Онлайн чтение книги Чудесный рог: Народные баллады
Датские баллады

Я знал хорошо этот царственный лес,

Что рос вдалеке у фьорда.

Там пышный навес до самых небес

Деревья раскинули гордо.

Деревья там гордо раскинули сень.

Звались они липой да ивой.

Там зверь благородный, чье имя — олень,

С ланью играл боязливой.

Олени и лани, куда ни глянь,

Играли в лесной глухомани.

И с шерстью златой миловидная лань

Резвилась на светлой поляне.

* * *

В ту пору Нилус Эрландсен дичь

Выслеживал утренней ранью.

Он дивную лань пожелал настичь

И стал гоняться за ланью!

Гоньба продолжалась не меньше трех дней,

И сердце стучало тревожно.

Сдавалось, вот-вот он приблизится к ней!

Но было поймать невозможно.

Три дня скакал он, объятый тоской,

И думал: «Сколько ни бейся,

Если даже ее коснешься рукой,

Все равно поймать не надейся».

Наставил он ей вдоль опушки тенёт,

Следил за каждой тропинкой.

А она, избежав ловушки, сверкнет

Где-нибудь золотою спинкой!

Не мог ее Нилус поймать никак.

Облазил овраги, пригорки,

И гончих своих пятерых собак

Он в чаще спустил со сворки.

Лань досталась бы гончим псам,

Да, облик принявши птичий

И серым соколом взмыв к небесам,

Не стала собак добычей.

На липу зеленую сокол сел,

А Нилус бросился к древу,

Схватил топор и ну рубить,

Волю давая гневу.

Раздался скрип, но ив и лип

Явился туда владетель.

В землю с угрозой воткнул копье

Здешнего леса радетель.

«Станешь валить мой лес родовой

Или чинить мне худо,

Прикинь, во что обойдется тебе,

Нилус Эрландсен, эта причуда!»

«В целом лесу дозволь мне срубить

Только одну лесину!

Иначе тоска меня может убить.

Без этой птицы я сгину!»

«Ты об ней, молодец, позабудь

До самого смертного часа

Либо где-нибудь ей раздобудь

Твари домашней мяса».

Нилус не убоялся мук.

Он грудь, по своей охоте,

Рассек и приманку на липовый сук

Повесил из собственной плоти.

Птица кровавое мясо хвать!

Повадка исчезла птичья.

Откуда взялась девичья стать

И красота обличья?

В сорочке из алого шелка пред ним

Стояла прекрасная дева.

Нилус Эрландсен обнял ее

Под сенью зеленого древа.

«Из роз и лилий за отчим столом

Узор вышивала я шелком.

Мачеха в горницу вдруг ворвалась,

Слова не вымолвив толком.

Она меня превратила в лань

И в лес отправила с бранью,

А семь служанок — в лютых волчиц

И послала вдогон за ланью».

Дева чесала злато кудрей

Под сенью ветвей зеленых.

Из чащи не волки сбежались к ней,

А семь служанок смышленых.

«Спаси тебя бог, Нилус Эрландсен,

Как ты меня спас от мук!

Будешь ты спать и видеть сны

В кольце моих белых рук.

Спаси тебя бог, Нилус Эрландсен,

Мой избавитель смелый!

Будешь ты спать и видеть сны

На груди моей белой».

Рыцарь Олуф, покинув усадьбу,

Ехал гостей созывать на свадьбу.

А танец легко плывет по поляне…

В горы увлек его путь незнакомый —

Туда, где плясали эльфы и гномы.

Прыгали эльфов четверки, пятерки

Вокруг своей королевны на взгорке,

Что руки, манящие белизной,

Простерла: «Олуф, танцуй со мной!»

«Если пойду я с тобой танцевать,

Завтра свадьбе моей не бывать!»

«Танцуй со мной, Олуф, на склонах

                                                                   зеленых.

Я дам тебе пару шпор золоченых.

Обую тебя в сапожки из сафьяна,

Что будут сидеть щегольски, без изъяна.

Олуф, танцуй со мной до упаду!

Сорочку из шелка получишь в награду.

Из тонкого шелка получишь сорочку,

Что мать отбелила в лунную ночку».

«Если пойду я с тобой танцевать,

Завтра свадьбе моей не бывать!»

«Олуф, танцуй со мной до заката!

Я дам тебе слиток червонного злата».

«Хоть и приманчив золота глянец,

Не должно идти мне с тобою в танец!»

«Если не хочешь плясать со мной —

С мором пляши и заразой чумной!» —

И ткнула в панцирь, под левым плечом,

Корень сердца пронзив, как мечом.

В седло усадив молодца, честь по чести,

«Езжай, — сказала, — к своей невесте!»

А танец легко плывет по поляне…

Встречает Олуфа мать у ворот,

Коня гнедого за повод берет.

«Олуф, сын мой, чело твое бледно,

Свежий румянец пропал бесследно».

«На игрище эльфов поблек мой румянец.

Где их королевна влекла меня в танец!»

«Выйдя юной невесте навстречу,

Что я завтра ей, сын мой, отвечу?»

«Скажи, — коня и собак, для забавы,

Пробует Олуф под сенью дубравы».

В усадьбу, наутро заветного дня,

Въезжает невеста и с ней родня.

Когда наполнили чаши для них,

Невеста спросила: «Где мой жених?»

«Жених твой домой не вернется никак:

Он пробует в роще коня и собак!»

«Неужто Олуфу лошадь и псы

Дороже моей девичьей красы?»

А танец легко плывет по поляне…

Наверх она поднялась втихомолку

И разыскала его светелку.

На синей подушке жених желанный

Под пурпурной тканью лежал,

                                                           бездыханный.

Живыми устами его чела

Коснувшись нежно, она умерла.

Три мертвых тела остались в усадьбе,

Где быть надлежало веселой свадьбе.

Олуф, и дева, и мать в одночасье

Скончались, как бы в полном согласье.

А танец легко плывет по поляне…

Агнете ступила на Хейланнский мост,

И вынырнул вдруг Водяной во весь рост.

                                                                 — Хо-хо-хо! —

И вынырнул вдруг Водяной во весь рост.

«Послушай, Агнете, — сказал Водяной,—

Желаешь ты стать мне любимой женой?»

«Охотно, — сказала Агнете, — но вплавь

На дно морское меня переправь!»

Он, замкнув ей уста и уши,

На дно морское увлек ее с суши.

За восемь лет, средь морских зыбей,

Она родила семерых сыновей.

Сидит, поет, колыбель колышет

И колокола энгелландские слышит.

«В церковь сходить бы мне, в край родной!»

В церковь ее отпустил Водяной.

«Но к маленьким детям, рожденным со мной,

Должна ты вернуться! — сказал Водяной.—

Двор церковный пройди поскорей,

Не распуская роскошных кудрей.

В церкви мать отыщешь ты взглядом.

Не садись на скамью с ней рядом!

Имя божье услышав с амвона,

Господу не отбивай поклона!»

Перстами зажал он ей рот и уши,

И очутилась Агнете на суше.

Кудри златые, ласкавшие взор,

Распустила, ступив на церковный двор.

В церкви увидела мать свою

И села рядом с ней на скамью.

Кудрями златыми касалась подножья

Амвона, где имя звучало божье.

«Агнете, дочь моя, дай мне ответ:

Как ты жила без меня восемь лет?»

«Я за восемь лет средь морских зыбей

Прижила с Водяным семерых сыновей».

«За девичью честь — какова была плата?»

«Он дал мне запястье червонного злата.

Запястья такого не видели девы

На белой руке самой королевы!

И туфли на пряжках златых — нет спору,

Носить их самой королеве впору!

И дал златострунную арфу — пусть

Звучит, если в сердце закралась грусть».

К церковной ограде от кромки воды

Тропой пролегли Водяного следы.

Фигурки святых повернулись спиной,

Когда показался в дверях Водяной,

Чьи волосы блеск золотой излучали,

А очи были полны печали.

«Агнете, малые дети твои

Горюют и слез проливают ручьи!»

«Пусть плачут, пусть плачут! О них

                                                                     не тоскую.

Вовек не вернусь я в пучину морскую!»

«Вспомни, Агнете, хоть на минутку,

Старших, и младших, и в люльке малютку!»

«Не вспомню ни на одну минутку

Ни старших, ни младших, ни в люльке

                                                                     малютку!

                                                                     — Хо-хо-хо! —

Ни старших, ни младших, ни в люльке

                                                                     малютку!»

Олуф Святой, отважный король,

Сидел на норвежском престоле.

В ту пору была Хорнелуммер-гора

Полна ненавистных троллей.

Как червонное золото, солнце горит

                                         над Тронхеймом.

Велит он построить и с брега столкнуть

Ладью отменной оснастки.

«Отсель отправимся мы, чтоб задать

Нечистой силе острастки!»

Кормщик взобрался на груду добра.

«Стоянка с худою славой

У Хорнелуммера: эта гора

Захвачена троллей оравой.

Множество лет живет на земле

Старшой их, по прозвищу Аред.

Наши ладьи с молодцами в скале

Замыкает злодей и скаред.

Пышут кострами гляделки его.

Ногти, чернее дегтя,

Загнуты вроде козлиных рогов,

Длиной не менее локтя.

Его бородища у самых колен

Треплется конской гривой.

Тошно глядеть на когти его

И видеть хвост шелудивый».

На штевень «Зубра» Олуф Святой

Вскочил и крикнул: «Сегодня

Отплыть мы готовы! Отдайте швартовы,

Друзья, во имя господне!»

Как ни пыхти, как ни кряхти —

«Зубру», с волнами споря,

Пришлось короля с дружиной везти

К Хорнелуммеру, троллям на горе.

Шел дозором чудовищный тролль

По синим скалам и кручам.

Вдруг появляется Олуф-король,

На «Зубре» своем плавучем!

«Скажи мне, Рыжая Борода,

Как ты со страху не умер?

Большая тебя ожидает беда!

Попомнишь ты Хорнелуммер!

Никто не причаливал к нашей земле!

Вот собью с тебя спесь:

В скалу одной рукой засажу

Ладью, что болтается здесь!»

«Ты не кобенься зря, старикан,

Аред, пышуший злобой!

В утробу горы, накинув аркан,

«Зубра» втащить попробуй».

Он «Зубра» за штевень схватил и за рог,

Но сразу в скале по колена

Увяз и не мог вытащить ног

Из каменного плена.

«Я в камне завяз, но хребта и рук

Ничуть не утратил силу.

На собственной шкуре испробуешь ты

Мою молодецкую жилу!»

«Каменной глыбой, нечистый дух,

На глазах у крещеного люда

Ты простоишь до судного дня,

Никому не делая худа!»

Отколь ни возьмись, прибежала карга,

Вытянув шею отвратно.

Она что есть мочи таращила очи,

Визжа: «Убирайтесь обратно!»

Велела она, чтоб Олуф Святой

Немедля ноги унес,

А он приказал ей недвижно стоять

И каргу превратил в утес.

Малые тролли, сидя в норе,

Хватают железные крючья:

«Коль скоро матушка наша молчит,

Нет ли в том злополучья?

А если виной не кто иной,

Как недруг рыжебородый,

Железными прутьями угостим

Губителя нашей породы».

Славной шуткой дружину свою

Позабавил Олуф Святой:

Заклятьем он камень с камнем свел

И стену свел со стеной.

Наглухо гору замкнули они

Так, что не стало ходу

С этой поры из недр горы

Ни троллям, ни их приплоду.

Тролль меньшой взаперти бушевал

И такие выкрикивал речи:

«Нам глыбы тяжеле этой горы

Взвалить случалось на плечи!»

Братья, хвост подпирая лбом,

Подсаживать стали друг друга.

Но им скала была невподъем:

Хребты раздробила натуга.

Прав был Олуф Святой, король,

Нечисти не мирволя.

К Хорнелуммеру хочешь причалить —

                                           изволь!

Там нет ни единого тролля.

Как червонное золото, солнце горит

                                         над Тронхеймом.

Двух дочек отец и пяти сыновей,

Жил рыцарь Бонде с женой своей.

Но юный Бесмер, их сын меньшой,

Был всех прекрасней в семье большой.

Владычица эльфов ночью и днем

Пятнадцать зим томилась по нем.

Пятнадцать зим, тая свою страсть,

Все думала, как бы его украсть!

В поздний час, когда спали все,

Скользнула она по вечерней росе.

«Бесмер, открой мне», — шепнула, стуча

В дверь сквозь край своего плаща.

«Ночью не звал я к себе гостей;

Ни от кого я не жду вестей!»

Касаньем легких своих перстов

Она откинула прочь засов

И ну, присев к молодцу на кровать,

Его золотыми кудрями играть.

«Бесмер, я клятву с тебя беру —

Приехать на каменный мост поутру».

В полночь настало вдруг пробужденье,

И он рассказал про свое наважденье:

«Прекрасная дева ко мне вошла,

Обличьем, как ярый воск, светла.

Волнистые кудри вошедшей неслышно

На шелк сорочки ложились пышно.

Как только померкнут сонмы звезд,

К ней поспешу я на каменный мост».

«Выкинь из головы свой сон.

Владычицей эльфов навеян он!»

«Слово дал я во сне иль въяве —

Я его нарушить не вправе».

Едва дождавшись начала дня,

Серого Бесмер седлает коня.

Выехал он из ворот, а мать

Стала плакать и руки ломать.

Конь, подкован червонным златом,

Споткнулся вдруг на мосту покатом.

Споткнулся на золотом гвозде.

Ездок очутился в бурлящей воде.

Приплыл по теченью он в эльфов приют,

И гостья ночная ждала его тут.

«Добро пожаловать, Бесмер, в мой дом!

Я сладкий мед смешала с вином.

Ты, рыцарь Бесмер, красив и строен,

Скажи мне, где ты вскормлен и вспоен?»

«В Дании вскормлен я и вспоен.

Там и наряд мой рыцарский скроен.

Туда вернусь я к своей невесте —

Жить мне и умереть с ней вместе!»

Тайком служанке велит она:

«Ты в зубровый рог налей вина!

Но два зерна волшебной ржи

Ты прежде в зубровый рог положи!»

Прислужница, молча ступив на порог,

В горницу вносит блистающий рог.

Бесмер до дна осушил этот рог

И прошлого больше припомнить не мог.

«Ты, рыцарь Бесмер, красив и строен,

Скажи мне, где ты вскормлен и вспоен?»

«В обители эльфов я вскормлен и вспоен.

В обители эльфов наряд мой скроен.

А ты — невеста моя, и впредь

С тобою жить мне и умереть!»

