Онлайн чтение книги Чудесный рог: Народные баллады
Немецкие баллады

На некий постоялый двор

Заброшены судьбою,

Мужик и рыцарь жаркий спор

Вели между собою.

Нет любопытней ничего

Иной словесной схватки.

А ну, посмотрим, кто кого

Положит на лопатки.

«Я родом княжеским горжусь,

Я землями владею!»

«А я горжусь, что я тружусь

И хлеб насущный сею.

Когда б не сеял я зерно,

Не рыл бы огород,—

Подох бы с голоду давно

Твой именитый род!»

«Мой гордый нрав и честь мою

Повсюду славят в мире.

Под лютню песни я пою,

Фехтую на турнире!

Каких мне дам пришлось любить

И как я был любим!

А ты, крестьянин, должен быть

Навек рабом моим».

«Заслуга, брат, невелика

Всю ночь бренчать на лютне.

Сравнится ль гордость мужика

С ничтожной честью трутня?

Не танцы и не стук рапир —

Поклясться я готов,—

А труд крестьянский держит мир

Надежней трех китов».

«Но если грянет час войны,

Начнется бой суровый,

Кто из немецкой стороны

Пойдет в поход крестовый?

В пустыне — пекло, как в аду,

Но ад мне нипочем!

И, сарацинам на беду,

Я действую мечом!»

«Махать мечом — нелегкий труд,

И нет об этом спора,

Но в дни войны с кого берут

Бессчетные поборы?

Кто должен чертовы войска

Кормить да одевать?

Нет, даже тут без мужика

Не обойтись, видать!»

Веселый рыцарь на коне

Скакал по дальней стороне,

Сердца смущая девам

Пленительным напевом.

Он звонко пел. И вот одна

Застыла молча у окна.

«Ах, за певца такого

Я все отдать готова!»

«Тебя я в замок свой умчу,

Любви и песням научу.

Спустись-ка в палисадник!» —

Сказал веселый всадник.

Девица в спаленку вошла,

Колечки, камушки нашла,

Связала в узел платья

И — к рыцарю в объятья.

А он щитом ее укрыл

И, словно ветер быстрокрыл,

С красавицей влюбленной

Примчался в лес зеленый.

Не по себе ей стало вдруг:

Нет никого сто верст вокруг,

Лишь белый голубочек

Уселся на дубочек.

«Твой рыцарь, — молвит голубок,—

Двенадцать девушек завлек.

Коль разум позабудешь —

Тринадцатою будешь!»

Она заплакала навзрыд:

«Слыхал, что голубь говорит,

Как он тебя порочит

И гибель мне пророчит?»

Смеется Улингер в ответ:

«Да это все — пустой навет!

Меня — могу дать слово —

Он принял за другого.

Ну, чем твой рыцарь не хорош?

Скорей мне волосы взъерошь!

На травку мы приляжем

И наши жизни свяжем».

Он ей платком глаза утер:

«Чего ты плачешь? Слезы — вздор!

Иль, проклятый судьбою,

Покинут муж тобою?»

«Нет, я не замужем пока.

Но возле ели, у лужка,—

Промолвила девица,—

Я вижу чьи-то лица.

Что там за люди? Кто они?»

«А ты сходи на них взгляни

Да меч бы взять неплохо,

Чтоб не было подвоха».

«Зачем девице нужен меч?

Я не гожусь для бранных встреч.

Но люди эти вроде

Кружатся в хороводе».

Туда направилась она

И вдруг отпрянула, бледна:

В лесу, на черной ели,

Двенадцать дев висели.

«О, что за страшный хоровод!» —

Кричит она и косы рвет.

Но крик души скорбящей

Никто не слышит в чаще.

«Меня ты, злобный рыцарь, здесь,

Как этих девушек, повесь,

Но не хочу снимать я

Перед кончиной платья!»

«Оставим этот разговор.

Позор для мертвых — не позор.

Мне для моей сестрицы

Наряд твой пригодится».

«Что делать, Улингер? Бери —

Свою сестрицу одари,

А мне дозволь в награду

Три раза крикнуть кряду».

«Кричи не три, а тридцать раз,—

Здесь только совы слышат нас.

В моем лесу от века

Не встретишь человека!»

И вот раздался первый крик:

«Господь, яви свой светлый лик!

Приди ко мне, спаситель,

Чтоб сгинул искуситель!»

Затем раздался крик второй:

«Меня от изверга укрой,

Мария пресвятая!

Перед тобой чиста я!»

И третий крик звучит в бору:

«О брат! Спаси свою сестру!

Беда нависла грозно.

Спеши, пока не поздно!»

Ее мольбу услышал брат.

Созвал он всадников отряд,—

На выручку сестрицы

Летит быстрее птицы.

Несутся кони, ветр свистит,

Лес вспугнут топотом копыт.

До срока подоспели

Они к той черной ели.

«Что пригорюнился, певец?

Выходит, песенке — конец.

Сестру свою потешу —

На сук тебя повешу!»

«Видать, и я попался в сеть.

Тебе гулять, а мне — висеть.

Но только без одежи

Мне помирать не гоже!»

«Оставим этот разговор.

Позор для мертвых — не позор.

Камзол твой и кирасу

Отдам я свинопасу!»

И тотчас головою вниз

Разбойник Улингер повис

На той же самой ели,

Где пленницы висели.

Брат посадил в седло сестру

И прискакал домой к утру

С сестрицею родимой,

Живой и невредимой.

«Кто там в плаще гуляет пестром,

Сверля прохожих взглядом острым,

На черной дудочке свистя?..

Господь, спаси мое дитя!»

Большая в Гамельне тревога.

Крыс развелось там страсть как много,

Уже в домах не счесть утрат.

Перепугался магистрат.

И вдруг волшебник — плут отпетый —

Явился, в пестрый плащ одетый,

На дивной дудке марш сыграл

И прямо в Везер крыс согнал.

Закончив труд, у магистрата

Волшебник требует оплаты,

А те юлят и так и сяк:

«За что ж платить-то? За пустяк?

Велик ли труд — игра на дудке?

Не колдовские ль это шутки?

Ступай-ка прочь без лишних слов!»

И хлопнул дверью крысолов.

Меж тем, от крыс освобожденный,

Ликует город возрожденный.

В соборах — господу хвала! —

Весь день гудят колокола.

Пир — взрослым, детворе — забава,

Но вдруг у северной заставы

Вновь появился чудодей,

Сыграл на дудочке своей,

И в тот же миг на звуки эти

Из всех домов сбежались дети,

И незнакомец, всей гурьбой,

Увел их в Везер за собой.

Никто не видел их отныне,

Навек исчезнувших в пучине.

Рыдайте, матери, отцы,—

Не возвратятся мертвецы.

Тела детей волна качает.

Кричи! — поток не отвечает.

Река бежит, вода течет.

Какой ценой оплачен счет!..

Всем эту быль запомнить надо,

Чтоб уберечь детей от яда.

Людская жадность — вот он яд,

Сгубивший гамельнских ребят.

Чего так в Брауншвейге встревожен народ,

Кого провожают сегодня?

То Генрих Брауншвейгский уходит в поход

На выручку гроба господня.

Жену молодую обняв у ворот,

Он ей половину кольца отдает,

А сам, уходя на чужбину,

Другую берет половину.

Вот герцог по бурному морю плывет.

Беснуется черная бездна,

И рушатся мачты, и ветер ревет,

И помощи ждать бесполезно.

Корабль сиротливый наткнулся на риф.

Но вдруг в вышине появляется гриф:

«О боже, спаси мою душу!»

Он герцога вынес на сушу.

В гнездо, где алкал пропитанья птенец,

Влетел он с находкою странной,

Но Генрих Брауншвейгский был храбрый боец

И славился удалью бранной.

Спасенный от смерти по воле небес,

Он, грифа осилив, направился в лес

И в зарослях целыми днями

Кормился корой и корнями.

Однажды, бредя сквозь лесной бурелом,

Пытаясь разведать дорогу,

Увидел он схватку дракона со львом

И кинулся льву на подмогу.

Поверженный, рухнул дракон, захрипев,

И Генриху молвил израненный лев:

«Услуги твоей не забуду,

Навеки слугой твоим буду!»

А ночью явился к нему сатана:

«В Брауншвейге тебе побывать бы!

Там дома твоя молодая жена

Затеяла новую свадьбу!»

И горестно герцог промолвил в ответ:

«Ее ли винить? Миновало семь лет.

Дай мне повидаться с женою

И делай что хочешь со мною!»

И только он эти слова произнес,

Как черт себя ждать не заставил.

Он спящего герцога в город принес

И льва за ним следом доставил.

И Генрих воскликнул, разбуженный львом:

«Я гостем незваным являюсь в свой дом!

Должны мы поспеть на венчанье».

В ответ прозвучало рычанье.

Вот герцог вошел в переполненный зал,

Отвесив поклон неуклюже:

«Недурно б, сударыня, выпить бокал

За вашего первого мужа!»

И, глаз не сводя с дорогого лица,

Он бросил в вино половину кольца,

Хранимую им на чужбине,

И подал бокал герцогине.

Но что, побледнев, она вскрикнула вдруг —

Иль сделалось худо невесте?

«Вернулся мой Генрих! Мой верный супруг!

Навеки отныне мы вместе!»

И гости воскликнули все, как один:

«Вернулся возлюбленный наш господин!»

В старинном Брауншвейге едва ли

Такое веселье знавали.

Так герцог, что прозван был Генрихом Львом,

До старости герцогством правил.

А лев, находясь неотлучно при нем,

И в смерти его не оставил.

Не смог пережить он такую беду

И в тысяча сто сорок третьем году,

Теряя последние силы,

Почил у хозяйской могилы.

Слыхал я недавно поверье одно —

Рассказец про воду и про вино,

Как оба, друг с другом в ссоре,

Бранились, себе на горе.

Как-то сказало воде вино:

«Во все я страны завезено!

В любом кабачке и таверне

Пьют меня ежевечерне».

Вода говорит: «Замолчи, вино!

Со мной не сравнишься ты все равно!

Я мельницы в ход пускаю,

Плоты на себе таскаю».

Но отвечает воде вино:

«Едва лишь осушат в стакане дно,

И каждый мне благодарен,

Пастух или важный барин».

Вода говорит: «Не кичись, вино!

Хозяйственных дел у меня полно.

Стирают во мне, и для варки

Меня потребляют кухарки».

Но отвечает воде вино:

«Мне в битвах бойцам помогать дано!

Губами приложатся к фляге,

И хоть отбавляй отваги».

Вода говорит: «А скажи, вино,

Кто в банях людей услаждает умно?

Красавицам пылким желанны

Мои прохладные ванны».

И отвечает воде вино:

«С самим бургомистром дружу я давно!

Со мной он проводит все ночки

Там, в Бремене, в погребочке».

Вода говорит: «Погоди, вино!

А кто из насоса влетает в окно,

Когда ненасытное пламя

Уже завладело полами?»

И отвечает воде вино:

«А я с докторами во всем заодно!

Недаром у нас медицина

Лекарство разводит in vino».

Вода говорит: «Я не спорю, но

В кунсткамере я, не ты, вино,

Теку из русалочьих глазок,

На радость любителям сказок».

И отвечает воде вино:

«В дни коронаций заведено,

Чтоб я из фонтанов било

И людно на улицах было».

Вода говорит: «Посмотри, вино,

На море. Наполнено мной оно.

Больших кораблей караваны

Мои бороздят океаны!»

И отвечает воде вино:

«А я в винограде заключено.

Нежнейшие ручки, бывает,

В саду меня с веток срывают».

Вода говорит: «Но ответь, вино,

Кем все цветущее вспоено?

Без влаги сады бы увяли

И ты б появилось едва ли».

И так сказало вино тогда:

«Что ж, подчиняюсь тебе, вода,

Но только меня не трогай,

Иди-ка своей дорогой».

Вода говорит: «Берегись, мой друг!.

Но тут явился трактирщик вдруг

И для умноженья доходу

Смешал и вино и воду.

В пути заметил я трактир

И постучал в ворота:

«Я горемыка Швартенгальз.

Мне пить и есть охота!»

Хозяйка отворила дверь.

Я плащ и шляпу скинул,

Налил вина — да стал глазеть

И кружку опрокинул.

Она тут потчевать меня,

Что барина какого.

Да только денег не возьмешь

Из кошелька пустого.

Хозяйка сердится, бранит —

Чуть не оглох от крика.

Постель не стелит, гонит прочь:

«Иди в сарай поспи-ка!»

Что делать, братцы! Лег я спать

В сарае возле дома.

Эх, незавидная кровать —

Колючая солома.

Проснулся утром, — смех и грех,—

Дрожу, от стужи синий.

Вот так хоромы! — На стене

Засеребрился иней.

Ну что же, взял я в руки меч,

Пошел бродить по свету.

С пустым мешком пошел пешком,

Коль не дали карету.

А на дороге мне сынок

Купеческий попался,

И кошелек его тугой

По праву мне достался!

Еще недавно знаменит

Был грозный рыцарь Линденшмидт,

Когда у нас в округе

Он гарцевал на скакуне

В доспехах и в кольчуге.

Он слуг скликал не для добра:

«Друзья! Отважиться пора!

Не трусить — мой обычай.

Мы возвратимся в эту ночь

С отменною добычей».

Но славный баденский маркграф,

О черных замыслах узнав,

Велел забить тревогу,

И юный Каспар поспешил

Маркграфу на подмогу.

Вот мужичка встречает он:

«Надень монаший капюшон,

Прикинься капуцином.

Узнай, где бродит Линденшмидт,

И сразу напиши нам».

А мужичок тот был хитер,

Он — шмыг на постоялый двор,

Видать, увлекся ролью:

«Подайте хлеба и вина,

Иду я с богомолья».

Хозяин: «Тсс! Отец святой,

К нам нынче прибыл на постой

Сам Линденшмидт со свитой.

Три кубка кряду осушив,

Уснул он как убитый».

«Эге, — смекает «капуцин»,—

Ты мне попался, чертов сын!

Теперь погиб ты, леший».

И в замок Каспара тотчас

Он шлет гонца с депешей.

У Линденшмидта был сынок.

Зашел в конюшню паренек

Узнать, готовы ль кони,

И вдруг кричит: «Вставай, отец!

Мне слышен шум погони!»

Но грозный рыцарь Линденшмидт

Не просыпается — храпит.

Хмельной под стол свалился.

Напрасно сын зовет отца.

Сам Каспар в дом явился.

«Здорово, рыцарь! Как спалось?

Прекрасный сон видал небось?

Сейчас поедешь в Баден:

Тебе там выстроен дворец

Из черных перекладин!»

«Нет, — отвечает Линденшмидт,—

Пускай наш спор судьба решит.

Хочу с тобою драться!..»

Но Каспар меч в него вонзил,

Чтоб он не смог подняться.

«Ну, что ж. Мне жизнь недорога.

Но вот мой сын и мой слуга

Стоят перед тобою.

За ними, Каспар, нет вины,

Их я склонил к разбою».

Но молвил Каспар: «Всех казнить

Куда игла — туда и нить!

Суд скор и беспощаден.

Три эшафота сколотил

Великий город Баден».

Свезли их в Баден всех троих

И поутру казнили их

В награду за злодейство.

Во рву, за городом, гниет

Разбойное семейство.

Едва засеребрится

Высокая луна,—

С утеса в Рейн глядится

Красавица одна.

То глянет вверх незряче,

То вновь посмотрит вниз

На парусник рыбачий…

Пловец, остерегись!

Краса ее заманит

Тебя в пучину вод,

Взгляд сладко одурманит,

Напев с ума сведет.

Не зря с тоской во взоре

Она глядит окрест…

Не верь прекрасной Лоре,

Беги от этих мест!

От песни и от взгляда

Спеши уплыть скорей,

Спастись от водопада

Златых ее кудрей.

Не одного сгубила

Русалка рыбака.

Черна в волнах могила.

Обманчива река.

Я знал двух детей королевских —

Печаль их была велика:

Они полюбили друг друга,

Но их разлучила река.

