посмотрели на Ромашина.

– Надо – значит, будет, – сказал Фредерик.

– Вне всяких сомнений, – кивнул Ромашин. – Кто еще хочет что-то сказать гостям?

– Добавлю, – Фредерик посмотрел на Мальгина, желая, видимо, произвести на него хорошее впечатление, – что сам маатанин не смог бы починить свой проникатель, потому что необходимые для этого компоненты находились на борту «Кентавра», а об этом знал только Шаламов. Он смог разобраться в управлении маатанской техникой и использовал ее для ремонта системы связи. Это все.

– У меня вопрос, – поднял руку верзила с несколько сонным выражением лица. – Вы хорошо знаете Шаламова?

Хан и Мальгин переглянулись.

– Достаточно, – сказал Хан. – Что вы имеете в виду?

– Меня он интересует как личность.

– Если очень коротко, то Шаламов азартен, упрям, независим, решителен, с твердой волей и любовью к риску. Личность своеобразная, но сильная.

– Это я и хотел услышать. Дело в том, что маатанский компьютер – моя группа успела его «оживить» – носит четкий отпечаток личности оператора-человека, в данном случае – Шаламова. А для того, чтобы поменять знак императив-вектора обратной связи, нужно обладать очень мощным интеллектом и несгибаемой волей.

– Вы хотите сказать, что произошел обмен? Шаламов получил запас знаний маатанского компьютера, а тот – память пилота?

– Более того, – сказал ведущий ксенопсихолог десанта, – Шаламов воздействовал не только на маатанский инк, но и через него на психику «черного человека», из-за чего у маатанина произошел, очевидно, «сдвиг» в обратную сторону, в сторону «очеловечивания», иначе трудно объяснить его поступок. Нормальный маатанин никогда не стал бы беспокоиться за судьбу гуманоида, а спасенный Шаламовым, по сути, выручил своего спасителя, сообщив нам его координаты. Этот поступок еще требует анализа и влечет за собой интереснейшие последствия.

– Это все, что мы можем сообщить коллегам? – снова спросил Ромашин, вызвав отсчет времени на своем браслете.

– Пока все, – ответил смущенный кибернетик за остальных.

– Минуту, – сказал Мальгин через силу; неожиданно сжавший горло спазм мешал говорить. – Я бы не обратился за помощью, имей все необходимые для операции Даниила сведения. Но у меня нет ни капли информации по физиологии, биологии и психике маатан. Если ваши предположения об «очеловечивании» «черного человека» верны, то у нас есть шанс выяснить все через этого спасенного Даном маатанина. Прошу об одном: дайте мне возможность встретиться с ним.

В зале возникла тишина. Ромашин оглядел свою команду, по губам его скользнула тонкая иронично-понимающая усмешка.

– Вы представляете последствия в случае конфликта с маатанами?

– А вот это уже ваша забота, – огрызнулся Мальгин. Ромашин засмеялся, за ним десантники. Джума Хан, улыбаясь, подмигнул хирургу и поднял большой палец.

– Хорошо. – Начальник отдела безопасности стал серьезным. – Мне нравится ваш подход к делу. Поскольку я предвидел аппетиты медиков, то заранее вышел в совет с просьбой ради спасения жизни Шаламова разрешить локальный контакт с маатанином, и СЭКОН дал согласие, а специалисты ИВК разработали варианты сценария встреч с «черным человеком». Не буду говорить, какими методами и чего нам это стоило, но мы вычислили местонахождение маатанина, спасенного Шаламовым. Судя по предварительным данным, он в «сумасшедшем доме», если применить наши человеческие аналогии и термины. Видимо, он и в самом деле воспринял многое из того, чем был заполнен мозг пилота, вот его и решили изолировать. Честно скажу: если бы не это обстоятельство, мы не рискнули бы провести операцию, против которой до сих пор возражает председатель комиссии по контактам, работающей в системе Маата на «Эдипе-2». И все же речь идет не о нас, на контакт пойдете вы, что намного усложняет подготовку и сопровождение операции, потому что вы не профессионал безопасник. Не скажу, что риск смертелен, в этом случае СЭКОН не разрешил бы даже зондовой проверки, однако он все-таки достаточно высок, и я вынужден официально получить ваше согласие на участие в операции.

– Согласен, – твердо сказал Мальгин.

– Ваш дублер?

– Провалиться мне на этом месте, – поклялся Джума серьезно, – если я откажусь.

– Узнаю по когтю льва, – пробормотал Фредерик; на лицах десантников замелькали улыбки: многие из них знали нрав врача СПАС-службы.

– Тогда перейдем к делу. – Ромашин кивнул. – Так как традиционного РК-ВК-ИК[25]Радиоконтакт, визуальный контакт, информационный контакт. с маатанами не получается, вступает в силу специфика работы нашего отдела, и, пока мы будем готовиться, вам придется пройти сеанс гипнообучения для получения кое-каких жизненно необходимых сведений. – Начальник десанта повернулся к своим подчиненным. – Обойме смены усиления – на замену.

Несколько десантников, в том числе кибернетики и специалисты-инженеры, молча встали и вышли, их место заняли другие безопасники. Проделано это было без единого слова, каждый человек знал свои обязанности.

Группа риска была готова к новой работе.

Глава 4

Спейсер начал ориентацию в пространстве, чтобы прыгнуть на двадцать девять парсеков и выйти у Маата, соблюдая все меры предосторожности режима «инкогнито». На маневр и прыжок ушло около часа, готовить, собственно, было нечего, все было давно подготовлено к операции, остальное было делом техники, а компьютерная техника человека уже давно не подводила.

За это время Мальгин успел пройти сеанс гипнообучения и владел теперь не только специфичной терминологией безопасников и пограничников, но и знал все приемы работы и страховки групп риска, подобных их риск-обойме. Кроме того, ему прокрутили пятиминутный видеоклип психологической разгрузки, и намечавшиеся признаки усталости отступили.

Пока «Конунг» устанавливал связь со станцией «Эдип-2», находившейся в системе Маата уже семь лет, – Ромашин хотел предупредить контакторов о предстоящей работе, – Мальгин перекинулся с Ханом несколькими фразами и убедился в том, что оба они реагируют на происходящее одинаково: не без волнения, но сдержанно и ровно. К тому же Джума умел слушать собеседника, что всегда нравилось Мальгину, и он даже подумал мимолетно – почему же при таких достоинствах Джума не смог удержать Карой Чокой? Но тут же пришла мысль: а ты почему не удержал Купаву? Тоже, видать, есть какая-то червоточина, нивелирующая личное благополучие и счастье? И Клим, усмехнувшись в душе, переключил внимание на предстоящую работу.

Процедура переодевания не заняла много времени, хотя экипировка нового десанта отличалась от первого – в Горловину «серой дыры». Скафандры десантников представляли собой компьютеризированные автономные оболочки, увеличивающие вероятность выживания в экстремальных условиях, снабженные усилителями силы мышц, системами защиты, реагирующими на любую потенциальную опасность, и оружием, имеющим шлемные системы наводки и управляемым мысленным приказом.

Компьютер-инк скафандра Мальгина носил звучное имя Кир и очень быстро оптимизировал работу систем скафандра, подгоняя их под личность и особенности хозяина таким образом, что Клим почти перестал ощущать его на себе.

Опробовав скафандр в движении, Мальгин занялся проверкой автономного медицинского диагностера-инка, напичканного множеством сложнейших систем для записи и анализа состояния живых организмов. Этот диагностер был специально подготовлен для работы с неземными существами.

Джума Хан молча наблюдал за действиями хирурга, хотя мог бы спросить – зачем Мальгину диагностер: работать на аппарате предстояло ему.

– Перекличка-проверка, – послышался пси-шепот Ромашина.

– Второй готов, – отреагировал Мальгин, чувствуя возбуждение и желание действовать.

Десантники один за другим выдали готовность, и Ромашин первым вошел в кабину метро. Через минуту они вышли из финиш-камеры метро спейсера «Стратег», прибывшего раньше для анализа обстановки и подстраховки основных сил, затем, сопровождаемые одним из членов экипажа, опустились на горизонт транспортного обеспечения. Их ждал необычного вида аппарат, похожий на засохший кленовый лист буро-желтого цвета, с загнутыми краями и утолщением в центре. Размеры его превосходили размеры десантного когга: высота утолщения – пять метров, диаметр окружности «листа» – тридцать.

– Это и есть когг, – пояснил Кир, едва Мальгин успел подумать о форме аппарата, – но его «динго» уже включен. Включай свой.

Десантники превратились в черно-металлические туши маатан, один за другим влезли в щель люка. В неподвижности и молчании потянулись минуты ожидания. Вид черных фигур действовал на Мальгина угнетающе, ему почему-то казалось, что от них веет угрюмым презрением и даже угрозой, и хотелось быстрее включиться в дело, чувствовать себя хозяином положения, а не гостем на чужом пиру. В грузовом отсеке когга было ровно столько места, чтобы десантники разместились стоя, касаясь друг друга локтями и плечами, так что иллюзорные тела «маатан» проникали от соседа к соседу.

Стоящая рядом глыба «черного человека» не шевельнулась, но Клим почувствовал хлопок по плечу.

– Джума? – сказал хирург наугад.

Раздался смешок Хана.

– Я думал, ты меня не узнаешь.

– У меня перед ответственным делом развивается импринтинг.[26]Импринтинг – обостренная чувствительность к окружению.

– Поди ж ты – у меня то же самое.

– Хочу пояснить, – сказал Ромашин, неотличимый от остальных «маатан». – Операция уже началась, но первыми включились обоймы сопровождения, поддержки и обеспечения, всего около трехсот человек, а наша задержка вызвана тем, что спейсер сейчас проводит захват и замену настоящего маатанского аппарата нашим, чтобы не насторожить маатанскую систему контроля пространства. Сам спейсер невидим для любых радаров, а наш когг будет имитировать форму маатанского шлюпа и копировать его сигналы.

Мальгина снова охватило чувство неловкости и вины: чтобы помочь ему сделать свою работу, включились огромные человеческие коллективы, вынужденные рисковать ради решения чужой проблемы своим здоровьем и, может быть, жизнью, привелись в движение громадные технические и энергетические ресурсы, и все это – ради спасения одного человека. Не велика ли цена?..

Эта мысль мелькнула и погасла: Мальгин вспомнил выражение глаз Купавы, растерянно-ждущие лица родителей Шаламова. Чувство вины растаяло.

– Есть захват, – прошелестело в наушниках эмкана. – Пошел десант!

Толчок был несильным, а движение не ощущалось вообще. Эфир вдруг взорвался множеством голосов – на несколько секунд:

– Сопровождение – форма «экстра», тройное дублирование!

– Юг – на контроль атмосферы.

– Реакция нулевая…

– Север – планетарный контроль…

– Реакция нулевая…

– Вруб «абракадабры», отбой аналоговой связи!

Тишина в эфире, потом дробь писков и гудков, снова тишина. Толчок, совсем легкий.

– Группа обеспечения! – Голос Ромашина.

Несколько черных фигур отделились от толпы «маатан» – десантники обоймы обеспечения пошли на работу. Истекла минута, другая…

– Двойка и тройка – ваш выход!

Как ни был Мальгин готов к вызову, все же вздрогнул, хотя рефлексы сработали мгновенно и не дали ему замешкаться. Джума Хан последовал за ним вместе с диагностером, «динго» которого превратил аппарат в нечто напоминающее пень с массой плотно упакованных корней.

В световом диапазоне пейзаж Маата был угрюм, необычен и дик, в его красках преобладали багровые и бурые тона, и казалось, что вся планета окутана туманом. Объяснялось это просто: окно прозрачности атмосферы было сдвинуто в сторону ультрафиолетового диапазона. Кир включил нужный диапазон видения скафандра, «туман» растаял.

Небо планеты показалось низким и плотным, по его темно-серому с бурыми пятнами фону неслись перистые светящиеся облака. Светило висело над горизонтом в зеленом ореоле, неяркое и негреющее. Когг произвел посадку на плоской, как стол, равнине, в центре круглой площадки, засыпанной слоем янтарно-желтой, светящейся изнутри гальки. За площадкой шла твердая почва, напоминавшая бетон или асфальт, но зеленовато-желтого цвета, с черным узором, похожим на след древоточца в коре дерева. В трех десятках метров от когга начиналось небольшое озеро, вернее, пруд строгой геометрической формы – трапеции, с черной водой и громадными дышащими пузырями. За прудом начинался пологий склон холма, поросший ярко-оранжевыми языками, гребнями и перепонками. На холме стояло низкое уродливое здание с покоробленной черной крышей, без окон и дверей. Слева от него из почвы вырастали немыслимые конструкции, похожие на заросли из металлических шипов и проволоки, а справа шел ряд «парусов» – громадных рваных полотен из полупрозрачного материала с прожилками, обрамленных металлически блестевшими полосами. За ними виднелись какие-то увенчанные черными «розами» мачты и ажурные башни. И замыкалось голое пространство за коггом невысокой стеной, сложенной из грубых, плохо обработанных блоков не то камня, не то металла серебристого цвета.

Тишина в этом мире царила удивительная, лишь изредка откуда-то из-за стены доносился какой-то цокот и скрип.

– К зданию! – раздался в наушниках голос Ромашина. – Он там, внутри. Прошу быть готовыми к отходу, в глубине здания отмечена громадная концентрация энергии. Факт этот непонятен и потому особо опасен!

Мальгин скомандовал антиграву старт и за несколько секунд перенесся к зданию маатанского «сумасшедшего дома». За углом торчала фигура маатанина на «журавлином гнезде» – не поймешь: то ли десантник, то ли настоящий «черный человек». Ну да бог с ним!

Сплошная стена здания вдруг раскололась щелью, в образовавшийся звездообразный пролом скользнула на «гнезде» блистающая серебром глыба.

– Переориентировка Умника: персонал клиники одет в голубые «зеркала», мы выглядим чужаками.

– Принял, – отозвался Умник. – Меняю программу «динго».

В ту же секунду цвет маатанских «комбинезонов», в том числе и у Мальгина, изменился на зеркально-голубой.

– За мной! – «Маатанин» нырнул в проем двери, за ним Мальгин, Хан с диагностером и двое десантников.

– Это верхний ярус, – на ходу бросил проводник обоймы обеспечения. – Основной массив клиники внизу, глубина неизвестна, но не менее двухсот метров. Очень много энергоисточников, шумовых помех, невозможно ориентироваться. Такое впечатление, что у них тут куча работающих энергостанций!

Они двигались по широкому коридору с гладким черным полом, бугристыми стенами и багрово светящимся потолком, в толще которого пульсировали прожилки голубого пламени. Ни одной двери Мальгин не заметил, но впереди справа стена коридора лопнула сразу в трех местах, и в образовавшиеся проломы выплыли «черные люди».

У Мальгина екнуло сердце: влипли!

Первый маатанин, в фиолетовом «одеянии», что-то сказал: в голове Мальгина захрипело и затрещало, словно валежник в лесу под ногами, «перед глазами» – таково было впечатление – метнулись пламенные стрелы, складываясь в узор фразы чужого пси-языка. «Вам здесь не место», – перевел Умник.

– Мы идем одним путем, – мгновенно отреагировал десантник сопровождения. Умник послушно перевел фразу на маатанский: треск, шорох, скрип, вязь огненных лент.

Не останавливаясь, они проплыли мимо замерших озадаченных «черных людей». Десантник, замыкавший группу, отстал, загородив коридор, выдал угрюмое:

– Проходите, не задерживайтесь.

Чем закончилась встреча, Мальгин не увидел, проводник вдруг свернул в поперечный коридор, где возле открытой двери их ждал еще один член риск-обоймы.

– Здесь, – сказал сопровождающий, уступая дорогу.

Мальгин не раздумывая устремился в проем двери. Взору открылось странное мрачное помещение, сходящееся клином метрах в двадцати от входа. Освещено оно было слабым ручьем багрового света, струящимся по потолку, но Мальгин все же разглядел впереди тушу «черного человека», буквально заклиненную в остром углу помещения. Хирург приблизился. «Черный человек» не пошевелился, но у Мальгина возникло ощущение, что на него смотрит угрюмая гора.