Воспрянула эльфов королева:

Спал у ней Бесмер под боком слева.

О нем горевали все, без изъятья:

Отец и матушка, сестры и братья.

До гроба, не находя себе места,

Плакала и убивалась невеста.

Кости игральные на тавлею —

А струны из чистого злата! —

Виллеманд мечет и деву свою

Услаждает звуками арфы.

Падают кости, и всякий раз

Слезы у девы бегут из глаз.

«Червонное злато слезам виной

Или твое обрученье со мной?

Плачешь ты, бедность мою обнаружа,

Или иного желала бы мужа?»

«О злате червонном печалюсь не больно,

И замуж иду за тебя добровольно!

Богато твое поместье,

И ровня — жених невесте.

Блиде-река — моей грусти причина!

Лежит на пути моем эта пучина.

В день свадьбы в ее ледяные струй

Канули сестры родные мои».

«Не плачь, дорогая, забудь кручину!

Я дам тебе молодцов дружину.

Мои молодцы с тобой по мосту

Поскачут — справа и слева по сту!

А рыцари — ровно двенадцать счетом —

Коня твоего поведут с почетом».

Красным златом подкованный к сроку,

Конь подвозит невесту к потоку.

Пройдя полпути, на мосту дощатом

Он поскользнулся, подкованный златом.

Он поскользнулся на пятом гвозде,

И тонет невеста в бурлящей воде.

Ловили ее за луку седла,

Но тщетна любая попытка была.

Вот белой рукой взмахнула: «На сушу

Вытащи, милый! Спаси мою душу!»

«Спаси тебя бог и крестная сила,

А я не могу!» — отвечает милый.

Крикнул Виллеманд: «Паж мой юный,

Сбегай за арфой моей златострунной!»

Виллеманд стал над бурной рекой

И струны златые тронул рукой.

Такую сноровку имел он в перстах,

Что замерли певчие птицы в кустах.

И так ударял по струне упругой,

Как будто гром гремел над округой.

Дубы и березы треснули в чаще.

Сбило рога у скотины мычащей.

Лопнули скрепы, посыпалась пыль:

Треснул на церкви Марии шпиль.

Играл он, волю давая гневу,—

Неужто троллю отдать свою деву?

Играл, чтоб гудела под ним глубина,

И поднял нечистого духа со дна.

Вынырнул тролль из гиблого места.

В зубах у него молодая невеста.

При ней — две милых девицы,—

Две старших ее сестрицы.

«Виллеманд, Виллеманд! Вот тебе дева,

Но здешние реки отдай мне без гнева».

«Возьму свою деву, но троллю вовек

Быть не позволю владыкою рек!

В пурпур одета, на сером коне,

Невеста моя, ты поедешь ко мне».

Так Виллеманд смелый в этом краю —

А струны из чистого злата! —

Празднует свадьбу и деву свою

Услаждает звуками арфы.

Педер к замку подъехал, пыля,

И у ворот повстречал короля.

Вперед! Счастливо вам разминуться!

«Друг мой Педер, скажи — отчего

Ты медлишь отмстить за отца своего?»

«Я был восточней восточных земель,

Где скрыта нового дня колыбель.

Южней полудня лежал мой путь,

Где солнце книзу должно повернуть.

Западней запада гнал я коня,

Где солнце спит на закате дня.

Полночней полуночи был я, где лед

Лежит и не тает круглый год.

Нигде не встретил я молодца,

Чтоб мог указать мне убийцу отца».

«А если тебе назовут супостата,

Какая доказчику будет плата?»

«Я вдоволь дам серебра и злата

Тому, кто мне назовет супостата.

И больше того: за услугу свою

Получит он с доброй оснасткой ладью».

Король усмехнулся, кутаясь в мех:

«Убийцу я знаю лучше всех!

Клянусь тебе именем бога-творца:

Я сам убил твоего отца!»

Педер себя ударяет в грудь:

«Сердце мое, железным будь!

Не разорвись на месте,

Пока не свершил я мести!»

Дома достал он свой верный булат:

«Ты у меня единственный брат!

Ярый мой Пламень, острый клинок,

Будь мне подмогой: я одинок!

Я дам тебе крови испить,

Ты дай мне горе избыть».

«Как я могу за тебя постоять,

Если разбита моя рукоять?»

Десять фунтов железа и пять

Фунтов стали — склепать рукоять —

Педер отнес кузнецу, и заплату

На меч наложил он за добрую плату.

«Теперь помоги мне, верный булат!

Ты у меня единственный брат».

«Будь отвага твоя непреклонной

И грозной, как мой клинок закаленный!

Будь, как моя рукоять, крепка

И несокрушима твоя рука!»

Пили вино удальцы в трапезной.

Выхватил Педер меч свой железный.

Желая клинок испытать поскорей,

Сразил он восемь богатырей.

Рубил без пощады направо, налево,

Будь женщина перед ним или дева!

Убил короля возле башни зубчатой

И сыновей его, тешась расплатой.

В люльке лежащий молвил младенец:

«Худо ты мстишь за отца, отщепенец!

Но вырасту я и тебе не спущу:

За своего, бог даст, отомщу!»

«Не отомстишь ты мне вовек!» —

И надвое Педер младенца рассек.

«Ярый Пламень, уймись теперь!

Во имя всевышнего, пыл свой умерь».

«Охота мне жизнь твою пресечь

И крови испить, — отвечает меч.—

Ты сейчас испустил бы дух,

Когда б не назвал мое имя вслух!»

В кузницу снова пришел молодец:

«Скуй мне вериги, добрый кузнец!

Скуй мне вериги, кузнец любезный,

И обмотай меня цепью железной!»

В страну чужую он брел через силу

И вдруг увидал короля могилу.

Как только прошел по могиле — вмиг

Лопнули цепи, не стало вериг.

У Сивурда с Хавбором — двух королей

Для распри была причина:

Прекрасная Сигнелиль! Девы милей

Вовек не встречал мужчина.

Хавбор, сын королевский, в тоске

Проснулся сегодня ночью.

Поведал он матери странный сон,

Увиденный как бы воочью:

«Сигне я обнимал в раю,

Среди неземных красот,

Но вместе с ней на землю опять

Упал с небесных высот».

«Если ты в раю побывал —

Сигне добьешься вскоре,

А если упал с небес — умрешь

За деву в неравном споре».

«Если написано мне на роду

Сигне добиться вскоре,

Тем горше будет мне умереть

За деву в неравном споре».

Хавбор, сын королевский, велел

Скроить ему платье девичье

И в Данию, кудри свои отрастив,

Отправился в женском обличье.

Наряд королевича был блестящ.

Он смахивал на девицу,

Когда, накинув пурпурный плащ,

К Сигнильд вошел в светлицу.

«Меж дев добронравных и мужних жен

Сидишь ты, чужда безделью.

Сигне, прислал меня Хавбор сюда,

Учиться у вас рукоделью!»

«Всему, что умею, тебя обучу.

Не будешь ты здесь чужестранкой.

Ешь из одной посуды со мной

И спи с моею служанкой!»

«С детьми королевскими я спала.

Как мне спать со служанкой?

Ведь я от обиды могу умереть,

Лежа с такой грубиянкой!»

«Прекрасная дева, чем так терзать

Себя из-за этой безделки,

В моей постели ты будешь спать

И есть из моей тарелки!»

Вырезал Хавбор из ткани лань,

Достав свой острый ножик.

Затем оленя прибавил к ней,

С парой ветвистых рожек.

Выкраивал он то оленя, то лань,

А Сигне рукою ловкой

Их нашивала на златоткань,

К работе склонясь головкой.

В шитье усердствовал женский пол.

Один королевич без толку,

Свою иголку во рту держа,

Ею играл втихомолку.

С ехидством сказала служанка ему

(Она была злоязычной):

«Не видела я среди знатных дев

Такой швеи горемычной».

С ехидством сказала служанка ему:

«Гляжу на твои успехи!

Не видела я среди знатных дев

Другой такой неумехи.

Они не сажают кривых стежков,

В рот не суют иголку,

И нет у них пары железных рук,

В которых мало толку.

Они не хватают кубков больших,

Не осушают их разом,

Не пялятся из-под девичьих бровей

Дерзким бесстыжим глазом».

«Вот еще дался тебе мой глаз!

Помалкивай, злая служанка!

Меньше всего охота глазеть

Мне на тебя, смутьянка».

Поздно вечером Сигне ведет

Хавбора в спальный покой.

В постели она его твердой груди

Коснулась белой рукой.

Коснувшись украшенной златом груди,

Спросила она: «Подруга,

Зачем твоя грудь, подобно моей,

Не стала кругла и упруга?»

«Девы в нашем краю на тинг

Ездят, надев доспехи.

Стан мой туго сжимала кольчуга,

И грудь не росла от помехи.

Никто нас не слышит, Сигнильд!

Если твоей любви

Достоин какой-нибудь рыцарь,

Имя его назови!»

«Не то чтобы в целом свете

Никто мне был не под стать,

Но сердцу мил королевич,

Которого Хавбором звать».

«Если мил тебе королевич,

Которого Хавбором звать,

Дорогая, с собой бок о бок

Ты его уложила спать!»

«Зачем ты, Хавбор, сын короля,

Мне наносишь бесчестье?

Ты должен был к отцу моему

За мной прискакать в поместье.

С ястребом на правой руке,

Держа поводья в левой,

Ты должен был, соблюдая чин,

К отцу прискакать за девой».

«С ястребом прискакать на коне

К отцу твоему я не смею:

Сивурд-король посулился мне

Петлю накинуть на шею».

«Хавбор, сын королевский, молчи!

Не погуби наши души.

Злая служанка моя небось

Лежит, навостривши уши».

«Разве может меня устрашить

Служанки твоей злословье,

Если храню меч и броню

Я у себя в изголовье?

Пока в изголовье свой добрый меч

С броней вороненой прячу —

Ста удалых молодцов не боюсь

И злой служанки в придачу».

Забыв о горе своем,

Лежат королевские дети,

Как будто они вдвоем

Остались на белом свете.

Злая служанка подкралась, как вор,

И, радуясь их легковерью,

Она подслушала весь разговор,

Стоя снаружи, за дверью.

Пока оставались они сам-друг,

Меч с отменной чеканкой

И панцирь стальной исчезли вдруг,

Украдены злой служанкой.

К Сивурду-королю в покой

Она врывается с криком,

Пряча под фартук меч и броню,

Чтоб он поверил уликам.

«Проснись, король, мой господин,

Обманутый бесчестно:

Здесь Хавбор! С дочерью твоей

Он спит, обнявшись тесно».

«Умолкни, лгунья! За эту речь

Завтра же спозаранку

Я прикажу тебя заживо сжечь,

Такую злую служанку!»

«Король, меня за правдивую речь

Не предавай огню.

Взгляни на добрый Хавбора меч

И стали дамасской броню!»

Вскочил, как встрепанный,

                                                           Сивурд-король.

Призыв загремел по округе:

«Мечи из ножон, мои молодцы!

Наденьте стальные кольчуги!

Худо тому, кто спустя рукава

Снарядится, забыв о кольчуге:

Шея у Хавбора такова,

Что ее не согнуть без натуги».

Копьями в дверь ударяют,

Ломая крепкий затвор:

«Вставай, королевич Хавбор!

Выходи на широкий двор!»

Хватился Хавбор стальной брони,

Меча с отменной чеканкой.

Из-под подушки были они

Похищены злой служанкой.

«Хотя украден мой добрый меч

И с ним стальная кольчуга,

Клянусь тебе, Сигнильд, нашим врагам

Нынче придется туго!»

Храбрый Хавбор людей короля

Укладывать стал полукружьем.

Покуда в кровати хватало досок,

Служили они оружьем.

У терема Сигнильд народ полег.

Была жестокая схватка.

Хавбор ударами рук и ног

Сшиб молодцов три десятка.

Надели на Хавбора наконец

Две пары железных пут.

Но их без труда разорвал удалец,

Что твой соломенный жгут!

А тут — лихоманка ее возьми! —

Служанка сказала в голос:

«Крепче оков на Хавбора нет,

Чем Сигнильд прекрасной волос!

Волос ее золотой разорвать

Не смогут Хавбора руки:

Скорей разорвется сердце его

От неизбывной муки!»

В надежде, что Хавбор, сын короля,

Такого не стерпит злосчастья,

У Сигне волос берут золотой

И Хавбору вяжут запястья.

Не может он разорвать волосок

Девы, нежно любимой.

Скорей разорвется сердце его

От скорби неутолимой.

«Сигнильд, как только увидишь меня

У замка висящим на древе,

Должна ты, любовь и верность храня,

Зажечь свою башню в гневе».

«Хавбор, если ты будешь убит

У отца моего в поместье,

Всем виновным возмездье грозит

С их невестами вместе».

Стали прилаживать петлю на сук.

Тогда королевич удалый

Сказал: «На месте моем повесьте

Сначала плащ мой алый!

Повесьте из пурпура сшитый плащ,

А я, молодец досужий,

Еще полюбуюсь, как будут меня

Оплакивать женщины вчуже».

Алый плащ меж зеленых чащ

Видит Сигнильд на древе,

И башню свою, чтобы там сгореть,

Она поджигает в гневе.

Сухие стропила вспыхнули вмиг

И тростника вязанки.

В башне Сигнильд сгорели с ней

Подруги ее и служанки.

Хавбор сказал: «Напоследок взгляну

На мир — каков он есть?»

От пламенеющей башни очей

Не мог королевич отвесть.

«С древа снимите мой пурпурный плащ

Что толку висеть ему?

Тысячу жизней пускай мне сулят —

Я и одной не возьму!»

Увидя издали черный дым

И ярый пламень пожара,

Сивурд-король спросил молодцов:

«Отколь взялась эта кара?»

Горькие слезы в ответ полились

Из глаз молодого пажа:

«Так доказала свою любовь

Сигне — моя госпожа!»

«К башне бегите немедля —

Сигнильд не дайте сгореть!

Хавбора выньте из петли —

Не дайте ему умереть!

Знать бы мне, сколь их любовь сильна,

Был Сивурд-король безутешен,—

Я отдал бы датский престол за то,

Чтоб Хавбор не был повешен!»

Хотя отовсюду сбежался народ,

Нельзя было им помочь.

В петле погиб королевский сын,

В огне — королевская дочь.

Жаль было юной четы до слез!

А ночь спустя, спозаранку

Схватили и в черную землю живьем

Зарыли злую служанку.

Три девы сидели в светлице:

Две — пряли златую нить,

А третья не уставала

О мертвом слезы лить.