Вот бросился вплавь королевич

В глухую полночную тьму,

И свечку зажгла королевна,

Чтоб виден был берег ему.

Но злая старуха черница

Хотела разбить их сердца,

И свечку она загасила,

И ночь поглотила пловца.

Настало воскресное утро —

Кругом веселился народ.

И только одна королевна

Стояла в слезах у ворот.

«О матушка, сердце изныло,

Болит голова, как в чаду.

Ах, я бы на речку сходила —

Не бойтесь, я скоро приду».

«О дочка, любимая дочка,

Одна не ходи никуда.

Возьми-ка с собою сестрицу,

Не то приключится беда».

«Сестренка останется дома,—

С малюткой так много хлопот:

Поди, на зеленой поляне

Все розы она оборвет».

«О дочка, любимая дочка,

Одна не ходи никуда.

Возьми с собой младшего брата,

Не то приключится беда».

«Пусть братец останется дома,—

С малюткой так много хлопот:

Поди, на зеленой опушке

Он ласточек всех перебьет».

Ушла во дворец королева,

А девушка в страшной тоске,

Роняя горючие слезы,

Направилась прямо к реке.

Вдоль берега долго бродила,

Печалясь — не высказать как.

И вдруг возле хижины ветхой

Ей встретился старый рыбак.

Свое золотое колечко

Ему протянула она.

«Возьми! Но дружка дорогого

Достань мне с глубокого дна!»

Свою золотую корону

Ему протянула она.

«Возьми! Но дружка дорогого

Достань мне с глубокого дна!»

Раскинул рыбак свои сети

И вот на прибрежный песок

Уже бездыханное тело

С немалым трудом приволок.

И девушка мертвого друга,

Рыдая, целует в лицо:

«Ах, высохли б эти слезинки,

Когда б ты сказал хоть словцо»

Она его в плащ завернула.

«Невесту свою приголубь!» —

И молча с крутого обрыва

В холодную бросилась глубь…

…Как колокол стонет соборный!

Печальный разносится звон.

Плывут похоронные песни,

Звучит погребальный канон…

В древнем царстве подводном жил-был водяной,

Но манила его земля:

Он задумал сделать своей женой

         Лилофею, дочь короля.

Он из красного золота выстроил мост

И, невесте богатства суля,

Вызывал на свиданье при блеске звезд

         Лилофею, дочь короля.

Он коснулся белой ее руки,

Красоту королевны хваля,

И пошла за ним следом на дно реки

         Лилофея, дочь короля.

И тогда схватил ее водяной

(Словно горло стянула петля):

«Не уйдешь ты отсюда! Ты будешь со мной,

         Лилофея, дочь короля».

Миновало много ночей и дней,

В светлой горнице из хрусталя

Семерых родила ему сыновей

         Лилофея, дочь короля.

Но однажды приснился ей странный сон —

Поле, небо, крик журавля…

И услышала тихий церковный звон

         Лилофея, дочь короля.

«Отпусти, отпусти меня, водяной!

Погляди: о пощаде моля,

В униженье и в горе стоит пред тобой

         Лилофея, дочь короля».

Но угрюмый супруг отвечает ей,

Плавниками в воде шевеля:

«Кто же вскормит моих семерых сыновей,

         Лилофея, дочь короля?»

«Ах, не бойся, супруг, я вернусь назад,

Хоть мила и прекрасна земля.

Разве может покинуть невинных чад

         Лилофея, дочь короля?»

И она восстала со дна реки

И в весенние вышла поля.

«Здравствуй, — в ноги ей кланялись стебельки,—

         Лилофея, дочь короля».

И вошла она тихо в господень храм,

Небеса о прощенье моля.

«Здравствуй, — люди склонились к ее ногам,—

         Лилофея, дочь короля».

Прибежала мать, прибежал отец:

«Ты пришла, нашу скорбь исцеля,

Так пойдем же скорее в родной дворец,

         Лилофея, дочь короля».

Все светилось, сияло вблизи и вдали,

Пело небо и пела земля,

Когда слуги в родительский дом привели

         Лилофею, дочь короля.

Гости ели и пили всю ночь напролет,

Сердце сладким вином веселя:

Возвратилась домой из безжалостных вод

         Лилофея, дочь короля.

Вдруг в окно кто-то яблоко бросил на стол.

То, внезапно сойдя с корабля,

Ищет, требует, кличет незримый посол

         Лилофею, дочь короля.

«Пусть в огне это яблоко нынче сгорит!» —

Приговор свой исполнить веля,

Оробевшей служанке, смеясь, говорит

         Лилофея, дочь короля.

Но невидимый кто-то ответствует ей:

«В светлой горнице из хрусталя

Семерых ты оставила мне сыновей,

         Лилофея, дочь короля».

«Ты троих заберешь, я возьму четверых,

Пусть им родиной будет земля»,—

Так она сыновей поделила своих,

         Лилофея, дочь короля.

«Я троих заберу и троих я отдам.

Но, сокровище честно деля,

Мы седьмого должны разрубить пополам,

         Лилофея, дочь короля.

Все поделим: и ноги и руки его.

Ты возьмешь половину и я.

Что ж молчишь? Неужель ты боишься кого,

         Лилофея, дочь короля?»

«Иль ты думал, мне сердце из камня дано?..

Ах, прощайте, цветы и поля!

Чем дитя погубить, лучше канет на дно

         Лилофея, дочь короля».

Однажды, к местам направляясь святым,

С котомкой по городу шел пилигрим

И жалобно пел, становясь у порога:

«Подайте, подайте, коль верите в бога!»

Вот глянула некая дама в окно:

«Дружок, отказать в твоей просьбе грешно,

Да муж мой, что держит меня в мышеловке,

Уехал и запер шкафы и кладовки.

Но ты не горюй — заходи поскорей.

На мягкой постели в каморке моей

Найдешь подаянье особого рода,

Которым меня наделила природа».

Вошли они в спальню — и дверь на засов,

Вдвоем до шести пролежали часов.

Вот шепчет она: «Подымайся с постели!

Ты слышишь? На улице пташки запели».

И только ворота открыл пилигрим,

Как видит: хозяин стоит перед ним.

«Господь да пошлет тебе вечное благо!» —

Крестясь на ходу, произносит бродяга.

«Эй, женка! Поклясться могу головой —

Ты хлеба дала ему из кладовой!»

«Да нет, пустячком я его наградила,

Которым мамаша меня наделила».

«Ну что ж. Так учил нас господь поступать.

Но в дом посторонних опасно пускать.

Свои подаянья, невинная крошка,

Ты впредь на шесте подавай им в окошко».

«Супруг! Разговор мне не нравится твой.

Ведь это ж — блаженный, ведь это ж — святой.

И небо, раскрыв золотые ворота,

Воздаст нам сторицей за наши щедроты!»

Однажды с охоты граф Фалькенштейн

Скакал по лесам и полянам.

И вдруг на дороге увидел он

Девчонку в платке домотканом.

«Куда ты, красавица, держишь путь?

Не скучно ль ходить в одиночку?

Поедем! Ты в замке со мной проведешь

Хмельную, веселую ночку!»

«Чего вы пристали? Да кто вы такой?

Все хлопоты ваши напрасны».

«Так знай же, я — сам господин Фалькенштейн!

Теперь ты, надеюсь, согласна?»

«А коли взаправду вы граф Фалькенштейн,—

Ему отвечает девица,—

Велите отдать моего жениха.

Он в крепости вашей томится!»

«Нет, я не отдам твоего жениха,

Ему ты не станешь женою.

Твой бедный соколик в поместье моем

Сгниет за тюремной стеною!»

«Ах, если он заживо в башне гниет,—

Бедняжка в слезах отвечает,—

Я буду стоять у тюремной стены,

И, может, ему полегчает».

Тоскует она у тюремной стены,

Звучит ее голос так жутко:

«О милый мой, коли не выйдешь ко мне,

Наверно, лишусь я рассудка».

Все ходит и ходит вкруг башни она,

Свою изливая кручину:

«Пусть ночь пройдет, пусть год пройдет,

Но милого я не покину!»

«Когда б мне дали острый меч,

Когда б я нож достала,

С тобою, граф фон Фалькенштейн,

Я насмерть бы драться стала!»

«Нет, вызов я твой все равно не приму,

Я с женщиной драться не буду!

А ну-ка, бери своего жениха,

И прочь убирайтесь отсюда!»

«За что ж ты, рыцарь, гонишь нас?

Ведь мы небось не воры!

Но то, что нам принадлежит,

Берем без разговора!»

Там, за рекой, в долине,

Умолкли жернова,

Не свищут птицы ныне

И не растет трава.

Там все черно и голо,

Все немо и мертво.

Ах, там я заколола

Малютку своего.

Река бежит, не спросит

О горести моей

И кровь его уносит

Куда-то в даль морей.

Вознесшись к звездным хорам,

Где Млечный Путь пролег,

Глядит на мать с укором

Мой бедный ангелок.

Мы с ним рыдаем вместе

Какую ночь подряд…

К утру на людном месте

Помост соорудят.

Но в час неумолимый

Умру, того кляня,

Кто звал меня любимой

И обманул меня.

Пусть на исходе ночи

Я лягу под топор,

Но ворон вырвет очи

Тебе за мой позор!

Так Жизнь сказала:

«Мир этот — мой,

С весельем, песнями, кутерьмой.

Я — солнце в небе, я — свет дневной»

Так Жизнь сказала:

«Мир этот — мой!»

Так Смерть сказала:

«Мир этот — мой.

Я все окутаю вечной тьмой.

Умолкнут песни в ночи немой».

Так Смерть сказала:

«Мир этот — мой!»

Так Жизнь сказала:

«Мир этот — мой!

Хоть из гранита гробницы строй,

Не похоронишь любви святой».

Так Жизнь сказала:

«Мир этот — мой!»

Так Смерть сказала:

«Мир этот — мой!

Иду с войною я и чумой.

В могилу ляжет весь род людской».

Так Смерть сказала:

«Мир этот — мой!»

Так Жизнь сказала:

«Мир этот — мой!

Распашет кладбища плуг стальной,

Взойдет колосьями перегной».

Так Жизнь сказала:

«Мир этот — мой!»

Я песню новую свою

Готов начать без страха.

А ну, споемте про швею

И черного монаха.

Явился к повару монах:

«Давай скорей обедать!

Что в четырех торчать стенах?

Хочу швею проведать!»

Вот он поел да побежал,

Плененный белой шейкой.

Всю ночь в постели пролежал

С красоткой белошвейкой.

Меж тем колокола гудят,

Зовут монахов к мессе:

«Эх, что сказал бы мой аббат,

Когда б узнал, что здесь я?»

Он пред аббатом предстает,

Потупив долу очи.

«Мой сын, изволь-ка дать отчет,

Где был ты этой ночью?»

И говорит ему чернец:

«Я спал с моею милкой

И пил вино, святой отец,

Бутылку за бутылкой!..»

Весь день томительно гудят

Колоколов удары.

Монахи шепчут: «Бедный брат,

Побойся божьей кары!»

И говорит чернец: «Друзья,

Погибнуть мне на месте,

Но мне милей моя швея,

Чем все монахи вместе!»

Кто эту песенку сложил,

Ходил когда-то в рясе,

В монастыре монахом жил,

Да смылся восвояси.

Под утро, в понедельник,

Портняжка вышел в сад.

Навстречу — черт: «Бездельник,

Пойдем со мною в ад!

Теперь мы спасены!

Сошьешь ты нам штаны,

Сошьешь нам одежонку,

Во славу сатаны!»

И со своим аршином

Портняжка прибыл в ад.

Давай лупить по спинам

Чертей и чертенят.

И черти смущены:

«Мы просим сшить штаны,

Но только без примерки,

Во славу сатаны!»

Портной аршин отставил

И ножницы достал.

И вот, согласно правил,

Хвосты пооткромсал.

«Нам ножницы страшны!

Изволь-ка шить штаны,

Оставь хвосты в покое,

Во славу сатаны!»

С чертями трудно сладить.

Портной согрел утюг

И стал проворно гладить

Зады заместо брюк.

«Ай-ай! Ужель должны

Нас доконать штаны?

Не надо нас утюжить,

Во славу сатаны!»

Затем он вынул нитку,

Чертей за шкуру — хвать!

И пуговицы начал

Им к брюху пришивать.

И визг и плач слышны:

«Проклятые штаны!

Он спятил! Он рехнулся,

Во славу сатаны!»

Портной достал иголку

И, не жалея сил,

Своим клиентам ноздри

Как следует зашил.

«Мы гибнем без вины!

Кто выдумал штаны?

За что такая пытка,

Во славу сатаны?!»

На стену лезут черти —

Шитье всему виной.

«Замучил нас до смерти

Бессовестный портной!

Не слезем со стены!

Не будем шить штаны,

Иначе мы подохнем,

Во славу сатаны!»

Тут сатана явился:

«Ты, парень, кто таков?

Как ты чертей решился

Оставить без хвостов?

Коль так — нам не нужны

Злосчастные штаны.

Проваливай из ада,

Во славу сатаны!»

«Ходите с голым задом!» —

Сказал чертям портной

И, распрощавшись с адом,

Отправился домой.

Дожив до седины,

Он людям шьет штаны,

Живет и не боится

Чертей и сатаны!

Случилось, что как-то в единый час

         Скончались два кровных брата.

Кто в жизни был беден — в раю сейчас,

         В аду страдает богатый.

Богатого душит нещадный зной,

         Он ввысь устремляет взгляды,

Туда, где блаженствует брат родной

         Среди небесной прохлады.

«Ах, брат мой любимый, мой добрый брат,

         Хотя бы глоток однажды

Из светлого рая прислал мне в ад,—

         Ведь я изнемог от жажды».

«Ах, брат мой несчастный, твой скорбный зов

         Едва ли услышат в небе:

Ты хлебом кормил свиней и псов,

         А людям отказывал в хлебе».

«Любимый, единственный, добрый брат,

         Замолви словцо за брата:

В своем прегрешенье не я виноват —

         Богатство мое виновато!

Мне легче держать на своих плечах

         Все сущие в мире горы,

Чем жариться вечно в адских печах

         С нетленным клеймом позора.

И если б по крошке от этих гор

         Раз в год уносили птицы,

Я знал бы — изменится приговор

         И в будущем мне простится».

«Аминь, аминь! И здесь и там

         Господь всемогущий правит.

Молись — господь поможет нам

         И в горе не оставит».

В деревню мельник под хмельком

Без денег шел, да с кошельком.

           Но денежки найдутся.

Вот завернул он в лес густой —

Навстречу три злодея: «Стой!»

           И три ножа сверкнули.

«Здорово, мельник! Нам нужна

Твоя брюхатая жена.

           Мы хорошо заплатим!

Чего ты струсил? Не дрожи!

Вот — триста талеров держи

           И убирайся с богом!»

«Как! Моего ребенка мать

За триста талеров отдать?!

           Нет, мне жена дороже!»

«Бери шестьсот — и по рукам!

Ее ты в лес отправишь к нам

           Не позже чем сегодня!»

«Да вы в уме ль? — воскликнул муж.

Мне за вдовство столь жалкий куш?!

           Здесь тысячами пахнет!»

Хохочут изверги: «Разбой!

На девятьсот — и черт с тобой!

           Но шевелись живее!»

Бедняга муж потер чело:

«Ну, девятьсот — куда ни шло.

           Что ж! Сделка состоялась».

Домой вернулся он… Жена

Ждет у ворот как смерть бледна:

           «Откуда ты так поздно?»

«Жена! Я из лесу иду.

Там твой отец попал в беду.

           Беги к нему на помощь!»

И лишь она вступила в лес,

Как ей спешат наперерез

           Разбойники с ножами.

«Красотка, здравствуй! В добрый час!

Твой муженек три шкуры с нас

           Содрал за эту встречу!»

И принялись ее топтать,

По лесу за косы таскать.

           «Сейчас помрешь, красотка!»

«О боже! Не снесу я мук!