– Мы идем одним путем, – сказал Клим, не зная, с чего начать. Умник перевел сказанное.

– Но вы идете с закрытыми глазами, – прозвучало в ответ.

Мальгин вздрогнул.

– Открывайтесь, – сказал быстро Хан, выталкивая вперед диагностер. – Иначе он будет принимать нас за своих врачей.

– Обойме-главной! – раздалось в наушниках эмкана. – Штормовое предупреждение! Маатанский глобконтроль обратил внимание на интенсивное движение в районе клиники. Вижу атмосферные объекты «АА». Время подхода – семь минут сорок секунд. Даю отсчет.

– Балансировка, – прорезался голос Ромашина. – Умник – балансировка оптимала!

– Предлагаю вариант-1, наиболее оптимальный в создавшемся положении.

– Двойка, ваше слово.

Мальгин сглотнул застрявший в горле вопрос. По первому варианту применялся отвлекающий маневр с запуском самостоятельного «динго», имитирующего орилоунский зонд с последующей его самоликвидацией, а также бегство десанта на борт спейсера.

– Едва ли мы сможем еще раз прийти сюда, применив первый вариант. Предлагаю второй: я остаюсь, вы уходите на орбиту и ждете сигнала.

Ромашин думал недолго.

– Принимаю. Всем постам императив «Хеопс»! Внешнему наблюдению максимальный «хамелеон»! Кен, обеспечь защиту двойки.

– Я обеспечу, – вмешался Джума Хан. – Требую соблюдения иерархии десанта, я – тройка!

Мгновение спустя голос Ромашина принес короткое: «Разрешаю».

Весь разговор длился девять секунд.

Мальгин и Хан остались одни перед травмированным «черным человеком», взиравшим на них с равнодушием тысячелетнего старца. Связь с Умником прервалась, видимо, когг ушел на орбиту: общаться с маатанином предстояло без переводчика. Но он знал земной язык.

– Мы земляне, – сказал Мальгин, подходя ближе, – и нуждаемся в вашей помощи. Вы в состоянии еще раз помочь человеку, который выручил вас из беды после столкновения в «серой дыре»? Помните? Вы понимаете меня?

«Черный человек» не пошевелился, лишь на коже проступила «сыпь» – встопорщились мелкие кристаллики.

Тусклые огненные струйки пси-языка маатанина сплелись в немыслимый узор, потом из него вылепилась фраза на земном языке:

– Я понимат… я понимат да есть… люди Землие что нуждаца конкретну… вопрос.

– Черт возьми! – прошептал Хан. – У маатан нет понятия «я», и они не умеют пользоваться глаголами. А этот – умеет!

– Ваш ксенопсихолог прав: «черный человек» получил знания Шаламова и теперь лучше знает язык. – Мальгин подошел к маатанину вплотную.

– Для лечения вашего спасителя нам необходимо знать биопараметры маатан: физиологию, биологию, нейрохимию, психологию…

– Нет необходимост перечисление… я понимат… я нет помоч нет движение…

– Мы освободим вас. Если бы вы смогли подключиться к банку биологических данных… у вас есть такие банки?

– Банк что есто – вопрос.

– Вместилище информации, склад с запасом данных по всем отраслям науки, техники и культуры.

– У них нет науки и техники, – быстро сказал Джума, он уже включил диагностер и запустил программу исследований – около двух десятков «усов» протянулись от «пня» аппарата к неподвижному «черному человеку». – Их наука есть одновременно и искусство, и культура, и быт, и мораль, и этика.

– Я понимат, – высветил маатанин. – Помочь я да есто движение… быстрие… три… быстрие нет време… опасно да есть…

Мальгин бросился к маатанину, зажатому клиновидно сходящимися стенами его палаты, примерился, как вытолкнуть «черного человека» из щели, и вдруг понял, что тот вовсе не сдавлен стенами, как показалось вначале, а… врос в них боками!

– Джума! – окликнул Мальгин.

– Вижу, – отозвался врач. – Без ножа освободить его невозможно, надо резать… по живому.

– Резат да быстрие… я много понимат ваш друг… нет смыслие жизние без жертвия сам – понимат… нет смыслие любвие без препятство понимат… наш Маат нет состояние определит смыслие хомо жизние – понимат… хомо ценил мы – я мы хомо – нет – плохо да есть…

Маатанин выдохся, на Мальгина пахнуло волной чужой тоски и сложных, не выразимых словами чувств. Человеческий язык не в состоянии определить все возможные оттенки переживаний даже самого человека, не хватило бы слов и точности, так что же тогда говорить о переживаниях «черного человека»!..

– Режу! – возглас Хана вывел Мальгина из ступора.

– Простите нас!

Джума двумя взмахами «лезвия» разряда «универсал» отделил маатанина от стен. Дважды в голове Мальгина вспыхнули огненные клубки – то ли крики боли маатанина, то ли «крепкие выражения», распались на светящиеся лоскуты, сложились в слова:

– Так я легко… контролеры кризис нет понимат я лечит нет время нет быстрие… как я движение – вопрос нет транспорт…

Джума мгновенно сформировал из диагностера нечто напоминающее двухметровое блюдо.

– Садитесь, довезем.

«Черный человек» всколыхнулся кристаллами тела, неуклюже влез на «блюдо».

– Я вперед… время совсем удар сердца… тревога да… ждат контролеры кризис… быстрие…

– «Контролеры кризиса» – это, наверное, их врачи. – Джума выглянул в коридор. – Я пойду первым, ты за ним.

Процессия вылетела из палаты, стены которой вдруг задымились и покрылись сеткой мелких электрических разрядов. Свернули налево, потом еще раз налево, по коридору, ведущему в глубь клиники. Встретили целую толпу маатан в голубом, но Хан не снизил скорость, а, наоборот, направился прямо на них, «вопя» во всю мочь заранее составленную на маатанском языке фразу («вопил», конечно, киб-интеллект скафандра):

– Прочь! Опасность! Освободите путь! Он уходит в хаос!

«Черный человек» вдруг засмеялся – так расшифровал его пси-всхлип Мальгин и не поверил себе: маатане не умели смеяться и не знали, что такое юмор. Видимо, отпечаток личности Шаламова был настолько глубок, что и в самом деле перестроил личность маатанина: «черный человек» был «болен» человеком…

Мальгин посмотрел на громоздкую тушу, с поврежденных боков которой «сочились» и стекали вниз струйки голубоватого сияния – электрическая «кровь» маатанина, и хирурга обдало горячей волной благодарности, нежности и жалости: «черный человек» рисковал, как и они, но если они спасали человека, своего соплеменника, то маатанин шел на риск ради чужака гуманоида, вопреки колоссальным традициям морально-этического кодекса цивилизации. Мальгин снова пожалел, что затеял эту экспедицию, заставившую переступить грань дозволенного риска сотне людей и совершенно чужому разумному существу, уже пострадавшему от встречи с человеком, хотя и спасенному им же.

Нырнули в прозрачный пузырь в тупике коридора – лифт, «мустанг» по терминологии Шаламова, который вынес их в просторный зал, чем-то напоминающий рубку маатанского корабля. У черного плоского экрана во всю стену зала сидели на «журавлиных гнездах» пять маатан в синем. Рядом с каждым рос из пола пучок членистых прутьев, похожих на бамбуковые удочки. Все пятеро «оглянулись» на шум.

– Не мешать! – рявкнул Джума Хан. – Контролеры кризиса. Вытолкнуть «черного человека» на «блюдце» диагностера вперед. Приступайте.

Неизвестно, что поняли из перевода маатане, сидящие у экрана, но они не сделали ни одной попытки воспрепятствовать смельчакам, застыв словно в столбняке лоснящимися тюленьими тушами.

Маатанин Шаламова что-то сказал соотечественнику, располагавшемуся в центре. В ответ раздалось такое сверкание чужой пси-речи – Мальгин и Хан тоже «увидели» этот взрыв эмоций, – что не приходилось сомневаться в смысле сказанного. Джума отреагировал мгновенно: туша маатанина кувырком вылетела из гнездообразного кресла и врезалась в барьер перед экраном.

– Полегче, – проворчал недовольно Мальгин.

– Я всего лишь толкнул его немножко в назидание другим, времени на уговоры у нас нет.

«Черный человек», которого они привезли, с некоторой заминкой – опешил, видать – занял освободившееся место. «Удочки» возле «гнезда» легли на него, образовав нечто вроде клетки. Экран напротив тут же выдал сноп светящихся стрел и кривых.

Выбитый «из седла» маатанин повозился у экрана и застыл в нелепой позе, сильно смахивая на карикатуру изваянной из металла гориллы.

– Быстрие писание ответ, – заговорил «черный человек» спустя минуту, он был специалистом высокого класса, несмотря на травму психики, и умел работать со своей компьютерной техникой.

Джума Хан метнулся к нему, покопался в диагностере, отогнул три «удочки» от маатанина и воткнул их в спецгнездо на корпусе аппарата: со стороны этого никто не видел, видеопризрак тела маатанина, «надетый» на скафандр, надежно скрывал действия человека, просто Мальгин знал, что так все и было на самом деле.

– Готов.

– Писание идти… много нет время… опасно близь… должно бегствие быстрие да… быстрие…

Среди маатан у экрана началось вдруг какое-то общее движение, Мальгин почувствовал на затылке давление чужого угрожающего взгляда, оглянулся. Вход в зал раскрылся, и в образовавшийся широкий многоугольный проем ворвалось вдруг жуткое страшилище: колоссальная туша, похожая на зубра и носорога одновременно, в пластинчатой броне, с кучей хвороста вместо ног.

– Уходим! – сказал Хан хладнокровно. – Это по наши души.

– Я прикрою! – не колеблясь, отозвался Мальгин. – Главное теперь – запись! Уноси диагностер и «черного». Быстро!

– Только не отставай.

В то же мгновение тело Джумы разделилось на три совершенно одинаковые фигуры, две из них бросились навстречу ворвавшемуся существу или механизму, третья – сам врач – выдернула диагностер с маатанином из объятий «удочек»-антенн управления и превратилась в туманное облако, в котором скрылись и Джума, и диагностер, и «черный человек». Облако стремительно рванулось в обход «зуброносорога», который замешкался с выбором цели, и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Джума скрылся в дыре выхода.

Мальгин увидел, как черный рог чужого автомата повернулся в его сторону – автомат разобрался в запущенных Джумой «призраках». Состязание в скорости реакций теперь шло между маатанским компьютером и земным, вмонтированным в скафандр, но Кир успел обработать ситуацию раньше и без подсказки Мальгина чиркнул лучом «универсала» по кончику рога. «Зуброносорог» окутался мощной короной электрических разрядов, на месте его рога вздулся ослепительный радужный пузырь, несколько разрядов сорвалось с «хвороста» ног под телом «сторожа» в пол. Что последовало за этим, Мальгин увидеть не успел, он был уже в коридоре, оставив за собой «крик» маатан в пси-диапазоне, а в звуковом – вой и треск поврежденного автомата.

В конце коридора мелькнуло маскировочное облако Джумы, Мальгин рванул за ним с такой скоростью, что едва не сломал себе шею от этого рывка. Он сбил какого-то маатанина в голубом, не успевшего увернуться, увидел сзади еще двух «зуброносорогов» и выстрелил для острастки: прозрачно-желтый хлыст разряда проложил огненную дорожку в полу коридора, отгородив маатанскую стражу от беглецов.

«Черный человек» вывел их другим путем – со стороны «леса» – зарослей «стрекозиных крыльев» величиной с лопасть воздушной мельницы. Тотчас включилась связь с Умником и началась отработка операции возвращения, рассчитанной аналитиками отдела безопасности, но и маатане не дремали, все-таки технологический потенциал их цивилизации был очень высок, хотя и необычен.

Над зданием клиники висели один над другим аппараты маатан, асимметричные, плоские, похожие на гигантских каракатиц диаметром в две сотни метров. Из днища нижнего аппарата торчала вращающаяся кособокая решетка, окутанная шубой электрического сияния. Второй снизу через дыру в борту «метал икру» – выгружал маатанский десант в зеленой броне; эта операция здорово напоминала выброс парашютного десанта из самолета на Землю двухвековой давности.

Стоило только беглецам появиться на открытом пространстве, как их тут же заметили. Из зарослей «стрекозиного леса» с треском выползла навстречу кошмарного вида конструкция, слепленная из ржавых на вид балок, штанг и рычагов, сквозь мешанину которых виднелась туша маатанина. Из носовой части этой машины угрожающе выдвинулась вперед косая ажурная башенка.

– Нет оружие, – торопливо высветил предупреждение «черный человек». – Службе контроля нет загроза… опасно да вверх… беглие назад быстрие…

– Не стрелять, – торопливо перевел Мальгин Умнику. – Первый, у нас всего одна-две минуты, здесь их десант.

– Видим, успеем, – отозвался Ромашин. – Отойдите от «черного», быстрее!

– Прощай, друг, – сказал Джума Хан, освобождая диагностер от туши «черного человека». – Извини за хлопоты и боль. Держись!

– Понятие да хомо эмоцие, – ответил маатанин, грузно осев на одну из серых плит, цепочкой уходивших в заросли леса. – Маатание безнадежност… желание дружно Шаламо здоровие да… вам здоровие… мы не ест разумно хомо да… не есто понятие вы.

– Спасибо! – успел крикнуть Мальгин до того, как их накрыл силовой трал упавшего с неба десантного когга, втянул внутрь корабля. Стены дезокамеры сомкнулись вокруг, в глазах померк свет…

В джамп-режиме когг преодолел атмосферу Маата в три прыжка и растаял во тьме космоса, подхваченный невидимым спейсером «Стратег», готовым прийти на помощь всей своей интеллект-компьютерной и энергетической мощью. Отпустив на волю задержанный чужой зонд, под который был замаскирован когг, спейсер включил компакт-генераторы и ушел в «струну», а вышел из нее уже в Солнечной системе, дома.

В дезокамере когга вспыхнул свет, открылась дверь наружу.

– Выползаем, – сказал Джума Хан, превращаясь в человека в скафандре. – Рокамболь[27]Необыкновенные приключения (по имени героя романов Понсон дю Террайля). наш кончился.

Мальгин с удивлением обнаружил, что со времени старта к Маату на когге прошло всего лишь тридцать восемь минут.

– Я думал – по крайней мере два часа, – сказал он хриплым голосом. – Знаешь, чего я хочу больше всего?

– Чего? – спросил Хан из ангара спейсера.

– Пить и есть!

Мальгин выключил аппаратуру «динго», расправил плечи и вышел из дезокамеры. В конце коридора показался Ромашин без скафандра, в белом кокосе, за ним вся его гвардия, десантники риск-обоймы, пограничники, члены экипажа спейсера и оперативники бригады сопровождения.

– Поздравляю с успехом, – невозмутимо сказал начальник отдела, протягивая руку. – Вы, Джума, были неподражаемы, особенно когда скомандовали маатанам не мешать от имени «контроля кризиса». Знаешь, как переводится на маатанский ваш грозный рык «не мешать, контроль кризиса»? У маатан нет такой службы, и, будь с вами Умник, он перевел бы эту фразу как «могильщики энтропии». К счастью, «черные люди» вас не поняли и поэтому не вмешались.

Ромашин пожал руку Мальгину, пристально взглянул ему в глаза:

– Вы довольны?

– Еще минуту назад я ответил бы – да, – сказал Мальгин.

– Что же изменилось?

– Я подумал… что будет с «черным человеком»? По сути, он допустил утечку информации…

Ромашин улыбнулся, оглядываясь на зашумевших парней.