К прекрасной Эльсе с дороги —

Тому немного дней —

Заехал рыцарь Оге

И обручился с ней.

Он златом с ней обручился,

Едва ступив на порог,

И в первое новолунье

В землю сырую лег.

Эльсе ломала руки.

Невесты жалобный стон

И горьких рыданий звуки

В могиле услышал он.

Поднялся рыцарь Оге.

На плечи взвалил с трудом

Свой гроб и с бременем тяжким

К невесте отправился в дом.

Он стукнул в двери гробом,

А не рукоятью меча,

Которой стучался прежде,

Обернув ее в мех плаща.

«Открой мне, прекрасная Эльсе!»

«Открою, во имя Христа,

Если имя назвать Христово

Вправе твои уста!»

«Встань, благородная Эльсе!

Впусти своего жениха.

По-прежнему имя Христово

Назвать я могу без греха».

Эльсе встала с постели

И дверь отперла мертвецу.

Слезы у девы бежали

По белому лицу.

Она ему кудри чесала,

Гребень взяв золотой:

Расчешет прядь — и омоет

Ее горючей слезой!

«Рыцарь Оге, мой милый!

Поведай, возлюбленный мой,

Как лежишь ты на дне могилы,

Объятый кромешной тьмой?»

«Под землей, в гробу моем тесном,

Где сырость и вечная мгла,—

Мне как в раю небесном,

Если ты весела!»

«Мой милый, с тобою вместе,

На дне могилы, во мгле,

Нельзя ли твоей невесте

Лежать в сырой земле?»

«С тобою крестная сила!

Спаси тебя крест святой!

Как пекло, зияет могила

Зловещей своей чернотой.

Когда твой плач к изголовью

Доносится ночью и днем,

Мой гроб запекшейся кровью

Наполнен и тяжко в нем.

Над моим изголовьем зелье

Коренится, в грунт углубясь.

На ногах, в моем подземелье,

Повисают змеи, склубясь.

Но если песня сорвется

Ненароком с любимых уст,

Внутри моей могилы

Зацветает розовый куст.

Крикнул петух черный.

Затворы с вечности врат

Упали, и в мир тлетворный

Вернуться спешит наш брат.

Крикнул петух белый,

Ранней зари певец.

В свой дом затравенелый

Вернуться должен мертвец.

Крикнул петух рыжий.

Это — усопшим знак,

Что месяц клонится ниже

И мешкать нельзя никак!»

Взвалил он гроб на плечи

И сквозь дремучий бор

Побрел с ним через силу

В церковный двор.

Эльсе, в тоске и тревоге,

В этом лесу глухом

Шла за рыцарем Оге,

Мертвым своим женихом.

И выцвели, как только

Вступил он в церковный двор,

Его златые кудри,

Всегда ласкавшие взор.

«Взгляни, дорогая, на небо,

На звездный его венец!

Душа твоя взвеселится,

Лишь ночи наступит конец».

На небо взглянула Эльсе,

На звездный его венец,

И не увидела дева,

Как в землю ушел мертвец.

Горюя, домой вернулась

Эльсе в предутренней мгле

И в первое новолунье

Лежала в сырой земле.

Хиллелиль шила, потупя взор.

Ошибками так и пестрел узор.

Нить золотую в иголку

Вдевала там, где быть шелку.

Где надо золотом шить —

Брала шелковую нить.

Сперва королева прислужницу шлет:

«Скажи, что Хиллелиль худо шьет!»

Затем, надев капюшон меховой,

Идет к ней по лестнице винтовой.

«Хиллелиль, я не могу постичь,

С чего ты нашила такую дичь?

Шьешь ты золотом вкривь и вкось.

Узор у тебя получился — хоть брось!

Всякий, взглянув на твое шитье,

Скажет: «Ей постыло житье!»

«Сядь поближе ко мне, королева!

Выслушай повесть мою без гнева.

Отец у меня королевством владел.

На мать он златую корону надел.

Достойные рыцари — дважды по шесть —

День и ночь стерегли мою честь.

Тут соблазнил меня рыцарь один.

То был короля Британии сын.

Как поддалась я соблазну — бог весть,

Но герцог Хильдебранд взял мою честь.

Везли наше злато два коня.

На третьем он увозил меня.

Туда примчали нас к вечеру кони,

Где скрыться чаяли мы от погони.

Но братьев моих златокудрых семь

Встревожили стуком ночную темь.

Сказал он: «Ради нашей любви

Меня по имени ты не зови!

Меня по имени ты не зови,

Если даже увидишь лежащим в крови.

Не называй мое имя вслух,

Покуда не испущу я дух!»

Еле успев меня остеречь,

Он выскочил вон, обнажив свой меч.

Первый раз он рубнул сплеча —

Семь братьев легли от его меча.

Рубнул он снова, что было сил,—

Родного отца моего подкосил.

Зятьев одиннадцать подле тестя

Мечом своим уложил на месте!

Я крикнула: «Хильдебранд, погоди!

Брата меньшого ты пощади!

Матушке пусть привезет он весть,—

Пусть ей поведает все, как есть!»

В этот миг, мечами изранен,

Хильдебранд упал, бездыханен.

За белые руки схватил меня брат,

Подпругой седельной скрутил их трикрат.

Кудрями златыми к луке седла

Меня привязал он для пущего зла.

Братнин конь переплыл поток.

Был он, как никогда, глубок!

Кровь моя по дороге к замку

Окрасила каждый бугор и ямку.

Матушка у ворот поместья

Скорбного дождалась известья.

Брат бы замучил меня, но мать

Его умолила меня продать.

У церкви Марии, под звон колокольный,

Меня объявили рабой подневольной.

Как только ударили в колокол медный,

Сердце разбилось у матери бедной».

Едва конец наступил рассказу,

Замертво Хиллелиль рухнула сразу.

Когда подхватила ее королева,

Была на руках у ней мертвая дева.

Юный Энгель отвагой блистал

И красотой лица.

Уехав из дома, он деву одну

Силой увез, без венца.

Неужели заря никогда не разгонит мрак?

Мальфред — имя ее — с похвалой

Звучало у всех на устах.

С Энгелем первую ночь провела

Она в придорожных кустах.

Однажды в полночь проснулся он

И молвил: «Такой напасти

Не взять мне в толк: свирепый волк

Держал мое сердце в пасти!

Я пробудился, но серый волк

Рвал наяву на части

Зубами по-прежнему сердце мое

И не выпускал из пасти».

«Ты без спросу меня увез

Из-под родительской власти.

Немудрено, если серый волк

Рвал твое сердце на части!»

Вбегает в горницу юный паж,

Смышлен и остер на язык.

Он слово со словом умеет связать,

На людях не станет в тупик.

«Юный Энгель, мой господин,

Беги! С четырех концов

Гёде Ловманд на город наш

Ведет своих молодцов!»

«Хоть Гёде их с четырех сторон

Ведет на город наш,

Ни тридцать его молодцов, ни он

Меня не страшат, мой паж!»

«Напрасно ты ценишь их ни во что!

Здесь будет грозная схватка.

Скачут за Ловмандом ратников сто,

А вовсе не три десятка».

Энгель обнял деву свою

И стал целовать без конца.

«Мальфред, любовь моя, добрый совет

Дай мне во имя творца!»

«От церкви Марии добудь ключи.

Нам больше некуда деться.

Со всеми, кто ел твой хлеб и харчи,

Должны мы там отсидеться.

От церкви Марии добудь ключи.

Займем ее без помехи

Со всеми, кому давал ты мечи,

Коней своих и доспехи».

Церковь Марии заняв, дней пять

Сидели они в осаде.

Гёде Ловманд не мог ее взять

И был в сильнейшей досаде.

Но матери Мальфред была немила,

И, дочке явив нелюбовь,

Она предложила, чтоб церковь дотла

Сожгли и отстроили вновь:

«Возьмите золота и серебра,

Наполним доверху чашу,

А после, когда придет пора,

Мы церковь отстроим нашу!»

Вспыхнула церковь Марии внутри

От пола до подволоки.

У Мальфред под капюшоном плаща

Как мел побелели щеки.

Лютый жар был в церковном дворе

От стен, полыхавших снаружи.

Внутри, где свинец топился, как воск,

Запертым было хуже!

Юный Энгель сказал молодцам:

«Придется коней заколоть,

Чтоб конской кровью могли охладить

Мы обожженную плоть».

Маленький паж, любя лошадей,

Такого не ждал совета:

«Ты лучше Мальфред свою убей!

Она заслужила это».

Юный Энгель обнял ее

В разгуле огня и дыма:

«Ты жизни достойна, любовь моя!

Останешься ты невредима».

На круглый щит посадили ее,

В пылающих клочьях плаща.

Каждый подставил копья острие,

И подняли щит сообща.

Его внесли в пламеневший притвор,

Метнули в оконный проем,

И Мальфред сошла на церковный двор

В плаще обгорелом своем.

Ей кудри златые огонь опалил.

Ей пот пропитал соленый

Платье, в котором из церкви она

Удалилась на луг зеленый.

Она пришла на зеленый луг

И молвила: «Вместе с горящей

Церковью Девы Марии сгорит

Один молодец настоящий!»

Родился у Мальфред по осени сын,

И втайне держались родины:

О том, что дитя явилось на свет,

Не знал человек ни единый.

Младенец вечером был рожден.

Ночью он был крещен.

Юным Энгелем в честь отца

Мальчик был наречен.

Семь зим его растила мать.

Затем, в глаза ему глядя,

Сказала: «Отца твоего убил

Брат мой Гёде — твой дядя!»

Сыну сравнялось девять зим,

И снова сказала мать:

«Мой брат убил отца твоего!

Ты должен это знать».

Юный Энгель, сын удальца,

Скликает свою родню:

«Хочу отомстить я за смерть отца,

Взяв меч и надев броню».

Гёде Ловманд в поместье своем

Сидит за столом дубовым.

Вошедший в горницу маленький паж

Не лезет в карман за словом:

«Гёде Ловманд, мой господин,

Беги! — восклицает он.—

Юный Энгель нас окружил

Со всех четырех сторон.

Юный Энгель, копьем до небес

Потрясая, — добавил паж,—

Своих молодцов с четырех концов

Ведет на город наш».

«Отколь этот юный Энгель взялся,

Копьем потрясающий с ходу?

На тинге я слыхом о нем не слыхал,

Не знал его имени сроду!»

По белому личику треплет пажа

Гёде Ловманд, любя:

«Дай мне, мальчик, добрый совет,

Если он есть у тебя!»

«В этом деле нет ничего

Надежней каменной башни.

В башне из камня, мой господин,

Найдешь ты приют всегдашний.

Укрывшись между мраморных стен,

Свинцовые двери запри.

Было бы впрямь чудно, если б нас

Враг захватил внутри!»

Юный Энгель их окружил

Со всех четырех концов

И сам, до небес потрясая копьем,

Повел своих удальцов.

В окошко башни на эту спесь

Гёде глядел и дивился:

«Ты чего хорохоришься здесь?

Откуда такой явился?»

Юный Энгель, в пурпурный плащ

Кутаясь, молвил дяде:

«Я — милый племянник твой,

                                                           сестрин сын,

Тебя держащий в осаде!»

Гёде сказал ему: «Нет причин

Гордиться таким невзгодьем.

Если ты наложницы сын,

Считай себя шлюхи отродьем!»

Энгель сказал: «Я наложницы сын!

Меж тем у ее отродья

Красивый замок есть не один,

И леса, и другие угодья.

Вдоволь золота и серебра,

И витязей храбрых дружина,

И кони, и много другого добра

Есть у наложницы сына!

Но если я наложницы сын —

В этом твоя вина!»

Юный Энгель башню зажег,

И вмиг загорелась она.

Как вкопанный, юный Энгель стоял

И дожидался, покуда

От каменной башни останется там

Серого пепла груда.

Руками белыми он плескал,

На пламень пожарный глядя.

Седой золой стал Гёде злой,

Его коварный дядя.

К матери Энгель вернулся, когда

Закончилась эта потеха.

Фру Мальфред ждала его у ворот,

В плаще из куньего меха.

«Любезная матушка, ты у ворот

Стоишь в плаще из куницы.

Я отомстил за убийство отца

До наступленья денницы».

Мальфред стала руки ломать,

Услышав эти слова.

Она заплакала: «Было одно

Горе, теперь их два!»

Юный Энгель вздохнул в ответ,

Коня повернув обратно:

«Ни в чем у женщин ясности нет!

Чего хотят — непонятно».

Останки Гёде взяла земля,

А юный Энгель не тужит.

Он при дворе своего короля

За червонное золото служит.

Неужели заря никогда не разгонит мрак?

     Рыцарю Карлу неймется.

     Он спрашивает мать:

     «Как мне юную Кирстин

     из монастыря умчать?»

А розы и лилии благоухали.

     «Больным скажись и в гроб ложись,

     обряжен, как мертвец.

     Пусть никто не усомнится,

     что тебе пришел конец».

     Послушался рыцарь Карл.

     В постель улегся он.

     Был вечером болен, к утру с колоколен

     звучал погребальный звон.

     Пажи коней седлают,

     чтоб в монастырь поспеть.

     Покойного рыцаря Карла

     везут в монастырь — отпеть.

     Въезжает гроб, качаясь,

     на монастырский двор.

     Встречать его с почетом

     выходит сам приор.

     «Преставился рыцарь Карл молодой!»

     Пажи, пурпур надев,

     сегодня ночью над мертвым бдеть

     просят прекрасных дев.

     Услышала крошка Кирстин

     и спрашивает мать:

     «Могу я рыцарю Карлу

     последний долг отдать?»

     «Должна ты пурпур надеть

     и на кудри златой венец.

     Да в церкви, у гроба, глядеть надо

                                                             в оба!

     Ведь рыцарь Карл — хитрец».

     Три двери дева прошла насквозь.

     Огни восковых свечей

     у ней расплывались в печальных очах

     и слезы лились из очей.

     Вот села она к изголовью,

     раскрыв молитвослов.

     «Ты был моей любовью,

     когда был жив-здоров!»

     Стала она в изножье,

     льняной подняла покров.

     «Ты жизни мне был дороже,

     когда был жив-здоров!»

     Он ей шепнул чуть слышно:

     «Ты слез не лей обо мне!

     О маленькая Кирстин,

     я здесь по твоей вине!

     За стрельчатой оградой

     ждут кони в час ночной.

     Поскачешь ли, крошка Кирстин,

     из монастыря со мной?»

     Он выпрыгнул из гроба,

     откинув прочь покров.

     Он маленькую Кирстин

     схватил — и был таков.