Ах, проклят будь злодей супруг

           На том и этом свете!

Когда бы мой услышал крик

Мой брат-охотник, в тот же миг

     Он вас убил бы, звери!»

И тут, сестры заслышав зов,

Явился брат из-за кустов

           И уложил злодеев.

«Сестрица, не о чем тужить.

Пойдем со мной! Ты будешь жить

           В родном отцовском доме!..»

Прошло три долгих дня. И вот

Охотник мельника зовет:

           «Зайди-ка, мельник, в гости!..

Ну, зять, здорово! Как живешь?

Что ж без жены ко мне идешь?

           Сестрица не больна ли?»

«Ох, шурин, горе у меня.

Твою сестру третьева дня

           На кладбище снесли мы.

Душа бедняжки — в небесах…»

Но тут с младенцем на руках

           К ним мельничиха вышла.

«Ах, мельник-изменник, мошенник и вор!

Жену заманил ты к разбойникам в бор —

           Так сам отправляйся на плаху!»

На белом свете есть одна

Весьма чудесная страна,

И не солгу, ей-богу,

Что сам туда бы побежал,

Когда бы знал дорогу.

Страну Шлараффией зовут.

Одни лентяи там живут

За сахарной горою.

А как быстрее к ним попасть,

Я вам секрет открою.

Кто хочет, пусть в один присест

Ту гору сахарную съест,

Затем на тропку выйдет

И ровно через пять минут

Шлараффию увидит.

Там стены башен и домов

Из кренделей и пирогов,

И в каждом закоулке

Растут на липах и дубах

Поджаристые булки.

Пирожным, пышкам — счету нет.

Не надо никаких монет —

Бесплатно все дается.

А если выпить захотел —

Вино в любом колодце.

Вокруг домов (таков приказ)

Стоят заборы из колбас —

Закуска под рукою.

Пасется прямо на лугу

Отменное жаркое.

Страна, как видим, неплоха:

В озерах плещется уха,

И рыбка не в обиде,

В сеть попадая к рыбаку

Уже в вареном виде.

Летают по небу — ей-ей —

Там стаи жареных гусей.

И — верите ли — сразу

Они лентяям прямо в рот

Влетают по заказу.

А что за свиньи в той стране!

С ножом и вилкою в спине

Взывают к вам: «Дружочек,

Отведать просим ветчины.

Отрежь себе кусочек!»

Пусть сыровары нас простят —

Там сыром улицы мостят,

И воробьиной стае

Незаменимая еда

Такая мостовая.

А летом — чудо из чудес! —

Не дождь, а мед бежит с небес

По всем холмам и склонам.

Что скажешь! Сладкое житье

В Шлараффии сластенам!

Шумит зима белым-бела —

Муку и сахар намела,

Мукой посыпан ельник.

Вот то-то будет пир горой,

Когда придет сочельник!

Весною каждая река

Полна парного молока,

А на лесной опушке

Растут на ветках, на сучках

Тарелки, ложки, кружки.

Когда взыграет аппетит,

Всяк искупаться норовит,

И неспроста девицы

В шлараффской чудо-стороне

Пышны и круглолицы.

Богаче всех иных людей

Тот, кто содержит лошадей,

Затем что по привычке

Кобылы здешние несут

Алмазные яички.

Ну а почет особый там

Закоренелым должникам.

Едва просрочишь дату,

Заимодавец должнику

Двойную тащит плату.

А шаромыжники, лгуны!

Их превозносят до луны.

Встречают их приветом.

Но только требуется: лгать

И не краснеть при этом.

Считают там за благодать

Побольше в карты проиграть:

По местному закону

Тот, кто продулся в пух и в прах,

Все забирает с кону.

Зайди в любой шлараффский бор —

О, диво! Разгорится взор:

Висят на каждой ветке

Камзолы, шляпы, башмаки,

Атласные жилетки.

Вот это, понимаю, край!

Что приглянулось — выбирай.

Все по последней моде!

А платья, кружева, платки

Есть в каждом огороде.

Приходят люди на базар,

Товар меняют на товар.

Супругу дорогую,

Коль надоела, приводи —

Сменяешь на другую.

Течет за городом река,

Не широка, не глубока.

Столетний дед с одышкой

Ныряет в воду стариком,

А вынырнет парнишкой.

Когда поеду в ту страну,

Я захвачу с собой жену.

Пусть в речку окунется

И вновь невестой молодой

Немедля обернется.

Кого вконец заела лень,

Кто спит в постели целый день,

Часов двенадцать кряду,

Тому вручает магистрат

Почетную награду.

Но если ты трудолюбив,

Прилежен, бодр и не ленив,

Тогда, согласно правил,

Тотчас потребуют, чтоб ты

Шлараффский край оставил.

Дурак, болтун и ротозей

Имеют звания князей,

А главный лежебока,

Провозглашенный королем,

В народе чтим глубоко…

…Все это нынешней зимой

Мне рассказал один немой,

А подтвердил публично

Слепой, который этот край

Недавно видел лично.

И у меня сомнений нет.

Так вот вам, лодыри, совет:

Зря небо не коптите,

А всей компанией честной

В Шлараффию катите!

Когда родился я на свет,

Меня качали в зыбке.

Прошло не так уж много лет —

Я стал играть на скрипке.

В родной стране, в чужом краю

Играл я задушевно.

Влюбилась в музыку мою

Однажды королевна.

«Зайди скорее во дворец,

Сыграй мне два куплета!»

«Да разве можно?! Ваш отец

Казнит меня за это!»

«Зайди скорее во дворец,

Оставь свою заботу:

Сегодня ночью мой отец

Умчался на охоту».

И вдруг — король влетел во двор!

Как выдернет он шпагу!

Как закричит: «Разбойник! Вор!

Схватить! Казнить бродягу!»

Вот день прошел, прошло два дня.

Ох, и хлебнул я страху!

На третий день ведут меня

Три стражника на плаху.

Король на зрелище созвал

Соседей и соседок.

«Дозвольте, братцы, — я сказал,—

Сыграть вам напоследок».

Король, слегка умерив гнев,

Кивнул своей короной.

И заиграл я тут напев

Протяжный, похоронный.

Какой тогда поднялся плач!

Толпу трясло от плача.

«Ну вот что, маленький скрипач,—

Король воскликнул, плача,—

Бери-ка в жены дочь мою!

Играешь ты на славу.

Тебе свой замок отдаю

И всю мою державу!»

Зима стучится в двери,

Метели замели.

«Эй, слышишь, подмастерье?

Дровишек наколи!

Да шевелись живее,

Стащи-ка их в подвал,

Пока клюкой по шее

Тебе не надавал!..»

…Весна стучится в двери,

В саду ручей течет.

Приходит подмастерье

И требует расчет;

«А ну, плати, хозяин,—

Я странствовать иду.

Ты вместо хлеба, каин,

Давал нам лебеду!»

«Ах, что ты? Ах, куда ты?

Останься до зимы.

Желаешь — два дуката

Я дам тебе взаймы.

Найдется белый пряник,

Коль черен хлеб ржаной.

Не хочешь спать в чулане —

Так спи с моей женой».

«Спать с этой старой бочкой?!

Рехнулся ты небось —

Когда с твоею дочкой

Недурно мне спалось!»

Святая троица, прости!

Дружочек мой желанный

Сидит в подвале, взаперти,

В рубашке деревянной.

А чтобы житель погребка

Не буйствовал ночами,

Ему дубовые бока

Сдавили обручами.

Вчера к дружку я пробралась

Во тьму его подвала

И до того там надралась,

Что еле-еле встала.

Но у меня обиды нет,

В душе — ни капли злости.

Я всем даю один совет:

К нему зайдите в гости!

Вам жизнь покажется легка,

Коль вам он станет братом.

Все знают этого дружка:

Ведь звать его Мускатом!

Деньги правят целым светом,

Все построено на этом.

Денег нет — ходи раздетым,

Голодай зимой и летом.

Будешь тощим, как скелет,

Коль в кармане денег нет.

Стоит Искусство под окном,

Да зря стоит: не впустят в дом.

В лохмотьях жалких Мудрость стонет

Богач ее в три шеи гонит.

Честь, Верность, Правда, Доброта —

Для них закрыты ворота.

Могли бы вам Закон и Совесть

Поведать горестную повесть.

Придет Любовь — привратник злой

Бедняжке пригрозит метлой.

Но только в дом заглянет Пфенниг —

Везде желанный гость, мошенник.

Ведь без него ни встать, ни сесть,

Ни пива выпить, ни поесть.

Видать, сам черт забрался в Пфенниг,

Коль не прожить и дня без денег!

Однажды я на берег вышла,

По тропке спустилась к реке.

Вдруг вижу: челнок подплывает,

Три графа сидят в челноке.

Вот граф, молодой и прекрасный,

В бокал наливает вина:

«Красавица, светик мой ясный,

Ты выпить со мною должна».

Глядит на меня чуть не плача

И шепчет, склонясь надо мной:

«Была б ты немного богаче,

Моей бы ты стала женой».

«Не смейтесь над девушкой честной.

Зачем мне ваш графский дворец?

Бедняк из деревни окрестной

Меня поведет под венец».

«А коль жениха не дождешься

Ни в том и ни в этом году?»

«Тогда я монахиней стану,

Тогда я в обитель уйду».

С тех пор миновало полгода,

Зима наступила, и вот

Приснилось ему, что голубка

Монахиней в келье живет.

Стрелой к монастырским воротам

Летит он на быстром коне…

Открылось окошечко: «Кто там?»

«Любовь моя, выйди ко мне!»

И девушка в белом наряде

Выходит к нему на порог.

Отрезаны длинные пряди,

И взгляд ее грустен и строг.

Он ей не промолвил ни слова,

Он ей не сказал ничего.

Но сердце от горя такого

Разбилось в груди у него.

Ее он любил когда-то,

Да взяли его в солдаты.

Ему сказала она:

«Зачем так печален взор твой?

Живой ты будешь или мертвый,

Я стану ждать у окна,

Пока отгремит война».

За месяцем месяц мчится.

Вот всадник в окно стучится

Осенней порой ночной.

«Ты помнишь иль ты забыла,

Как прежде меня любила?

Садись на коня со мной!»

«Я жду тебя, мой родной!»

Он обнял ее за шею

И вот уже вместе с нею

На черном летит коне.

«Не страшно ль тебе, родная?»

«О милый, ведь не одна я.

Чего же бояться мне

В своей ли, в чужой стороне?»

Как жалобно ветры плачут.

Как мертвые быстро скачут.

Проехали шаткий мост.

К часовне ведет дорога.

Осталось скакать немного:

Белеет вдали погост

При свете холодных звезд.

«Любовь моя и отрада,

Навек нам расстаться надо»,—

Невесте сказал жених.

И лег он в сырую землю:

Лишь мертвых земля приемлет

В объятья могил своих,

Но не берет живых.

Мы затянем с вами чинно

Эту песнь седых времен.

Есть серьезная причина

Нам воспеть отвагу жен,

Верность женскую прославить

В подобающих стихах,

Как бы памятник поставить

В человеческих сердцах.

Сей рассказ из давней были

К нам пришел через века:

Крепость Вейнсберг окружили

Наступавшие войска.

Кайзер Конрад разъяренный

Гнал на штурм бойцов своих,

Но железной обороной

Старый герцог встретил их.

День и ночь идет осада,

День и ночь гремит война.

Прочь отброшена пощада,

Вельфам гибель суждена.

Среди грохота и воя,

Средь бушующих огней

Милосердие простое

Груды золота ценней.

Крепость мечется в тревоге

От негаданной беды:

Перерезаны дороги,

Нет ни хлеба, ни воды.

Даже старые рубаки

Приуныли в эту ночь:

«Все подохнем, как собаки,

Может бог один помочь».

Но когда душа мужчины

В подлый страх погружена,

Из печали, из кручины

Мужа выручит жена.

Так и здесь… Твердя молитвы,

Через вражеский редут

Толпы жен на поле битвы

Прямо к Конраду идут.

«Кайзер, внемли нашим стонам,

Дай от смерти жизнь спасти,

Разреши несчастным женам

Прочь из крепости уйти!»

И ответил победитель,

Тронут этою мольбой:

«Уходите и берите

Все, что можете, с собой!»

И взгляните — что за диво!

Свет любви тая в очах,

Жены вышли торопливо

С тяжкой ношей на плечах.

Но не серебро, не злато,

Не дары своей земли —

Мужа, сына или брата

На плечах они несли.

Конрад, полон удивленья,

Молвит: «Вот чего не ждал!»

И в припадке умиленья,

Как младенец, зарыдал.

И противнику в награду

За любовь и верность жен

Повелел он снять осаду.

Так был город пощажен…

О великие герои,

О бесстрашные бойцы,

Люди Спарты, люди Трои,

Громких подвигов творцы!

Вашей силе и отваге

Неспроста дивится свет,

Но в какой, скажите, саге

Подвиг женщины воспет?

Разве гимнов не достойна

Та, что, долю не кляня,

Мужа вынесет спокойно

Из смертельного огня?

Слова лишнего не скажет,

Все поймет и все простит,

Другу рану перевяжет,

Лоб горячий остудит.

Как божественное чудо,

Щедрой данное судьбой,

На земле везде и всюду,

Навсегда она с тобой!

Пусть же славятся отныне

До скончания времен

В гимне, в песне и в былине

Честь, любовь и верность жен!

«Матушка, матушка, хлебца дай —

Голод замучил, хоть пропадай».

«Хлебушек завтра посеем, сынок.

Надо еще потерпеть денек».

Вот в землю брошено зерно —

Твердит ребенок все одно:

«Матушка, матушка, хлебца дай —

Голод замучил, хоть пропадай».

«Завтра начнется жатва, сынок!

Надо еще потерпеть денек».

Вот стало колосом зерно:

Твердит ребенок все одно:

«Матушка, матушка, хлебца дай —

Голод замучил, хоть пропадай».

«Завтра начнем молотить, сынок.

Надо еще потерпеть денек».

Уже в мешках лежит зерно —

Твердит ребенок все одно:

«Матушка, матушка, хлебца дай —

Голод замучил, хоть пропадай».

«Завтра на мельницу съезжу, сынок.

Надо еще потерпеть денек».

Мукою сделалось зерно —

Твердит ребенок все одно:

«Матушка, матушка, хлебца дай

Голод замучил, хоть пропадай».

«В печку тесто поставлю, сынок.

Надо еще потерпеть денек».

Вот хлеб горою на столе,

Да жаль, дитя — в сырой земле.

Тяжела, страшна утрата —

Все погибло без возврата.

Понапрасну слез не лей.

Что корить судьбину злую?

Позабудь любовь былую,

О минувшем не жалей.

Но и в черный день бессилья

Нам дает надежда крылья,

Заставляет жить сердца.

Жарко шепчет: «Не сдавайся!

Полно хныкать! Оставайся

Тверд душою до конца!»

Ах, не будь у нас надежды,

Мы б давно сомкнули вежды,

Может, сами б в гроб легли.

Но она, лишь скорбь заметит,

Светлой радугой засветит,

Вспыхнет звездочкой вдали.

Если ранен, если болен,

Если жизнью обездолен,

Сердце даром не неволь.

Только вспомни про нее ты —

Сразу снимет все заботы,

И твоя утихнет боль.

Если стану помирать я,

Не спешите плакать, братья!

Пусть тогда моя родня

Позабудет о погосте

Да зовет надежду в гости —

И, глядишь, спасет меня!

Жил в мужике богатый дом,

Пил хлеб, закусывал вином,

Стриг ножницы овечкой,

Доской рубанок он строгал,

В коня повозку запрягал,

Топил поленья печкой.

Он просыпался к вечерку,

Стегал кобылкой вожжи,

Из пирога он пек муку,

Из пива делал дрожжи.

Сажал он в репе огород,

Воров поставил у ворот,

Чтоб под покровом мрака

Не влезла в дом собака.

Он в рыбах озеро удил,

Ему сынок жену родил,

А мышь поймала кошку.

Кормил он курами овес,

Землею удобрял навоз,

Хлебал отваром ложку.