– На Маате не знают, что такое смертная казнь, это раз. Мы не находимся в состоянии войны с маатанами, это два. Наша работа не есть игра в «шпионов и контрразведчиков», как может показаться с первого взгляда, – не те масштабы и задачи, – это три. И наконец, последнее. Проведенная операция – только начало намеченного контакта, давно подготовленного Институтом внеземных культур. Комиссия по контактам порядка работает у Маата на «Эдипе-2» и готова объяснить смысл нашей вылазки, которая должна бы всколыхнуть омут маатанского равнодушия и подготовить почву для переговоров. Контакторы испробовали до этого момента все доступные им средства и методы ведения переговоров – безрезультатно, наш десант – последний шанс.

– И все же… – Мальгин откашлялся. – Поймите меня правильно… может быть, я не затевал бы подобного эксперимента, подумай об этом раньше… вероятно, мы в душе больше антропоцентристы, чем принято считать… мы не подумали… вернее, я не подумал о судьбе «черного человека». Вы можете сказать точно, что будет с ним?

Участники операции замолчали.

Ромашин не отвел взгляда, но в глубине его глаз вдруг всплыла печаль. Не презрение, жестокость или ирония – печаль!

– Точно – нет, – сказал он тихо. – Я думаю, что ничего плохого с ним не случится, если верить ксенопсихологам, а я им верю. Они давно возятся с Маатом и, хотя вынуждены довольствоваться только косвенными методами исследований, смогли довольно верно определить основные аксиомы психологии «черных людей». Успешный финал десанта – тому подтверждение.

– И все же история маатан темна и непонятна…

– Согласен. Я, кажется, понял вас. Но учтите – невозможно, жалея двоих, остаться посередине, нейтралитет в такой ситуации хуже предательства. Вы не сможете помочь обоим сразу, а значит, не поможете никому. Убедил?

– Не знаю… я подумаю. Извините меня, я еще не пришел в себя и поэтому столь резок в оценках.

– Все нормально, Клим, – вмешался Джума Хан, – не вешай на себя ярлык. На их месте я бы сразу взял тебя если не в безопасники, то уж в пограничники обязательно.

Обступившие их десантники засмеялись.

– А что? – улыбнулся и Ромашин, он понимал Мальгина и сочувствовал ему, но характер и положение не давали ему права на колебания. – Пойдете?

– Нет, – сказал Мальгин, внезапно ощутив на губах горечь этого слова. Слова, которое так ненавидела Купава.

Глава 5

Отдыхать не пришлось.

Шел уже десятый час вечера, когда Мальгина доставили на базу погранслужбы «Луна – центр», откуда он сразу позвонил в институт Таланову – предупредить, что будет на месте к десяти, лишь слегка приведет себя в порядок.

Хан прямо с базы умчался к экспертам-кибернетикам с драгоценным диагностером, битком набитым полученными от «черного человека» сведениями, и обещал явиться сразу, как только удастся расшифровать хотя бы небольшой фрагмент записи. Мальгин попрощался с Ромашиным и с базы отправился домой, мечтая только о горячей хвойной ванне и глотке клюквенного морса, а в гостиной ему навстречу встала с дивана Купава.

С минуту они молча смотрели друг на друга, потом Купава шагнула к нему и, как в былые времена, ткнулась в грудь лицом. Прошла вечность, прежде чем Мальгин опомнился и отстранил женщину, вглядываясь в ее ставшее мокрым от слез лицо. Пришли на ум некрасовские строки:

От ликующих, праздно болтающих,

Обагряющих руки в крови,

Уведи меня в стан погибающих

За великое дело любви!..

Купава потянулась к нему губами, странно робкая и беззащитная, но Мальгин уже овладел собой, погладил ее по щеке и усадил на диван.

– Подожди немного, я переоденусь, а то с корабля на бал.

Вскоре он появился в гостиной в строгом сером костюме. Купава заметила эту перемену, усмехнулась:

– Ты, словно крепость, намерен выдерживать долговременную жестокую осаду. Неужели боишься, что возьму тебя измором?

– Боюсь, – серьезно кивнул Мальгин, усаживаясь напротив; она тоже привела себя в порядок, и слез уже не было заметно. – Но боюсь не тебя, а себя.

– Плохо верится, что мастер Клим Мальгин может чего-либо бояться. И не говори намеками, я давно перестала тебя понимать, ты стал загадочен как сфинкс.

– Хорошо, давай говорить прямо. Зачем ты пришла?

Купава стойко выдержала его взгляд.

– Мне сказали, что ты ушел на Маат для встречи с…

– Кто сказал?! – спросил он с тихим бешенством. – Кто этот благодетель?

– Не важно. Ты был там и…

Он встал так резко, что Купава испуганно отшатнулась, отвернувшись, сказал глухо:

– Купава, если ты хочешь, чтобы я не потерял рассудок, не приходи ко мне больше.

Женщина задумалась, пристально разглядывая профиль хозяина, встала тоже, подошла к нему, не решаясь дотронуться; он слышал ее тихое дыхание, чувствовал теплоту ее тела, и душа рвалась на части.

– Не сердись, – тихо проговорила Купава. – Сердиться – мстить себе за ошибки других. Я знаю, ты не простил мне мою, хотя ошибкой это назвать трудно. Я не приду больше… может быть. Ответь мне только на один вопрос: почему ты рискуешь собой, пытаясь вытащить Дана? Из-за того, что я… обещала… вернуться?

Мальгин медленно повернул голову к ней, лицо его побледнело. Внутри с крутых гор души сошла лавина, столкнулись тайфуны, замерз океан, погасло солнце, взорвалась сверхновая звезда… Несколько секунд он смотрел на Купаву, изогнув бровь, будто силясь сдержать стон, и произнес только одно слово:

– Нет!

Глаза Купавы вспыхнули, заискрились радостью и слезами, она поняла наконец, что пряталось на дне израненной души Клима.

– Благодарю.

И не успел Мальгин ничего сообразить, как горячие ладони женщины обожгли его щеки, горячие губы прижались к его губам – поцелуй был оглушающе долог, – и Купава исчезла, оставив после себя тонкий запах ландыша. И горьковато-нежный привкус поцелуя на губах…

Мальгин почувствовал боль, перевел взгляд на руку: он сжал кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони до крови.

– Намеки тонкие на то, чего не ведает никто… – пробормотал он глубокомысленно. – Еще одна такая встреча, и меня можно будет класть вместо Даниила…

Окончательно хирург пришел в себя только после пятиминутного сеанса аутотренинга. По дороге в институт дал себе обещание выяснить, кто же все-таки сообщает Купаве о действиях безопасников и какие цели преследует этот «друг-благодетель». Правда, это мог быть и сотрудник института, однако Мальгин не верил в отсутствие у коллег врачебной этики.

Таланов встретил заведующего отделением в кабинете вопросом:

– Тебе никто не звонил?

– Нет, а что случилось?

– Джума Хан…

– Что?! – у Мальгина перехватило дыхание. – Что с ним?

– Тебе придется оперировать двоих.

Мальгин так и сел.

– У кибернетиков он включил диагностер через Умника, – продолжал Таланов, – сначала в режиме выдачи диагноза, то есть выдачи тех данных, что записал сам диагностер с помощью своих датчиков при обследовании «черного человека». Потом включили программу, с помощью которой записали информацию, выведенную маатанином из своего компьютера. На выходе – тарабарщина! Код записи оказался не тем, что рассчитали кибернетики при составлении программы. И тогда Джума подключился к диагностеру напрямую.

– Он с ума сошел!

– А черт его знает, чем он руководствовался! У него спинальный шок. Поэтому времени у те… то есть у нас осталось всего ничего. Шаламов не выходит из комы и жив только с помощью аппаратов.

Мальгин глубоко вздохнул, посидел немного и встал.

– Мне надо было идти с Джумой.

– Теперь уже поздно сожалеть. Данные диагностера введены в Гиппократа, можешь ознакомиться. Группа ждет тебя у Стобецкого… кроме Джумы и Карой Чокой. Она с ним в клинике СПАС-центра, примчалась сразу, как только узнала. Непонятно…

– Она его жена, – сказал Мальгин, думая о своем, – чего ж тут непонятного. Идем, заменишь Джуму, мне понадобятся по меньшей мере три ассистента.

– Возьми Зарембу, парень рвется в бой, да и специалист он неплохой.

– Посмотрим.

Они спустились к лифту.

– Что нового выдал диагностер? Я имею в виду, из того, чего мы еще не знали?

– Практически все! У маатан нет нервной системы в общепринятом значении этого слова. То есть она существует, но не постоянно, а в нужный момент формируются нервные пути и узлы в толще однородной массы, которая называется телом. Почему вдруг именно эти участки тела становятся нервной тканью, нервами, узлами, сплетениями волокон – загадка! То же касается и мозга. По сути «черный человек» – единый организм – мозг с постоянно меняющейся структурой, иерархией, архитектоникой. Кстати, точно так же построен и маатанский компьютер. Но самое интересное у него внутри: сверхтвердое ядро массой около ста килограммов, закапсулированное к тому же силовым полем с головоломными характеристиками. Поле пульсирует, а энергетическая мощь его, по оценкам экспертов, равна мощи десантного когга!

– Ерунда какая-то! Он что – живой реактор?

– Кто знает?

– А пульсирует из-за чего? Может быть, это сердце?

– Нет у него сердца.

Они вошли в отделение Стобецкого в тот момент, когда у Шаламова после долгого беспамятства наступила «фаза хозяина» – период парадоксального сознания.

Шаламов не лежал, а сидел с открытыми глазами, поддерживаемый лапой манипулятора, и, казалось, смотрел на сдвинувшихся к вириалу реаниматора людей, хотя видеть их, конечно, не мог.

– Найдите Клима, – проговорил он негромко, но четко, голос был не его – гортанный, с каким-то вибрирующим тембром, и говорил Шаламов, почти не разжимая губ. – Найдите Мальгина, прошу вас. Быстрее найдите, мне нужно поговорить с ним.

– Я здесь, Дан, – ответил Мальгин, заставив всех у полусферы вириала оглянуться. – Слушаю тебя.

– Клим, как там мой «крестник»? Я знаю, ты был у него.

– Откуда знаешь?

– Не важно, знаю. – Шаламов раздвинул губы в улыбке. – Он еще помнит меня?

– Да, – ответил Мальгин после паузы. – Он… болен.

– Говори все.

– У него проявляются черты человека…

– Обратный эффект, эффект бумеранга. Я тогда слишком поздно понял, что он тоже связан со своим компьютером напрямую… Ему можно помочь?

– Подумай лучше о себе, – проворчал Стобецкий.

Шаламов не обратил на реплику внимания.

– Не знаю, – сказал Мальгин, с трудом подавляя вдруг поднявшийся из глубины души гнев. – Скорее всего – нет. Но врач прав, подумай о себе.

– Обо мне думай ты, а кто подумает о «черном»? Ты все же прикинь наши возможности, он стал для меня крестником, а для своих соотечественников – отщепенцем, изгоем, и, хотя у них нет смертной казни, маатане способны на казнь равнодушием, а эта пытка пострашней остальных. И еще, Клим: не торопись ты меня оперировать, подожди немного, может быть, я справлюсь сам. Не прошу – требую.

– Но это невозможно! – воскликнул Заремба. – Ты все реже выходишь из комы, а искусственно поддерживать работу внутренних органов до бесконечности невозможно, они теряют способность функционировать нормально в отрыве от организма.

– Это ваша забота, – отрезал Шаламов. – Ты слышишь, Клим? Не спеши с операцией.

– Слышу, – сказал Мальгин в наступившей тишине.

Шаламов закрыл глаза, тело его расслабилось. Со всех сторон ударили дымные струйки физиогаза, внутренности реанимакамеры затянуло зеленоватой мутью.

Мальгин оглядел обращенные к нему лица.

– Ваши предложения?

– Оперировать, и немедленно! – быстро сказал Заремба. – Если и не приведем все в норму, то хотя бы остановим процесс регрессивной трансформации. У него все большую роль начинает играть Р-комплекс,[28]Мозг человека создавался эволюцией постепенно, сначала ядро – Р-комплекс, так называемый «комплекс рептилий», который возник сотни миллионов лет назад, потом «средний» мозг – лимбическая система, общая со всеми млекопитающими, и наконец неокортекс – новая кора, отвечающая за интеллект и высшие психические функции. понимаете?

– Я – тоже за операцию, – сказал Стобецкий с непривычной для него неуверенностью. – Шансы благополучного исхода с каждой минутой падают.

– Предпочту воздержаться, – пожевав губами, проговорил Каминский, ни на кого не глядя.

Мальгин кивнул, полузакрыв глаза и постукивая пальцем по меняющей световой узор прозрачной «шляпе» вириала.

– С одной стороны, желание больного – закон. – Таланов был не менее решительным, чем Мальгин, но в данной ситуации решал не он. – С другой – Шаламов сейчас…

– Вот именно, он в таком состоянии, – перебил главного экспансивный Заремба, – что не может отвечать за себя сам. Мы не имеем права ждать.

– Не кипятись, – бросил Стобецкий, морщась. – Вчера ты доказывал обратное.

– Мало ли что я говорил вчера, – пожал плечами молодой хирург, – главное, что я говорю сегодня.

– Кредо болтуна.

– Кредо человека, способного вовремя почувствовать собственную ошибку…

– Стоп! – глухо сказал Мальгин. – Я выслушал вас. Операция откладывается… на сутки. Вопросы есть?

– Ты понимаешь, чем это может обернуться? – проговорил Таланов. – Автоматика поддержки на пределе, еще сутки такой работы, и она не справится…

– Сутки и подождем. У нас есть еще один больной – Джума Хан, будем работать с ним. Иван, мчись в СПАС-центр и вместе с Карой транспортируй его сюда.

Заремба с готовностью поднялся.

– Остальные с этого момента включаются в постоянную связь через Гиппократа. Час на изучение научной информатуры о маатанах, час на подготовку к операции. Координатором буду я, центральным ассистентом Готард, остальные – периферийными. Надо задавить процесс перерождения у Джумы в самом… – Мальгин не закончил.

В реанимационную вошла грациозная, улыбающаяся Карой Чокой, а за ней невозмутимый, хотя и бледней обычного, Джума Хан.

Сцена, последовавшая за его появлением, длилась ровно пять секунд, пока обстановку не разрядил смех Зарембы:

– Явился не запылился! Тебе ж положено лежать в шоке, мы уже оперировать тебя собрались!

– Этого-то я и испугался.

– Так слухи о твоем нездоровье преувеличены?

– Кто меня отпустил бы из «Скорой»?

– Поклянись.

– Чтоб я сдох! – не моргнув глазом, поклялся Джума.

Смеялись несколько минут все, кроме Мальгина, постепенно отходя от неожиданного сюрприза, потом Клим спросил:

– Что с тобой случилось? Нам сообщили, что ты в шоке…

– Так оно и было, но кибернетики молодцы, поставили на пси-съемоблокировку, и как только информация «пошла густо» – сработал отстрел. Мне, конечно, попало много всякого «мусора», но, как видишь, все обошлось.

– Он как ребенок, – сказала Чокой своим красивым низким контральто с непередаваемым акцентом. – Совсем по Лермонтову: то кровь кипит, то сил избыток!

Джума посмотрел на нее вопросительно, и Мальгин понял, что все можно объяснить данью привычке, вежливости и участию. Видимо, по дороге в институт они успели объясниться, хотя соотношение между де-факто и де-юре осталось прежним. «Дьявол их душу знает! – с мрачной завистью подумал вдруг про себя Мальгин. – Не копайся в чужих отношениях и чувствах, разберись лучше в своих собственных».

– На чем мы остановились, коллеги? – Чокой сделала вид, что не заметила взгляда нейрохирурга, невольно выдавшего его мысли.

– Операция переносится на сутки, – сказал Таланов.

– Извините, нам необходимо поговорить. – Мальгин увлек Хана за собой. – Продолжаем работу, как наметили. Я подключусь к общей связи позже.

Не обращая внимания на удивление в глазах женщины, Мальгин подтолкнул к двери Джуму и вышел сам. В своем кабинете он усадил врача и некоторое время изучал его лицо. Джума выдержал испытание спокойно, без обычной иронии или насмешливости.