     Монашки читали каноны

     и видели, как он воскрес:

     «Должно быть, ангел божий

     за девой слетел с небес!»

     Монашки читали каноны,

     и каждую мучил вопрос:

     «Почему этот ангел божий

     до сих пор меня не унес?»

А розы и лилии благоухали.

Дева прекрасная в рощу одна

Отправилась в день погожий,

И встретился рыцарь Магнус ей.

Он был молодец пригожий.

«Добрый день тебе на зеленом лугу.

Добрый день, молодец пригожий!

На траве расстели нам обоим плащ!

Из него мы сделаем ложе».

«Для тебя свой новый бархатный плащ,

Зеленый, слегка ворсистый,

Чтоб от мокрой травы разлезлись швы,

Я не брошу на луг росистый!

Я не брошу на землю свой

                                                   бархатный плащ

Он достался мне не в подарок.

Я в Стокгольме его купил.

Он мне стоил пятнадцать марок».

«Рыцарь Магнус, живет моя мать

Вблизи, за лесной опушкой.

Подожди, покуда я сбегаю к ней

За голубой подушкой.

Живет моя мать — рукой подать!

Подожди меня, Магнус, в лесу.

У нее голубых подушек — пять.

Я одну из них принесу».

Накинув на кудри ему капюшон,

Велела — а голос был вкрадчив! —

Часок подождать и ушла навсегда,

Тем самым его околпачив.

Из тонкого шелка был ее плащ,

Смеялась она задушевно

И, платья подол по траве волоча,

Ушла что твоя королевна!

Весь день простоял, и другой простоял

На лугу молодец пригожий,

А девы прекрасной нет как нет,

Чтоб ему уготовить ложе.

В зеленом убранстве красуется лес,

А девы нет и в помине.

Магнус, она б не вернулась к тебе,

Хоть бы стоял ты поныне!

Еще с неделю высматривал он

Ее то справа, то слева.

Торчал как пень, и в троицын день

В церковь поехала дева.

При входе узнал он ее без труда:

«Зачем по собственной воле

Ты мне посулила вернуться туда —

И не вернулась боле?»

«Спасибо бархатному плащу

Скажи за такой подарок,—

Тому, что ты в Стокгольме купил,

Истратив пятнадцать марок.

Пусть ведают люди: ко мне вовек

Не подойдешь ты близко!

Зеленому бархатному плащу

За это кланяйся низко!

Честь я тебе оказала в лесу,

Полном предутренней влаги.

Рыцарь Магнус, принять эту честь

У тебя недостало отваги.

Рыцарем будь я, что деву в лесу

Встретил, — клянусь тебе свято! —

Свой плащ безоглядно швырнула б в росу,

Будь он даже из чистого злата!»

Свейдалем брошенный мяч угодил

Деве в грудь ненароком.

И сделалась эта дева бледна,

Стоя в окне высоком.

Юный Свейдаль идет за мячом,

Влетевшим в окно светлицы.

Но прежде, чем он вошел, печаль

Закралась в сердце девицы.

«Что толку тебе закидывать мяч

В светелку мою ненароком,

Если жаждет любви твоей

Дева в краю далеком?

Ты, юный Свейдаль, очей не сомкнешь,

Покой и сон позабудешь,

Доколе девы прекрасной своей

От мертвого сна не пробудишь».

Юный Свейдаль, закутавшись в мех,

Вошел и, став посредине

Светлицы, где ратный люд пировал,

Промолвил своей дружине:

«Вы кубки здесь наполняйте, друзья,

Обильным вином и медом,

Покуда съезжу к матушке я,

Что спит под могильным сводом».

Юный Свейдаль к родимой взывал

Голосом громоподобным,

Так, что в стене появилась щель

И трещина — в камне надгробном.

«Кто неистовым зовом своим

Тревожит меня безрассудно?

Или с миром в земле сырой

Нельзя мне спать беспробудно?»

«Матушка, юный Свейдаль, твой сын,

Не в силах избыть кручину.

Дай совет из подземных глубин

Своему горемычному сыну!

То, что страдает сердце мое

От мук любви безысходной,

Дело рук моей сводной сестры

И мачехи злоприродной.

К деве, живущей в чужом краю,

Влечет меня днем и ночью,

Хоть суженой прекрасной своей

Не видывал я воочью».

«Я дам тебе лихого коня.

Он проносится рысью

И лугом зеленым, и фьордом соленым,

И поднебесной высью.

Я дам тебе богатырский меч,

В драконьей крови закаленный.

Как факел, у всадника в темном лесу

Блещет клинок оголенный».

Юный Свейдаль вскочил в седло,

Пришпорил коня богатырь.

Насквозь проскакал он дремучий лес,

Осилил морскую ширь.

В ту пору берегом шел пастух,

Гнавший скотину в воду.

Юный Свейдаль, коня придержав,

Спросил человека с ходу:

«Услышь мое слово, добрый пастух!

Поведай мне без утайки,

Как имя владетеля этих стад

Или, быть может, хозяйки?»

«Повержена в беспробудный сон

Своей неизбывной любовью,

Одна прекрасная дева и есть

Хозяйка всему поголовью!

Юный Свейдаль у ней из ума

Нейдет ни днем, ни ночью,

Хоть этого рыцаря дева сама

Не видывала воочью».

«Пастух мой добрый, где ее дом?

Меня не вводи в обман!

Если стану я здесь королем,

Я дам тебе рыцарский сан».

«Под липой, на взгорье, стоит ее дом,

Чей вход булатом окован.

Серым тесаным камнем кругом,

Как крепость, он облицован.

Он серым тесаным камнем одет.

Ни щели там, ни оконца.

Восемь лет моя госпожа

Не видела ясного солнца.

У двери заветной медведь и лев

Застыли, разинув зевы.

Но если ты — Свейдаль, войдешь без препон

В спальню прекрасной девы».

Свейдаль подъехал — и сами собой

Упали затворы с двери.

Покорно припали к его ногам

Вход охранявшие звери.

Покорно к ногам его лев и медведь

Прильнули, толкая друг дружку.

Липа склонила до самой земли

С листвой золоченой верхушку.

До самой земли склонилась она

Своей златолиственной сенью.

Дева очнулась от мертвого сна,

Чудесному рада спасенью.

Эта влюбленная дева была

Разбужена звоном шпор.

Она воскликнула: «Небу хвала!

Свободна я с этих пор».

Юный Свейдаль, смел и пригож,

Входит в спальный покой,

И крепко она обнимает его,

Дивясь красоте такой.

«Рыцарь Свейдаль, возлюбленный мой!

От муки спаслись мы оба.

Слава господу, с этого дня

Вместе быть нам до гроба!»

Вдоль вала с мечами танцует знать,—

   В пурпур одетые рыцари! —

В танцах являя осанку и стать,

К дамам будьте почтительны!

Юная Кирстен выходит на вал,—

   В пурпур одетые рыцари! —

Краса этой девы превыше похвал.

К дамам будьте почтительны!

Меч обнаженный подвесив сбоку,—

   В пурпур одетые рыцари! —

Пляшут, на удивленье оку.

К дамам будьте почтительны!

Но тяжкий клинок, покачнувшись, блеснул,

   В пурпур одетые рыцари! —

И деву по белой руке полоснул.

К дамам будьте почтительны!

Поскольку он пальцев поранил пять,

Ей золотом больше не шить и не ткать.

Поскольку он десять поранил пальцев,

Вовек ей не знать ни иголки, ни пяльцев.

Дева идет, пересилив боль,

К столу, за которым сидит король.

— Кирстен, дитя мое, что стряслось?

Твой плащ от крови промок насквозь!

— В горницу я отлучилась отсель —

Брату меньшому постлать постель.

Вхожу я — и что же? Мой младший брат

Оставил на ложе свой острый булат!

Пытаясь его поднять,

Я пальцев поранила пять.

Пытаясь его повесить,

Я пальцев поранила десять.

Золотом я не смогу вышивать,

Свои рукава не смогу шнуровать.

— А кто тебе станет, пока ты жива,

Шить золотом и шнуровать рукава?

— Золотом будет сестра вышивать,

А матушка — мне рукава шнуровать.

В шитье золотом с головы до ног,

Рыцарь стоял, опершись на клинок.

Деву погладил он по лицу

И молвил: — Пойдешь ли со мной к венцу?

Сестре моей — златом велю вышивать,

Служанкам — твои рукава шнуровать.

С тобой возвращаясь из-под венца,

Я сам поведу твоего жеребца.

Король воскликнул: — Опомнись, беспечный!

Как можно жениться на деве увечной?

— В танце деву не смог уберечь я.

Мой меч — причина ее увечья.

Повинен я — и никто иной!

Она мне станет любимой женой.

Она отдала ему верность и честь,—

   В пурпур одетые рыцари! —

На свадьбу народу стеклось — не счесть.

К дамам будьте почтительны!

Рыцарь Олуф на севере жил.

К невесте он шлет гонца —

Сказать, что весла уже сложил

И вскорости ждет конца.

— Когда получишь ты эту весть,

Не вздумай, Кирстен, ни пить, ни есть.

Скачи к постели моей во весь дух,

Пока не успел прокричать петух.

К приемной матери входит в дом

Юная Кирстен в плаще голубом:

— На смертном одре навестить жениха —

Не будет ли в этом стыда иль греха?

— Не будет оно ни грешно, ни зазорно,

Только ты, Кирстен, скачи проворно,

Чтоб навестить своего жениха,

Пока не раздастся крик петуха.

Коня, резвее других и послушней,

Выбрала Кирстен в отцовой конюшне.

Живой рукой оседлав скакуна,

На нем без дороги пустилась она.

Через дубраву четыре мили

Пронесся конь и домчался в мыле.

У въезда в поместье, одета в меха,

Стояла фру Меттелиль, мать жениха.

— Что рыцарь Олуф, жених мой прекрасный?

— Его терзает недуг опасный!

С той самой поры, как он занемог,

С детьми его вместе сбилась я с ног!

Юная Кирстен входит в дом.

К ней руки Олуф простер с трудом:

— О Кирстен, должна ты сделать мне честь —

На голубую подушку присесть!

— Не утомил меня тягостный путь.

От скачки я не устала ничуть.

Сейчас дорога мне минута любая,

А не подушка твоя голубая.

Рыцарь Олуф сказал пажу:

— Ларец принеси, где я злато держу!

Рыцарь Олуф отпер ларец

И дал ей пять золотых колец.

Из красного злата была отлита

На каждом перстне оленей чета.

Да три кольца золотых, что были

Обвиты гирляндами роз и лилий.

Ее одарил он застежкой нагрудной

Червонного злата, с отделкой чудной.

В руках горела она как жар!

Но мать рассердил этот щедрый дар.

— Сын мой, — сказала фру Меттелиль гневно,—

Судьба малюток твоих плачевна.

Зачем расточаешь ты наше добро?

Червонное золото — не серебро!

— Есть у детей моих замки и башни.

Есть лесные угодья и пашни.

Но больше не ступит сюда нога

Той, что мне, как жизнь, дорога!

Рыцарь Олуф последний раз

Кирстен в очи взглянул и угас.

В слезах невеста ехала вспять,

А злато — бог с ним! — позабыла взять.

         Из Хальда их прибыло сто сорок семь.

         У стен Браттингсборга вскоре

         Они свои шелковые шатры

         Раскинули на просторе.

Где удальцы проскакали, гремела под ними земля.

         Исунг, датский король, на рать

         Смотрит с высокой башни:

         «Припала охота им жизнью играть

         Как нельзя бесшабашней!

         По свету поездил ты, Снаренсвенд!

         Не знаешь ли, Сивурд, пришельцев?

         Откуда эти златые щиты?

         Как звать их отважных владельцев?»

         «На первом щите ослепительный лев

         Красуется гривой косматой.

         А сверху — царственный Дидрика знак:

         Корона червонного злата.

         Клещами и молотом щит второй

         Украсил сын кузнеца.

         Видрик в плен врага не берет,

         А рубится до конца.

         На третьем щите блистающий змей.

         Он в кольца златые свит.

         Премудрый Местер Хильдебранд

         Сей знак поместил на щит.

          Ярла Хорнбуга отпрыск — юнец,

         В битвах не закаленный,

         Носит Хумлунгер четвертый щит,

         С липой ярко-зеленой.

         На пятом щите — одичалый волк,

         Блистающий на пустополье.

         Знак этот выбрал Железный Ульв.

         Чуждо ему сердоболье.

         Как жар, горит на щите шестом

         Отливающий золотом гриф.

         Хеллед Хаген с этим щитом

         Бьется, покуда жив.

         Виола украсила щит седьмой.

         Она — веселья источник.

         Так мыслит Фальквур-музыкант,

         Бражник и полуночник.

         На восьмом щите — человек и слон.

         Сей знак выбрал Тетлев Датский.

         Недюжинной силой славится он,

         Мечом владеет он хватски.

         Бурым орлом девятый щит

         Украсил воитель юный.

         Духом тверд господин Роденгорд,

         Отменно знающий руны.

         Две белых стрелы на десятом щите

         Сияют крестообразно:

         Виттинг Херфредсон выбрал знак

         С именем сообразно.

         Блещет одиннадцатый щит,

         Отмечен пламенем ярым.

         Его по земле господней мчит

         Бранд Видфардлинг пожаром.

         Двенадцатый щит брат Альсинг, монах,

         Украсил златой булавой.

         За Альсингом, стоя в стременах,

         Несутся воители в бой».

         «Мой Сивурд! Найдется тебе по плечу

         У Дидрика в стане витязь.

         За земли свои, за своих королей

         Один на один поборитесь!»

         К шатрам подъехал Снаренсвенд:

         «Кто удаль, силу, проворство

         Желает выказать в честном бою

         И рад вступить в ратоборство?

         Кто лучше всех владеет конем,

         Чей конь не знает заминки,

         Пусть выедет в чистое поле на нем,

         Себя испытать в поединке!»

         Бросили кости на тавлею.

         Надо ж им так раскатиться!

         Выпал Хумлунгеру жребий худой:

         С богатырем схватиться.

         Он у Видрика просит коня:

         «Тебе не грозит наклад!

         За Скемминга может моя родня

         Назначить любой заклад».

         «Не расквитаться твоей родне,—

         Зря не давай поруки! —

         Если испортит Скемминга мне

         Сивурд, храбрец близорукий!»

         «Есть у меня меньшая сестра —

         Для женщин других зерцало,

         Дабы добродетели образец

         Любая из них созерцала».

         «Восемь замков дай мне в залог,—

         Если что с конем приключится,—

         И твою меньшую сестру, чтоб мог

         Я с ней тотчас обручиться».