Он на ночь хлев пускал в коров,

Срывал деревья с груши,

В деревню лес возил из дров,

На лодке плыл по суше.

Подковой молот он ковал,

Огнем горнило раздувал

И, выпачкавшись в бане,

Купался в грязном жбане.

Но вот, закончив зимний сев,

На шляпу голову надев,

Побрел он на пирушку.

В кругу заплаканных кутил

Он, трубку спрятав, закурил

И в пиво налил кружку.

Да не пришлось попировать:

Подвыпивший бродяга

По кулаку зубами — хвать!

И помер наш бедняга.

Ему могилу принесли,

Он встал живой из-под земли,

Отпел отца святого

И в пляс пустился снова!

Как подойдет святой Матвей,

Листва осыплется с ветвей,

В полях задует ветер, лют.

Остерегайся, бедный люд!

Спустилось солнышко в овраг.

В страну идет старинный враг,

Ведет бесчисленную рать

И всех готовится сожрать!

Уже он бросил в первый бой

Холодный дождь и ветер злой,

И в подпол прячутся скорей

Картофель, репа, сельдерей,

Дрожит озябшая лоза,

В испуге вылупив глаза,

Глядят вокруг: сбежать куда бы? —

Лягушки, ящерицы, жабы.

А тот идет со всех сторон!

Отважных птиц он гонит вон.

От взбудораженной земли

Летят подальше журавли.

Враг близко! Рядом! У ворот!

Но не теряется народ:

В домах, готовясь к бранной встрече,

Вставляют стекла, чинят печи,

Несут мешки, бочонки катят,

Двойные двери конопатят.

Держитесь, братцы! Не робейте!

Пуховики, перины взбейте!

Не спите около окон!

Война диктует свой закон:

Нельзя судачить на крылечке,

Запрещено купаться в речке

И — ни открыто, ни тайком —

По саду бегать босиком.

Должны быть спрятаны в кладовке

Все ваши летние обновки,

Платки и кофточки из ситца

Не могут до поры носиться,

Штаны и шляпы под запретом,

В которых вы ходили летом.

Враг у ворот! Готовьте сани!

Уже везут дрова крестьяне,

И уголь угольщик везет,

Чтоб нас избавить от невзгод…

Но вот в село вступает враг.

Он развернул свой снежный флаг.

Овладевая рубежом,

Он режет ветром, как ножом,

Леса и реки в плен берет.

Но говорит ему народ:

«Плевать на то, что ты суров!

В хлева упрячем мы коров,

Наденем боевые латы

Из меха, войлока и ваты.

Держись! Ногами будем топать,

Тереть носы, руками хлопать.

Не убоимся ничего!

А ну, посмотрим, кто — кого?»

И тут же армия врага

На нас обрушила снега.

Река — под ледяною кровлей.

Как быть отныне с рыбной ловлей?

Но мы, злодею на беду,

Прорубим проруби во льду.

Пусть враг забрал у нас коляски,

У нас есть сани да салазки.

Но враг войну ведет всерьез.

Он шлет на мельницу мороз.

Вот вам и черный понедельник!

Да не робеет старый мельник.

Враг хорошо ему знаком,

Его он шпарит кипятком,

Лопатой бьет, огнем стращает —

И вновь колеса вал вращают.

А между тем из всех избушек

Дым вылетает, как из пушек.

Огонь! — и мы печам в нутро

Суем полено, как ядро.

Закрыты наглухо все двери.

Но, впрочем, есть у нас потери:

Кому-то бешеный мороз

Отменно изукрасил нос,

Другой метелицей контужен,

А третий кашляет: простужен.

Что делать?.. Но в конце концов

Мы за весной пошлем гонцов.

Весна придет! Свершится чудо!

О, как морозу будет худо,

Когда через недолгий срок

Подует вешний ветерок,

Вернет тепло родным просторам,

И станет враг худым и хворым.

Тогда сквозь все пробьются дыры

Приметы радости и мира:

Травинка, стебель, ландыш хрупкий.

Мороз согласен на уступки,

Но солнце огненным лучом

Пронзит злодея, как мечом.

Все встрепенется, оживится,

Из дальних стран вернутся птицы,

Проснутся нивы и луга,

Освободившись от врага,

Но лишь пойдет на убыль год,

Враг снова двинется в поход.

И ты, приятель, помня это,

Всегда к зиме готовься с лета.

Тебе примером — муравей.

И пусть придет святой Матвей!

В Силезии, в Гиршберге, жили

Две кровных сестрицы. Одна

Была непомерно богата,

Другая — безмерно бедна.

Голодной сказали соседки:

«Чего ты терзаешь детей?

Сходи-ка — небось не откажет! —

За хлебом к сестрице своей».

И женщина с ветхой сумою

К богатой сестрице идет,

Которая в каменном доме

Живет без нужды и забот.

«Ну, здравствуй сестра дорогая!

Шесть бедных малюток моих

Давно уже хлеба не ели.

Нет хлеба вторую неделю.

Так дай же мне хлеба для них!»

«Не дам тебе, милая, хлеба,

Хоть очень жалею детей.

О них позаботится небо!

Но портить не стану я хлеба —

На шесть его резать частей».

Так женщина с ветхой сумою

Ни с чем возвратилась в свой дом,

Где спят ее бедные дети,

Тяжелым охвачены сном…

Но муж бессердечной сестрицы

Меж тем замечает, дрожа:

Хлеб сделался твердым, как камень,

Кровь на пол струится с ножа.

«Кому отказала ты в хлебе?

Кого прогнала со двора?»

«Сестре я своей отказала!» —

В слезах отвечает сестра.

Берет она хлеба краюху

И к бедной сестрице идет,

Которая в жалкой лачуге

Живет средь нужды и невзгод.

«Ах, здравствуй, сестра дорогая!

Открой поскорее мне дверь.

Несу тебе хлеба краюху.

Детей ты накормишь теперь!»

«Уйди! Нам не надобно хлеба.

Уж больно твой хлебец несвеж.

О детях заботится небо.

А ты теперь камень поешь!»

Олуф по дальним весям скакал —

Гостей на свадьбу к себе скликал.

И вдруг он увидел под сенью ветвей

Лесную царевну средь эльфов и фей.

«Любезный всадник, слезай с коня!

Спляши со мною, потешь меня!»

«Нет, не потешу и не спляшу —

Домой на свадьбу к себе спешу!»

«Спляши со мною, не будь упрям,

Тебе златые я шпоры дам,

Рубахи, кружева подарю,

Их лунным светом посеребрю!»

«С тобой плясать мне никак нельзя —

На свадьбу едут ко мне друзья».

«Спляши со мною, я говорю:

Тебя я золотом одарю».

«Твои подарки готов бы взять —

И все ж я не должен с тобой плясать».

«Плясать не хочешь? Тогда изволь:

Тебя иссушит, загубит боль».

Она его сердца коснулась рукой —

Вовек он боли не знал такой.

Сесть помогла ему на коня:

«Скачи к невесте, да знай меня!»

Примчался Олуф в родимый дом.

Тоскует матушка под окном.

«Сынок мой, нет на тебе лица!

Как стал похож ты на мертвеца!»

И молвит Олуф: «Сегодня в ночь

Царя лесного я встретил дочь».

«Сынок мой милый, — горюет мать,—

Так что ж невесте твоей сказать?»

«А ты скажи ей, что в глушь лесов

На травлю зверя погнал я псов».

Вот гости званые в дом идут,

С собой невесту они ведут.

И дева робко спросила их:

«О, где мой Олуф? Где мой жених?»

«Жених твой Олуф — в глуши лесов.

На травлю зверя погнал он псов».

Невеста сдернула шелк покрывал —

Под ними мертвый Олуф лежал.

Задумал мужик на пирушку пойти,

С подружкой за кружкой часок провести.

Вот он окликает подружку:

«Не хочешь ли, милая, выпить винца?

Пойдем-ка со мной на пирушку!»

«Винца бы, конечно, не худо испить,

Да жаль, что хозяину нечем платить».

«Э, тоже придумала горе!

На мельницу к мельнику рожь отвезу,

И денежки сыщутся вскоре».

Под утро, взвалив на телегу мешок,

Поехал на мельницу наш мужичок:

«Теперь-то утешу подружку!»

До самого вечера мельник молол,

А вышло муки — на полушку.

Доход — мукомолу, разор — мужику.

«Мошенник! Мою ты похитил муку!

Вернул половину, не боле!»

Но мельник хохочет: «Эх, глупый мужик!

Все дело тут — в мелком помоле».

И, тяжко вздыхая, с порожним мешком

Поплелся бедняга в деревню пешком.

Куражится мельник над парнем:

«Да, братец, небось как вернешься домой —

Задашь работенку пекарням!»

И только достиг он родного сельца,

Подружка навстречу сбегает с крыльца:

«Ну, много ли выручил денег?»

И, голову свесив, мужик говорит:

«Беда! Облапошил мошенник.

У мельника свиньи — не сыщешь жирней.

Знать, хлебушком нашим он кормит свиней:

В кормушку идет недодача.

Подумать, и дела-то нет наглецу

До нашего стона и плача.

У мельника баба что булка кругла,

У мельника дочка что сахар бела —

Сгодилась им наша крупчатка!

Вконец мужиков обобрал мироед.

Куда там! Живется несладко!

Завел он кота, на беду мужику.

Тот лапой когтистой царап по мешку —

Просыпал, глядишь, половину.

Эй, мельник! Злодея кота прогони,

Не то повернем к тебе спину!»

Вам о Тангейзере рассказ

Послушать бы не худо,

О том, как с ним произошло

Невиданное чудо.

Семь лет в пещере он провел

Возлюбленным Венеры

И вот задумал под конец

Уйти из той пещеры.

«Тангейзер, славный рыцарь мой,

Где ваш обет священный?

Ужель отплатите вы мне

Столь черною изменой?»

«Я вам обетов не давал,

Благодаренье богу.

Кто мне посмеет помешать

Отправиться в дорогу?»

«Тангейзер, славный рыцарь мой,

Таких, как в этом гроте,

Обворожительных страстей

Нигде вы не найдете».

«О нет! Тщетой греховных ласк

Меня прельщать не надо.

Я не хочу гореть в огне,

Изведать муки ада!»

«Да что вам смерть, кромешный ад

И преисподней пламя,

Коль я вам губы обожгу

Пунцовыми устами?»

«Зачем мне пламень ваших уст,

Коль ждет меня геенна?

Молю вас: дайте мне уйти

Из сладостного плена!»

«Вы не уйдете никуда.

Я не снесу потери.

До самой смерти ваша жизнь

Принадлежит Венере».

«Ах, жизнь загублена моя

В проклятом этом гроте.

Молю вас: дайте мне уйти

От вашей жадной плоти!»

«Тангейзер, вы в своем уме ль?

Оставьте эти речи!

Взгляните, брачная постель

Зовет к любовной встрече».

«О, я страшусь такой любви —

В ней пагуба таится.

Венера — чудо красоты,—

Вы просто дьяволица!»

«Тангейзер, славный рыцарь мой

Не смейтесь надо мною.

Вы мне заплатите еще

Ужасною ценою».

«Что делать? Мой мутится ум!

Я весь охвачен дрожью.

От этой женщины меня

Спаси, о матерь божья!»

«Тангейзер, славный рыцарь мой

Я не держу вас боле,—

Иные радости узнать

Желаю вам на воле!..»

И вот, с Венерою простясь,

К святым воротам Рима

Идет он, плача и молясь,

В лохмотьях пилигрима.

И, просветленный, шепчет он:

«Пред папой я предстану,

Покаюсь во грехе своем

Четвертому Урбану…»

«Святой отец! Внемли моей

Молитве покаянной.

Я много лет опутан был

Блудницей окаянной.

Теперь во прахе пред тобой

Стою, склонив колени:

Дай отпущение грехам,

Даруй мне избавленье!»

Урбан, на посох опершись,

Сказал: «Исчадье ада!

Скорей сей посох расцветет,

Чем низойдет пощада!»

«О горе мне! — Тангейзер рек.—

Куда бежать отсюда?

Отныне до конца времен

Я небом проклят буду!»

Он прочь из города идет,

Молясь и причитая:

«Навек с тобой я разлучен,

Мария пресвятая!»

И возвращается назад,

Исполнен твердой веры,

Что сам господь его ведет

В объятия Венеры.

«Венера, юная жена!

Я вам назначен богом».

«Привет вам, славный рыцарь мой

Конец моим тревогам».

Меж тем на третий день расцвел

Внезапно посох папы.

Вот это диво! — не попал

Тангейзер к черту в лапы.

Венера — юная жена —

Тангейзеру желанна.

Так бог жестоко посрамил

Четвертого Урбана!

Вот, брат, такие-то дела:

Герой, «Железная Метла»,

Сам Валленштейн дал дуба.

Заколот (есть слушок такой)

Он императорской рукой,—

Сработано не грубо!

Уж больно он высоко лез —

Всегда и всем наперерез,

Могущества добился.

И до чего же вдруг сглупил:

Со шведом в заговор вступил —

И жизнью поплатился.

Был знаменитый генерал:

Куда как лихо воевал

В дыму, в огне сражений.

Хитер душой, весьма не глуп,

На подвиг щедр, на слово скуп,

Не ведал поражений.

Он мог и друга и врага

Раздеть как липку — донага,

Без совести и права.

Грабеж — дурное ремесло:

Богатство сильно возросло,

Да приутихла слава.

Добыть задумал под конец

Он императорский венец,

Рассесться на престоле.

Шалишь! Не вышел этот трюк.

Тут наступил ему каюк

По августейшей воле…

Его страшили то и знай

Крик петуха, собачий лай,—

А был ведь храбрый воин!

Отныне он навеки глух.

Пусть лает пес, кричит петух —

Он помер. Он спокоен.

Да, дело скверное — увы!

Не прыгнуть выше головы.

Кажись, уж ты всесилен —

Да ножку вдруг подставил бес.

Дуб вроде вырос до небес,

А ствол, глядишь, подпилен.

Эх, Валленштейн, прощай-прости,

Желаем доброго пути!

Ты в мир отходишь лучший.

В сырой земле истлеет плоть,

Но будет милостив господь

К твоей душе заблудшей!

Над Неккаром жал я,

Над Рейном я жну,

Любил я подружку,

Да бросил одну.

К чему мне и жатва,

Коль серп затуплен,

К чему мне подружка,

Коль с ней разлучен?

Коль жал я над Рейном,

Над Неккаром ж ну,—

Швырну обручальное

Колечко в волну.

Пускай проструится

По рейнскому дну,

Пусть скатится в море,

В его глубину.

Там рыбка проглотит

Колечко мое,

На стол королевский

Доставят его.

Король тогда спросит:

Колечко чье?

Подружка ответит:

Колечко — мое.

Мой милый скитался

С серпом по горам,

Прислал мне колечко —

Знать, будет и сам.

Ступай ты над Рейном,

Над Неккаром жать,

Да только колечко

Верни мне опять.

Кукушка на тыну моем

Сидит и мокнет под дождем,

Но вышло солнышко гулять —

Кукушка весело опять

Взмахнула тут крылами —

И взмыла над морями.

       Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

Летит обратно вдруг она,

Поет, тревожна и грустна:

«Забыла я перстень золотой

В твоей постели, милый мой,

Коль перстня не сыщу я,

Вовек не улечу я.

       Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

Чеканщик милый, чеканщик мой,

Ты скуй мне перстень золотой,

Скуй мне на ручку перстенек,

С ним улечу в родной домок,

Опять взмахну крылами —

И взмою над морями.

       Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!»

«Коль я, кукушка, светик мой,

Скую тебе перстень золотой,

Скую на ручку перстенек —

Не улетишь в родной домок,

Ты не взмахнешь крылами,

Не взмоешь над морями».

       Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

Эх, жизнь охотнику мила,

Его охота весела

Под липами густыми,

Зверьков он гонит без числа

С проворными борзыми.

Охотится он по горам, по долам,

Стреляет он по всем кустам,

В рожок свой запевая,

А средь зеленых тех дорог

Стоит его дорогая.