– Зачем ты пошел на этот неоправданный риск с диагностером?

Лицо Хана не выразило досады, хотя было видно, что вопрос ему неприятен.

– Если честно, это тот редкий случай, когда у меня сработало самолюбие. Подумалось: смог же Шаламов выдержать информационный удар маатанского компьютера и расшифровать запись, почему не смогу я? Тем более что диагностер – не маатанский аппарат.

– Я думал, ты лишен подобных недостатков, хотя самолюбием твой поступок не объяснишь, скорее это ложная гордость, переоценка сил.

– Свои недостатки я не оправдываю. – Джума слегка нахмурился, однако тут же вернул себе равновесие. – Но и причислять их к семи смертным грехам я бы не стал.

Мальгин непонимающе уставился на собеседника. Тот вполне серьезно пояснил:

– Гордость входит в число семи смертных грехов.

– Екклесиаст? Вы неплохо начитанны для своей профессии, слуга Гиппократа, а на вид – обычный конокрад.

Хан засмеялся.

– Ты тоже на вид простой, в меру воспитанный спортсмен.

– И за то спасибо. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

– Скажи это Карой. Я недаром мастер-медик, мон шер, а любой мастер – интуитив высокого класса. Ты сильный парень, но после этого прискорбного случая я не могу оставить тебя в группе риска. А жаль.

– Жаль, – согласился Джума Хан, погрустнев. – Ты прав, мне здорово досталось, и отпустили меня из «Скорой» только под честное слово, обещал, что я приду на обследование при первых признаках… недомогания. Но ассистентом я был бы неплохим.

– Знаю, потому и жаль. Что сказали кибернетики?

– Код записи неизвестен, но логику маатан мы уже знаем. В общем, надежда на расшифровку есть, все дело в том, сколько может ждать Шаламов.

– Он потребовал не оперировать его вообще.

– Снова «фаза хозяина»?

На столе замигало индикаторное окошко, раздался голос Таланова:

– Клим, зайди ко мне, как освободишься.

Мальгин молча ткнул пальцем в окошко.

– Карой, кстати, как только узнала… – Клим замолчал, заметив напрягшиеся скулы Джумы, – что…

– Не стоит об этом. Все непросто, туманно и скользко… гололед с дождем.

Мальгин покачал головой.

– Если бы ты был ей безразличен, она не менялась бы в лице и не бежала к метро сломя голову, узнав, что с тобой приключилось.

– Да ни о чем это не говорит! – В голосе Джумы неожиданно прорвалась тоска. – В том-то и дело, – сказал он тоном ниже, – что она становится заботливой только в экстремальных ситуациях. Я уже два года пытаюсь понять свою ошибку, где я свернул с тропинки, ведущей к ее мироощущению, вернее, к взаимопониманию, и не могу найти. И ты мне в этом деле не помощник, Клим, извини. Ты и сам, похоже, в ситуации похлеще.

Мальгин посмотрел на свой кулак, потом на лицо Хана. Тот невесело улыбнулся.

– А ты врежь, может, полегчает… а потом я тебе, если встану. Идет?

Мальгин в ответ улыбнулся через силу, прислушался к себе и почувствовал, как тает в сердце лед одиночества и отчаяния, лед, не видимый никем и никогда.

– Давай думать, старик, нам обоим теперь надо много думать. Видать, чего-то нам недостает, может быть, чисто человеческого, доброты или простоты, щедрости или азарта, жадности или способности удивляться и совершать незапрограммированные поступки… не знаю. Но успел убедиться, что женщине недостает мужского суперменства, постоянной готовности мгновенно ответить на любой вопрос, жесткой постоянной, стойкой уверенности в своей правоте. Может быть, им не хватает минутного колебания между «да» и «нет», еле заметного проявления слабости, что уравновешивает нас в их глазах и придает силы… Может быть, уже плохо то, что мы редко ошибаемся. Прав был мудрец, мы редко думаем о том, что имеем, зато всегда думаем о том, чего нам недостает.[29]В. Шопенгауэр. Не поменять ли принципы?

– Нет, – качнул головой Джума Хан после долгого размышления. – Принципы менять не годится, зачем тогда жить? Но думать надо. Кажется, мы с тобой прирастаем друг к другу, а?

– Я как будто не против. А ты?

– Взаимно.

Мальгин кивнул, замыкаясь в обычной оболочке непреклонной уверенности, потом искоса посмотрел на Хана, в глазах которого запрыгали насмешливые чертики взаимопонимания, и они одновременно рассмеялись.

Всему свое время, подумал Клим, отворачиваясь, время собираться в тугой комок мышц и время расслабляться, радоваться и страдать, думать и чувствовать… Научиться бы вот только угадывать нужный момент или на худой конец вырастить в себе инстинкт безошибочной реакции на происходящее, чтобы всегда и везде, при любых обстоятельствах действовать только правильно… впрочем, стоп! Это уже было – безошибочно, скорей всего это и есть одна из самых страшных человеческих ошибок…

– Тебе пора к шефу, – напомнил Джума.

– Иду, – встал Мальгин и спохватился: – Слушай-ка, мне нужна твоя помощь. Кто в отряде Шаламова был к нему особенно близок? Кроме, пожалуй, самого Жостова? Ты их знаешь?

– Почти каждого. По-моему, Даниил дружил со всеми, завистников у него не было вообще, а вот близких… в парном патруле он чаще всего ходил с Висенте Оросо, а отдыхал с Марселем Гзаронвалем. Я частенько видел их втроем, Дана, Марса и… Купаву. Зачем они тебе?

– Потом скажу. – Мальгин устремился к двери, на пороге обернулся. – Подключайся к Гиппократу, будешь сопровождать группу до операции, твой совет лекаря может существенно повлиять на подготовку, а на операцию все равно не рассчитывай.

Жест Джумы – кольцо из большого и среднего пальцев – был понятен без слов.


Мальгин знал, как вредно сосредоточиваться на своих внутренних переживаниях, уходить от действительности, поэтому с ненавистью относился к своей прогрессирующей слабости и нерешительности, чувствуя сопротивление организма, некоторое время боролся сам с собой, гоня из головы мысли о Купаве, но целиком освободиться от навязчивых дум так и не смог…

Таланов разбирался в информатуре, подаваемой на дисплей рабочего стола, поэтому кивком указал хирургу на стул.

– Богдан, давай поговорим позже, – проникновенно сказал Мальгин. – У меня возникло желание убыть в неизвестном направлении и отрешиться на время от всего земного.

Таланов поднял голову, изучающе посмотрел на Клима.

– А я хотел предложить тебе поработать со старым багажом, только что получил данные по всем операциям «стирания» в мозгу криптогнозы. Но если устал – что ж, отрешайся.

– Не устал, просто на какое-то время необходимо переключиться.

– В таком случае не мешай мне!

Мальгин кивнул и выбежал из кабинета не прощаясь. А для того, чтобы его могли найти в любое время и в любом месте – все-таки связь с другими членами группы риска должна быть включенной постоянно, – нацепил на ухо усик персональной рации, снабженной радиомаяком: поисковые спутники-автоматы системы СПАС были способны отыскать его практически за несколько секунд.

Домой идти не хотелось, Клим наугад ткнул иглой датчика в карту на стенке кабины метро и вышел в незнакомом помещении с низким потолком и светящимся полом. С удивлением прислушался к своим ощущениям: сила тяжести в помещении была меньше земной раза в три. «Луна? Не похоже, там гравитация еще слабей. Марс? Венера? И почему другая планета? Я же точно помню, что карта выходов была сугубо планетарной, земной. Может быть, Приземелье?»

Из помещения через единственную дверь, убирающуюся по старинке в паз, Мальгин вышел в коридор с таким же низким потолком и слабо светящимся полом. Никого. Тишина… Лишь издали доносится изредка странный тихий звук, напоминающий верещание цикад. Заинтригованный «путешественник» двинулся вправо, ловя себя на желании двигаться бесшумно, поддаваясь таинственной атмосфере неведомого жилища.

Коридор поворачивал под тупым углом и был абсолютно пуст, если не считать контуров двух дверей со светящимися на них римскими цифрами I и II. Следующий поворот был копией первого, и колено коридора ничем не отличалось от предыдущего. Повернув еще три раза и выйдя к двери в помещение с кабиной метро, Мальгин понял, что коридор образует замкнутый шестиугольник. В каждом его отрезке было по две двери, различавшихся только номерами от I до XII. Мальгин толкнул первую дверь – безрезультатно, не реагировала она и на мысленный приказ. Пожав плечами, Мальгин собрался было вернуться к метро, но цикадный скрип заставил его пойти на звук.

Скрип доносился еще из-за одной двери – слева по ходу коридора, тогда как остальные находились справа, и хирург не заметил ее лишь потому, что она не имела номера и почти сливалась со стеной. Приказав ей открыться, пару раз толкнув рукой, Мальгин вдруг вспомнил Маат и сказал вслух:

– Сезам, откройся!

Дверь послушно ушла в паз, так что гость невольно вздрогнул, и перед ним открылся небольшой круглый зал с куполовидным, зеркально отсвечивающим потолком, тремя большими вогнутыми экранами на стенках и тремя старинными пультами. За каждым пультом сидели операторы в необычной черной форме с дугами наушников на головах. На появление гостя никто не обратил никакого внимания, они были заняты работой и переговорами друг с другом. На экранах мерцали горсти цветных искр и огней, на каждом внизу мелькали красные и зеленые цифры, и по черному их фону плавали светящиеся кресты визирных меток. На экране слева одна из меток остановилась на крупном белом огоньке, тотчас же раздался басовитый гудок, и оператор за пультом пробежал пальцами по сенсорной клавиатуре пульта.

– Сорок третий, есть захват!

– Ответа нет, – отозвался второй оператор. – Три секунды до зоны поражения.

– Пуск!

По экрану снизу вверх шаркнуло световой полосой, на месте огонька расплылось облачко света и растаяло.

– Сорок третий, есть поражение! Контроль МБР. Квадрат пуст. Цели на подходе, минута сорок…

– Вижу крупный объект в зоне «А», – вторил переговаривающимся за первым пультом оператор соседнего. – Скорость три единицы, вектор Шамбуадор – Крокс, масса двенадцать сто…

– Захват!

– Машина отрабатывает четные цели, – говорил за последним пультом плотный здоровяк в комбинезоне с красивыми нашивками и эмблемами. – Отработка очередями, повтор по оценке вероятности с учетом мощности импульсов. Перенос огня на зоны «Б» и «Д»…

Ошеломленный Мальгин молча смотрел, как на экранах разворачивается настоящее сражение: все больше и больше искр и огоньков, представляющих собой реально летящие в космосе объекты, взрывались и таяли после бесшумных лазерных вспышек, а когда в прицельные визирные кресты перестали попадать плывущие световые черточки и темп стрельбы замедлился, Мальгин очнулся и смело подошел к центральному пульту, пройдя сквозь фигуру оператора. Оглядел пульт и тронул черную пластину сенсора с цифрой «ноль». Световая беготня по экранам и пультам прекратилась, операторы в креслах замерли.

– Отбой принял, – раздался с пульта вежливый голос. – Слушаю.

– Кто ты?

– Экскурсионный программатор Цербер.

– Это что за станция?

– Боевая лазерная база «Эвриван» для уничтожения спутников и межконтинентальных баллистических ракет, запущена в две тысячи тринадцатом году, законсервирована в две тысячи сорок пятом году, отреставрирована и превращена в экскурсионный объект в две тысячи сто двадцать девятом.

– Ну и зачем?

Компьютер-инк, отвечающий за воссоздание иллюзии боевых действий и работы базы, помолчал:

– Вы не первый задаете этот вопрос, но в моих программах нет ответа. Могу предложить подслушанную у экскурсантов реплику: база превращена в экскурсионный объект для напоминания об ошибках прошлого. Своего мнения не имею.

– И на том спасибо, – пробормотал Мальгин. – И часто у тебя бывают гости?

– Сначала бывали часто, теперь редко. Последняя экскурсия была двести двенадцать дней назад.

– Что ж, бывай… не скучай, если больше никто не придет.

Мальгин невольно пожалел компьютер, обреченный на одиночество, и, пока шагал к метро, спрашивал себя: чего не хватает ему самому? И уже входя в кабину, понял: общения. По сути, он был сейчас так же одинок, как и компьютер-сторож древней военной ракетно-лазерной базы.

Вышел он скорее всего где-то в Европе: город был незнаком с первого взгляда, но по архитектуре зданий можно было примерно определить регион. «Швейцария, – подумал Мальгин, – или Австрия. Послушаем, на каком языке здесь говорят».

Он вышел на площадь перед метро и двинулся в глубь древнего парка по одной из светящихся изнутри янтарных дорожек, прислушиваясь к говору идущих навстречу или обгонявших его людей.

Вечер на долготе этого места только начинался: солнце зашло, но было еще довольно светло. Часов восемь с минутами, прикинул Мальгин и посмотрел на браслет видео: вспыхнувшие цифры высветили время Брянска – десять часов двадцать семь минут. Разница в два часа, значит, это не Австрия и не Швейцария, а, вероятнее всего, Нидерланды.

Однако по языку прохожих точно определиться не удалось: говорили кругом и на немецком, и на французском, и на английском, и на русском. Больше всего на русском и на английском, с акцентом и без, но удивляться не приходилось: русский и английский языки стали основой единого земного разговорного языка, впитав богатство национальных оттенков всех остальных языков мира, хотя и они, конечно, не потеряли своего значения.

Мальгин набрел на пруд, задумчиво направился вдоль берега, вглядываясь в прозрачную водную толщу, а за дубовой рощей обнаружил изумительной красоты веранду, нависающую над водой. Высоко над крышей вспыхивало и гасло название ресторана на английском языке: «Король Георг». Не раздумывая, повернул к летнему ресторану и сел за один из столиков прямо у края веранды; людей было много, но в большинстве своем все сидели парами, лишь две или три компании состояли из семи-восьми человек.

– Слушаю вас, – раздалось над ухом по-русски. Говорили свободно, без акцента.

Мальгин оглянулся. Рядом с вежливой полуулыбкой на губах стоял красивый молодой человек, одетый по моде «галант». Он мог быть и фантомом, видеопризраком официанта, формируемым сервисной киб-системой ресторана, но смахивал на живого.

– А если я не говорю по-русски? – сухо спросил Мальгин на испанском.

– Я буду говорить на вашем языке, – с улыбкой сказал по-испански официант.

– Полиглот?

– Да, сеньор. Я знаю сто сорок шесть языков.

– Фантомат, – с некоторым разочарованием протянул Мальгин. – К чему тогда эта форма? Ведь вы можете выполнить заказ без всяких эффектов.

– Традиция, сеньор.

– Я русский. Принесите что-нибудь соответствующее моему настроению.

– Сей секунд!

Мальгин усмехнулся последней фразе и, поставив локти на стол, утвердил подбородок на сплетенных пальцах. Мозг лениво перебирал обрывки видений, давних разговоров с друзьями, Купавой, проблемы, с которыми сталкивался в институте, но ни одна мысль не задевала чувственных центров, эмоции притупились, отступили в глубь души, словно под влиянием наркотика. Мальгин грезил… хотя никогда не поверил бы, скажи ему кто-нибудь, что он способен на такое.

Киб-официант принес высокий бокал с изумрудным напитком и тарелку с коричневыми хрустящими шариками. Подождал реакции посетителя, не дождался, исчез, а Мальгин сидел в этом странном состоянии еще несколько минут, пока кто-то рядом не спросил:

– Разрешите присесть?

Он медленно повернул голову. Рядом стояла Карой Чокой, красивая, чуть улыбающаяся, одетая в летний вечерний костюм в стиле «очарованный кварк»: полуоткрытая грудь, серебристые буфы на плечах, два зеркальных обруча на талии, обнимающая бедра и переходящая в черную бахрому юбка, ажурные трансформные туфли, высота каблука которых зависит от скорости движения. Черные волосы были распушены в громадный шар – прическу в стиле «афро».