         «Восемь замков моих за коня

         Дам я тебе в поруку.

         Восемь замков бери у меня

         И младшей сестры моей руку!»

         Весело прыгнул Хумлунгер в седло,

         И Скемминг помчал седока.

         Чудно показалось коню, что ему

         Шпоры уперлись в бока.

         Как солнце, сиял Хумлунгеров щит!

         «Спаси меня милость господня!

         Не дай горемычному молодцу

         С коня свалиться сегодня!»

         Как равный с равным, сшиблись они.

         У витязей с первой встречи

         Лопнули щитовые ремни,

         Щиты отнесло далече.

         «Ты ладно скроен и крепко сшит.

         По нутру мне твоя удалость.

         Ступай, молодец, разыщи свой щит,

         А я подожду тебя малость».

         Как только сшиблись воители вновь,

         Хумлунгеру не мирволя,

         Ткнул его крепко Сивурд мечом

         И отбросил далёко в поле.

         «К земле пригвоздил я тебя, молодец!

         Твой конь стал моей добычей.

         Ты кто и откуда? Узнать бы не худо!

         Таков богатырский обычай!»

         «Отец мой — биртингсландский ярл —

         Как Хорнбуг известен в народе.

         А я Хумлунгером юным зовусь

         В застолье и в походе».

         «Хорнбуг мне добрый друг и зять.

         Ты — милой сестры моей чадо!

         Скемминга можешь обратно взять:

         Чужого коня мне не надо!

         Ремень отрежь от щита моего.

         К дубу ремнем сыромятным

         Меня прикрути и скажи: «Одолел

         Я Сивурда в споре ратном!»

         Хумлунгер к шатрам, в ожиданье похвал,

         Пришел и сложил свой меч:

         «К дубу прикручен старый бахвал

         За свою хвастливую речь!»

         «Полно, юный Хумлунгер, врать!

         Не будь его доброй воли,

         Не то что ты, а целая рать

         Не связала бы Сивурда в поле!»

         В дубраву поехал на сером коне

         Видрик без дальних слов:

         «Проведать нынче охота мне,

         Как Сивурд жив-здоров?»

         В дубраве Сивурд прикручен был

         К матерому дубу ремнями.

         Издали Видрика он углядел

         И выдернул дуб с корнями.

         «Видрика связанным ждать — не след!

         Этот шутить не любит!

         Мечом своим добрым хватит по ребрам

         И наискось их перерубит!»

         Королева из верхних покоев глядит,

         Как пыль вздымается клубом:

         «Нам рыцарской славы привез из дубравы

         Сивурд с вырванным дубом!»

         Королева из верхних покоев глядит,

         Дивясь богатырской мощи:

         «Диковинный цветик нынче сорвал

         Наш Сивурд, гуляя в роще!»

         Могучие витязи на лугу

         Танцуют под музыки звуки.

         Пускается, с дубом за поясом, в пляс

         Сивурд, храбрец близорукий.

Где удальцы проскакали, гремела под ними земля

Восемь братьев Дидрик имел,

Богатой Вероной правил,

И каждый по дюжине сыновей

У трона его поставил.

Было по дюжине сыновей

У его пятерых сестер.

Тринадцатый сын родился у меньшой,

Как братья, удал и востер.

Когда из Вероны вышла рать

Во всей богатырской мощи,

Шлемы торчали — не стану врать! —

Превыше буковой рощи.

«Целый свет мы с мечом прошли,

Всюду рубились хватски,

Но Данией правит король, говорят,

По имени Хольгер Датский.

В Ютландии Северной он живет.

Ни пред каким супостатом

Этот король не склонял головы,

Венчанной червонным златом».

Булатной палицей Свертинг потряс.

Ратный взыграл в нем дух.

«Хольгера люди — ничто против нас.

Их сотню раздавим, как мух!»

«Ты Хольгера войско не ставишь

                                                             ни в грош,

Свертинг, чернявый малый?

Я слышал, народ у него хорош:

Отважный, лихой, удалый!»

Верзила Бермер сказал: «Король

Хольгер Датский отвагу

Выкажет, если дождется нас

И не задаст он тягу!»

Двинулись восемь тысяч коней,

Что в Данию с грохотом адским

Везли из Вероны незваных гостей —

Свидеться с Хольгером Датским.

Король королю посылает гонца,

С противника требуя дани:

«Если откажется Хольгер платить,

Пусть выйдет на поле брани».

Откликнулся Видрик Верландсен,

Что слова зря не скажет:

«Кто в землю датскую к нам войдет,

Тот в землю датскую ляжет!»

Два войска на черной равнине сошлись

Для богатырской сечи.

И скорбным ристалищем стало тогда

Место кровавой встречи.

Витязи Хольгера бились три дня,

Исполнены доблестей бранных.

Несметное множество там полегло

Воителей чужестранных.

Верзила Бермер сказал королю:

«До сотни нас недобрать!

Как мы Хольгера победим,

Когда оскудела рать?»

Славный Дидрик утратил спесь

И взор обратил к небосклону:

«Нечего ждать нам спасенья здесь!

Надо бежать в Верону».

Дидрик пустился, не чуя ног,

Через холмы и овраги.

Свертинг-бахвал за ним поспевал,

Забыв о былой отваге.

Юный витязь, Железный Ульв,

Стоял на крутом косогоре:

«Сулился Дидрик датчан одолеть

Себе самому на горе!»

Была восьмитысячной эта рать.

И надо ж случиться урону:

Вспять воротилось лишь тридцать пять

Из Дании в Верону.

Кровь, по разрытой равнине бурля,

Стекала с холмов и бугров.

Дымилась испариной красной земля,

И солнечный шар был багров.

От королевы богемской наказ

Был фрекен Дагмар, невесте:

«С приездом в Данию, дочь моя,

Тебе прибавится чести.

С приездом в Данию, дочь моя,

Тебя полюбит премного

Крестьянство, если не станешь ты

С пахарей брать налога.

У датского короля, бога ради,

Проси свой первый дар:

Пусть выйдет на волю твой милый дядя,

Епископ Вальдемар».

Проворно шелк разостлали

Поверх родной земли

И фрекен Дагмар на берег

Не мешкая повели.

На золоченой рее взвился

Шелковый парус чудно.

В Данию по соленым волнам

Два месяца плыло судно.

Якорь зарылся в белый песок.

Фрекен Дагмар снесли с корабля.

У ней впервые за долгий срок

Была под ногами земля.

Опираясь на белую руку

Датского короля,

Впервые на датскую землю

Ступила она с корабля.

И, путь устлав ей шелком,

С почетом повели

Фрекен Дагмар в замок,

Видневшийся вдали.

Там королю-супругу

Молвила чуть свет

Дагмар, выполняя

Матери завет:

«Король, всевышнего ради,

Прошу я первый дар:

Пусть выйдет на волю мой дядя,

Епископ Вальдемар!

И дар второй, от сердца

Прошу я, видит бог:

С узников снять оковы,

С пахарей снять налог».

«Молчи, молчи! Аттингборга ключи,

Королева, ты просишь в дар,

Чтоб тебя вдовой сделал дядя твой,

Епископ Вальдемар!»

Корону златую слагает она:

«Здесь нечего делать мне,

Коль скоро слово мое ни во что

Не ставится в датской стране!»

«Позвать мне рыцаря Странге!

Пусть он и юный Кнуд

Темницу в Аттингборге

Пленнику отомкнут!»

Был шагу ступить не в силах

Епископ, выйдя на свет.

«Вечностью в этой башне

Показались мне восемь лет!»

Вынув гребень златой из ларца,

Она ему кудри густые

Чесала и слезы лила без конца

На их завитки золотые.

«Слез, королева Дагмар, не лей!

Можешь ты сдать спокойно:

Если только я буду жив,

Отмстить сумею достойно!»

«Молчи, епископ Вальдемар!

Слушать не стану я дольше.

Если ты вновь попадешь в Аттингборг,

Я тебе не заступница больше!»

Бенгерд, ложе с супругом деля,

Требует утренний дар с короля.

Худо придется Бенгерд!

«С каждой девы мне, по закону,

Взимать угодно златую крону».

«Другое проси, — отвечает король,—

А дев неимущих платить не неволь!

Под страхом смерти с девушки бедной

Не взыщешь ты и полушки медной!»

«Женщинам низкого званья, король,

Пурпур носящим, ты не мирволь!»

«По мне, будь они любого сословья,

Сумела купить — и носи на здоровье!»

«Запрет издай для мужицких сынов —

Держать под седлом дорогих скакунов».

«Был бы конь молодцу по карману,

А я препятствий чинить не стану!»

«Чтоб дань с корабельщиков брать, окружи

Цепями морские свои рубежи».

«А ты подумала, где я добуду

Бездну железа на эту причуду?»

«Из Рибе сгони кузнецов, и для крепи

Скуют они железные цепи.

Что нужно крестьянину — бог свидетель:

Дверь из лозы и калитка без петель.

Упряжка быков да корова одна…

Какого еще ему рожна?

С мужицких жен пусть идет мне плата:

За каждого сына — эре злата.

Эре — за сына, за дочку — треть

С крестьянок буду взимать я впредь».

Король в первосонье, как бы воочью,

Покойную Дагмар увидел ночью:

«В поход не езди один потому,

Что Бенгерд нельзя оставлять в дому!

Коль скоро в поход уедешь один,

Умрет в колыбели твой маленький сын».

Король будит Бенгерд во тьме ночной:

«Живей одевайся! Ты едешь со мной!»

В походе первой стрелы острие

Вонзилось без промаха в сердце ее.

Бенгерд вовек не увидит солнца.

Никто не отнимет у девы червонца.

Землей засыпали прах королевы.

Есть у крестьянина скот и посевы.

Бенгерд покоится в темном склепе.

Наш край не закован в железные цепи.

Худо пришлось этой Бенгерд!

Марстиг проснулся рядом с женой

В полночь в своем поместье.

«Любимая, был мне диковинный сон.

Какое таит он предвестье?

Мне снилось, будто мой добрый корабль

В челнок превратился малый,

Высохли весла, исчезли гребцы

И кормщик пропал удалый.

Мне снилось, будто я на мосту

Сброшен был скакуном

И конь одичалый умчался вдаль

За диким лесным табуном».

«Забудь свой сон, в душе не таи,

Супруг мой, напрасной тревоги!

Это к добру: землепашцы твои

Тебе привезут налоги».

Входит к Марстигу маленький паж,

Приносит ему известье:

«Посланец Эрика, короля,

Примчался к тебе в поместье».

Юный Марстиг покинул постель,

Оделся и вышел во двор,

Где ждал его королевский гонец,

Прискакавший во весь опор.

«Марстиг, тебя призывает король.

Скажу тебе, не обинуясь,

Ты должен отправиться сразу со мной,

Приказу его повинуясь».

Марстиг ответил: «Коль скоро ночным

Приездом твоим я разбужен,

Признайся по совести, маленький паж,

Зачем королю я нужен?»

«Какая стать мне Марстигу лгать?

Король послал меня с вестью.

Он тебя отправляет в поход,

Нести его знамя с честью».

Марстиг закутался в плащ меховой.

«Сон мой, как видно, в руку!

Пойти сказать фру Ингеборг

Про близкую разлуку!»

«Если конь, меня сбросив, бежал

За диким лесным табуном,

Сон предвещает мне гибель в бою

Вместе с моим скакуном».

«Умолкни, мой благородный супруг!

Внимая молитве усердной,

Святым крестом осенит, как щитом,

Тебя Христос милосердный».

Марстиг покинул поместье свое,

Надев боевой доспех.

В замке ждал его датский король,

Кутаясь в куний мех.

«Всегда, мой Марстиг, — молвил король,

Ты был у меня в чести.

Нынче в походе знамя свое

Тебе доверяю нести!»

«В походе, рискуя своей головой,

Я буду знамя нести.

Но честь прекрасной супруги моей

Ты должен беречь и блюсти!»

На эти слова, усмехнувшись в мех,

Король ответствовал датский:

«Я буду ее, как родную сестру,

Беречь и лелеять братски!

Не дам в обиду ее никому.

Ущерб ей грозит не боле,

Чем если бы ты находился в дому,

А не на бранном поле!»

Когда отправился Марстиг в поход,

Воинский долг соблюдая,

Печалилась горько фру Ингеборг,

Его жена молодая.

Велит немедля седлать коней

Эрик, король вероломный:

«В гости мы съездим к одной госпоже,

Прекрасной с виду и скромной».

Въезжает в поместье датский король,

Накинув плащ меховой,

Он входит в покой фру Ингеборг

По лестнице винтовой.

«Если желаешь ты стать моей,

Сшей мне из шелка сорочку!

Червонным золотом, Ингеборг,

Укрась ее оторочку».

«С узорчатой оторочкой, король,

Сорочки не жди расшивной,—

Сказала фру Ингеборг, — я не хочу

Стать мужу неверной женой!»

«Послушай, прекрасная Ингеборг,

Если полюбишь меня,

Я буду тебя любить и чтить

До последнего дня!»

«Датский король, с оторочкой златой

Тебе не сошью я сорочку!

Марстиг на палец надел мне кольцо,

На шею — златую цепочку.

Марстиг на палец надел мне кольцо,

На шею — златую цепочку.

Долгие ночи здесь коротать

Буду я в одиночку.

Когда снаряжался Марстиг в поход,

Ты лгал ему, Эрик Датский,

Что будешь меня, как родную сестру,

Беречь и лелеять братски!»

На ярый блеск восковых свечей

Глядела она с тоской

И горько рыдала, когда с королем

Вели ее в спальный покой.

На раннем закате, на поздней заре

Король зачастил к ней в поместье.

Ложе насильственно с ним делить

Ей мука была и бесчестье.

Юный Марстиг вернулся домой,

Закончив трудную сечу.

Из замка прекрасная Ингеборг

Не вышла мужу навстречу.

Марстиг поднялся в женский покой.

Смотрит он — что за диво?

С места фру Ингеборг не встает

Встретить мужа учтиво.

«Зачем прекрасная Ингеборг

Не поднялась мне навстречу? —

Задумался Марстиг. — На этот вопрос

Едва ли себе я отвечу!»

«Была я рыцарской честной женой,

Но мукой терзаюсь адской,

Затем, что стала, себе на позор,

Второй королевой датской.

Видеть сны в объятьях твоих

Не буду я, Марстиг, покуда

Своей рукой не убьешь короля,

Мне причинившего худо!