Он травку застелил плащом,

Они уселись там вдвоем

С подружкой белокурой:

«Моя отрада, по тебе

Томлюсь любовной мукой.

Ах, что нам иней, что снежный прах,

Еще пылают в клеверах

Две розочки степные,

В любовных лучах, в весенних лучах

Они — вдвоем впервые».

А как найти твой домок,

Мой опасливый дружок?

Переулочком пройди,

Оставь расспросы — и молчок!

А ну как залает твой щенок,

Мой опасливый дружок?

Громко сторожа не кличь,

Оставь расспросы и молчок!

А ну как скрипнет твой крючок,

Мой опасливый дружок?

Тихонько отомкни замок,

Оставь расспросы — и молчок!

А ну как увидят твой огонек,

Мой опасливый дружок?

Подлей водицы в ночничок,

Оставь расспросы — и молчок!

А как найду я твой уголок,

Мой опасливый дружок?

Возле печки у стены,

Оставь расспросы — и молчок!

Как быть мне с рубашечкой твоей,

Мой опасливый дружок?

Сам, как знаешь, разумей,

Оставь расспросы — и молчок!

А как я расстанусь утром с тобой,

Мой опасливый дружок?

Одевайся — и домой.

Оставь расспросы — и молчок!

Был в Кобленце над речкой

Зимою снег глубок,

Снежок тот порастаял,

Стекает с гор поток.

Стекает к милой в садик,

Как пусто нынче в нем,

Два деревца оттуда

Кивают мне тайком.

Их кроны из потока

Смеются зеленей,

Сидит подружка дома —

Да как пробраться к ней?

Коль бог меня приветит

Из синей вышины,—

Любовь меня приветит

Из вешней быстрины.

Над речкой ходит много

Красавиц молодых,

Коль на меня и глянут —

Отворочусь от них.

«Стяни кушак свой, Гретель,

Нам в путь пора давно,

Поубрана пшеница,

Повыжато вино».

«Ах, Гензель, милый Гензель,

Так весело вдвоем —

И в будни за работой,

И в праздник за вином».

Тут милую за ручку

За белую он взял,

Привел ее в то место,

Где кабачок стоял.

«Хозяюшка, хозяйка,

Сходите за вином,

Мы платья нашей Гретель

На радостях пропьем».

Тут Грета стала плакать,

Что слово — то упрек,

Прозрачные слезинки

Закапали со щек.

«Ах, Гензель, милый Гензель,

Не то твердил вчера,

Как уводил меня ты

С отцовского двора».

Тут милую за ручку

За белую он взял,

Привел ее в то место,

Где садик расцветал.

«Ах, Гретель, милая Гретель,

О чем твоя печаль?

Раскаялась ты в своевольстве своем

Иль чести тебе жаль?»

«Не раскаялась я в своевольстве своем

И чести мне не жаль;

Своих мне платьев не вернуть,

О них моя печаль».

Случилось трем солдатам,

Солдатам молодым

Пред графом провиниться,

В тюрьму пришлось садиться,

Пришлось и смерти ждать.

Пришлось тут доброй девице

Из дальней стороны

На помощь торопиться,

За десять миль пуститься —

Да к графу самому.

«Желаю, добрый господин,

Вам радостного дня!

Ах, милость окажите,

Дружка мне отпустите,

Он женится на мне!»

«Ах, нет, красавица моя,

Вас не уважу я,

Дружок ваш провинился,

Он с богом раздружился

И должен умереть».

Пришлось тут девице ни с чем,

Лишь с горькою слезой,

С дороги воротиться,

За десять миль пуститься

К высокой башне той.

«Желаю, пленнички мои,

Вам радостного дня!

Помочь я вам хотела,

Помочь вам не сумела,

Ничто вас не спасет».

Что там в передничке у ней?

Рубашечка, снега белей:

«Возьми ее, любимый мой,

Хотел ты венчаться в рубашке той,

Пред смертью ее надень».

Что снял он с пальца своего?

Червонное кольцо:

«Возьми его, родная,

Подруженька дорогая,

То перстень венчальный твой».

«Что ж делать мне с колечком твоим,

Коль не носить его?»

«В сундучке его схорони ты,

Пусть там лежит, укрыто,

До Страшного суда».

«А если я в сундучок загляну

Да увижу колечко там,—

Надеть его не смея,

Заплачу, сердцем болея

О том, чего не вернешь».

С весельем поскакал я

По вешним по лесам,

Три птички, милых взору,

Я слышал, пели там.

Нет, то не птички пели —

Три девушки в лесу;

Одна моею будет,

Иль горя не снесу.

По чащам вечер бродит,

Он — с сетью золотой,

Звучней пред ним заводят

Пичужки щебет свой;

Добычи поджидая,

Я ночь зову скорей,

Чтоб дрожь вечеровая

Смягчила сердце ей.

Мой рог звенит, ликуя,

Свод многозвездный тих,

Тогда с коня схожу я,

Считаю птиц своих.

Одна — смуглянка Анна,

Варвара — имя другой,

Нет имени у третьей,

Ей — быть навек со мной.

Стоит там красный месяц

Высоко над холмом,

Глубоко здесь в долине —

Моей подружки дом.

Ты обернись, дорогая,

Ему свой ротик дай,—

Ночь тает, улетая,

Собачий слышен лай.

1

Неверен блеск иных орлов,

Был рыцарь Петер не таков,

Его душа чиста, светла,

Как гордый луч его чела,

Готов летать он в час любой

На брань, на труд, на смерть, на бой.

В скитаньях до краям чужим

Прославлен мужеством своим,

Он в отчий замок держит путь

И, счастьем насыщая грудь,

Въезжает на гору лениво.

Слуга вдруг молвит: «Что за диво!

Пред ним красавица сидит,

Сребром и златом вся горит,

Вся жемчугами обвита,

Как солнце щедрое, чиста,

Окликнут господин слугой:

«Служить бы женщине такой!»

Смиренно рыцарь преклонен

И даму обнимает он.

«Лишь ради вас, о рыцарь мой,

Я посетила край чужой,

Повсюду с вами я была

И вас надежно берегла».

«Прекрасней женщин — не видел я

Раскрыта вам любовь моя,

Недаром вы, скитальцу, мне,

Являлись в глубочайшем сне,

Когда б соединил нас бог,

Вам с честью послужить бы мог».

«Пусть будет так, — она в ответ,—

Принять готова твой обет,

Любовной силой ты укрыт,

Что движет всем, что все творит,

Слилась навеки я с тобой,

Но будь и ты навеки мой.

Другой не сделай женой своей,

Прекрасным телом моим владей,

Оно — твое в любую ночь,

Твое богатство в нем и мощь,

Жизнь бесконечную, мой милый,

Тебе вручу — своею силой.

Соблазн узнаешь не однажды,

Но берегись невесты каждой,

Затем что — истина, не ложь,—

Став женихом, в три дня умрешь;

Теперь глаза свои закрой,

Теперь поговори с душой».

«Я вас люблю, жена моя,

Вам верность обещаю я,

Но где залог пред небесами —

В том, что навек я избран вами?»

«Возьми в залог мое кольцо,

От зла спасет тебя кольцо».

Ее с поцелуем он отпустил

И к мессе в Нуссбах поспешил,

Смиренно выполнил обряд,

Вдыхал ливанский аромат,

Вручил он богу дух и плоть —

Да защити его господь.

2

На Штауффенберге родовом

Расстался рыцарь наш с конем,

Его увидеть — всем забота,

Его прославить — всем охота,

Усердье слуг со всех сторон,

Улыбки девушек и жен.

А рыцарь к ложу лишь стремится,

Он по возлюбленной томится.

Мехами устлан весь покой,

Шелка завес над головой;

Всех слуг, лелея мысль одну,

Спешит он отпустить ко сну.

Он сбросил платье, медлит лечь,

В его устах — такая речь:

«О, если б с той мне быть вдвоем,

Кого на скалах встретил днем!»

Тех слов промолвить не успел —

Свою красавицу узрел.

Их ласкам не было конца,

Раскрылись друг другу их сердца,

Таких блаженств мы знать не можем,

Помыслим — душу растревожим.

То был лишь сон, — так думал он,

Нашел кольцо — то не был сон.

3

«Ведь вам известно, что идет

На убыль наш могучий род,

Жену вам надобно избрать,

Любая принцесса вам под стать,

Красавиц много в земле родной,

Желанны будете любой».

Был рыцарь Петер устрашен,

У молкнул брат, тут молвил он:

«Вам, братья, благодарен я,

Но не пришла пора моя,

Я к королю на праздник зван,

Я жаждой славы обуян».

Так было феей внушено,

Кто все предвидела давно,

Она дала ему убор,

Каких не знали до тех пор,

Она супруга обняла,

От женщин вновь остерегла.

4

Мнил всяк, — нарядней он других,

Явился Штауффенберг средь них,

Но въезд его так пышен был,

Что всех он рыцарей затмил,

Вот он примечен королем

И дамы шепчутся кругом.

Призывно трубы заиграли,

Ответно лошади заржали.

Турнир! нет радостнее дня

Для человека и коня,

Но рыцарь Петер всех сильней,

И бой окончен тем скорей.

Меж тем — к закату день поник

И вновь раздался трубный клик;

Лишь при дворе отпировали

И княжский танец заплясали,—

Король племяннице вручил

Венец, что Петер заслужил.

Венец златожемчужный тот

Она сама ему несет.

На кудри светлые слагает,

Рукой приветно их ласкает,

Увы, любовь ему сулят

Ее рука и нежный взгляд.

5

Лежал король, покинут сном,

Роились странно мысли в нем,

Летели мысли те в ночной

Его племянницы покой

И устремлялись в путь возвратный,

Как пчелы, с ношей ароматной.

Наутро карлика он шлет,

Тот Штауффенбергу весть несет:

«Ты мил племяннице моей.

Ее, всех краше и знатней,

Коль хочешь, в жены ты возьми,

С землей Каринтской и людьми».

Был рыцарь страхом поражен,

Ни слова не промолвил он.

«Нет, не смеюсь я над тобой,

Тому свидетель дух святой,

Что правду возвещаю я,

Что будет принцесса навек твоя».

Тут рыцарь, избавленья ради,

Сказал, что он не рад награде,

Что с феей моря обручен,

Что, изменив, погибнет он,

А ныне, чужд земных скорбей,

Храним он ею, счастлив с ней.

«Беда душе твоей, беда,

Она погибла навсегда,

Ей божья ока не узреть,

Коль феи не забудешь впредь;

Кто духа в жены избирает —

Отцовских радостей не знает.

Диавол властвует тобой,

Несчастный, славный наш герой!»

Король так молвил и епископ,

И внемлет рыцарю епископ:

«Сложил я в сердце ваш урок,

Немилость божья — худший рок».

Был рыцарь Петер обручен,

С невесты глаз не сводит он,

Алмазами озарена,

Смеется радостно она.

Он в отчий замок едет с ней,

Чтоб справить свадьбу поскорей.

Ты, лес угрюмый, по дороге

Вздымаешь ветви ты в тревоге.

Проходят толпы по лесам

С прозрачным звоном здесь и там,

Цветные ленты, шутки, смех,

Поход любви, поход утех.

6

В родимом замке, в первом сне,

Душой повлекся он к жене,

Его покорно обняла

Та, кто всечасно с ним была,

Сказала, плача: «Горе нам,

Зачем не внял моим словам!

Ты в жены женщину берешь,

На третий день за то умрешь,

Свершится казнь, как я скажу:

Свою я ножку покажу,

Ее увидят стар и млад,

И все, дивяся, задрожат.

Тебе виденье это — весть,

Что должен кару ты понесть,

Немедля к смерти будь готов

И приобщись святых даров,

Обет я выполнила свой,

Но мы расщеплены судьбой».

Слезами омрачился взор:

«Прости, о рыцарь, мой укор,

Горька, о рыцарь, боль моя,

Тебя навек теряю я,

Меня не узрит человек,

Любви лишаюсь я навек».

В очах у рыцаря — смятенье:

«Коль нам грозит разъединенье,

Я бога об одном молю —

Скорей окончить скорбь мою.

Зачем — о, славы путь превратный

Зачем я избран девой знатной?»

Она прильнула к его губам,

Он слезы льет в ответ слезам,

Влюбленных рук не разомкнуть,

Не оторвать от груди грудь:

«Тебя утешит смерть одна,

С тобой расстаться я должна».

7

Так пышно свадьба ни одна

Не пировалась допоздна,

Напева звук, игра струны

Всю ночь под сводами слышны,

И все сидели вкруг стола,

И радость их шумна была.

Гостями был наполнен зал,

И тут-то каждый увидал,

Узрели стар и млад — затем

Что то виденье было всем —

Вдруг нечто на помост метнулось

И женской ножкой обернулось.

Была обнажена она,

Была прекрасна и стройна,

Как бы точеной из кости —

Помех ей не было в пути.

Безмолвный рыцарь тут поник,

Невеста испустила крик.

Едва увидел ножку он,

Сказал, печалью потрясен:

«Беда мне, вечная беда!» —

И омрачился навсегда.

Он взял хрустальный свой бокал,

Взглянул в него — и бледен стал.

Увидел он в хрустале бокала —

Младенца влага укачала,

Он сладко спал в струях вина,

Над краем — ножка лишь видна,

Но было выпито вино —

И в кубке опустело дно.

Промолвил рыцарь: «То смерть моя,

На третий день погибну я!»

Нога вдруг сгинула из глаз,

Толпа к помосту собралась:

Куда исчезла ножка вдруг?

Ужель в помосте — тайный люк?

Была вся радость смущена,

Труба замолкла и струна,

Все омертвело, пляс и пенье,

Боев, турниров шум, движенье,

Остался рыцарь без гостей,

Бежали гости в простор полей.

Одна невеста рядом с ним,

Он молвит ей, тоской томим:

«Лишь ты одна, друг верный мой,

Лишь ты верна, лишь ты со мной».

«Я навлекла на вас беду,

Навек в монахини пойду».

Миропомазан, приобщен,

На третий день воскликнул он:

«Тебе, господь мой, отдаю

Я душу бедную мою,

Прими ее, всевышний отец,

Пошли мне благостный конец!»

Ему был камень гробовой

Воздвигнут любящей женой,

Там в малой келейке она

Жила, в мольбы погружена,

Молилась там и фея с ней,

Они сдружались все тесней.

«Работник Геннеке, постой,

Ты не гнушайся моей деньгой,

Хоть лето поработай,

Я сапоги тебе куплю,

Чтоб землю рыл с охотой».

Надменно Геннеке в ответ:

«Тебе служить — охоты нет,

В работе проку мало,

По морю плавать — веселей

И больше мне пристало».

Тут молвила ему жена:

«И впрямь ты, парень, без ума,

Придумал тоже — море,

Тебе бы землю расчищать

Да с плугом быть не в ссоре».

В чужих советах — проку нет,

И вот купил он арбалет —

Покупка дорогая,

Одежду покороче сшил —

У воинов такая.

Оружье на плечи взвалил,

Колчан на пояс прицепил,

Забрал и меч в придачу.

Так в Бремен зашагал, кряхтя,

Ловить свою удачу.

Прибрел он в Бремен кое-как,

Вдруг видит — перед ним моряк,

К нему: «Моряк почтенный,

Возьмите на корабль меня,

Гребец я преотменный».

«Тебя согласен взять с собой,

Но будешь ты моим слугой

В широком океане,

Я слышу по речам твоим,

Что предки твои — крестьяне».

Тут Геннеке божиться стал:

Из всех удалых он удал

В любом серьезном деле;

Отвага, мужество его

Дракона б одолели.

Когда ж метнулся в море вал,

Овечкой робкой Геннеке стал,

Не вымолвит ни слова,

Все мысли врозь, все мысли вкось,

Душа упасть готова.

На борт поникла голова,

Потом, опомнившись едва,

Так молвил он, стеная:

«Права хозяйка, — вот она,

Морская доля злая!