– А говорят, что трансцендентальная[30]По представлениям психологов древности трансцендентальная медитация – четвертое состояние сознания после бодрствования, сна и сновидений. медитация – ложное понятие, – мягко проговорила женщина.

Мальгин опомнился, резко встал, неловко смахнул со стола бокал, но успел его подхватить.

– Простите, ради бога! Кажется, я действительно увлекся самосозерцанием.

– И часто это с вами?

– Если честно, то первый раз. Обычно я справляюсь со своими внутренними переживаниями на ходу.

– Поэтому я и удивилась, с виду вы целеустремленный и жесткий, или, как говорили раньше, «железный» человек. Вас еще называют «человеком-да». Откуда пошло это прозвище?

– Не помню. – Мальгин окончательно пришел в себя. – Может быть, присядем?

– А я думала, вам так удобнее, – с легкой иронией сказала Карой, перехватив его взгляд. – Закажите мне миндаль и сок.

Они сели, посматривая друг на друга: с просыпающимся интересом Мальгин и с лукавым вызовом в глазах женщина.

– Не ожидала встретить здесь кого-то из знакомых, а тем более вас. Любите отшельничество? Или ждете подругу?

Он подумал, хотел сказать «нет» и произнес:

– Просто сегодня я не в форме и удрал из института, чтобы побыть…

– В одиночестве, так сказать, наедине с умным человеком.

– Не заставляйте меня говорить «нет», я очень не люблю это слово и произношу его, лишь когда меня вынуждают. Сегодня мне захотелось вдруг побыть с кем-нибудь, кто не искал бы во мне идеала, и поговорить о чем угодно, даже о погоде.

Карой приподняла бровь.

– Оригинальное желание. Обычно мужчины все делают наоборот. Что ж, давайте говорить о погоде, хотя я больше хотела бы о нашем пациенте. Меня беспокоит масштаб изменений нервной ткани, их глобальный, всеобщий характер. Что, если количество перейдет в качество? Что произойдет? Сохранится личность Шаламова или перерождение затронет и психику? Сможет ли он контролировать свой Р-комплекс?

– Не знаю. – Преодолевая внутреннее сопротивление, добавил: – Не думал. Даниил очень сильный в психологическом отношении человек, его весьма трудно вывести из равновесия. – Потом прямо посмотрел на собеседницу: – Извините, Карой, я сбежал из института именно потому, что не хочу сейчас думать об…

– Все! – Карой Чокой подняла ладонь. – Не буду, мастер. Видимо, я плохой психолог, иначе поняла бы вас сразу. – Она улыбнулась с оттенком вины и кокетства. – А вообще я с должным уважением отношусь к прямым людям. Мало кто из моих знакомых способен прямо сказать мне в лицо о своем нежелании говорить на ту тему, которую я избрала. Пожалуй, кроме вас, я знаю лишь одного человека…

– Я тоже его знаю, – кивнул Клим. – Кстати, а почему вы не вместе?

– Ну вот, – с неожиданным сожалением сказала она, – как ушат воды на голову. От вас такого вопроса я не ожидала. Неужели интересно?

Мальгин смешался, быть может, впервые в жизни. Карой заметила это, улыбнулась.

– Не ищите ответ. В молодости мне больше нравились мужчины, знающие ответ на любой вопрос.

– А сейчас? Хотя едва ли вам стоит жаловаться на возраст.

– Спасибо, такие слова для меня уже начинают становиться комплиментом. Сейчас я предпочитаю живых мужчин, способных удивляться и сочувствовать, а не все знающих, все умеющих суперменов.

– Постараюсь учесть в дальнейшем, хотя мне еще далеко до супермена. Правда, у некоторых моих знакомых суперменство – это скорее состояние тела, а не души. Они умеют очень многое, почти все, но не потеряли способность удивляться.

– Если вы о Джу… – Карой нахмурила брови.

Мальгин тихо засмеялся.

– Меня упрекаете и тут же сбиваетесь на личности. А Джума мне нравится, хороший парень, запросто рискующий собой во имя дела.

– Ну, это нам знакомо. – В том, как были произнесены слова, чувствовалась ирония и чуть-чуть грусть. – Риск для него – родная стихия.

– Я не договорил. Страсть к риску не главное, не может быть главным в жизни, а Джума, кстати, думающий рисконавт. Насколько я понял, он в последнее время многое переоценил, в том числе и свой имидж.

– Вы так считаете? – На лицо Карой легла тень задумчивости.

«Красивая женщина, – подумал Мальгин с невольным сожалением. – Если бы не было Купавы… такая может зажечь и увлечь и всю жизнь держать в постоянном напряжении… но далеко не каждый способен гореть всю жизнь. А ведь она тоже одинока! – понял вдруг хирург. – Красивые женщины зачастую одиноки, несмотря на постоянное окружение и поклонение, а тем более женщины умные. Найти идеал для такой – проблема почти безнадежная, особенно в условиях постоянного дефицита джентльменов. Она права: суперменов среди нас – пруд пруди! Романтики без догмата превосходства – ау! Правда, если разобраться, то идеал мужчины – величина постоянная, Карой, например, судя по всему, нужен „живой“ спутник жизни, который не подавлял бы ее своей непогрешимостью и абсолютным знанием, чтобы он стоял рядом, а иногда и спрашивал совета – как поступить в той или иной ситуации. По сути, она тоже очень сильный, умный, безусловно красивый человек и имеет право на равное партнерство. Джума, кажется, понял это слишком поздно… как, впрочем, и я. Купава ведь тоже не любит суперменов „без страха и упрека“…»

– Что с вами? – спросила Карой, оценив его молчание, и чисто по-женски, по привычке, поправила прическу, которая вовсе не нуждалась в подобной операции. – У меня что-нибудь не в порядке? Вы так пристально смотрели…

– Все в норме, – поспешил успокоить женщину Мальгин. – Потанцуем?

Стемнело, и пространство танцевальной площадки в центре веранды уже заиграло призрачными переливами света, превратившись в волшебный, постоянно меняющийся замок. Музыка была слышна только в пределах этого «замка», причем психоадаптеры проецировали для каждой танцующей пары свою мелодию и ритм.

Настроение у Мальгина было меланхолическим, так что танцевали они с Карой древнее замедленное танго. Женщина прижалась к нему и вздрогнула, словно ей стало вдруг холодно. Шепнула:

– Я искала вас. – Она подняла прядь волос над ухом и показала золотую каплю рации компьютерной связи. – Это было нетрудно.

– Я догадался.

– Только не делайте далеко идущих выводов, а то я разочаруюсь в вас прежде, чем наметила по плану.

Он тихо рассмеялся.

– Таких ошибок я не делаю уже давно. Впрочем, если мне не изменяет память, то и в юности со мной такого не случалось.

– Вы умный человек, мастер, и классный специалист, многого добившийся в жизни, но скажите… вы счастливы?

Мальгин молчал. Спина Карой напряглась. Клим тихонько погладил ее по плечу.

– На этот вопрос я сегодня не отвечу. Сначала надо, наверное, разобраться, что есть счастье. Всему свое время…

– И время всякой вещи под небом. Вы опасный человек, мастер.

– Почему? – искренне удивился Клим.

– Потому что у меня начинает кружиться голова. – Намек был весьма прозрачен, а может быть, это был вовсе не намек. Карой говорила то, что думала, прекрасно зная, что он способен понять ее и по взгляду.

– Мне надо идти, – сказал он спустя минуту. – Если хотите, я провожу вас.

– Идите, я еще немного посижу.

– Вы обиделись?

– На что? Нет, все в порядке, мастер, просто хочу побыть одна.

Мальгин на мгновение прижал женщину к себе и отвел к столику, вырвавшись из плена музыки. На выходе оглянулся: Карой сидела совершенно прямо, положив руки на стол, и смотрела на воду.

«Разговор с умной женщиной сродни ловле тополиного пуха, – подумал Мальгин, – одно неосторожное движение – и пух улетел! Учись „ловить пух“ осторожно, мастер… А я, кажется, испугался…»

Он вернулся, наклонился над ее плечом, сказал мягко:

– Не сердитесь, Карой.

– Я не сержусь, – сухо ответила она, не повернув головы. – С чего вы взяли? Насколько мне помнится, вы только что торопились уйти.

Он сел рядом.

– В таком случае выслушайте брюзжание человека, стоящего на пороге зрелости. Природа вас щедро наградила, вы красивая, решительная, смелая женщина. Но когда слабый пол начинает выполнять функции сильного – что остается делать мужчинам? Будьте мудрее, дайте нам – даже не право – хотя бы иллюзию уверенности в том, что решаем всегда мы. Ведь мы изначально не должны быть слабыми, амазонки же – только пример отклонения, подтверждающего правило… Хотите на всю жизнь остаться амазонкой? Тогда мы вам не нужны. А если нужны – будьте чаще женщиной, и тогда мужчины будут спорить за право уступить вам первенство. Стоит вам только захотеть. А говорю я это лишь потому, что корабль моей судьбы уже разбился однажды о твердую волю сильной женщины. Я слишком поздно понял, что всегда все знать, все уметь и решать все может и киб-интеллект и что умение уступить и есть сила. Простите за длинную сентенцию, иногда я бываю невыносим. Даже себе. До завтра.

– Подождите, – быстро сказала Карой, бросив взгляд исподлобья.

Он снова присел на краешек стула.

– Она красивая?

Мальгин понял.

– Очень!

– А вы знаете, к кому она ушла? Я поняла так, что она… Кто ее… друг?

– Наш общий пациент, – сказал Мальгин после недолгого раздумья. – Даниил Шаламов.

Глаза у Карой сделались огромными и черными. Клим ободряюще кивнул ей и пошел к выходу, не оглядываясь больше. Чувствовал он себя скверно и был недоволен собой до глухой тоскливой досады. В душе росла уверенность, что он снова что-то сделал не так.

Глава 6

Ночь Мальгин провел плохо, третью ночь подряд после свалившейся на голову беды с Шаламовым, которая перевернула жизнь и поставила его перед необходимостью выбора и выхода из состояния флегмы. Спал он всего часа четыре, да и то с кошмарами, не помогли ни гипносон, ни аутотренинг. Тем не менее встал, заставил тело работать физически, для чего выбрал максимальный разминочно-тренировочный комплекс тайбо и после часовой нагрузки, холодного душа и завтрака почувствовал себя бодрее.

В институте сразу включился в обратную связь с Гиппократом, контролирующим работу всей медицинской аппаратуры, в том числе и реанимационных камер, а через него – с остальными членами ПР-группы, но все оставалось по-прежнему: Шаламов не выходил из коматозного состояния, а процесс перерождения его нервных тканей продолжался, хотя и значительно медленнее, чем в первое время. Никто из рисконавтов не внес никаких предложений, и Мальгин понял, что они подошли к пределу теоретических умопостроений, за которыми должно последовать действие. Свежих данных не поступало ни от медиков, ни от кибернетиков, ни от безопасников Ромашина.

Джума Хан сообщил Климу о том, что ксенопсихологи и кибернетики нашли наконец ключ к расшифровке записи маатанской информации, но обещали сообщить результаты перевода только к обеду. Эта новость несколько подняла общий тонус группы, а Заремба, дежуривший в клинике вместе с Каминским и не знавший, чем занять свою деятельную натуру на время, отведенное им пациентом, тут же испросил разрешения поработать с кибернетиками. Мальгин не возражал, хотя весьма сомневался в полезности этого шага.

В девятом часу утра Клим оставил Стобецкого с Биллом-старшим в реанимационной и, ничего никому не говоря, покинул институт, вспомнив о своем обещании. С помощью волевых усилий, хотя и не без борьбы, он загнал мысли о Купаве глубоко в «подземелье» души и «закрыл дверь на замок», понимая, что не сможет работать творчески и спокойно, поддаваясь чересчур эмоциональному калейдоскопу памяти.

Центр Управления аварийно-спасательной службы располагался под Брянском, на берегу Десны, и представлял собой километровой длины здание из универсального строительного пластика, обладающего памятью формы и цвета; окна зданиям из такого материала не требовались – по желанию прозрачным мог становиться любой участок стены.

Воспользовавшись метро, Мальгин видеть этого не мог, но внешний вид здания помнил по стереофото и видеопередачам. С помощью мысленного шепота дистанционного кибергида, «уши» которого – пси-антенны – были вмонтированы в коридоры и кабинеты, Мальгин быстро отыскал отдел, в котором работал до аварии Шаламов, и выплыл из лифта прямо у кабинета Жостова.

Начальник службы курьерских спасательных линий не удивился приходу хирурга, только мельком посмотрел на цифры времени, горящие в толще стола, но Клим и не собирался задерживать этого сурового занятого человека, от способности которого мгновенно анализировать ситуацию зависели четкость и быстрота работы курьеров.

– Я ненадолго, – сказал Мальгин, не садясь в предложенное кресло. – Всего один вопрос, если не возражаете: где я могу найти Висенте Оросо и Марселя Гзаронваля?

Жостов и на сей раз не выказал удивления, умение сдерживаться у него, как и у Мальгина, вошло, очевидно, в плоть и кровь, формируя характер.

– Ничего нет проще, – ответил начальник курьеров: в голосе его проскальзывали носовые дифтонги. – Висенте сейчас драйвер-секунда, а месье Гзаронваль развлекается в «Аду-2».

– Спасибо, – поклонился Мальгин. – Извините, не буду вам мешать. Желаю здоровья и удачи.

Жостов не ожидал подобной оперативности от посетителя, собираясь объяснить нормальным человеческим языком, где находятся названные спасатели, но, посмотрев на Мальгина, понял, что тот не нуждается в объяснениях, и спросил:

– Как Даниил?

– Без изменений, – ответил Мальгин.

– Звоните, если понадоблюсь.

– Непременно.

И они разошлись, довольные лаконизмом друг друга и общей точкой зрения на манеру делового разговора.

«Драйвер-секунда» на арго спасателей означало, что Висенте Оросо готовился к глубокому интергалактическому рейду вторым номером курьерской линии. Кто был прима – первым пилотом, – Мальгина не интересовало, поэтому, найдя спасателя на базе погранслужбы «Нептун-41», он отвел того в сторону, отметив его внешнюю заторможенность и даже сонливость и лень, вполне, кстати, могущую оказаться обманчивой, и спросил напрямик:

– Сеньор Оросо, когда вы в последний раз виделись с сеньорой Купавой, подругой Дана Шаламова?

Висенте – девяносто килограммов мышц и сухожилий без единой унции жира – равнодушно оглядел Мальгина и вдруг на глазах преобразился в готового к любому приему мастера тайбо. Длилось это превращение всего одно мгновение, но Клим понял, что не ошибся в выводах относительно внешности Оросо: парень был, что называется, тренирован на демонстрацию ленивого увальня.

«Таким место среди безопасников, – подумал Мальгин хладнокровно. – Хотя вполне может быть, что он работает и там».

– Вы Клим Мальгин, – сказал, растягивая слова, Оросо, прячась за свою обычную броню шалтая-болтая. – Дан говорил, что вы друзья. С Купавой я в последний раз виделся перед «кенгуру» Дана, больше двух недель назад. С Даном все то же?

Он был неглуп, этот бывший «секунда» Шаламова, и не стал спрашивать, зачем хирургу знать подробности его встреч с женой пилота.

– Все то же, – ответил Мальгин и вскинул вверх кольцо из пальцев. – Удачи вам.

– Взаимно.

Что такое «кенгуру» – Клим уточнять не стал, но на жаргоне пограничников «кенгуру» означало спасательный рейд за пределы Солнечной системы.