Не буду я спать и видеть сны

В кольце твоих белых рук,

Покуда не будет убит король,

Причинивший мне столько мук!»

В брони и кольчуги своих молодцов —

Народ могучий и бравый —

Марстиг одел и поехал на тинг,

Грозя королю расправой.

Старейших на тинге приветствовал он

И стал, опершись на меч:

«Король насильно мою жену

Заставил в постель с ним лечь!

Когда рисковал я жизнью в бою,

Вдали от супруги милой,

Дома сидел ты, датский король,

И взял жену мою силой!»

Датский король, закутавшись в мех,

На тинге сказал многолюдном:

«Добиться согласья супруги твоей

Было делом нетрудным».

Король с усмешкой, кутаясь в мех,

На тинге стоял многолюдном:

«Она в одночасье дала мне согласье,

И было оно обоюдным!»

Марстиг, лживому слову не рад,

Сказал: «В народе давно

Известно, что глум — бесчестью брат.

Они всегда заодно!

Силой взял ты мою жену,

Эрик, датский король!

Теперь заплатишь кровью своей

За нашу муку и боль».

Марстиг, шляпы коснувшись рукой,

Молвил мужам совета:

«Бросил вызов я королю.

Да будет вам памятно это!»

«Марстиг, если откажешься ты

От своих неразумных слов,

Замок с башней, лесами и пашней

Тебе подарить я готов».

«На что мне башни, леса и пашни,—

Марстиг сказал королю.—

Лучше бы ты не содеял зла

Той, кого я люблю!»

«Марстиг, не столь велика твоя прыть!

Гляжу на тебя без боязни.

Коли не хочешь мне другом быть,

Обойдусь без твоей приязни».

«Король, не столь велика моя прыть,

Однако и я не трус.

Что кровью обиду решил я смыть —

Себе намотай на ус!

Между оленем и ланью порой

Втесаться случается псу.

Может свалить большого коня

Малый пенек в лесу».

Фру Ингеборг велела прийти

Ранильду — сестрину сыну,—

Который не слишком усердно служил

Королю, своему господину.

С племянником — сестриным сыном —

                                                                           вдвоем

Стали они совещаться,

Как заставить им короля

С жизнью своей распрощаться.

Назавтра, служа за столом королю,

Ранильд, паж немудрящий,

Стал дивиться, сколько сейчас

Оленей и ланей в чаще.

«Я место приметил! Поедем, король,

И сам убедишься ты, право,

Каких благородных животных полна

Зеленая эта дубрава!»

Датский король собирался на тинг —

Заняться делами державы.

В город Виборг лежал его путь,

Мимо зеленой дубравы.

«В городе Виборге мне, молодцы,

Ночлег приготовьте на славу!

Если Ранильд, мой паж, не соврал,

Я с ним поскачу в дубраву».

Эрик вперед послал молодцов,

А сам повернул на опушку.

Ему и не снилось, что паж норовит

Его заманить в ловушку.

В погоне за дичью замешкались так,

Что день померк уходящий.

Стал постепенно сгущаться мрак,

И ночь их застала в чаще.

Датский король побороть не мог

Возросшей тоски и тревоги.

Воскликнул он: «Помоги мне бог!

Во тьме я сбился с дороги».

Король огляделся — в густых кустах

Домик стоит недалече.

Хворост пылает в его очаге,

Горят восковые свечи.

Он обнял деву, открывшую дверь,

Охвачен душевной смутой,

И стала она казаться ему

Желанней с каждой минутой.

Он обнял деву, открывшую дверь.

Глаза ее дивно блестели.

Король сказал ей: «Сегодня со мной

Уснешь ты в одной постели!»

В ответ услышал он сладостный смех,

Глаза излучали сиянье.

«Эрик Датский, сперва расскажи

О своем последнем деянье!»

«Коль скоро дано тебе это знать,

Ты можешь провидеть и дальше!

Долго ли жить мне осталось, ответь,

Прекрасная дева, без фальши!»

Пленителен был ее сладостный смех,

Темна и загадочна речь:

«Спроси про это железный крючок,

На котором подвешен твой меч».

Исчезла, растаяла женская стать,

И свечи, и хворост горящий.

В объятьях пытаясь ее удержать,

Очнулся он в сумрачной чаще.

Сказал ему Ранильд: «Мой господин,

Замешкались мы допоздна.

Нам из лесу выбраться нужно скорей,

Доколе светит луна.

За рощей зеленой лежит городок,

В лунном сиянье спящий.

Король мой, туда утомленный ездок

Легко доскачет из чащи.

Мы поедем с тобой не спеша,

Покуда луна еще светит,

И ни одна живая душа

Нас в пути не приметит».

Эрик Датский поверил пажу.

Хлестнув коня по крупу,

За Ранильдом юным, в сиянье лунном,

Король поскакал к Финдерупу.

Свечи и плошки погасли в домах.

Не знал человек ни один,

Что Ранильд привел короля впотьмах

В чей-то пустой овин.

Нашедшему здесь приют королю

В ум не могло и впасть,

Какая до наступленья дня

Ему уготована часть.

«Ранильд, покрепче дверь затвори,

Если служишь мне честно.

Слово Марстига до зари

Помнить было б уместно!»

«Марстиг, мой родич, несдержан в речах.

Он хоть кого озадачит!

Угроза, что выкрикнул он вгорячах,

Поверь, ничего не значит!

Чибис, малый свой дом сторожа,

Кружит не над кочкой единой.

Он машет крылами, гнездом дорожа,

Над всей большой луговиной».

За дверью никто, затаивши дух,

Не прятался ночью темной:

Там попросту выложил знак из двух

Соломинок паж вероломный.

Как только приезжие спать улеглись.

Тотчас на крестьянский двор

Посланцы прекрасной фру Ингеборг

Примчались во весь опор.

В дверь овина ударили вдруг

Тяжелые копья и пики.

«Эрик, датский король, отвори!» —

Послышались грозные крики.

Ранильд откликнулся: «Кто вам налгал,

Будто король — в овине?»

Он сеном забрасывать стал короля.

«Здесь Эрика нет и в помине!»

Соломой и сеном его закидал,

А когда ворвались в гуменник,

В сторону, где был спрятан король,

Кивнул головой изменник!

Ранильд мечом ударял спрохвала

По бревнам и доскам овина.

Так защищал отъявленный плут

Жизнь своего господина.

«Кто в город Виборг поскачет —

Проводить королевский труп?

Кто в Скандерборг — поведать

Королеве про Финдеруп?»

В город Виборг не едет

Никто — проводить мертвеца.

Худую весть королеве

Поведать — шлют молодца.

Незачем было за словом в карман

Пажу разбитному лезть.

Он, не вводя королеву в обман,

Ей передал скорбную весть:

«Пурпур надев, ты сидишь за столом,

Королева, с придворными вкупе,

А Эрик, наш молодой король,

Ночью убит в Финдерупе».

«Покуда, гонец, не придет мне конец,

За скорбное это известье

Будешь пиво, мед и харчи круглый год

Получать у меня в поместье!»

«Под правую руку покойному меч

Воткнули, и вышел он слева.

Теперь как зеницу ока беречь

Ты сына должна, королева!

Под левым плечом пронзили мечом,

Из тела торчал он справа.

Печали и гнева теперь полна

Датская наша держава».

Храбрый Марстиг мешкать не стал

У королевского трупа:

Убил короля и в Скандерборг

Помчался из Финдерупа.

Вдаль королева с башни глядит:

«Чему мы обязаны честью?

Гость нежданный, король самозваный

К нашему скачет поместью».

«Меня самозванцем, глумясь, не зови:

Есть король настоящий —

Ове, наместник, твой прелестник,

В твоих объятьях спящий!

Слезы не прольешь ты на гроб короля.

Не быть горемычной вдовой

Тебе, покуда на свете для блуда

Остался Ове живой!»

Воскликнул герцог Кристоффер,

Одетый в пурпур юнец:

«Худой привез ты мне выкуп

За то, что убит мой отец!

Коль скоро надену корону,—

Силясь гнев превозмочь,

Сказал он, — тебя, по закону,

Заставлю убраться прочь!»

«Когда я взойду на свою ладью

И велю швартовы отдать,

Многие вдовы в датском краю

Будут горько рыдать.

Если в изгнании буду я жить,

То Дании — вот тебе слово! —

Придется в будни меня кормить

И в день рождества Христова».

Марстиг, покинув Скандерборг,

Хлестнул коня по крупу

И, поспешая к фру Ингеборг,

Погнал его к Меллерупу.

Когда на высоком своем коне

Он подъезжал к поместью,

Прекрасная Ингеборг у ворот

Мужа встретила с честью.

Крепко обнял Марстиг жену.

От сердца у ней отлегло,

Когда он сказал; «Я убил короля,

Тебе причинившего зло!

Желаешь ты быть горемычной женой,

За мужем идущей в изгнанье,

Или желаешь наложницей стать,

Носящей постыдное званье?»

«Я не желаю наложницей стать,

Носящей постыдное званье.

Быть предпочту я честной женой,

За мужем идущей в изгнанье».

Облюбовал себе остров Хьельм

Марстиг, чтоб там поселиться.

У многих — по совести нужно сказать! —

Бледнели от этого лица.

На острове Хьельме он крепость воздвиг.

Никто ему не был страшен.

Замок сиял над стеной крепостной

И зубцами дозорных башен.

Марстиг не ставил ни в грош стреломет,

Не опасался пушек.

Из камня была твердыни стена,

И башни — до самых верхушек.

Крестьянин сеял в поле зерно,

Говоря: «Спаси нас бог!» —

И в сторону острова Хьельма глядел,

У которого вырос рог.

Всю мощь обрушил на остров Хьельм

Король в своей гордыне.

Себе в досаду повел он осаду,

Так и не взяв твердыни.

Марстиг двух дочерей имел.

Им достался худой удел:

Пошли они по миру вместе.

Старшая, горечь познав большую,

За руку молча взяла меньшую.

Пришли они в край, где виднелись поля

И замок Мальфреда, короля.

Мальфред окликнул их издалёка:

«Кто вы, стоящие здесь одиноко?»

«Мы — дочери Марстига, добрый король.

Явить нам свое милосердье изволь!»

Король прогоняет их на ночь глядя:

«Марстигом был повешен мой дядя!»

Старшая, горечь познав большую,

За руку молча взяла меньшую.

Пришли они в край, где виднелись поля

И замок Сигфреда, короля.

Сигфред окликнул их издалёка:

«Кто вы, стоящие здесь одиноко?»

«Мы — дочери Марстига, добрый король.

Явить нам свое милосердье изволь!»

«Прочь убирайтесь от этих врат!

Марстигом был повешен мой брат».

Старшая, горечь познав большую,

За руку молча ведет меньшую.

Вдруг открылась очам земля,

И замок Давида — ее короля.

Король Давид спросил издалёка:

«Кто вы, стоящие здесь одиноко?»

«Мы — дочери Марстига, добрый король.

Явить нам свое милосердье изволь!»

«Скажите, чему вас учила мать?

Пиво варить или брагу гнать?»

«Ни пиво варить, ни брагу гнать,

А красное золото прясть и ткать,

Точь-в-точь как твоя королева и девы,

Живущие при дворе королевы!

От нашего золотого тканья

Возвеселится душа твоя».

Старшая пряжу снует сестрица,

Меньшая — полотнища ткать мастерица.

На первом полотнище, справа и слева,

Христос и Мария, святая дева.

Сверток второй развернули в ткацкой —

На нем портрет королевы датской.

Блистают на третьей полосе

Ангелы божьи во всей красе.

Проворными пальцами по златоткани

Разбросаны всюду олени и лани.

Старшая и меньшая сестрица

Выткали там свои бледные лица.

Меж тем, златоткань срезая со стана,

Слезы меньшая лила непрестанно:

«Некому, наша мать,

Нам кусочек лакомый дать!

Где ты, наша сестра,

Что была к нам так добра!»

Старшая вовсе спала с лица,

Почернела и дождалась конца.

Меньшая жила в заботах и горе.

Король дал сына в мужья ей вскоре.

Они, гонимы превратной судьбой,

Пустились по миру вместе.

         В Рибе танцуют у врат городских

         Рыцари в башмаках щегольских.

         А замок взят королем Эриком юным.

         Танцующих рыцарей длинный хвост

         Весело в Рибе вступает на мост.

         Первым пускается в танец чудный

         Ульв из Рибе, король правосудный.

         Вслед за Ульвом танцует ражий

         Витязь, начальник замковой стражи.

         За ним, с молодцами-зятьями тремя,

         Господин Сальтенсей, каблуками гремя.

         Танцуя, плывут величаво Лимбеки,

         Чей род прославился силой навеки.

         Знатные рыцари, с Берге Грена

         Взяв пример, танцуют отменно.

         Хенник Канде танцует с фру Анной —

         Со своей женой богоданной.

         За ним бесстрашный Ивер Ранк

         Танцует с женой своей, Бенгерд Бланк.

         Не знаем, как звать супругу Вальравна,

         Что в паре с мужем танцует исправно.

         Танцует Ивер Хельт,

         С королем переплывший Бельт.

         А Длинный Ране глядел вокруг.

         Он пошел танцевать не вдруг.

         «Когда б не кудрей расчесанных глянец

         Я сам поскорей пустился бы в танец!»

         Длинный Ране помедлил и вдруг

         С разбега вскочил в танцевальный круг

         Заводит он песню, и мало-помалу

         Танцоры в нем признают запевалу.

         Много рыцарей знатных и дев

         Увлек за собой его напев.

         Тут встает госпожа Спендельско

         И в туфельках с пряжками пляшет легко

         Шелк волос, блестящих на диво,

         В сетку из шелка убрав горделиво.

         И прочим решает она предпочесть

         Ране, отдав ему верность и честь.

         В замок все втанцевали с мечами,

         Скрыв их под пурпурными плащами.

         Такого не видывал я доныне,

         Чтоб рыцари брали, танцуя, твердыни.

         Чтоб рыцарский танец венками из роз

         Их покорял без борьбы и угроз.

А замок взят королем Эриком юным.

           У переправы, при Медельфаре,—

           А лес так зелен вокруг! —

           Ивер пил мед с Эсберном Снаре.

Друг другом вовек не надышатся лето и луг.

           «Ивер, дружище, стань мне родня!

           Сестрицу Кирстин отдай за меня».

           «На что тебе Кирстин? У ней для

                                                                   шнуровки

           своих рукавов не хватает сноровки!

           Ни шить, ни кроить не научишь ее.

           В город она отсылает шитье».

           Эсберн отправился тихомолком —

           А лес так зелен вокруг! —

           в Рибе за пурпурной тканью и шелком.

Друг другом вовек не надышатся лето и луг.

           С покупками он прискакал во всю прыть

           и просит Кирстин скроить да сшить.

           Брала девица шелк и суконце —

           А лес так зелен вокруг! —

           и шить садилась при ярком солнце.

Друг другом вовек не надышатся лето и луг!

           На дощатом полу в изобилии

           вырезала розы и лилии.

           Двух рыцарей с мечами

           нашила она за плечами.

           Ладьей на волне штормовой

           украсила шов боковой.

           По проймам руки воздев,

           танцуют пятнадцать дев,

           а на груди у древа

           целуются рыцарь и дева.

           «Ну вот наконец и дошила одежду.—

           А лес так зелен вокруг! —

           Доставить в сохранности дай бог надежду».

Друг другом вовек не надышатся лето и луг!

           Поверили слову пажа-мальчугана: —

           А лес так зелен вокруг! —

           «Обнову берусь довезти без изъяна».

Друг другом вовек не надышатся лето и луг!

           «За каждый стежок по сукну и шелку

           пальчики девы, что держат иголку,

           пальчики девы спаси, Христос! —

           Эсберн Снаре произнес.—

           Получит она за шитье в уплату

           город Рибе с округой богатой

           и, в подарок за мастерство,

           если угодно, — меня самого!»

           «О рыцарь, щедра твоя награда! —

           А лес так зелен вокруг! —

           Тебя самого девице и надо».

Друг другом вовек не надышатся лето и луг!

В шляпе высокой, рассветной порой

В Дитмарскен въехал Фредрик Второй.

Свой край проворонила ты,

                                           дитмарскенская знать.

На свежих щеках играл румянец.

Король осмотрел каждый вал и шанец.

Проездил он день, проездил он пять,

Земли осмотрел он каждую пядь.

Не узнанный ни по лицу, ни по платью,

Он сел пировать с дитмарскенской

                                                                 знатью.

Не вынь он вилку и нож — вензеля

Не выдали б датского короля.

Совет собрав, дитмарскенская знать

Толкует, как бы ей Фредрика взять?

Меж тем по вечерней росе, босиком,

Служанка к нему прибежала тайком:

«Впусти меня, Фредрик, датский король,

И выслушать слово мое изволь!»

«Не датский король я — купец простой!

Я так и сказал, становясь на постой!»

«Ты — Фредрик Второй! Тебя воочью

Узнали и схватят сегодня ночью!»

Фредрик Второй без лишних слов

Спрыгнул с постели, открыл засов.

«Девочка, десять бочонков злата —

Тебе за преданность будет плата!»

«Седлай скорей! Изорву я обновы —

Коню твоему обмотать подковы».

Близкой погони предвидя угрозу,

Король вместе с ней поскакал к перевозу.

Он у реки осадил жеребца.

«Живей переправь меня!» — просит гребца.

«Совет не велит, и хозяина трушу.

Я рад бы, но как их запрет нарушу?»

«Я дам тебе талер, я дам тебе пять!»

А лодочник заладил опять:

«Я рад бы, но, если запрет нарушу,

Они из меня повытрясут душу!»

«Я дам тебе талер, я дам тебе десять!»

«И рад бы, да могут меня повесить!»

Голову саблей дамасской вмиг

Снес ему Фредрик — и в лодку прыг!

Надев перчаток замшевых пару,

На весла сел — и поддал он жару.

Когда короля пучина вод

Отрезала от дитмарскенских господ,

Издали он помахал им учтиво

Шляпой с тульей, высокой на диво.

«Была бы ты знатного рода, сам уж

Взял бы тебя я, девочка, замуж!

Но есть у меня молодец заправский.

Я дам вам землю и титул графский».

Свой край проворонила ты,

                                           дитмарскенская знать.

Рыцари весело едут на тинг

И шутками тешатся вволю,

А юный Свен Дюре скачет в тоске

Один по безлюдному полю.

С матерью милой он держит совет.

Ему не сидится на месте:

«Матушка, съезжу навстречу я

Магнуса юной невесте!»

«Если навстречу невесте чужой

Ты вздумал скакать сегодня,

Молю тебя, сын мой, пораньше домой

Вернись, во имя господне!»

На это Свен Дюре ответил ей,

Подвесив к поясу меч:

«Неужто в силах любимая мать

Жизнь мою уберечь?»

Навстречу невесте выехал Свен,

Стремглав скакуна гоня.

Попоной из шелка и белой парчи

Прикрыл он колени коня.

Свен Дюре берегом едет морским,

Играя наборной уздечкой,

Что блещет в белой руке ездока

Своей золотой насечкой.

Невеста, пряча улыбку в мех,

Подругу, сидящую рядом,

Спросила: «Кем доводится нам

Этот рыцарь с открытым взглядом?»

Красивая дева ответила ей:

«Он в здешней рожден стороне.

Свеном Дюре звать молодца,

Что сидит на высоком коне».

«Если Свеном Дюре зовут

Молодца на высоком коне,

Скажу я господу — больше всех

Этот рыцарь по сердцу мне!»

Меж тем поезжане своих коней

Пасут на зеленой лужайке.

Один Свен Дюре вьется вокруг

Хозяина и хозяйки:

«Дайте подушку из бархата мне!

Я сяду на этом месте,

Чтоб солнца лучи не могли повредить

Такой белолицей невесте».

Отец невесты промолвил: «Знай честь!

Не будь, молодец, докучлив.

Не дам тебе возле дочери сесть:

Язык у тебя закорючлив!»

«Когда я приехал в Париж,

Мне было все нипочем:

Язык мой в людской толчее

Отменным служил толмачом!»

«Когда ты приехал в Париж,

Язык распустил, как веник.

И сразу смекнул народ,

Что ты записной мошенник».

Вечером ладят постели гостям —

Где кому ночевать?

Свен Дюре хозяевам задал вопрос —

Где будет он почивать?

«Где галереи кровля ведет

К башни зубчатой подножью,

Там рыцарь Свен Дюре ночлег найдет,

Уповая на милость божью».

Когда настала пора провожать

Невесту в брачный покой,

Собрал Свен Дюре своих молодцов

И дал им наказ такой:

«Для всех неприметно должны обступить

Вы брачный покой полукружьем.

При этом кольчуги надеть под плащи

И не расставаться с оружьем».

Огни восковых непочатых свечей

И пламя факелов тоже

Зажгли, чтоб вечером поздним вести

Невесту на брачное ложе.

Когда ее провожали в покой,

Нечаянно вышла загвоздка:

Высокие факелы Свен погасил

И свечи витые из воска.

Громко сказала невесты мать,

Будучи злобной и мрачной:

«Господь посрами загасившего свет

У входа в покой брачный!»

Молвил Свен Дюре: «Хоть я погасил

Факелы ваши и свечи,

Зазорно, однако, выслушивать мне

Проклятья и бранные речи».

Закутав невесту в синий плащ,

Ее подняв на коня,

Свен Дюре под своды зеленых чащ

Летит, скакуна гоня.

Проехали несколько рощ и рек,

Лугов с травою немятой:

«Доброй ночи, прощай навек,

Рыцарь Магнус богатый!»

В усадьбе спать ложился народ.

Они добрались без помех.

Фру Меттелиль их ждала у ворот,

Закутана в куний мех.

Был велик новобрачных восторг,

Когда треволненья и бури

Забыла прекрасная Элленсборг

В объятьях Свена Дюре.

Ризели всходит по лестнице узкой

В светёлку — дев пробуждать.

А венды от крепости — в миле французской,

До вала рукой подать.

Она дочерей будит честью и лаской,

А стройную Весселиль — встряской и таской:

«Допоздна тебе только спать бы!

Не проспи своей собственной свадьбы!»

«Пускай другие шьют златом по шелку!

Я в утреннем сне вижу больше толку.

У вендского короля в стране

Я утицей малой гостила во сне.

Под крылами моими простерлись поля,

И пашни, и пажити короля.

На липовый корень уселась я там,

И ветви склонились к моим ногам».

«Племянница милая, сестрина дочь!

Твой утренний сон приобресть я не прочь.

Свой сверток тяжелый шитья золотого,

Сработанный летом, отдать я готова!»

«Оставь при себе золотое шитье,

А я сберегу сновиденье свое!»

Как только закончился этот спор,

Въезжает вендский король на двор.

Всадники скачут за ним, пыля.

Ризели вышла встречать короля:

«Добро пожаловать, вендов король!

Вина или меду откушать изволь!»

«Не надо мне меду, не надо вина!

Твоя племянница мне нужна!»

«Ее не отпустит приемная мать.

Пять лет нашей Весселиль! Что с нее взять?

«Хорошо, что не три! — отозвался король.—

Но глазами своими взглянуть мне дозволь».

«Дочки мои шьют златом с охотой,

А Весселиль вечно объята дремотой!»

Ризели, в дом проводив короля,

Вломилась к племяннице, деву хуля:

«Бесстыжая! Счастье тебе! — Что есть духу

За косу дернув, дает оплеуху.—

Живей одевайся, глаза не мозоль!

Тебя увидеть желает король!»

Три двери дева прошла не спеша.

Как солнце, была она хороша.

Король улыбнулся: «Не видел я сроду

Столь рослых красавиц — по пятому году!»

Коснувшись ее белоснежных щек,

Он деву любимой своей нарек.

«Отныне ты спать будешь сколько угодно,

Даю обещанье тебе всенародно!

В короне златой ты поедешь ко мне,

Под навесом шелковым, на сером коне!»

Тут со своим господином вместе

Покинула Весселиль это поместье.

         Живет спесивая дева

         в поместье, к югу от нас.

         Ей об руку с парнем бедным

         зазорно пуститься в пляс.

Сударыня, ах, удостойте! Снизойдите к просьбе

                                                                                 моей!

         Ей об руку с парнем бедным

         зазорно пуститься в пляс.

         Искусно шнуром золотым перевит

         у ней рукавов атлас.

         Вот Эрик, молодой король,

         велит седлать коней:

         «Живет насмешница в нашем краю.

         Отправимся в гости к ней!»

         Вот Эрик, молодой король,

         вскочил в танцевальный круг.

         Он деву за белую руку взял,

         пошел с ней плясать сам-друг.

         «Больно жестки руки твои.

         Со мной не тебе плясать бы!

         Ты вилы сжимал или тын городил

         вокруг чужой усадьбы?»

         «Пировал я на свадьбе вчера.

         Там пытали рыцари силы.

         Досталась победа мне самому.

         Сжимал я меч, а не вилы!»

         «Пировал ты на свадьбе вчера,

         в победителях там остался:

         на отцовской телеге возил навоз,

         самому тебе срам достался!

         На одной из штанин — дыра,

         одёжа твоя в беспорядке.

         Отпустил господин со двора —

         то-то скачешь ты без оглядки».

         «Найдется ли в округе у вас

         швея либо швец толковый —

         наряд из пурпура мне скроить

         и сшить его нитью шелковой?»

         «Швею отыщешь в округе у нас,

         найдется и швец толковый —

         наряд из дерюги тебе скроить

         да сшить его ниткой пеньковой».

         «Послушай, надменная дева моя,

         всей датскою казной,

         всем золотом Дании будешь владеть,

         если станешь моей женой».

         «Все золото Дании хранит

         сидящий на датском престоле.

         Ступай на чердак, залатай

                                                           свой башмак,

         не то набьешь мозоли!»

         Тогда прислужница госпожу

         не мешкая укорила:

         «Ведь это с Эриком, королем,

         с насмешкою ты говорила!»

         «О, если я с Эриком, королем,

         с насмешкою говорила,

         то крепко раскаиваюсь теперь

         в том, что я натворила!

         Липа в саду отца моего

         шумит зеленой верхушкой.

         Прекрасные девы и рыцари там

         встречаются тайно друг с дружкой».

         «Липа в саду отца твоего

         шумит зеленой верхушкой.

         Мошенники и плуты под ней

         якшаются тайно друг с дружкой!»

Сударыня, ах, удостойте! Снизойдите к просьбе

                                                                                 моей!

Благородные рыцари, други мои! —

     Мечи из ножон! —

Подвяжите златые шлемы свои —

     и за Йоном вдогон!

Рыцарь Педер с тинга примчался в ночь.

     Мечи из ножон! —

Навстречу Кирстен, любимая дочь,—

     разузнать, как Йон?

Подвяжите златые шлемы свои —

     и за Йоном вдогон!

«Ах, сударь Педер, батюшка мой,—

     Мечи из ножон! —

какие ты вести привез домой?»

     У ней на уме — Йон!

«О том говорил на тинге народ,—

     Мечи из ножон! —

что Лаве замуж тебя берет,

     а вовсе не Йон!»

«Если он замуж меня берет,—

     Мечи из ножон! —

хлопот у него будет полон рот,

     пока жив Йон!»

Для Лаве брачную ладят кровать,—

     Мечи из ножон! —

а Йон велит скакуна подковать.

     «Я с тобой!» — молвит Йон.

К невесте в поместье примчался Йон —

     Мечи из ножон! —

на коне и в броне, хорошо снаряжен.

     «Вот и я!» — молвил Йон.

Поздним вечером иней белей серебра,—

     Мечи из ножон! —

невесту на ложе вести пора.

     «Я вслед!» — молвил Йон.

Когда невеста вступала в покой,—

     Мечи из ножон! —

факел держа над ее головой,

     за ней вошел Йон.

Опочивальни замкнул он дверь.—

     Мечи из ножон! —

«Пусть Лаве спит спокойно теперь!

     Я здесь!» — крикнул Йон.

Посланец от Йона принес поклон: —

     Мечи из ножон! —

«С твоей невестой спит рыцарь Йон!»

     С ней впрямь был Йон.

Едва забрезжил рассвет, поутру,—

     Мечи из ножон! —

с жалобой Лаве спешит ко двору.

     «Я с тобой!» — молвил Йон.

«Будь милостив, благородный король! —

     Мечи из ножон! —

Обиду свою изложить мне дозволь».

     «На меня!» — молвил Йон.

«Посватался я к молодой невесте,—

     Мечи из ножон! —

но рыцарь другой переспал с ней вместе».

     «Это я!» — молвил Йон.

«Если посватались двое к невесте,—

     Мечи из ножон! —

копья скрестить за нее — дело чести».

     «Держись!» — молвил Йон.

Соперники сшиблись в первый раз,—

     Мечи из ножон! —

конь Лаве упал на колени тотчас.

     «Вставай!» — молвил Йон.

Вторично съехались, не робея,—

     Мечи из ножон! —

у Лаве расселась натрое шея.

     «Лежи!» — молвил Йон.

Девица в ладоши захлопала живо: —

     Мечи из ножон! —

«Потеха была хороша на диво!»

     Взял верх рыцарь Йон.

Подвяжите златые шлемы свои —

     и за Йоном вдогон!

Однажды рыцари были на тинге

И вдруг увидели юную Инге.

Король подивился: «Одна издалече

Какая-то дева к нам скачет на вече!»

Молвил паж: «У девицы забота —

На ваших мужчин поглазеть ей охота.

На ней, — добавил он со смешком,—

Платье что колокол, плащ — мешком!»

Слово пажа услыхала дева

И возразила спокойно, без гнева:

«Не будь у меня от обид оскома —

Разве мне не сиделось бы дома?

Горьких жалоб не будь у меня —

Разве я стала б седлать коня?

И платье на мне в наилучшем роде,

И плащ просторен, как раз по моде!

Но ты меня выслушай, датский король.

Поведать хочу я тебе свою боль!

Осталась без матери я с малолетства.

Со мной отец поделил наследство:

Меня усадил на колени и свято

Разбил на две доли скот и злато.

Два года он прожил со мною вместе,

И мне целиком досталось поместье.

Но дяди, покойной матушки братья,

Мое добро расточая и тратя,

Жнут мою пашню, топчут мой луг.

Они подкупают служанок и слуг,

К себе переманивают челядинцев,

И крадут мой скот пастухи самочинцев.

Чем вечно терпеть произвол и бесчестье,

Вручаю тебе родовое поместье».

«Спасибо, дева! Теперь, по праву,

Скажи, какой тебе рыцарь по нраву?»

«Ове Стисен мне по нутру.

Значит, придется он ко двору!»

«Встань, Ове, и той, что мужем иметь

Тебя пожелала, учтиво ответь!»

Встал Ове: «Прекрасная дева, дай срок,

Сама убедишься, какой во мне прок!

Пахать не обучен я землю сырую,

Зато рукава свои ловко шнурую.

Чем почву плугом взрезать — мне проще

Охотиться с гончей и соколом в роще».

«Езжай со мной, и не псовой охоте

Обучишься ты, но мужицкой работе.

За плуг берись и паши без промашки.

Не густо сей по глубокой вспашке.

Пройдись бороной после доброго сева.

Твоими станут поместье и дева!

Над блюдом трястись или пива корчагой

Не вздумай, дабы не сочли тебя скрягой.

Еды не жалей для гостей и прислуги —

И добрую славу заслужишь в округе».

Маленькой Инге, разумной в слове,

Руку и сердце отдал Ове.

На тинг в одиночестве ехала Инге,

Но счастье свое отыскала на тинге.

Со свитой король проводил их в усадьбу.

Там Инге и Ове сыграли свадьбу.

           «В златые кости, молодец,

           Играть со мною сядь!»

           «Мне золота червонного

           Для ставки негде взять!»

На тавлею метали они златые кости.

           «Ты шапку с головы поставь,—

           И серая сойдет!

           Я снизку жемчуга отдам,

           Коли твоя возьмет».

           Игральная златая кость

           Катится по доске.

           Возрадовалась дева,

           А молодец в тоске.

           «Сыграем снова, молодец!

           На то и тавлея».

           «Нет золота червонного.

           Что ж поставлю я?»

           «Рубаху серую поставь,—

           Посконная сойдет!

           Отдам я золотой венец,

           Коли твоя возьмет».

           Другая золотая кость

           Катится по доске.

           Возрадовалась дева,

           А молодец в тоске.

           «Сыграем снова, молодец!

           На то и тавлея».

           «Нет золота червонного.

           Что ж поставлю я?»

           «Поставить можешь ты чулки,

           К ним башмаки причесть,

           А я поставлю верность

           И к ней прибавлю честь».

           И третья золотая кость

           Катится по доске.

           Выигрывает молодец,

           А девица в тоске.

           «Эй, конюх молодой, ступай

           Живее со двора!

           Вот нож тебе в оправе

           Литого серебра!»

           «Нож, в серебро оправленный,

           Дай срок, я получу!

           Той, что в кости выиграл,

           Я владеть хочу».

           «Эй, конюх молодой, ступай

           Отсюда тихомолком.

           Я дам тебе за это семь

           Рубах, расшитых шелком!»

           «Расшитых шелком семь рубах,

           Дай срок, я получу.

           Той, что в кости выиграл,

           Я владеть хочу!»

           «Эй, конюх молодой, ступай

           Подальше от меня.

           Я подарю тебе седло

           И белого коня!»

           «Седло и белого коня,

           Дай срок, я получу.

           Той, что в кости выиграл,

           Я владеть хочу».

           «Эй, конюх молодой, ступай

           Отсюда честь по чести.

           Тебе свой замок подарю

           Я с пастбищами вместе!»

           «И пастбища, и замок,

           Дай срок, я получу.

           Той, что в кости выиграл,

           Я владеть хочу».

           В горнице чешет кудри

           Дева гребешком.

           «Господь, помоги мне, бедной,

           В замужестве таком!»

           Поглаживает молодец

           Меча своего рукоять.

           «Твое замужество лучше

           Того, что тебе под стать!

           С чего ты юным конюхом

           Зовешь меня — бог весть?

           Я — лучший королевский сын,

           Какой на свете есть!»

           «Ты — лучший королевский сын,

           Какой на свете есть?

           Тогда я верность отдам тебе,

           А заодно и честь».

На тавлею метали они златые кости.

                   Педер, слова подбирая к месту,

                   Поучает свою невесту.

(Берегись бесед потаенных, если думаешь стать моей!)

                   «Ночью, дверь отворяя мужу,

                   Пьяного не выставляй наружу!

                   Уеду — живи, не роняя чести,

                   Как подобает моей невесте.

                   Не пей со святыми отцами

                   Да с проезжими молодцами.

                   Не пей с королевскими стражниками,

                   Не будешь ославлена бражниками.

                   Городских опасайся козней,

                   Не сиди за беседой поздней».

                   Педер уехал до обрученья,

                   А Кирстин забыла его поученья:

                   Пила со святыми отцами

                   Да с проезжими молодцами.

                   Пила с королевскими стражниками

                   И была ославлена бражниками.

                   Городских не боялась козней,

                   За беседой сидела поздней.

                   И стала притчей у всех на устах,

                   Пока жених был в дальних местах.

                   Он ехал домой и молву худую

                   Слыхал про невесту свою молодую.

                   Когда приблизился он к поместью,

                   Встретила Кирстин его честь честью.

                   Седло и коня, хороша и свежа,

                   Она приняла, господину служа;

                   Взяв его щит и плащ меховой,

                   Взошла с ним по лестнице винтовой.

                   Ей Педер сказал: «Если хочешь спать,

                   Ступай в постель, где спит моя мать!

                   На белый лён, в мою кровать,

                   Ложись, если хочешь моею стать!»

                   Кирстин чулки с башмаками, смеясь,

                   Сняла и юркнула в кровать, не чинясь.

                   Юркнула в кровать на белый лён,

                   И долгую ночь не брал их сон.

                   Кирстин, завидя солнца лучи,

                   Требует: «Утренний дар мне вручи!»

                   «Месяц бы ты прождала меня честно —

                   Взять бы мне в жены тебя было лестно!

                   День один тебе подождать бы —

                   Дар получила бы ты после свадьбы.

                   Чулки, башмаки, конопля на сорочку —

                   Наложнице дань за первую ночку!»

Нет у Кирстен отца родного,

Нет у ней ни земли, ни крова.

Нет ни крова у ней, ни поместья,

Но в шашки сыграть с королем —

                                                             нет бесчестья!

Первой игре король был не рад:

Спустил он Рингстед и Риберстад.

Когда досталось Хёдебю деве,

Король хотел удалиться в гневе.

Утратив над Лундом, в Сконе, власть,

В беспамятство был готов он впасть.

«Я ставлю Данию, всю как есть,

А ты, дорогая, поставь свою честь!»

Кирстен воскликнула; «Разве такого

Я ждала королевского слова?

Спасибо матушке, на тавлею

Мне честь воспретившей ставить свою!»

Фру Меттелиль дочку, войдя в покой,

По белой щеке ударяет рукой:

«Чему учила тебя твоя мать?

Ткать на станке или в шашки играть?

Нить золотую учила прясть я

Или пытать за шашками счастья?»

Король нахмурился, кутаясь в мех:

«Деву безвинную бить вам не грех?!»

Фру Меттелиль вспыхнула, не шутя:

«Разве она — не мое дитя?»

Король усмехнулся и молвил без гнева:

«Отныне будет моей эта дева,

Что — роду незнатного, духом смела —

В плен королевское сердце взяла!

Прими, — сказал он, обняв ее стан,—

Златой венец и царственный сан!»

У королевы в застолье сошлись

Рыцари, сбросив доспехи,

Шуткой забавной, острым словцом

Обмениваясь для потехи.

Им не было дела до монастырей

И храмов, стоящих окрест.

Они толковали про матерей,

Что пестуют юных невест.

«Мне нужно жену, что кроить и шить

Умеет, а не белоручку,

Что бродит по городу целый день,

Себе придумав отлучку.

Жену, что на стол накрыть и раскласть

По скамьям подушки умеет,

А вовсе не ту, что тебя язычком

За милую душу отбреет!»

Слова не вымолвил женский пол,

Опричь самой юной девы.

Стояла она — почти дитя —

Подле стола королевы.

«Мне бы только чуть-чуть подрасти,

Вышла б за рыцаря я.

Но господом богом нашим клянусь,

Тебя не взяла бы в мужья!

Я в горнице женской крою да шью,

А ты вденешь ногу в стремя,

Закатишься в город и день-деньской

Попусту тратишь время.

Я славно умею на стол накрыть,

А ты, опершись на меч,

На тинге стоишь и не можешь связать

С грехом пополам свою речь.

По скамьям подушки я вмиг разложу,

А ты — хоть бы князь или граф

Сидели бок о бок с тобой — молчишь,

Как в рот воды набрав!»

Юный рыцарь Педер в карман

За словом лезть не привык.

«Я долго тебя искал — и обрел!» —

Он деве сказал напрямик.

В женских покоях веселье царит:

Королева датская там уж

Придворную деву свою выдает

За рыцаря Педера замуж!

За юной служанкой охотится паж:

«Когда наконец ты согласье мне дашь?»

«Хоть золотом церковь сулись мне наполнить,

Не соглашусь твою прихоть исполнить!»

«Церковь злата — за эту безделку?

Нельзя ли дешевле обделать сделку?

Церковь злата — чрезмерная трата.

Два платья за это — сходная плата!»

За юной служанкой охотится паж:

«Когда наконец ты согласье мне дашь?»

«Хоть золота груду с притвор церковный

Сули мне — получишь ответ прекословный!»

«Груду злата — за эту безделку?

Нельзя ли дешевле обделать сделку?

Груда злата — чрезмерная трата.

Пара туфель — сходная плата!»

За юной служанкой охотится паж:

«Когда наконец ты согласье мне дашь?»

«Хоть золота полный насыпь ларец —

Не дам я согласья тебе, молодец!»

«Злата ларец — за такую безделку?

Нельзя ли дешевле обделать сделку?

Злата ларец — безрассудная трата.

Пара перчаток — сходная плата!»

За юной служанкой охотится паж:

«Когда наконец ты согласье мне дашь?»

«Не соглашусь ради злата горстки,

Что может в моем уместиться наперстке!»

«Злата наперсток — за эту безделку?

Нельзя ли дешевле обделать сделку?

Злата наперсток — чрезмерная трата.

Две иголки — сходная плата!»

«Дороже мне честь, но скажу втихомолку:

Хозяйкину я потеряла иголку!»

Два бездельника темною ночкой

Хотят позабавиться с мельника дочкой.

           Есть чему подивиться!

           Сверху была девицей она,

           Снизу была вдовицей.

«Что несешь ты?» — спросил мукомол.

«Куль пшеницы тебе на помол!»

«Поставь за кровать моей дочки покуда

Свой куль, чтоб мыши не лезли оттуда».

Только сгустилась тьма за окном,

Сразу куль заходил ходуном.

«Папенька, плошку зажги! К нам воры

В горницу лезут, взломав затворы».

«Будь моей милой!» — мельника дочку

Тискает плут и целует в щечку.

«Плошку живей загаси, отец:

Мышь поймал этот кот-хитрец!»

С лавки послышался голос карги:

«Твой кот, поди, обут в сапоги!»

«Молчи, сквернавка! — откликнулся плут.—

Мы вместе с лавкой швырнем тебя в пруд!»

Наутро в пруду утопили каргу.

А мельник плакал на берегу.

           Есть чему подивиться!

           Их дочка сверху девицей была,

           А снизу была вдовицей.

В церкви монах околесицу нес.

Было святому брату

Не до заутрени: в мыслях он

Крестьянку склонял к разврату.

На переправу пала роса.

Дождавшись позднего часу,

На двор крестьянский прибрел монах,

Одетый в серую рясу.

В дверь, сквозь рясы грубую ткань,

Он постучался легонько:

«Вспомни свое обещанье — встань,

Открой мне!» — шепнул он тихонько.

«Послушай, мой дорогой муженек! —

Хозяину молвит хозяйка.—

Я серого брата впущу на часок,

А ты под кровать полезай-ка!»

Чем больше пил, тем пуще глупел

Этот монах-пустомеля.

Что золото есть у него в сундуке,

Расхвастался он с похмелья.

«Белую руку мне протяни —

Узнаешь любви моей цену.

Из красного злата на палец тебе

Я перстень заморский надену».

Четыре добрых оглобли в углу

Торчали там, как на грех!

Стал муж дубасить, монах — скакать.

Хозяйке глядеть было смех!

Выпрыгнул вон из окна блудодей

В монашеской серой одежде.

Такого, как он, меж крещеных людей

Я не видывал прежде!

Когда в монастырь этот серый брат

Приплелся с видом грустным,

Сам настоятель, гуляя у врат,

Столкнулся с монахом гнусным.

«Где тебя носит, плешивый монах?

Ты господа бога не славил!

Не был ты в монастырских стенах,

Заутрени там не правил».

«Некий крестьянин призвал меня в дом

Грехи отпустить хозяйке.

Ноги оттуда унес я с трудом,

Сказать могу без утайки.

Был у крестьянина я в дому.

Жену его исповедал.

Спасибо господу самому:

Он мне погибнуть не дал!

Ноет поныне мое нутро

От чаши святого Бента!

Вот и делай крестьянкам добро

После такого презента!»