Здесь ветр свистит, петух кричит,

Здесь непогода дико мчит,

Все море очумело;

Когда б за плуг держался я,—

Им править — то ли дело!

Ах, нет ли здесь кого-нибудь,

Кто б указал мне в Саксонию путь,

Пускай хоть бездорожный,

Путь к замку князя моего,

В мой Лауенштейн надежный?

И нет ли здесь кого-нибудь,

Кто б в Брауншвейг указал мне путь

Награду ему назначу:

Ему отдам я свой кошель

Да мерку бобов в придачу».

Кто эту песенку сложил,

Тот Геннеке домой отвозил,

Чтоб вши его не съели,

И мастерам его завет:

Смиренье в каждом деле.

Послушайте вы Телля,

Кто, полон гордых сил,

Стрелял, надежно целя,

Кто вольность воротил

В урочище родное,

Тиранство прочь изгнав;

В союз вступили трое —

Во имя братских прав.

Швейц, Унтервальд и Ури,

Свободны с давних лет,

От фогтовой дикой дури

Терпели много бед.

Вовек такой печали

Не помнил селянин:

Глядишь — быков угнали,

Остался плуг один.

Когда ж, не вытерпев доле,

Бедняк защищал свой дом,

Ему глаза кололи,

И стон стоял кругом.

Фогт шляпу свою повесил

Вблизи альтдорфских лип,

Кто ей поклон не отвесил,

Тот бунтовщик погиб.

Тут, жизни не жалея,

Я встретил тебя, тиран!

Я видел козни злодея,

Я слышал стон селян;

Достойней пасть в сраженье,

Чем жить, снося позор,

Стране освобожденье

Замыслил я с тех пор.

Не захотел явиться

Я к шляпе на поклон,

Тем злобный кровопийца

Был тяжко уязвлен.

Он, волей господина,

Приказ дает мне свой,

Чтоб с темени у сына

Сбил яблоко стрелой.

Тогда воззвал я к богу

И вскинул самострел,

Свой гнев, свою тревогу

Я в сердце одолел;

Коль руки будут ловки,

Мой мальчик не умрет;

Стрелой с его головки

Я сбил румяный плод.

В ту пору я верил свято —

Стрелу направит бог,

Но рань я дитя — расплата

Тебя ожидала, фогт;

Я лук согнул бы снова

И — смерть тебе, тиран!

Так месть была готова,

Ее таил колчан.

Но тот, кто жаждал крови,

Приметить все ж сумел,

Что в миг тот наготове

Держал я самострел;

Спросил, ужель такая

Ему грозила месть?

Таиться не желая,

Раскрыл я все, как есть.

Хоть мне и обещал он,

Что не попомнит зла,

Но слова не сдержал он,

И клятва не спасла.

Злорадно торжествуя,

Он в плен меня берет,

И пленником иду я,

В цепях, на вражий бот.

Увидел скорбь я вскоре

И скорбь изведал сам,

Жене и детям — горе,

Печаль — моим друзьям;

Не чая воротиться,

Я слезы лил порой,

Готов был с жизнью проститься

Смеялся мучитель мой.

Хотел у меня жестоко

Отнять сиянье дня,

Он в замок Кюсснахт без срока

Хотел заточить меня,

С позором и глумленьем

Меня повели в тюрьму;

Но бог не замедлил с мщеньем,

Помог слуге своему.

Он ветру дал свободу,

Тут ураган встает,

Взрывая, пенит воду,

Кренится утлый бот;

С меня оковы сбиты,

Мне фогт весло припас,

Твердит: сильней греби ты,

Спасай обоих нас!

Тут, милости не веря

И месть в душе тая,

Едва завидел берег,

Из бота прыгнул я;

Взобрался я по скалам

С чудесной быстротой,

Внизу — валам и шквалам

Тиран был предан мной.

Он вслед вопил проклятья,

Рычал он, словно лев,

Стремился убежать я,

Угрозы те презрев;

Его еще я встречу

На улице глухой,

Я в грудь надежно мечу,

А лук всегда со мной.

Раз ехал он, гарцуя,

По улице глухой,

Тогда пустил стрелу я,

Был верен выстрел мой;

И вот — врага не стало,

Убит он наповал,

Я ликовал немало,

Когда с коня он упал.

Как древле — камень ничтожный

Метнул из пращи Давид,

И великан безбожный —

Был Голиаф убит,

Так мне господь защитой,

Он дал мне мощь свою,

Мой изверг лежит убитый,

А я над ним стою.

Удачи такой дождался

Товарищ мой потом,

С Ландбергером рассчитался

В купальне топором;

Женой его с глумленьем

Тот силой овладел,

Друг не замедлил с мщеньем,

И смерть — врага удел.

Не ждали от нашей доли

Мы выгоды иной:

Насилье мы пололи,

Пахали край родной.

Не знали мы, где право,

Защита, суд и власть,

Зато дрались мы браво,

И бог не дал нам пасть.

Тут править стал боями

Союз Швейцарский наш.

Враги пришли с войсками,

Оружье — верный страж;

Себя мы не жалели

И в боевом огне,

В Моргартенском грозном деле

Все бились наравне.

Мы знати нагрели спину,

Народ наш не был прост,

Мы чванному павлину

Повыщипали хвост;

Но стрелы нам возвестили,

Что прочной удачи нет,

Мы дорого заплатили

За радость двух побед.

Окружены врагами,

Сильнейшими числом,

Под натиском мы сами

Бежали со стыдом,

Потом пришло подкрепленье,

И с Брюнингских высот

Павлин удрал, но в сраженье

Мы лили кровь и пот.

Союзники, всегда вы

Должны гореть душой,

Храня наследье славы.

Кровавой славы той.

Свободою гордится

По праву наш народ,

Но кто ее лишится,

Вовеки не вернет.

Цветущие ваши годы

Взрастила кровь отцов,

Хранить венок свободы

Будь каждый вовек готов;

Враги, пощады не зная,

Венок тот совлекут,

Едва корысть слепая

Заменит верный труд.

Приходит к вам с поклоном

Напыщенная знать,

То — золотом червонным,

То деньгами вас прельщать;

Одна у них затея —

Скупить у вас детей,

Что, слов не разумея,

Спят в колыбельке своей.

Одна у меня забота —

Избавить вас от бед,

Расставлены тенета,

Собаки чуют след;

Примите завет суровый,

Рождается Телль лишь раз,

Ни старый друг, ни новый

Так не печется о вас.

Вас к миру и ко благу

Единство приведет,

Лишь отчую присягу

Крепите из года в год,

Не поддавайтесь злату,

Не слепните от благ,

Чтоб худшую расплату

Вам не замыслил враг.

Друзья, тут эта песня

Окончиться должна,

Пусть, не на ветер спета,

Вам век звучит она.

Урийца песнопенье

Сумейте всюду разнесть —

Потомкам в поученье,

Стране родимой в честь.

Спеть хочу, христовы дети,

Песню новую я вам,

Как блистал в безбожном свете

Доктор Фауст, Иоганн;

Из Ангальта был он родом,

Тьму наук он одолел,

Горделиво споря с богом,

Совершил немало дел.

Сорок тысяч духов

Он заклятью подчинил,

С преисподней разлучил.

Средь покорных духов тех

Был ему милее всех

Мефистофелес. Тут и там —

Под стать ветрам —

Тот ни в чем не знал помех.

Денег он ему припас,

Много пирожков, конфет,

Много злата, серебра;

Еще в Страсбурге потом

В цель стрелял он преотменно

И, удаче веселясь,

Черта так он бил коленом,

Что тот охал каждый раз.

С почтой ехал ли в дорогу,

Духам не было покоя,

Сзади, спереди и сбоку

Путь мостили, камнем кроя;

В Регенсбурге на Дунае

В кегли ловко он играл,

Рыбу удил, забавляясь,

Сколько и где б ни пожелал.

Однажды в пятницу страстную

Гулял в Иерусалиме он,

Где Христос на крестном древе

Был нещадно пригвожден.

Дух промолвил: «Вот Христос,

Он умрет, людей спасая,

Видишь, честь ему какая,

Хоть спасенье он принес».

Дух проворный — тут и там —

Под стать ветрам —

Очутился вмиг в пути,

Чтоб три локтя полотна

Фаусту принести.

Не успел тот приказать,

Как вернулся бес,

Полотно ему принес

Быстрый Мефистофелес.

Португалию, город большой,

Тут велел он срисовать;

И потом — тут и там —

Под стать ветрам —

Рисовал край любой,

Так же точно,

Как Португалию, град пречестной.

«Слушай, мне теперь срисуй ты

Крест священный со Христом,

Все, как есть, смотри, срисуй ты,

Все, что видишь ты на нем,

Ты срисуй, смотри, и надпись

Вместе с именем святым».

Срисовать того не мог он,

Стал он Фауста просить

Преумильно: «Мольбы моей

Не отринь, готов я возвратить

Грамоту, что мне в залог принес.

Написать мне невозможно:

Господь Иисус Христос».

Убеждал его нечистый:

«Прихоть стоит ли того?

От затеи откажись ты

Ради спасенья своего».

Доктор Фауст, обратися,

Еще есть времени часок,

Бог воздаст тебе сторицей,

Милость вечную пошлет,

Доктор Фауст, обратися

Иль раскаешься потом.

«Знать я не желаю бога

И его небесный дом!»

В это самое мгновенье

С неба ангел послан был,

Так радостно для слуха

Запел он ангельские хвалы.

Покуда песнь его звучала,

Был доктор Фауст обращен,

Но как только замолчала,

Адский ужас увидел он.

Ослепил его нечистый,

Венерин образ срисовал,

Тут злые духи собралися —

И Фауста увели во ад.

Шла девушка, гуляя,

Шла, нежная, зарей,

Беспечно молодая,

В цветочный садик свой.

Рвала цветочки без числа.

Из серебра и злата

Венок себе плела.

Подкрался неприметно

Тут некто страшный к ней,

Его обличье бледно,

Весь наг он до костей,

Волос и плоти вовсе нет,

К костям присохли жилы,

Сквозь кожу зрим скелет.

Ужасен был сугубо

Его зловещий лик,

Усмешкой скаля зубы,

Шагнул он в тот же миг

К прекрасной девушке в цветах

Над нею, полумертвой,

Великий веял страх.

«Рядись, рядись, красотка,

Пойдешь плясать со мной!

Я на тебя надену

Веночек не простой,

Он не из цветиков сплетен,

Травой благоуханной

Не перетянут он.

Венок, что возложу я,

Зовется — смертный час;

Всечасно, торжествуя,

Венчаю смертных, вас;

Кто здесь однажды был рожден,

Венком моим украшен,

Со мною спляшет он.

В земле моей без счета

Прожорливых червей,

Они вкусят с охотой

От красоты твоей,

Тебе цветами станут вдруг,

Тебе заменят злато,

Алмазы и жемчуг.

Была б ты, верно, рада

Узнать, кто я таков?

Таиться мне не надо,

Назвать себя готов:

Жестокой Смертью прозван я,

В любом краю подлунном

Известна власть моя.

Коса — мое отличье,

И вестником потерь

Я предстаю и кличу,

Стучусь в любую дверь;

И коль пришла кому пора,

Будь поздний час иль ранний,—

Сбирайся со двора!»

Тут девушка в испуге,

Томясь, скорбя душой,

С мольбой простерла руки:

«Смерть, милый гость, постой,

С тобой попозже я пойду,

Мне, девушке несчастной,

Позволь пожить в саду!

Воздам тебе богато,

Рука отца щедра,

Получишь много злата

И всякого добра.

Оставь мне только жизнь мою —

Все, все, что я имела,

Тебе я отдаю!»

«Сокровищ не взыскуя,

К их блеску хладен я!

Но жизнь твою возьму я,

Красавица моя.

Пойдешь со мной в мой хоровод,

К нам тысячи сойдутся,

Чтоб верен был мой счет».

«О рыцарь-Смерть, немало

Есть верных слуг у нас.

Чтоб я беды не знала,

Умрут они тотчас,

Уступит их родитель мой,

За дочку он заплатит

Хоть всей своей казной».

«Отцу приспеет время,

Возьму его в свой срок.

Приду и к вашим слугам,

Коль час их недалек,

Но нынче срок — тебе одной,

О юная красотка,

Идем плясать со мной!»

«О, сжалься, — возопила,—

Над юностью моей,

Я б злого не свершила

Во весь остаток дней.

Меня тотчас не уводи,

Дай жизни хоть немного,

На время пощади!»

Ей Смерть в ответ: «Все тщетно.

Уйти — не властен сам,

На просьбы нет ответа

Ни женам, ни мужам.

Малюток увожу с собой,

Любой послушен зову,

Лишь стукну в дверь косой».

Ее увел он рано,

Пока была хрупка,

Ее повергла в травы

Жестокая рука,

Задел он сердце ей косой,

Красавица лежала,

Пронзенная тоской.

Лицом бесцветна стала,

Глаза как бы во мгле,

Привстала, вновь упала,

Забилась на земле,

Уж ей блаженства не знавать,

Вовек в траве зеленой

Ей цветиков не рвать.

Мир всем, Бок!

Дай бог, Блок!

Сколько сукна на шлафрок?

Семь локтей!

Когда сдашь работу?

Как нельзя скорей —

Под вечер в субботу

Сдам, ей-ей.

Как сказано, в срок

Пришел Блок.

Мир всем, Бок!

Дай бог, Блок!

Ну, где мой шлафрок?

Маловато

Сукна-то,

Семь локтей — какой же шлафрок?

Что ж выйдет, Бок?

Камзольчик, Блок!

Когда сдашь работу?

Как нельзя скорей —

Под вечер в субботу

Сдам, ей-ей.

Как сказано, в срок

Пришел Блок.

Мир всем, Бок!

Дай бог, Блок!

Ну, где камзольчик, Бок?

Да маловато

Сукна-то,

Семь локтей — ни камзол, ни шлафрок.

Что ж выйдет, Бок?

Штаны, Блок.

Когда сдашь работу?

Как нельзя скорей —

Под вечер в субботу

Сдам, ей-ей.

Как сказано, в срок

Пришел Блок.

Мир всем, Бок!

Дай бог, Блок!

Ну, где штаны, Бок?

А ведь сукна-то

Опять маловато,

Семь локтей — ни штаны, ни камзол,

                                                             ни шлафрок.

Что ж выйдет, Бок?

Да пара чулок.

Когда сдашь работу?

Как нельзя скорей —

Под вечер в субботу

Сдам, ей-ей.

Как сказано, в срок

Пришел Блок.

Мир всем, Бок!

Дай бог, Блок!

Ну, где чулки, Бок?

Да все маловато

Сукна-то,

Семь локтей — ни чулки, ни штаны,

                                     ни камзол, ни шлафрок.

Что ж выйдет, Бок?

Перчатки, Блок.

Когда сдашь работу?

Как нельзя скорей —

Под вечер в субботу

Сдам, ей-ей.

Как сказано, в срок

Пришел Блок.

Мир всем, Бок!

Дай бог, Блок!

Ну, где перчатки, Бок?

А сукна-то

Опять маловато,

Семь локтей — ни перчатки, ни чулки,

           ни штаны, ни камзол, ни шлафрок.

Что ж выйдет, Бок?

Напальник, Блок.

Когда сдашь работу?

Как нельзя скорей —

Под вечер в субботу

Сдам, ей-ей.

Как сказано, в срок

Пришел Блок.

Мир всем, Бок!

Дай бог, Блок!

Ну, где напальник, Бок?

А ведь сукна-то

Опять маловато,

Семь локтей — ни напальник, ни перчатки, ни чулки,

           ни штаны, ни камзол, ни шлафрок.

Что ж выйдет, Бок?

Прикинешь четверть, Блок,—

Выйдет поясок.

Когда сдашь работу?

Как нельзя скорей —

Под вечер в субботу

Сдам, ей-ей.

Как сказано, в срок

Пришел Блок.

Мир всем, Бок!

Дай бог, Блок!

Ну, где мой поясок?

Сукно все порвалось,

За восемь недель истрепалось.

Тут в лавку Блок бежит,

Сукна прикупить спешит.

И, сам не скончайся Блок,

Его бы прикончил Бок.

Раз в кабачок жена пошла.

     У, лежебок!

А муженька с собой не взяла.

     Ха-ха-ха!

В дому довольно дела.

     У, лежебок!

Телят пасти велела.

     Ха-ха-ха!

Ты так-то, муж, добро охранял?

     У, лежебок!

Все сливки с молока слизал.

     Ха-ха-ха!

За ремесло такое —

     У, лежебок! —

Получишь палок вдвое.

     Ха-ха-ха!

Муж — в подворотню и на двор.

     У, лежебок!

Повел с соседом разговор.

     Ха-ха-ха!

Соседушка, мой милый!

     У, лежебок!

Жена меня побила.

     Ха-ха-ха!

Бывало то же и со мной.

     У, лежебок!

Ну, видно, поплетусь домой.

     Ха-ха-ха!

Зажглися в небе звезды,

Высоко месяц встал,

Мертвец к луке припал:

«Впусти меня, подружка,

Окно скорей открой,

Недолго мне быть с тобой.

Петух пропел двукратно,

Рассвет вещает он,

В дорогу я снаряжен.

Длинна моя дорога:

Две сотни миль позади —

И столько же впереди.

Не медли, дорогая,

В седло ко мне садись,

Мы б вихрем понеслись!

Там, в Венгрии далекой,

Есть домик у меня,

Там отпущу коня.

На свежей луговине

Построен домик мой,

Приют для нас с тобой.

Не мучь меня, не медли,

Садись ко мне, дружок,

Поскачем на восток!

Нам звездочки мерцают,

Высоко месяц встал».

Мертвец к луке припал!

«Куда меня зовешь ты?

Что вздумал, бог с тобой,

Еще и в час лихой?

С тобой не поскачу я,

Кровать твоя узка,

Дорога далека.

Один ты нынче ляжешь,

Мой милый, навсегда!

До Страшного суда».

Кто к госпоже во двор

Летит во весь опор?

Коня он осадил,

Учтиво стан склонил.

Приветны взоры жен,

Вновь юноша склонен;

Несет он рог резной

В оправе золотой.

Горит без счету в ней

Прекраснейших камней,

Рубин, жемчуг, алмаз —

Пленительны для глаз.

Слоновой кости рог —

Громадней быть не мог,

Прекрасней быть не мог,

В придачу — перстенек.

Сияет серебром,

И сто звоночков в нем,

Из золота литых,—

То дар глубин морских.

Дар феи то морской —

Владычице земной,

Прекрасной, мудрой — ей,

Кто светлых фей светлей.

Тут юноша сказал:

«Чтоб рог мой зазвучал —

Лишь пальчиком нажмите,

Лишь пальчиком нажмите —

И все звоночки вдруг

Сольются в сладкий звук,

Что ни одна струна,

Певунья ни одна,

Ни птички в облаках,

Ни девушки в морях —

Никто б не пробудил!»

Тут всадник в горы взмыл.

У госпожи в руках

Тот рог, что пел в веках;

Лишь пальчик приложила —

О, сладостная сила!

К Анхен из Тарау посватался я,

В ней все именье, вся радость моя.

Анхен из Тарау душой мне верна,

В счастье и в горе мой спутник она.

Анхен из Тарау, ты — царство мое,

Плоть моя, сердце, душа, бытие!

Пусть нас все бури обнимут тесней,

Будем стоять неразлучно мы с ней.

Скорби, недуги, гоненья, беда —

Крепче нас свяжут в любви навсегда.

Стройная пальма тем боле стройна,

Чем долгосрочней под градом она,

Так же любовь в нас чудесно растят

Крестные муки, страданья и ад.

Нам разорвут ли объятья любви,

Ты хоть в бессолнечных землях ж и в и —

Путь я найду чрез леса, океан,

Чрез лед, железо, чрез вражеский стан.

Анхен из Тарау, ты — солнце мое,

С твоим сливаю свое бытие!

Стояла я на высокой горе

Да глядела в глубокий, глубокий Рейн,

Вдруг вижу — скользит там лодка,

Пируют рыцари в ней.

Тут самый молоденький из них,

Он поднял свой римский бокал,

Манит меня бокалом:

«Иль даром наливал?»

«Зачем меня зовешь ты,

Что потчуешь вином?

Отец в монастырь меня отдает,

Мне богу служить суждено».

Тут снится в ночной да в полуночный час

Рыцарю тяжкий сон,

Будто подружка ушла в монастырь,

Он с милой навек разлучен.

«Слуга, седлай нам двух коней,

На душе, в голове — тяжело.

Осушал я без счета свой римский бокал,

И лодку волной понесло.

Мне снилось, монахиню видел я,

Бокал ей протягивал свой,

Она не хотела идти в монастырь,

Туманились глазки слезой.

Ну вот, ну вот, стой здесь у ворот,

Подружку зови сюда!»

Сама игуменья к ним идет:

«Пусть выйдет подружка сюда».

«Здесь нет никакой подружки

И некому выйти к вам».

«И если нет здесь подружки —

Обитель огню предам».

Подружка в одежде белой

Тут встала на пути:

«Мне волосы обстригли,

Во веки веков — прости!»

Он пред обителью упал,

Глядел он в глубокий, глубокий дол,

Тут разбил он римский свой бокал,

Разбил и сердце свое.

Подмастерья, не робей!

Наши в Гамбурге, ей-ей,

Мастеров нагрели;

Роммодедом и фальдрида,

Мастеров нагрели.

В две недели взяв расчет,

Удирайте без забот,

Странствуйте по свету;

Роммодедом и фальдрида,

Странствуйте по свету!

Да чтоб всюду вы кричали:

Мастера у нас украли

Денежки из кассы;

Роммодедом и фальдрида,

Денежки из кассы!

Всем, кто крутит языком,

Шею набок мы свернем,

Станут молчаливы;

Роммодедом и фальдрида,

Станут молчаливы!

Пришли к Альтону подмастерья —

Знай, пируют без похмелья

На кошту хозяйском;

Роммодедом и фальдрида,

На кошту хозяйском.

Прогуляли две недельки —

Как вернуть нам в кассу деньги,

Как беду поправить?

Роммодедом и фальдрида,

Как беду поправить?

Подмастерья тут решили

Обсудить беду в трактире —

Там мертвецки пили;

Роммодедом и фальдрида,

Там мертвецки пили.

Вдруг — снаружи заперт дом,

Барабаны гремят кругом,

Город бьет тревогу;

Роммодедом и фальдрида,

Город бьет тревогу.

За дверьми военный стан,

Тридцать тысяч горожан,

Да еще солдаты;

Роммодедом и фальдрида,

Да еще солдаты.

Столяры — те сдаться рады,

Сами вышли из засады —

Ну, чего вам надо?

Роммодедом и фальдрида,

Ну, чего вам надо?

Справедливости одной!

Из-за вас в беде большой

Будет город Гамбург,

Роммодедом и фальдрида,

Будет город Гамбург.

Трубочисты — те востры:

Не робейте, столяры,

Не сдадимся в драке!

Роммодедом и фальдрида,

Не сдадимся в драке.

Отпустили столяров,

Тут раздался трубный зов,

Тут рожки запели;

Роммодедом и фальдрида,

Тут рожки запели.

Всяк ремесленник был рад,

Все кричали тут: виват!

Слава нашим братьям!

Роммодедом и фальдрида,

Слава нашим братьям!

Песню спел — и с глаз долой!

Мастерам пора домой,

Продавать именье;

Роммодедом и фальдрида,

Продавать именье.

Кем пропета песня эта?

Пареньками песня спета,

Что странствуют по свету;

Роммодедом и фальдрида,

Странствуют по свету.

И как только пастух через мост погнал,

                 Почему?

На мосту он рыцаря повстречал:

       Гоп-гоп-гоп-на мосту повстречал.

Поспешает рыцарь шапочку снять,

                 Почему?

Доброго дня пастуху пожелать:

       Гоп-гоп-гоп-пастуху пожелать.

Ах, рыцарь, голову накрой,

                 Почему?

Бедняк-пастух перед тобой:

       Гоп-гоп-гоп-пастух перед тобой.

Бедняк пастух передо мной,

                 Почему?

Коль плащ тот мне куплен моим отцом:

       Гоп-гоп-гоп-мне куплен отцом?

Тебе что за дело, рваный барон,

                 Почему?

Коль плащ тот мне куплен моим отцом:

       Гоп-гоп-гоп-мне куплен отцом?

Тут рыцарь суров и гневен стал,

                 Почему?

Пастуха он забросил в глубокий подвал:

       Гоп-гоп-гоп-в глубокий подвал.

Лишь мать пастуха узнала о том,

                 Почему?

Поутру спешит она к рыцарю в дом:

       Гоп-гоп-гоп-едет к рыцарю в дом.

Ах, рыцарь, сына верни ты нам,

                 Почему?

Тебе я бочку золота дам:

       Гоп-гоп-гоп-бочку золота дам.

Мне бочка золота — не расход,

                 Почему?

Пусть в дальних полях пастух живет:

       Гоп-гоп-гоп-в полях живет.

И как только отец узнал о том,

                 Почему?

Поутру спешит он к рыцарю в дом:

       Гоп-гоп-гоп-едет к рыцарю в дом.

Ах, рыцарь, сына верни ты нам,

                 Почему?

Тебе две бочки золота дам:

       Гоп-гоп-гоп-две бочки дам.

Две бочки золота мне — не расход,

                 Почему?

Пусть в дальних полях пастух живет:

       Гоп-гоп-гоп-в полях живет.

И как только подружка узнала о том,

                 Почему?

Поутру спешит она к рыцарю в дом:

       Гоп-гоп-гоп-едет к рыцарю в дом.

Ах, рыцарь, верни ты милого нам,

                 Почему?

Алмазный венок тебе я дам:

       Гоп-гоп-гоп-венок я дам.

Алмазный венок — немалый расход,

                 Почему?

Пусть милый в полях с тобой живет:

       Гоп-гоп-гоп-с тобой живет.

Глядит королева из окна,

Следит за юношей она,

Вот подан знак —

Прийти без промедленья.

Явился юноша тайком.

«Прекрасной госпоже во всем

Покорствуя,

Жду робко повеленья».

Ему владычица в ответ:

«Ты присягал мне с юных лет

На жизнь и смерть,—

Будь верен обещанью.

Свое желанье слей с моим,

Друг другу радость подарим —

Не будь глухим

К заветному признанью».

Он в тех словах прозреть не мог

Сближенья страстного залог,

Покорно он

Ее предался воле.

Его душа раскрыта ей,

Приди — и телом моим владей,

Душой своей

Уж не владел он боле.

Когда ж в покое рассвело,

Она нахмурила чело:

«От твоего

Я насладилась тела.

Ступай, не мешкай, клонит сон».

В свои одежды впрыгнул он,

Ведь он не знал,

Что смерть ему приспела.

Его рука в ее руке,

И вот стоит он на доске,

Вдруг дернут шнур —

Доска под ним упала.

Обхвачен яростной водой,

Погиб избранник молодой,

А женщина

Коварно хохотала.

Нет от нее путей иных,

Так заманила восьмерых,

И каждого

Губила, обнимая.

Девятый вслед за ними пал,

Но, видно, счет был ей все мал,

Десятому

Готова участь злая.

То был ученейший из всех,

Ее он понял тайный грех,

Он знал, — его

Минует наважденье.

Он сквозь волшебное стекло

В ней разглядел добро и зло,

Сдружился с ней,

Готовя тайно мщенье.

Он сердце ее зажал в ладонь,

Он в сердце ей вдохнул огонь,

Владычицу

Влечет к нему желанье.

Тогда изрек он приговор:

«Девятерых прозрел мой взор.

О женщина,

Я слышу предвещанье.

Вода клокочет подо мной,

Твоя постель — кораблик злой,

Нырнет на дно —

И к девяти сойду я.

Ты лживый парус подняла,

Меня десятым нарекла,

Убийца ты —

Убьешь меня, целуя!»

Та речь владычицу гневит,

Она связать его велит:

«Пажи мои!

Столкнуть его с вершины!»

Спокойный взор его суров,

Ему не страшен шум валов;

Вот поднят он

Над пропастью пучины.

Вдруг все веревки сбросил он

И прыгнул, ветром унесен,

И вдаль поплыл,

Беспечно в бездне рея.

Несясь, как оперенный дрот,

Он рассекает гребни вод.

«Моя любовь —

Ценой за жизнь злодея!»

Желанья дрогнули в ответ,

И каждый вскинул арбалет,

Но стрелы — в птиц

Обращены над морем.

Над ним порхают средь валов.

Вновь королевы слышен зов:

«Еще с тобой

Мы волшебством поспорим!»

«Владычица! — он крикнул ей,—

Вам девять мстят рукой моей,

И девять стрел

Вселил я в птиц заклятых.

Уходит в лес тропа моя,

Там птицеловом стану я —

И петь о вас

Я обучу пернатых».

Тут к лесу мчится он, крылат,

Ему дивятся стар и млад,

Владычица

Поникла, бледнолица.

В шатер зеленый входит он,

Пичужек стаей окружен.

На зов ловца

Летит любая птица.

Тут взмыл он в воздух голубой,

И вкруг него — пернатый рой,

К зубцам бойниц

Взлетел он, быстр и весел.

«Владычица девятерых

Любила — и убила их»,—

На каждый клюв

Он грамотку привесил.

Кружатся птицы над страной,

Руками ловит их любой,

Так весть стыда

Всю землю облетела.

Одна пичужка — всех пестрей,

Для королевы — радость в ней,

Зовет — а та

К ней на голову села.

Записочку коварно ей

Бросает в ямку меж грудей,

Тут свой позор

Читает королева.

Записку страшную потом

Рвет на кусочки алым ртом,

Дрожит, полна

Отчаянья и гнева.

Когда же всем был явлен стыд,

Ей сам искусник предстоит:

«Меня зовут

Альбертус, королева.

Альберт Великий пред тобой,

Я чтим повсюду, как святой,

Моей рукой

За все тебе отмстится.

Десятый я — кто всех мудрей,

Кто избежал твоих сетей».

Кричит она:

«О, лучше б не родиться!»

«О, лучше б не родиться мне!» —

Кричит она, как бы во сне,

Отчаянье

Ей душу тайно гложет.

Перед Альбертусом тогда

Поникла с трепетом стыда,

Тот обещал —

Смиренье ей поможет.

Тоски, раскаянья полна,

Одежды раздрала она

И облеклась

В покров келейно-серый.

Альбертус, выслушав ее,

Соизволенье дал свое —

Грех искупить

Раскаяньем и верой.

К ее теснейшей из темниц

Слетались с пеньем девять птиц,

Осьмнадцать лет

Их, плача, прокормила.

Когда ж вся мука излилась,

Те птицы, в ангелов вселясь,

Прияли дух,

А плоть взяла могила.

Улитка встретилась трем портным,

Ого, улитка встретилась трем портным,

Медведицей примнилась им,

                 Ого, ого, ого!

Немало они тут всполошились,

Ого, немало они тут всполошились,

Они от улитки за тын схоронились,

                 Ого, ого, ого!

Промолвил один: «Ты первый иди»,

Ого, промолвил один: «Ты первый иди»

Промолвил другой: «Ты иди впереди»,

                 Ого, ого, ого!

И третий не отстал от них,

Ого, и третий не отстал от них:

«Она сожрет нас всех троих»,

                 Ого, ого, ого!

Тут рядышком пошли все трое,

Ого, тут рядышком пошли все трое,

Да взяли с собой ружье большое,

                 Ого, ого, ого!

И, снаряжаясь в смертный бой,

Ого, снаряжаясь в смертный бой,

Порядком трусил каждый портной,

                 Ого, ого, ого!

А когда на приступ они пошли,

Ого, когда на приступ они пошли,

Такую речь меж собой повели,

                 Ого, ого, ого!

Хотя б он вылез, чертов зверь,

Ого, хотя б он вылез, чертов зверь,

Его не возьмет и пуля теперь,

                 Ого, ого, ого!

Улитка высунула рог,

Ого, улитка высунула рог,—

Троих портных проняла тут дрожь,

                 Ого, ого, ого!

Она отомкнула свое жилье,

Ого, она отомкнула свое жилье,—

Портные бросили ружье,

                 Ого, ого, ого!

Улитка выползла из жилья,

Ого, улитка выползла из жилья,—

Портные зарылись в кучу тряпья,

                 Ого, ого, ого!

Про птичек про медвяных

Я песенку спою,

Что на цветных полянах

Сбирают дань свою.

Они в пирах веселых

Кружатся день-деньской.

Я вам спою о пчелах

Над ширью луговой.

Зима томит в оковах

Народец нежный дев,

Пока снегов суровых

Минуют дрожь и гнев.

Когда ж вернутся птицы,

Когда весной пахнет,—

Сберутся медуницы

В цветочный свой поход.

Они летят с гуденьем,

Их жало — словно меч,

Но пеньем и круженьем

Не мнят беды навлечь.

Цветочным тем набегом

Все буйство исчерпав,

Они стремятся к негам

Дерев и тихих трав.

Из замка воскового

Пергамент золотой

От взора скрыт людского;

Художников порой

Пленяет он невольно:

Все кельи — как одна,

Растет многоугольно

Медовая страна.

Они живут в покое,

Корыстность им чужда,

Ткут братство трудовое

В жару и в холода;

Они в полях находят

Цветочный росный сок

И радостно возводят

Свой сахарный домок.

В селе однажды юноша жил,

Свою подружку семь лет любил,

Любил ее семь — и больше — лет,

А конца любви и вовсе нет.

Крестьянской дочкой она была,

С красавицей первой поспорить могла;

И счету не было женихам:

«Крестьянин, дочку просватай нам».

«Никому не отдам я дочки своей,

Не дам я ни злата, ни дома ей;

Ей черное платье куплю одно:

Страдать и молиться ей суждено».

В Нидерланды юноша держит путь,

А с милой его приключился недуг;

Он слышит весть: подружка больна,

Три дня, три ночи молчит она.

И как только он услышал весть,

Что с милой его приключилась болезнь,

Он бросил все именье свое

И спешит домой — навестить ее.

И как только он на порог вступил,

У милой и вовсе не стало сил:

«Входи, заходи, любимый мой,—

Не ты, а смерть будет жить со мной».

«Встань, радость моя, встань в добрый

Зачем в постельку ты улеглась?»

«Прощай, прощай, друг верный мой,

Скоро усну в могиле сырой».

«Постой, постой, подружка моя,

Любовь и верность спасут тебя;

Свечу, свечу принесите тотчас,

Вдвоем с любимой оставьте нас!»

Что вынул он из котомки своей?

Яблочко — нет розовей и белей!

К бело-розовым губкам подносит плод,

Красавице он здоровье вернет.

Спешит ее милый обнять-согреть,

А в ней ни тепла, ни дыханья нет,

Она у него на руках скончалась,

Она с чистотой своей не рассталась.

Что вынул он из котомки вновь?

Платочек, тканный из тонких шелков;

Он вытер глаза об его края:

«Ах, господи, кончится ль скорбь моя?»

Себе он черное платье сшил,

Он платье скорби семь лет носил,

Носил его семь — и больше — лет,

А скорби конца и вовсе нет.

Был рыцарь Конрад в пути утомлен,

Привязал коня у гостиницы он.

Красавица молвит: «Слезай, слезай»,

То вскинет глаза, то потупит глаза.

«Ах, милая девица, постой!

Поднеси мне кубок своей рукой!»

«Ах, рыцарь, милый рыцарь мой!

Подношу тебе кубок своей рукой».

«Румяный ротик, отпей вина,

Ты выпей кубок весь до дна».

«Хозяйка, хозяюшка вы моя,

Не с дочкой ли вашей беседовал я?»

«Никогда не была она дочкой моей,

Служанкой ей быть до конца своих дней».

«Ее мне отдайте на ночь одну,

За то уступлю вам свою казну».

«Коль мне отдадите свою казну,

Ее уступлю вам на ночь одну».

«Угодно ноги омыть господину,

Нарви майорану и розмарину».

Пошла она в садик и травы рвет,

«Бедняжка невеста! — скворец поет,—

Была она в ванночке принесена —

В ней мыть ему ноги теперь должна.

В нужде и беде скончался отец

И матери близок был конец.

Невеста моя, найденыш мой,

Где мать твоя, где отец родной?»

Тут вносит ванночку она,

Где рыцарю постель постлана.

Воды налила, что чуть тепла,

И горько плакать начала.

«О чем ты плачешь, невеста моя?

Или тебе не по сердцу я?»

«Ах, не о том печаль моя,

Над песней скворушки плачу я.

Я травы рвала, как ты велел,

«Бедняжка невеста! — скворец запел,—

Была она в ванночке принесена —

В ней мыть ему ноги теперь должна.

В нужде и беде скончался отец

И матери близок был конец.

Невеста моя, найденыш мой,

Где мать твоя, где отец родной?»

На ванночку рыцарь глядит, смущен,

Бургундский герб там видит он.

«Отцовского ль мне не узнать герба?

Как ванночка эта попала сюда?»

Запел тут скворушка близ окна:

«Была она в ванночке принесена.

Невеста моя, найденыш мой,

Где мать твоя, где отец родной?»

На девушку рыцарь глядит, смущен,

На шее родинку видит он.

«Сестричка моя, ты нашлась наконец,

Король на Рейне — твой отец.

Зовут Христиной твою мать,

И Конрад я — твой двойничный брат».

Тут преклонились брат и сестра

И господа славили до утра

За то, что их от погибели бог

Скворцом и ванночкой уберег.

И как только петух забил крылом,

Кричит хозяйка на весь дом:

«Эй ты, невеста, пора вставать,

Хозяйке комнату подметать!»

«Не невеста она, не пора ей вставать,

Не будет комнату подметать,

А вы, хозяйка, давайте вина —

Нам подкрепиться после сна».

И как только хозяйка внесла вино,

Ей молвил Конрад словечко одно:

«Откуда девушка у вас?

Она принцессой родилась».

Хозяйка стала стены белей,

Пришлось во всем повиниться ей.

То было в саду, где трава зелена,

Сидела там девочка одна.

Цыганка злая мимо шла,

Ребенка и ванночку унесла.

Встал Конрад, кровь закипела в нем,

Хозяйкино ухо пронзил мечом.

Тут стал он сестричку обнимать,

Та губки ему протянула сама.

За белую ручку берет ее,

Сзади себя сажает в седло.

В руках у ней ванночка с гербом,

Так скачут к родной матушке в дом.

И как только он доскакал до ворот,

Навстречу матушка идет.

«Ах, сын, сыночек милый мой,

Что за невесту везешь с собой?

В обнимку с ванночкой она,

Словно младенца ждать должна».

«Приехал к вам не с невестой я,

Это — Гертруда, сестра моя».

И как только дочь спрыгнула с седла,

Мать пошатнулась, мать обмерла.

И как только снова в чувство пришла,

Милую дочку свою обняла.

«Родная, сомненья гоните прочь,

Гертруда я — ваша милая дочь.

Тому осьмнадцать лет как раз —

Тогда украли меня у вас.

И увезли меня за Рейн

Вот в этой ванночке моей».

Тут снова прилетел скворец,

Пропел нашей песенки конец:

«Болит мое ухо, ой, беда,

Детей не буду красть никогда,—

Чеканщик, добрый чеканщик мой,

Золотую клеточку мне построй.

Ее ты над ванночкой построй,

Пусть там и будет скворечник мой».

Так прощай же, сокровище мое,

Теперь разлучаюсь с тобой —

До будущего лета —

Там снова свижусь с тобой.

И как только вернулся парень домой,

Про милую спрашивать стал,

Где, где моя подружка,

С кем разлучился я?

Лежит она на погосте,

Уж третий нынче день,

Печалью и слезами

Загублена она.

Пойду на погост, найду я

Могилу милой моей,

Звать буду ее, доколе

Она не ответит мне.

Гей, радость моя, любовь моя,

Могилу свою раскрой,

Тебя колокольчик не кличет,

Тебе и птичка не свищет,

Не светит солнце с луной!

Граф Фридрих именитый

Пустился в путь со свитой,

Везет невесту он домой,

Там назовет ее женой.

Шла в гору пестрая толпа,

Вела их узкая тропа,

Тропа оборвалась,

Тут переправа началась.

Был стиснут граф со всех сторон,

Меч острый выпал из ножон,

Невесту в сердце поразил,

Ей очи болью замутил.

Тут он рубашку белую снял,

Он раны ей перевязал,

Рубашка стала так красна,

Словно в крови стиралась она.

Он не жалел и нежных слов,

Он сам заплакать был готов,

Таких стенаний, ласк таких

Вовек не слетало с уст мужских.

«Граф Фридрих, жених нареченный,

Я к вам с мольбой смиренной,

Скажите свите вы своей,

Чтоб так не шпорила коней!»

Граф Фридрих кричит своей свите:

«Так быстро не скачите!

Невеста ранена моя,

Ах, господи, что наделал я!»

Граф Фридрих стукнул у ворот,

Навстречу матушка идет:

«Привет тебе, сыночек мой,

И всем, кто прибыли с тобой!

Что так невеста твоя бледна,

Неужто родила она?

Что так сердечна и грустна —

Неужто младенца ждет она?»

«Ах, тише, тише, родная,

Беда приключилась большая,

Она не ребеночком больна,

Смертельно ранена она».

Тут, по обычаям двора,

За пир садиться им пора,

Давно и стол уж был накрыт,

Как то на свадьбе надлежит.

Невесту за стол сажают,

Ей рыбу и дичь предлагают,

Ей цедят лучшего вина,

Она по-прежнему грустна.

Питье и еда ей не милы,

Ее покидают силы,

Тут молвит: «Встав из-за стола,

Тотчас в постельку б я легла».

То слышит родня женихова,

Ее осуждает сурово:

«Где слыхана такая речь?

Спешит невеста в постельку лечь!»

«Ах, тише, тише, родная,

Не мучь ее, осуждая;

Дурного в мыслях нет у ней,

Неможется смертельно ей».

Невесту ведут к постели,

Очи ее потускнели,

Без счету флаконов и свечей,

Средь них невеста еще бледней.

Графиня идет со свечами,

С графами и князьями,

Со всей семьей именитой,

С дворцовой рыцарской свитой.

«Граф Фридрих, жених нареченный,

Я к вам с мольбой смиренной:

Коль вами чтится воля моя —

Хочу остаться девушкой я!»

«Моя невеста, жена моя!

Заране исполнена просьба твоя.

Отрада моя, друг нежный мой,

Лишь о тебе я скорблю душой.

Любовь моя, мой бесценный клад,

Одно лишь слово уста твердят:

Тебя я насмерть ранил мечом,

Прости меня пред своим концом!»

«Любимый супруг, повелитель мой,

Так горько не сетуйте надо мной!

Вина вам простилась, коль была,

Никогда вы мне не сделали зла».

Она отвернулась к стенам

И сном забылась блаженным,

Прияла в боге свой конец,

Девичий свой сберегла венец.

Наутро отец именитый

Приехал в замок со свитой,

Услышал он по дороге:

Дочка почила в боге.

Отец расспросил все, как было,

Что дочку его сгубило?

Граф Фридрих сказал: «Несчастный я

То — смилуйся, боже! — вина моя».

Отец невестин тогда изрек:

«Коль юность ее ты на смерть обрек,

Твоей я юности воздам —

От рук моих погибнешь сам».

Он острый меч извлек потом,

Ударил графа тем мечом,

От боли весь затрепетав,

Пал мертвым наземь юный граф.

Высокий конь его везет,

В глубокий мох тропа ведет.

Там тело в склеп водворено,

И вскоре расцвело оно.

На третье утро возросли

Три лилии из той земли;

Стояло там реченье:

Дано ему спасенье.

Небесный голос возвестил,

Чтоб он из склепа вынут был,

А тот, кем рыцарь умерщвлен,

На вечную муку осужден.

Тут вынули его из мхов,

В пышнейшем замке склеп готов,

Он был с невестой погребен,

Обрел красу былую он.

Три дня он в гробе пролежал,

Но лик его, как роза, ал,

Он был и телом чист и бел,

Как будто смерти не узрел.

Свершилось чудо в этот час,

О том поднесь ведут рассказ:

Он обнял ту, кого любил,

И глас из гроба слышен был.

Он рек: всевышнему хвала!

К нам радость вечная сошла!

Зане с возлюбленной вдвоем

В тот путь без страха мы пойдем.

Мария, ты где допоздна загостилась?

       Мария, дочурка моя!

У бабки я допоздна загостилась.

       Ах, горе мне, матушка! Горе!

А чем же тебя старуха кормила?

       Мария, дочурка моя!

Она меня жареной рыбкой кормила.

       Ах, горе мне, матушка! Горе!

А где же она ту рыбку поймала?

       Мария, дочурка моя!

Она в огородике рыбку поймала.

       Ах, горе мне, матушка! Горе!

А чем же она ту рыбку поймала?

       Мария, дочурка моя!

Она ее палкой и прутом поймала.

       Ах, горе мне, матушка! Горе!

А что же с объедками рыбки сталось?

       Мария, дочурка моя!

Она их черной собачке скормила.

       Ах, горе мне, матушка! Горе!

А что же с той черной собачкой сталось?

       Мария, дочурка моя!

На тысячу клочьев ее разорвало.

       Ах, горе мне, матушка! Горе!

Мария, где стлать тебе на ночь постельку?

       Мария, дочурка моя!

На кладбище будешь стлать мне постельку.

       Ах, горе мне, матушка! Горе!

Мой милый — он вязальщик,

Он вяжет ночь и день,

Подружке вяжет чепчик,

Чепчик, чепчик,

Да кончить, видно, лень.

А чепчик тот шелковый,

Он с бархатной тесьмой,

Коль хочешь быть ты честной,

Честной, честной,

Носи ты чепчик мой.

Ах, волосам позволь ты

По ветру полетать,

До будущего лета,

Лета, лета

Позволь мне поплясать.

На пляску — с ликованьем,

С печалью — по домам,

Девичья наша доля,

Доля, доля —

Так всем судила нам.

Стоит гора крутая,

И дом на той горе,

Оттуда смотрят трое,

Трое, трое

Красавцев на заре.

Один — родной мой братец,

Другому я мила,

А третьего я знаю,

Знаю, знаю,

Но вам не назвала.

И рыжая корова

Пасется под горой.

Когда доить я выйду,

Выйду, выйду,

Они следят за мной.

Ведерко расплещу я,

Долью его водой:

Родимая, ты глянь-ка,

Глянь-ка, глянь-ка,

Какой у нас удой.

Корову продадим мы,

Повычистим навоз,

Тогда молодчик знатный,

Знатный, знатный

Заглянет к нам авось.

Два деревца пахучих

Кивают за холмом,

На первом-то мушкаты,

Мушкаты, мушкаты,

Гвоздички — на втором.

Орех мушкатный сладок,

Гвоздички жгут нам грудь,

Отведай их, мой милый,

Милый, милый,

Да милой не забудь.

Тебя забыть я не в силах,

Мечтаю лишь об одном,

Срослась с моим ты сердцем,

Сердцем, сердцем,

Как роза с черенком.

Есть мельница в долине,

Бежит в колесо вода,

Одну любовь она мелет,

Мелет, мелет —

И день, и ночь, всегда.

То колесо сломалось,

Любви той нет конца,

Дадим друг другу руки,

Руки, руки,

Коль разлучат сердца.

Разлука, ах, разлука —

Не горькое былье;

А то нашла б я травку,

Травку, травку,

Чтоб выполоть ее.

Ты вырой травку, вырой —

Да принеси домой;

В своей девичьей спаленке,

В спаленке, в спаленке

Ты травку спрячь-укрой.