«Ад-2» на том же жаргоне был известен как «полигон внезапно возникшей угрозы формулы два» и предназначен был для тренировки и выработки навыков действий в нештатных ситуациях у работников спасательной и пограничной служб. Существовал еще полигон «Ад-1» – для стажеров, и «Ад-3» – для командиров групп отдела безопасности, спортсменов высокого класса, обладающих большим «количеством здоровья» – то есть резервом адаптации. Допускались на «Ад-3» только абсолютно здоровые люди, и, если полигоны первый и второй предназначались практически лишь для выявления профессиональной пригодности, то полигон третий был всегда доброволен, и прошедший его полную программу считался мастером-экстра. Шаламов когда-то прошел его вместе с Мальгиным за четырнадцать с половиной часов.

Полигон «Ад-2» располагался в пустыне Такла-Макан и занимал территорию площадью в две тысячи квадратных километров. Сверху он ничем не выделялся на фоне гористо-пустынного ландшафта остальной части Такла-Макан, однако его границы невозможно было пересечь незаметно: по всему стовосьмидесятикилометровому периметру несли службу зоркие автоматы, включающие сигналы предупреждения или системы гипноиндукционного отпугивания – если непрошеные гости перли на территорию полигона, не вняв предупреждению и уверовав в собственную безнаказанность.

Обычно во время запусков программ над полигоном на безопасных высотах зависали сотни аппаратов: куттеров, пинассов, самодельных вертопланов и нефов, пилотируемых юными любителями острых ощущений, в массе своей школьниками, вооруженными мощной оптикой; зрелище действительно было весьма своеобразным и неординарным, все-таки программы разрабатывались в основном специалистами погранслужбы и Института внеземных культур, моделирующими либо дальний космос, либо реализацию миров, возможных только теоретически.

Выйдя из метро на административной площади полигона и заметив высоко над горами облако разноцветных бликов – зрителей хватало и на этот раз, – Мальгин спустился под землю в зал управления и контроля. К своему удивлению, Гзаронваля он обнаружил не на трассе, а среди зрителей: человек семь в форме испытателей, среди них и курьер-спасатель, следили за происходящим на полигоне с помощью виомов монитора контроля, отпуская по поводу участников иронические замечания и шутки. Взрывы смеха сопровождали каждое такое замечание, и особенно громко смеялись зрители, когда шутил высокий широкоплечий молодой человек с густой шапкой вьющихся седых волос и невозмутимым лицом. Он был весьма эффектен, форма спасателя сидела на нем как вторая кожа, а в ухе был закреплен не стандартный усик приемника рации, а оригинальная серьга с камнем – источником «мурлыкающего» света.

Мальгин бегло оглядел компанию (юнцы, лет по восемнадцать-двадцать, то ли стажеры, то ли новоиспеченные спасатели-линейщики, впервые попавшие на полигон и пытавшиеся скрыть мандраж за бравадой и смехом) и спросил, где можно найти Марселя Гзаронваля. Черноволосый юноша с добродушной складкой губ, единственный из всех, кто не спешил смеяться на шутки, кивнул на седоголового крепыша. Тот внимательно посмотрел на подошедшего хирурга, в углах губ его таилась усмешка, но лицо было холодно-спокойным, по-мужски твердым и хорошо вылепленным, с тяжелым подбородком и черными маслеными глазами, в которых Клим неожиданно заметил скуку и равнодушие. Портил это лицо только длинноватый, хищно загнутый нос, придающий ему неприятное выражение.

– А зачем он вам понадобился? – спросил седой о себе в третьем лице. – Медиков заинтересовало его здоровье?

Мальгин был одет в обычный рабочий костюм: светло-голубой блузон с короткими рукавами, серые брюки «хокку», кросс-туфли, ничего сугубо медицинского, но Гзаронваль почему-то угадал в нем врача.

– У меня к вам небольшой личный разговор. – Мальгин пропустил вопрос спасателя мимо ушей. – Не будете ли вы так добры выслушать меня наедине?

Компания перестала следить за событиями в виомах и притихла.

– Не имею желания, – с прорвавшейся насмешкой ответил Гзаронваль. – Есть разговор – валяйте, нет… – Жест спасателя был красноречив.

Мальгин, не ожидавший подобной реакции от незнакомого человека, растерялся на мгновение, но соревноваться в невозмутимости и сдержанности с кем бы то ни было ему было не привыкать. «Он меня знает, – понял хирург. – От Купавы или от Дана… и, кажется, я вычислил „доброжелателя“ Купавы. Непонятно только, почему он столь неучтив. Воспитание с детства? Или считает, что отвергнутый муж не заслуживает другого обращения?»

– Вы, очевидно, не поняли, разговор личный, – произнес Мальгин, – прошу извинить.

Видимо, Гзаронваль посчитал сдержанность хирурга за слабость, потому что оскорбительная насмешливость его перешла в грубость.

– У меня нет секретов от друзей. Или говорите здесь, или ступайте по своим делам.

Скрытый характер неожиданного поединка почувствовали и члены компании. Один из них, круглолицый, вихрастый, с румянцем во всю щеку, смущенно посмотрел на гостя и обратился к спасателю:

– Ты что, Марс, словно после провала на полигоне? Человек хочет с тобой поговорить, тем более он медик, ты сам сказал.

– Весь вопрос в том – хочу ли я с ним говорить?

Остальные испытатели зашумели. Ребята не привыкли к таким поворотам беседы.

Мальгин подавил закипающий в душе гнев.

– Жаль. Я не хотел бы говорить с вами при посторонних, но теперь придется. Вы уже дважды нарушили этикет службы, сообщив Купаве то, что она должна была узнать гораздо позже и не от вас. Я не знаю, какой целью вы руководствовались, но, во всяком случае, благородством здесь не пахнет. Предупреждаю: еще раз подобное повторится…

– Ну и что будет? – Гзаронваль выпрямился с пренебрежительной улыбкой на губах, поиграл бицепсами. – Вы меня поставите в угол? Не дадите мороженого? Сообщите родителям?.. Указать вам на дверь, как указала когда-то она?

Мальгин шагнул к спасателю, почувствовав, как тот сразу напружинился и посерьезнел.

– Высокомерный малодушный щенок, – тихо сказал Клим. – Я пришел вежливо и открыто, собираясь услышать такой же вежливый и открытый ответ, но услышал голос заурядного пошляка. Хайям говорил, что, общаясь с дураком, не оберешься срама, поэтому общаться не буду, но предупреждаю в первый и последний раз: стоит Купаве узнать еще что-нибудь, способное повредить ей в том положении, в каком она находится, я вышвырну тебя из службы! Надеюсь, Купава успела тебе сообщить, что меня недаром называют «человеком-да». Я сделаю, что сказал.

Мальгин круто повернулся, чтобы уйти, и услышал возню за спиной и сдавленный голос:

– За щенка я еще с тобой разделаюсь!..

Оглянулся.

Двое, в том числе и краснеющий парнишка с вихрами, держали Гзаронваля за руки, хотя он явно не собирался драться, просто играл на публику. «Публика», не понявшая причины ссоры, роптала. Мальгин кивнул, отвечая своим мыслям.

– А вот насчет «разделаюсь» – не советую. Впрочем, если у вас чешутся кулаки, согласен в параллели пройти полигон: кто пройдет последним – тот и не прав.

Гзаронваль, не раз испытавший на себе программы второго «Ада», с недоверием и неприязнью посмотрел на говорившего, покосился на виомы, отражавшие события на полигоне. Мальгин тоже посмотрел в ту сторону, покачал головой:

– Нет-нет, не здесь, это было бы слишком просто, – на третьем, если вас допустят. И не сегодня. Захотите – найдете меня послезавтра, когда я закончу одну работу… не суть важно какую. И не забудьте, что я говорил.

Гзаронваль снова сжал кулаки, но Клим уже шел к выходу из зала, прислушиваясь к приглушенному шепоту за спиной:

– Он сказал – на третьем? Я не ослышался?

– Это «Ад-3», полигон безопасников…

– Кажется, он где-то на Камчатке?

– Не кажется, а точно. Суровая школа, я тебе скажу!

– Едва ли их туда пустят…

– А кто он такой, этот парень?

– Это друг Дана Шаламова, знаменитый нейрохирург, я его узнал. Дан как-то говорил, что он с ним проходил третий. Зря ты, Марс, с ним так. Какая муха тебя укусила?..

Улыбнувшись в душе на «знаменитый нейрохирург», внезапно успокоившийся Мальгин вышел из центра управления полигоном, посмотрел на тучу аппаратов над облаками и зашагал к метро. Через двадцать минут он был в институте.


Таланов, хмурый и неразговорчивый, копался в каких-то бумагах, называемых так по старинке: «бумаги» были листками сверхпрочного пластпанира, не сгорающего даже при температуре плавления вольфрама.

– Отлучаешься, так хоть говори – куда, если не берешь с собой рацию. Нас на одиннадцать ноль-ноль вызывают в отдел безопасности УАСС.

– Зачем? – вяло удивился Мальгин, потом подобрался. – Кибернетики? Сделали перевод?

– Нет, нас ждет Ромашин. – Мальгин расслабился.

– Я-то думал… не пойду, иди один.

– Неудобно, просили прийти обоих, хотя и мне непонятно, зачем мы им понадобились.

– Значит, узнали что-то о Маате… или о «черном человеке», крестнике Даниила. Но с другой стороны, могли бы об этом сообщить по видео.

– Гадать положено на кофейной гуще. Поехали, времени в обрез. Кого возьмешь в ПР-группу вместо Хана?

– Зарембу, наверное. Хотя могу и тебя.

Таланов сделал неопределенный жест, словно сомневался в правильности решения хирурга, аккуратно подровнял стопку голубоватых листков, вставая, постучал по ним пальцем:

– Есть кое-какие любопытные данные по информационным шокам, придем обратно – почитаешь. Этим данным лет двести.

По дороге к метро зашли к Стобецкому. Все члены операционной бригады были уже здесь. Карой выглядела, как и всегда, уверенной в себе и подчеркнуто спокойной, однако на взгляд Мальгина ответила, виновато сморщив нос. Внимательный Джума заметил их короткую дуэль взглядов, но никак не прореагировал.

Заремба с эмканом на голове о чем-то спорил со Стобецким, не замечая вошедших. Он по собственной воле снова дежурил у пульта реанимакамеры ночью и тем не менее был свеж и деятелен.

– Клим, скажи ему, – обратился он за помощью к Мальгину, когда тот поздоровался. – Пси-балет сейчас моден, как ни одно из направлений модернкультуры, во всяком случае, сенсмути и саундай[31]Сенсмуть (разг.) – осязание музыки (от англ. sinse of tonch music); саундай – наблюдение за звуками (от англ. sound – звук и eye – глаз). до него далеко, как по психоэмоциональному насыщению, так и по силе восприятия. Спорит, а не назвал ни одной конкретной вещи. А «Балладу о вересковом меде» видели?

Мальгин не признавал ценности так называемых элитарных видов искусства, восприятие которых требует специальных познаний и навыков, поэтому он промолчал, хотя «Балладу» в свое время смотрел. Вместе с Купавой.

Перебросившись парой фраз с Каминским и Стобецким – разговаривать, собственно, было не о чем, постоянная компьютерная связь позволяла обходиться минимумом слов, распространяя известия практически мгновенно и всем сразу, – директор института и заведующий отделением нейропроблем проследовали к метро и в одиннадцать ровно вошли в кабинет Ромашина.

Начальник отдела безопасности был не один, в его кабинете медиков ждали еще двое незнакомцев в стандартных кокосах: полусонный на вид толстяк и худощавый брюнет с орлиным носом и щеточкой усов.

– Садитесь, пожалуйста. – Ромашин перевел свой стол-пульт в режим автоответа и по очереди посмотрел на приглашенных. – Вы люди опытные, битые, как говорят, и нет смысла подготавливать вас к тому, что сейчас услышите. Разговор пойдет о вашем пациенте Шаламове, ради которого наша служба пошла на некоторые неординарные меры.

– Минуту, один вопрос, – поднял руку Мальгин. – Вы говорили, что после нашего возвращения с Маата начнется контакт с «черными людьми», подготовленный специалистами ИВК. Как обстоят дела с этим в настоящее время?

Хозяева кабинета переглянулись.

– Никак, – ответил ровным голосом Ромашин. – Все попытки привлечь внимание маатан не привели к успеху. Девять наших зондов-автоматов выявлены маатанами и уничтожены, была попытка атаковать станцию «Эдип-2» с дружиной комиссии по контактам. Даже после нашего с вами вояжа на Маат «черные люди» реагируют на вид хомо сапиенс по-прежнему, то есть не признают в нас равных себе партнеров. И слушать не хотят, и видеть не желают. Ксенопсихологам предстоит еще многое узнать, чтобы найти подход к этим странным существам. Кстати, диапазоны частот компактификации своих космических линий они все-таки сдвинули, катастроф, подобной той, что произошла с «Кентавром», больше не предвидится, но это единственный штрих прогресса.

– Что с тем «черным», которого спас Шаламов?

Ромашин помолчал, глядя на свои сплетенные пальцы.

– Он находится в том же учреждении, где был и раньше. Мы по незнанию назвали учреждение клиникой, но по новым косвенным данным это скорее… – Ромашин поднял ставший на мгновение колючим взгляд, – тюрьма.

Мальгин сжал зубы так, что они заныли.

– Можно было бы догадаться об этом и раньше… и хотя бы перенести его куда-нибудь в другое место, что ли…

Усатый брюнет хмыкнул.

– Какой смысл? Все не так просто, как вы себе представляете. В отношениях «черных людей» между собой столько непонятных нюансов, что разглядывать их можно сто лет. Это самобытная интереснейшая цивилизация негуманоидов, не имеющая себе аналогов в Галактике. Даже цивилизация Орилоуха ближе нам по духу, чем Маат… хотя нет, пожалуй, это я переборщил. А то учреждение, о котором шла речь, тюрьмой, в общем-то, назвать трудно, вернее, только тюрьмой. Это и клиника, и технико-информационный центр, и пинакотека, и нечто вроде отделения вивисекции, и энергоцентр, и собственно тюрьма с первоклассным – по-маатански, конечно, – «кабинетом пыток». Учтите, я ничего не утверждаю, это пока предположения.

– Да, таковы реалии, – тихо сказал Ромашин, не сводя внимательных глаз с Мальгина. – Но вернемся к существу вопроса. Вам ни о чем не говорят такие факты? Первый: ваш пациент, находясь в состоянии комы, неизвестно каким образом научился эффективно влиять на синтез и выделение энкефалинов, то есть освоил приемы волевого обезболивания. Второй: его КЗ[32]КЗ – «количество здоровья», термин, обозначающий резервы организма, измеряется в литрах воздуха, прокачиваемых человеком в минуту через легкие. достигло восьмисот! Не десять-двадцать, как у нормальных людей, а даже не двести-триста, как у специально тренированного спортсмена, а восемьсот! Что вы об этом думаете?

Мальгин внезапно вспомнил слова Карой о «переходе количества в качество», и неприятный холодок пробежал у него вдоль позвоночника. Очевидно, это отразилось у него на лице, потому что Таланов спросил неприятным голосом:

– Что вы хотите сказать? Я не люблю тонких намеков.

– Хорошо, давайте говорить открыто. Случай с Шаламовым беспрецедентен, и наша служба не могла им не заинтересоваться. Конечно, Даниил Шаламов и в прежней жизни не был суперменом, хотя кое-какие задатки сильной личности у него были. Но сейчас он… нечеловек.

– Чушь! – сердито бросил Таланов. – Извините. Он человек, хотя и с гипертрофированной нервной системой. Обратных доказательств у вас нет.

– Надо уметь смотреть правде в глаза, – скрипучим голосом проговорил молчавший до сих пор толстяк. – Он биоморф, монстр, химера с открытым «синдромом ЧЧ», процесс перерождения его нервной системы зашел так глубоко, что не мог не затронуть личность, интеллект. В его мозгу родились такие сложные психические структуры…

Ромашин приподнял ладонь, толстяк замолчал.

– Простите, я вас не представил. Эфаналитик Делашвили.

Усатый брюнет приподнялся и снова сел.

– Ксенобиолог Тернье.

Толстяк кивнул.

– Да, мы склонны полагать, – продолжал Ромашин, – что дела обстоят именно таким образом. По имеющейся информации эфаналитики отдела просчитали прогнозы так называемых «фаз хозяина» у Шаламова и пришли к выводу, что в случае полного контроля над собой он… – Ромашин впервые нахмурился, – может быть опасен!

В кабинете повисла тишина.

– Для кого? – спросил Мальгин, давно понявший, к чему клонят безопасники. – Для кого он может быть опасен?

– Для всех, – ответил толстяк Тернье. – Для людей вообще. Поведение маатан нельзя назвать агрессивным ад инфинитум, но оно не предсказуемо нашей, человеческой логикой, а Шаламов – и вы это прекрасно понимаете – наполовину уже маатанин.

Таланов резко встал, он был бледен.

– Во-первых, Шаламов, к сожалению, почти мертв, и нет никаких оснований утверждать обратное. Во-вторых, я не верю, что он наполовину нечеловек, доказательств этому утверждению нет, а усложнение нейроструктур – еще не доказательство. В-третьих, опасным для людей может быть только маниакально-депрессивный больной, не способный контролировать искаженное сознание, а Шаламов контролирует. И в-четвертых, мы уверены, что сможем прооперировать его и вернуть к нормальной жизни.

Ромашин тоже встал, за ним все остальные.

– Что ж, хорошо, если так. Мы хотели бы надеяться на это, на благополучный исход. Однако все же следует помнить, что вы отвечаете за все неучтенные последствия. Желаю успеха.

Таланов молча повернулся и пошел к двери, прямой и угрюмый. Мальгин, чувствуя себя так, словно его обвинили в профессиональной несостоятельности, поплелся следом. Трое безопасников смотрели им в спины до тех пор, пока за ними не закрылась дверь.

– Ты был великолепен, – пробормотал Клим, когда они шли уже по коридорам института. – Единственный твой прокол – в нашей общей уверенности, что мы сможем вернуть Шаламова в норму. Операция – не гарантия…

– Да знаю! – с досадой махнул рукой Таланов. – Я просто растерялся. К тому же твой Ромашин прав. Иди к Готарду, я сейчас приду, надо посовещаться. Что ты на меня так смотришь?

– Кажется, мы сами себя загнали в угол. Отвечать за здоровье пациента – одно, а за его поведение – совсем другое.

– Черт! – сказала Таланов. – Я не подумал.

– Я тоже понял это лишь сейчас, – вздохнул Клим.


Во втором часу дня пришло наконец сообщение от кибернетиков Ромашина о расшифровке записей диагностера, вытащенного Ханом и Мальгиным из преисподней маатанской «тюрьмы-клиники».

Группа риска собралась у Стобецкого, связанная информационным каналом Гиппократа, главного компьютера института. Все были возбуждены и с нетерпением ждали начала сообщения. Непосредственный Заремба не преминул блеснуть знанием маатанской компьютерной техники, но Стобецкий остановил его пространную речь репликой:

– По-моему, не правы были творцы Библии, ограничившие число смертных грехов цифрой «семь», я бы добавил восьмой: болтливость.

Заремба обиделся, но, имея характер незлобивый, сердился недолго.

Мальгин, успевший проверить приведенные Ромашиным факты о некоторых гипертрофированных способностях Шаламова и отметивший еще несколько подобных, почувствовал нарастающий страх, но в это время в голове раздался мысленный «голос» Гиппократа:

– Сосредоточьтесь, даю адаптированный перевод массива. Время сообщения – час двенадцать, при необходимости устроим перерыв.

И в мозг Мальгина пошла видео – и звуковая передача записи.

Уже через минуту в недоумении приподнял брови Каминский, потом Стобецкий оглянулся на Мальгина, Заремба шумно вздохнул, а Джума Хан снял с головы эмкан. Вытерпев еще несколько минут, Мальгин остановил демонстрацию перевода. Врачи молча смотрели друг на друга. То, что записал диагностер с подачи «черного человека», не было информацией о физиологии, психологии и биологии маатан, в записи речь шла о маатанской версии рождения Вселенной.

– Еже писах, писах,[33]Что я написал, то написал (изречение, приписываемое Пилату). – пробормотал Джума Хан, встретившись взглядом с Мальгиным. – Ошибся наш приятель, не то записал, что мы у него просили. Плохо просили?

– Ничуть он не ошибся, – возразил Заремба. – Ваш «черный друг» был и остался выкормышем Маата и нарочно подсунул то, что не жалко. Надо же? «Вселенную сотворили Вершители, пришедшие из Глубины Запределья»! Или вот это: «Было вечное кипение, но все пузыри связаны пуповиной единого начала, в одном из них родились Вершители из Глубины, нашли боковой отросток пуповины и открыли дверь…» Вот ведь ерунда!

– Не так грубо, дружок, – заметил Джума Хан. – Что мы знаем о маатанах, чтобы говорить о них в уничижительном тоне?

– И откуда в тебе вместе с полезной закваской столько мусора? – пробурчал Стобецкий. – Кто тебя воспитывал?

– Гиппократ, – огрызнулся Заремба.

Таланов медленно снял эмкан, повернулся к Мальгину.

– Что будем делать, мастер?

Хирург, встретив сочувствующий, пытливый и подбадривающий взгляд Карой, очнулся и сказал твердо:

– Будем опираться на те сведения, что у нас есть.

Спасибо Джуме, что он смог включить диагностер под маатанином, иначе у нас вообще ничего бы не было. Операцию начнем в семнадцать по Москве. Первая фаза: стаз криптогнозы из мозга через ЦНС на периферию – полтора часа. Вторая: локализация пораженных шоком участков и стирание криптогнозы в гипофизе, мозжечке, лобных долях – пять часов со сменой ассистентов. Третья: полная нейрохирургическая эктомия – только после анализа пропатоклизы и возрастания тонуса. Первую фазу готовит Богдан, вторую Готард, Билл и Заремба. Карой и вы, Ежи, отвечаете за манипуляционную, аппаратура в вашем ведении до конца операции. Я составляю программу Гиппократу, координация схем операции – за час до начала. Даю полчаса на личные дела и час на разгрузку. Все свободны.

Таланов кивнул и вышел первым. В дверь реанимационной попытались проникнуть сотрудники других лабораторий института, но Стобецкий отразил натиск. Мальгин поспешил к себе, ответив на вопросительно-грустный взгляд Хана отрицательным жестом. Предчувствие не обмануло: в кабинете сидела Купава. Вскочила, когда он вошел. Мальгин остановился перед ней, покачиваясь с пятки на носок. Огромные глаза женщины наполнились слезами:

– Прости, я не смогла… но, Клим, мне некуда деться! У меня никого нет, кроме… него, – кивок на дверь, – и тебя… Я с ума сойду одна… ты же знаешь, сестра не хочет меня слушать, а у Дана я…

Мальгин посмотрел на браслет, отметил время, ни слова не говоря, схватил Купаву за руку и потащил за собой.

Она не сопротивлялась.

Метро выбросило их в Жуковке, на родине Мальгина. На площади Ленина Клим нашел такси и через четверть часа ураганного полета к хутору отца ввел растерянную, ничего не понимающую Купаву в его дом. К счастью, Мальгин-старший был дома. Он молча перевел взгляд с сына на бывшую невестку и обратно, поклонился в ответ на лепет ее приветствия.

– Оставляю ее на твое попечение, па, – сказал Мальгин, подталкивая женщину вперед. – Заберу завтра вечером. Не выпускай ее ни под каким предлогом, иначе я не смогу работать. Надеюсь, ты будешь крут с нею.

Губы отца тронула улыбка. Он был лыс, круглолиц, добр и несуетлив, а главное, он всегда понимал сына.

– Будь спокоен, – сказал он, пытаясь нахмурить выцветшие брови.

Купава беспомощно оглянулась, слезы снова задрожали у нее на ресницах. Язык слез и улыбок не требует перевода, но Мальгину очень захотелось, чтобы ему перевели.

– Клим!..

– Раньше ты была сильней, – сухо сказал он, обнимая ее взглядом, единственное, что мог себе позволить, и вышел. Он знал, что отец, как никто другой, сможет успокоить ее и удержать дома. Несмотря на все происшедшее, связанное с уходом Купавы от Мальгина, отец продолжал любить ее и не потерял надежды на возвращение невестки.

Глава 7

О том, что Шаламов сбежал из института, прямо из реанимакамеры, Мальгин узнал еще в здании Жуковского метро: заговорила вдруг «чревовещательница» рации в ухе:

– Внимание всем рисконавтам ПР-группы! Пациент второй РК вышел из состояния комы, взломал саркофаг и удалился за пределы института! Всем рисконавтам принять меры к его задержанию и успокоению. Применение обычных психолептиков противопоказано, арсенал транквилизаторов подчинен МНК Мальгину.

«Готард, Богдан! – мысленно позвал Клим. – Где Даниил сейчас?»

Ни Таланов, ни Стобецкий не отозвались, вместо них снова заговорил Гиппократ:

– Связи с названными рисконавтами не имею, оба находятся вне здания института. Предлагаю…

Что предлагал инк, Мальгин уже не услышал, находя иглой задатчика точку на карте метро с координатами института. Через несколько минут он ворвался в бокс-клинику Стобецкого.

Куб второй реанимакамеры имел такой вид, будто внутри ее произошел взрыв: люк с окантовкой пневмоприсоса был вырван и погнут, верхняя крышка со сменным оборудованием съехала набок, по полу были разбросаны осколки прозрачного фторогласса, черного пластика и металлические детали креплений. Воняло в реанимационной смесью острых и горьких запахов от сгоревшей изоляции и физиогаза. Человек десять знакомых сотрудников лаборатории из соседнего отделения, одетые в блестящие зеленоватые комбинезоны – сработала аварийная сигнализация, – успокаивали плачущую Карой и галдели, живо обсуждая сенсацию.

– Чтобы вырвать дверь камеры, удар должен быть не менее пяти тонн! – говорил один. – Как это можно сделать голыми руками – не представляю!

– А внутренний фтороглассовый саркофаг? – вторил сосед. – Фторогласс с компенсирующим слоем вообще разбить невозможно!

– Всем вон! – сказал Мальгин тихо, но так, что его все услышали.

Руководитель смежного отделения, бородатый, вальяжный и громогласный, посмотрел на него, открыл было рот, собираясь возразить, но повернулся к подчиненным:

– Пошли отсюда, ребята, наша помощь не потребуется, они сами разберутся.

Мальгин подождал, пока выйдет последний из добровольных утешителей и помощников, сел напротив нейрохимика.

– Где остальные?

– Ищут Ша… Шаламова, – всхлипнула зареванная Карой. Сейчас она совсем не походила на ту уверенную в себе красавицу гордячку, имидж которой культивировала в себе всю жизнь. Первую можно было боготворить, вторую, ставшую проще и милей, – любить.

– Кажется, мы реализовали закон Мэрфи.

Карой посмотрела на хирурга с недоумением, и Мальгин пояснил:

– По закону Мэрфи, если неприятность может случиться, она случается. Как это произошло? Он же был совершенно слаб и слеп!

– Я не знаю… мы с Иваном прогоняли операционную в режиме «экпресс», как вдруг раздался грохот, люк упал в камеру… и оттуда вышел Шаламов… голый…

– Дальше.

– Он посмотрел на… Каминского, который бросился навстречу, и что-то сказал, кажется: «Не мешай, я должен успеть…» – и пошел к двери. Джума прыгнул к нему и… – Карой снова заплакала.

– Ну? – спросил Мальгин одеревеневшими губами. – Что с ним?

– Шаламов его не трогал… а может, я не заметила. Джума упал и разбил лицо…

– Где он?

– Иван повез в «Скорую»… Джума без сознания. Что мне делать? Можно, я поеду к нему? Пока найдут Даниила и привезут сюда, здесь делать нечего.

– Нет, – сказал Мальгин, прикидывая, что делать дальше. – Везет же парню – то есть я хотел сказать, с Джумой ничего не случится, вы мне нужны здесь. Гиппократ, твоя версия происшедшего. Почему ты не поднял тревогу раньше? Меня интересуют предпосылки происшествия.

– У пациента внезапно заработало сердце без водителя сердечного ритма, изменился энцефалообмен, резко ускорился процесс передачи возбуждения по нервам. Я дал сигнал внимания, но пациент очнулся уже через несколько секунд и разбил саркофаг.

«Вы не боитесь, что количество перейдет в качество?» – холодея, снова вспомнил Мальгин слова Карой, и еще он вспомнил глаза Ромашина и его предупреждение. Такого поворота событий хирург не предусмотрел, хотя был обязан. Конечно, он и до сих пор не верил в то, что Шаламов вдруг станет опасен окружающим, но его неверие опиралось только на эмоции и память прошлого, не имеющие доказательной силы. Куда же ты ушел, Дан? Кем стал? И что собираешься делать?..

– Пациент ничего не просил передать мне лично?

– Нет, – ответил Гиппократ. – Разбив саркофаг, он сказал только одну фразу: «Нек Деус интерсит».

– «Пусть бог не вмешивается», – перевел Мальгин хрипло; посмотрел на Карой, но не увидел ее. – Соедини меня с отделом безопасности.

Через минуту над пультом общей координации развернулся виом связи, на Клима глянул прозрачноглазый внимательный начальник отдела безопасности УАСС.

– Он сбежал, – сказал Мальгин, чувствуя, как слова болезненно царапают горло. – Даниил Шаламов освободился от пуповины жизнеобеспечивающей автоматики и ушел из института минут двадцать назад. Куда – неизвестно.

– Мы знаем, – кивнул Ромашин. – Он побывал дома, переоделся… вернее, оделся и из метро ушел на базу погранслужбы «Златоуст». Там он захватил спейсер «Скиф» и исчез вместе с ним из поля наблюдения.

Мальгин проглотил ставшую полынно-горькой слюну, бессмысленно посмотрел на издавшую восклицание Карой.

– Так быстро? За двадцать минут?! Он… ничего… никого?..

– Бортинженер и драйвер-прима спейсера, пытавшиеся ему помешать… находятся в клинике «Скорой помощи» СПАС-центра. К сожалению, мы не успели, на несколько секунд, но не успели… он действовал быстрее. – Ромашин помолчал, во взгляде его не было сочувствия, но и презрения, отвращения или злости не было тоже. – Упрек вы заслужили, прежде всего упрек в утрате критического отношения к реалиям нынешних ваших отношений с Шаламовым. В какой-то степени это малодушие, вы просто не хотели думать о нем плохо, и по-человечески понять это можно. Но, кроме вас двоих, в орбиту ваших отношений вовлечены и другие люди, а они не должны страдать из-за… кого бы то ни было. Разберитесь со всеми обстоятельствами бегства Даниила и приходите ко мне, подумаем, что делать дальше. Часа вам хватит?

Мальгин с трудом заставил себя ответить:

– Хватит. – Торопливо добавил: – Если возможно – не допустите утечки информации. От этого… – он хотел сказать: «Пострадают другие, например, жена Шаламова», но передумал.

Ромашин несколько мгновений рассматривал его лицо, словно изучая, потом, вероятно, понял:

– Постараемся. Жду вас у себя.

Виом свернулся в нить, угас. В реанимационной снова повисла тишина. Мальгин обернулся. Карой смотрела на него странно, с каким-то новым, необычным для нее выражением. «Неужели ей тоже свойственна растерянность? – подумал он, словно определение состояния женщины было сейчас главным делом жизни. – Или страх? Не похоже… Скорее надежда и ожидание чуда и тайная уверенность, что я это чудо сотворю. Кажется, она впервые в жизни не знает, что делать!» И вдруг Мальгин с отвращением поймал себя на родившемся глубоко под слоем собственной растерянности, изумления и тревоги чувстве облегчения! Облегчения! Облегчения от того, что Шаламов сбежал, по-своему решив все проблемы разом, и операция таким образом откладывается… если не срывается совсем.

– Нек Деус интерсит, – выговорил Мальгин тяжелые слова древней латинской поговорки. – Пусть бог не вмешивается. Интересно, кого имел в виду Дан?

– Вас, мастер, – сказала Карой.

Мальгин покачал головой.

– Я не бог, и он это знает. Бог не ошибается, как человек, не должен ошибаться…


Джума Хан был все еще без сознания, находясь в почти такой же реанимационной камере, какие стояли и в боксе Стобецкого.

Движения врачей за терминалом компьютера, следящего за состоянием больного, были спокойными, а разговоры буднично-деловитыми, и Карой немного успокоилась, как, впрочем, и Мальгин.

– Болевой шок и кровоизлияние в мозг, – сказал им лечащий врач, соратник Джумы. – Симптомы странные, ничем не спровоцированные, но тревог особых нет, все излечимо. Такое впечатление, что он перегрузил мозг при работе с машиной в режиме «один на один» да еще использовал при этом запрещенные стимуляторы.

– Исключено, – возразила Карой сухо, разглядывая в виоме внутренности реанимакамеры с телом Джумы: глаза ее сухо блестели, и она опять была собранной, самоуверенной и нетерпимой к слабостям других. – Он не работал с компьютером перед тем, как потерять сознание.

– А до того?

– Мы работали вместе, но до перегрузки не доходило. Другое дело, что вчера утром он… – Карой оглянулась на Мальгина.

Тот кивнул, повернулся к врачу:

– Разве он лечился не у вас?

– Вы имеете в виду психологический удар при подключении к инку диагностера? Да, мы работали с ним, но сегодняшний случай не имеет отношения к вчерашнему.

Мальгин встретил затуманенный взгляд женщины: она силилась что-то вспомнить, но с сожалением покачала головой.

– Мне кажется, все так и было, как я рассказывала: Джума подбежал к Шаламову и… и упал. Но Даниил его не… по-моему… нет, точно, не касался. К тому же у Джумы хороший тренинг, он бы не позволил себя…

– Я знаю, – кивнул врач, косясь на терминал. – Простите, я должен работать. Звоните вечером, думаю, он выйдет из этого состояния. – Врач отошел.

– Пошли, – проворчал Мальгин, постояв с минуту. – Все будет нормально.

Он уже просрочил время, данное ему Ромашиным, и торопился.

– Идите, – сказала Карой, не глядя на него, потом опомнилась и улыбнулась виновато: – Я подожду здесь, Клим, если не возражаете.

– Тогда встретимся в девять у Стобецкого, предстоит систематизировать все наши загадки и беды, выдать прогноз поведения Шаламова, проанализировать… – Он замолчал, так как видел, что женщина его явно не слушала, и, легонько сжав ее локоть, ушел.

Разговор с Талановым занял всего две минуты, оба всё понимали с полуслова и знали, что предстоит сделать каждому в отдельности и всем вместе.

– Поступили два пациента с интегральным поражением подкорки, – сообщил Таланов хмуро.

– Стобецкий справится сам, бригада у него хорошая.

– Я уже перевел на него отработку проблем, кроме той, которой ты занимался до…

– Регуляция эндокриножелез? Посади на нее Зарембу, парень рвется в бой, его энергию надо направлять в нужное русло.

– Согласен. После встречи с безопасниками позвони.

– Если буду готов. До девяти не позвоню – собирай группу сам, нужен глубокий анализ с привлечением эфаналитиков.

– Ступай, не беспокойся за тылы.

Таланов был озабочен и встревожен, но не стал напоминать Мальгину об их общей ответственности за происшедшее вообще и за жизнь Шаламова в частности.

Выпив по пути два стакана ежевичного сока – пересохло горло, Клим переместился из института, выросшего в южной Курской зоне Москвы, в Брянск, на окраине которого располагалось Управление аварийно-спасательной службы, но Ромашина в отделе не нашел.

– Он в погранслужбе, – сообщил киб-секретарь, мигая зеленым глазом внимания.

– Где именно?

– С кем имею честь?

– Клим Мальгин, нейрохирург. Институт нейропроблем.

– Он в отделе пограничных конфликтов, код лифта «сто сорок один-ю».

Клим, чувствуя сосущую пустоту под ложечкой, отыскал лифт и набрал названный код.

Здание УАСС строилось лет сто с лишним назад, но уже тогда при его строительстве были использованы прогрессивные архитектурные решения типа «плывущей структуры», «свободно организованного пространства», «модульной компоновки» и принципы трансформных преобразований, основанные на материалах с памятью формы, поэтому с течением времени облик его хоть и менялся, но инженерно-техническое обеспечение оставалось тем же, разве что совершенствовалось. Погранслужба Даль-разведки была в Джезказгане, но спустя двадцать лет после создания решением Высшего координационного совета Земли была перенесена в СПАС-центр, из-за чего здание УАСС, и без того занесенное в Книгу рекордов Гиннесса как самое большое и сложное, выросло в длину еще на полкилометра. Однако благодаря пронизывающим его лифтам попасть из одного конца здания в другой можно было всего за несколько минут. Путешествие Мальгина, например, длилось две минуты сорок секунд. Лифт выбросил его прямо у двери сектора погранслужбы, занимающегося разного рода конфликтными ситуациями на переднем крае космических исследований человечества.

Дверь открылась сама, едва Мальгин к ней приблизился, видимо, инки сектора были предупреждены о допуске нейрохирурга к секретам погранслужбы. За дверью шумел сосновый лес, созданный иллюзией видеопласта, сквозь лапы елей и сосен проглядывало солнце. По «песчаным дорожкам» коридора изредка сновали люди, по большей части одетые в кокосы с эмблемами погранслужбы на рукавах: сине-белый полосатый ромбик с золотыми звездочками. Мальгин двинулся по дорожке в глубь коридора и буквально наткнулся на Ромашина, вынырнувшего навстречу из-за пушистой японской сосны.

– Идемте, – кивнул начальник отдела безопасности, не удивившись. Следом за ним вышли из незаметной двери двое мужчин: плечистый здоровяк с крупным мясистым лицом и тонкий, стройный, как юноша, но с гривой седых волос (интересно, свои такие или краска?) начальник сектора Милослав Торопов.

Молча сели в лифт, перенесший их в зал метро, подождали, пока освободится нужная кабина. Вышли где-то в недрах базы погранслужбы, как определил Мальгин. Короткий коридор вывел молчаливую группу к двери со светящейся надписью «ППП». Первым двинулся Торопов, Ромашин пропустил Клима вперед и вошел последним.

Открывшееся взгляду помещение было весьма своеобразным, с комфортной организацией технопространства: три стены собственно стенами назвать было нельзя, они представляли собой законченные устройства линий доставки с меняющейся геометрией бункеров, третья стена служила терминалом контроля и связи, а потолок мог пропустить через себя крупногабаритный модуль или патрульный шлюп.

Торопов, обойдя в центре зала манипуляторы и груду контейнеров, возле которых трудились трое парней в одинаковых черных комбинезонах, подвел прибывших к единственному пульту, ежесекундно меняющему узор индикаторов. Над пультом склонились два оператора. Один из них, кряжистый, белобрысый, со светлой бородкой и усами, родинкой на щеке, оглянулся, и Мальгин узнал Александра Шевчука, руководителя группы безопасников в Горловине. Второй продолжал работать с эмканом на голове, не обращая ни на кого внимания.

– Все посты предупреждены, – сказал Шевчук, кивком поздоровавшись с Мальгиным. – В намеченных финиш-зонах задействован императив «чеширский кот» и включен «спрут», но пока все тихо.

– Поймать «след» старта не удалось, – отрывисто добавил второй оператор.

– Этого и следовало ожидать, – сказал седой Торопов. – К сожалению, приходится повторять это слово снова и снова, «Скиф» – спейсер высшего класса и ходит без «шипения». И управлять им может любой мало-мальски подготовленный человек. Да и Шаламов – не любой, а драйвер-прима, специалист высокой квалификации.

– Почему его, то есть «Скифа», СПАС-управление не заблокировало? – спросил Ромашин. – У вас что, не соблюдается стандартный «срам»?

– «Скиф» стоял на приколе второй месяц и готовился к рейду на границу в Гиппархе, – нехотя ответил Торопов. – Блокировку сняли буквально перед похищением, хотя странно, почему инк спейсера послушался чужого приказа.

– Это не оправдание.

– Я и не оправдываюсь, удивление мое вовсе не риторическое, вы же знаете, обычно инки работают только со своими пилотами, и этот психологический порог переступить нелегко. Но к делу, коллеги.

Ромашин повернулся к Мальгину.

– Пора прояснить ситуацию. Поскольку лучше всех Шаламова знаете вы и отвечаете за его поведение тоже вы, участие ваше в его поиске не только желательно, но и обязательно. Возражения?

– Нет.

Торопов, прислушивающийся одним ухом к разговору, усмехнулся, окидывая взглядом Мальгина:

– По всему видно, он не знаком с законом Биллингса: половина трудностей происходит от того, что мы слишком быстро говорим «да» и недостаточно быстро «нет».

Мальгин с каменным лицом промолчал, подумав с удивлением: кажется, этот пограничник за минуту обнаружил во мне то, что я пытаюсь найти столько лет. Не от того ли проистекают все мои беды, что я всегда говорю «да»?

Ромашин с любопытством посмотрел на него, кивнул:

– Умение выбирать между «да» и «нет» – великое искусство. Итак, с этого момента вы участник операции. Всю свою работу переложите на заместителей.

– Уже. Но я хотел собрать группу для анализа реакции Шаламова и предшествующего его состояния, это поможет нам в прогнозе его поведения.

– Таланов справится без вас?

– Безусловно.

– В таком случае мы свяжемся с ним и все объясним. Эфаналитики нашего отдела определили вероятные выходы Шаламова: Горловина, Маат, Орилоух. Ваше мнение?

– Почему Орилоух? – пожал плечами Мальгин. – Что ему там делать?

– Вероятность похода к Орилоуху мала, но она есть. Маатане каким-то образом связаны с орилоунами, хотя обменом информацией эту связь назвать нельзя, но дело в том, что в экипаже маатанского корабля, командира которого спас Даниил, были два орилоуна.

– Откуда это известно?

– Вспомните наш поход в Горловину. Эксперты успели осмотреть проникатель и обнаружили отдельную «каюту», в которой и находились орилоуны. Сразу, конечно, мы не смогли определиться, и открытие сделали только при анализе полученного фактажа.

Мальгин задумался, его не торопили.

– Но если я правильно понимаю спейс-навигацию, чтобы попасть в нужное место, инк спейсера должен знать маршрут и координаты выхода к Маату… или к Орилоуху, в противном случае придется идти вслепую. Разве нет?

Безопасники и пограничники переглянулись.

– Мысль верная, – хмуро сказал Торопов, – но Шаламов тоже знал это обстоятельство. Он проверил карту маршрутов сразу же, как только попал в рубку, определил, что «Скиф» – непривязанный спейсер, и… рискнул остаться в Системе для пополнения информационных запасов.

– Картина, вообще говоря, получается неприглядная, – сказал Ромашин. – Шаламов все время опережал нас на минуты, а иногда буквально на секунды, опережал прежде всего в оценке событий и выборе оптимального решения. И это говорит о том, что его возможности намного превышают возможности нормального человека, ведь против него работал весь интеллект-потенциал отдела и погранслужбы с мощным кабинетом эфанализа. Он перевел спейсер в режим «инкогнито», не уходя с базы, подключился к компьютерной сети, соединяющей банки данных погранслужбы, и, пока мы искали его по Системе, выкачал необходимую информацию, в том числе и маршрутные данные погранкораблей и галактические координаты дальних погранпостов и маяков. И ушел. Куда – приходится только гадать. Уверен, его бегство не было бессмысленным, да и актом протеста против лечения оно быть не может. Космос велик, но искать беглеца стоит только в районах, которые могут представлять для него интерес.

– Скорее всего он пойдет к Маату, – сказал Мальгин, пряча душившее его желание отказаться от участия в поисках спасателя.

– Наши мнения совпадают. Будем ждать его в системе Маата, хотя того, что он может там искать, на планете нет.

– То есть?

– «Черный человек», с которым вы встречались…

– Умер?!

– Ну что вы, нет, конечно, но бежал с Маата.

– Бежал?!

– Выглядели его действия именно как бегство, хотя… кто знает, может, мы неправильно оцениваем его поступки, не изучив психологии отношений. Как бы то ни было, «черного» на Маате нет, и я не знаю, что произойдет, когда об этом станет известно Шаламову.

– А не ясно, куда сбежал маатанин? И на чем?

– По-видимому, у маатан есть нечто похожее на наше метро, единственная станция на всю планету, и «черный» прорвался к ней, подняв в стане соотечественников изрядный переполох.

– Что значит – единственная станция? – недоверчиво спросил Мальгин. – Разве у маатан нет внутрисистемных линий метро?

– В том-то все и дело. Их межзвездные проникатели, выполняющие, кстати, множество других функций, в том числе и совершенно непонятных нам, работают на принципах «компактификации измерений», как и наши «струнные» корабли, но метро тем не менее у них нет. Эта станция на Маате – единственная.

– Какой-то парадокс…

– Подобных парадоксов у маатан отмечено много. Мы давно присматриваемся к этой станции и пришли к выводу, что маатане… э-э… не являются ее хозяевами. Точнее, они только эксплуатируют ее, а вот строили станцию другие, возможно, даже орилоуны.

– Интересная версия. – У Мальгина внезапно пропал интерес к загадкам маатанской цивилизации, в настоящий момент его волновали другие проблемы. – И вы до сих пор не узнали координат выхода станции?

Безопасники снова переглянулись.

– Это очень непросто сделать, – буркнул Торопов.

– Если еще учесть, что подойти незаметно к станции невозможно, – добавил Ромашин. – Минимальное расстояние, на которое допускается наша спецтехника, около полусотни километров, ближе подойти невозможно, хотя для нас это совершенно неожиданная загадка: техника у нас работает совершенно без шума. Любого. Да и замаскирована она хорошо… как мы думали. Однако мы отвлеклись. Вас, Клим, включили в ЧП-вахту, через несколько минут она передислоцируется на «Илью Муромца», мы ждали только вас, все давно готовы к работе. Шкипер вахты – уже знакомый вам Алекс Шевчук (бородатый Шевчук за пультом кивнул), старпом – Калина Лютый, познакомьтесь.

Молчавший до сих пор крупнолицый напарник Торопова протянул мощную ладонь, словно клещами сдавил руку Мальгина. Клим встретил его испытующий взгляд и напряг мышцы.

– Годится, – кивнул Лютый после минутной борьбы с неожиданно добродушной улыбкой. Эта улыбка погасила в душе Мальгина возникшую было неприязнь.

– А вы не идете? – спросил он Ромашина.

– Мое непосредственное участие в поиске не обязательно, а опытных работников в ЧП-вахте хватает. Желаю удачи.

– Пойдемте, – сказал Лютый, направляясь к груде оборудования. – Переоденетесь уже на месте.

– Минуту, – сказал Мальгин, оглядываясь в нерешительности на Ромашина. – Мне необходимо вернуться в… в общем, я буду готов только через час.

Начальник отдела безопасности смотрел на него без удивления, взвешивая не то свой ответ, не то причину внезапной нерешительности Мальгина. Однако психолог он был высокого класса, не хуже самого хирурга.

– Надеюсь, часа вам хватит.

Мальгин промолчал.

– Хорошо, мы подождем.

Шевчук, ни слова не говоря, сел обратно за пульт. Лютый похлопал Клима по плечу:

– Не переживайте, отвезу вас к метро коротким путем.

Контейнеры уже были уложены на черном диске в центре зала в аккуратный штабель, манипуляторы отступили к слепым мордам линий доставки. Двое парней вышли, третий остался. Лютый встал на диск, поманил Мальгина:

– Смелей.

Мальгин оглянулся. В немигающем взгляде Ромашина, устремленном на него, помимо укора и отчужденности, он уловил и сомнение.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Часть II. Человек-Да

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть