Онлайн чтение книги Интервью сына века Conversations d'un enfant du siècle
Джей Макинерни I

Разумеется, я опоздал. И почему я вечно опаздываю, притом что у меня скутер «BMW C-1»? Я должен был либо примчаться сильно загодя, либо разбиться в лепешку. Этот обед с Джеем Макинерни был организован как-то неожиданно и наспех, едва он приехал в Париж на пару дней. Вхожу в «Ze Kitchen Galerie», ресторан, который был в моде с неделю – года этак четыре назад, и вижу Джея Макинерни: все как всегда – чистая рубашка, полосатый пиджак нью-йоркского литагента, пронзительные синие глаза и портфель-дипломат. Он встает, чтобы пожать мне руку.

– How are you today? – осведомляется он, будто ему есть до этого дело.

Это значит: «Как вы сегодня поживаете?» Я перевожу, потому что в моем последнем романе[90]Речь идет о романе «Windows on the World» (2003), получившем премию Интералье (Prix Interallié). английские фразы даны без перевода, и это стоило мне Гонкуровской премии 2003 года. Эдмонда Шарль-Ру[91] Эдмонда Шарль-Ру (Edmonde Charles-Roux; 1920–2016) – французская писательница и журналистка, автор нескольких книг, посвященных Коко Шанель; член Гонкуровской академии, а в 2012–2013 гг. ее президент. считает, что я должен был перевести на французский все реплики персонажей. Например, вместо «Spare me the bullshit!» персонажи моего романа «Windows on the World»[92]Этот роман написан Бегбедером в 2003 г. должны были воскликнуть «Избавь меня от этого бычьего дерьма!».[93]B действительности выражение переводится как «Отвяжись!», «Отвянь!», «От…сь!». Возможно, президентша Гонкуровской академии и права, но с переводом реплик я бы сильно потерял в плане реализма и добавил бы в текст комичности. Макинерни, напротив, считает, что я правильно сделал, что не стал переводить заглавие на французский:

– Это же американская реалия, вы не можете перевести название фирмы как «Окна в мир», это было бы смешно.

Короче, сидим наконец друг против друга в этом абсолютно урловом месте.

– It’s an ugly place but it’s supposed to be trendy.

Нет смысла переводить эту фразу. Думаю, читатель журнала «Бордель» имеет за плечами бакалавриат (читай: аттестат зрелости) плюс двенадцать лет высшего образования либо же достаточно владеет английским, потому что смотрит подряд все серии «Sex and the City». Открываем меню и корчим кислую мину: опять мировой ширпотреб, без всякого вкуса и оригинальности, хрен те что в духе «world food».

– Yuck! – крякает Джей. – И почему меня вечно приводят в рестораны, каких в Нью-Йорке сотни? Я бы предпочел что-нибудь настоящее, сугубо французское!

Сказано – сделано! Хватаюсь за телефон и набираю ресторан «Аллар».[94]Ресторан «Аллар», открытый в 1932 г., носит имя своих основателей, бургундских крестьян Марты и Марселя Аллар, семейные рецепты которых имели огромный успех; ресторан продолжает хранить национальные кулинарные традиции. У них есть для нас два места (еще бы, сколько я денег у них оставил!). Мы с Джеем разыгрываем срочные переговоры с секретариатом, рассыпаемся в извинениях и вываливаемся на улицу Гран Огюстен.

Через несколько метров мы даем себе волю и веселимся, как два сорванца, сбежавшие с уроков.

Дж. М. Не могу больше запихивать в себя интернациональную кухню! Можно подумать, я все еще в Америке! Одно название чего стоит: «Ze Kitchen Galerie»!

Ф. Б. О да! «Галерея кухни». Очень в духе восьмидесятых! Кто же у них наворачивает эти произведения кулинарного искусства?

Шагаем по средневековым улочкам одного из старейших кварталов Парижа. Чувствую, что Макинерни вежливо скучает: рассеянно глазеет на прохожих, на хорошеньких школьниц из лицея Фенелона, на старого почтальона верхом на велике. Он, наверно, чувствует себя внутри почтовой открытки: американец в Париже, и не просто американец, а Приглашенный Писатель. Наконец входим в «Аллар», и ему сразу делается лучше. На столе, застеленном белой скатертью, появляется тарелка с аппетитно нарезанной сухой овернской колбасой, вокруг суетятся гарсоны в черных пиджаках, приносят бутылку «живри», наполняют наши бокалы. Вот оно, счастье!

– Мне бургундское нравится больше, чем бордо, – говорит Джей Макинерни. – В нем больше особинки. Оно похоже на истеричных европеек, которые вечером трахаются до потери сознания, а наутро влепляют тебе оплеуху и называют подлецом.

Ф. Б. А вы часто бываете в Париже? Мы с вами как-то виделись на Монпарнасе, вместе с Оливье Коэном,[95] Оливье Коэн (Olivier Cohen; р. 1949) – французский издатель и писатель. когда выходили из «Глэмор-Эттитьюд» («Glamour Attitude»). Кстати, ваша книга «Ночное время» («Afterhours») начинается как раз с новеллы, где действие происходит в Париже, ночью… Вы написали ее после того вечера?

Дж. М. Да, я рассказываю свои безумные похождения после Книжного салона. На меня напала чокнутая поклонница, жутко секси, и увязалась за мной (в «Будда-бар», к «Ман-Рею», затем в «Кост» и в «Ред-лайт»). Идиотизм! Я теперь не помню, что́ было на самом деле, а что́ я придумал.

Ф. Б. Обычная профессиональная деформация. Писатели лучше помнят то, что пишут, чем то, что пережили.

Дж. М. В «Afterhours» смесь всего. Это Оливье Коэн уговорил меня написать. Для нас, неотесанных американцев, Париж олицетворяет романтику и утонченный вкус. Мне хотелось сломать этот шаблон и представить Париж таким же жалким, как Нью-Йорк!

Ф. Б. А вы согласны с моей характеристикой вашей новеллы? Это роман, из которого изъяли сто первых и сто последних страниц, а в середине оставили только каждую третью фразу.

Джей, с полным ртом, начинает давиться от смеха.

Дж. М. Отличная характеристика! Но труднее всего найти конец. В этом сборнике я насчитал по меньшей мере с десяток концовок!

Ф. Б. А что общего в этих десяти текстах, кроме их автора?

Дж. М. Это истории о бедолагах в состоянии кризиса и поисках себя. Вы знаете Франка О’Коннора?

Ф. Б. Впервые слышу.

Дж. М. Так вот, Франк О’Коннор сказал: «Роман – это всегда история кого-то, кто хочет вписаться в общество. Новелла – это история кого-то, кому не удается вписаться в общество».

Ф. Б. Неплохо сказано… Люблю смелые обобщения. Они помогают разобраться, что к чему, и порождают дискуссии. Я лично в ваших новеллах вижу влияние Карвера.[96] Рэймонд Карвер (Raymond Carver; 1938–1988) – американский поэт и новеллист.

Дж. М. Waow! I like you! Карвер был моим преподавателем по «creative writing» в Сиракузах. А Чивера[97] Джон Чивер (John Cheever; 1912–1982) – американский писатель, мастер короткого рассказа с элементами магического реализма. вы знаете? У нас в Штатах новеллу любят гораздо больше, чем во Франции. Многие писатели начинают с новелл. Это очень популярный жанр, есть специальные журналы, печатающие только новеллы, есть знаменитые новеллисты – например, Карвер или Уэлти.[98] Юдора Уэлти (Eudora Welty; 1909–2001) – американская писательница, критик, принадлежавшая к «южной школе».

Ф. Б. Если это такой важный жанр, почему вы долго не писали новелл?

Дж. М. Не знаю почему, меня как-то больше тянет на романы. Бывает, задумаешь рассказ, а получается роман. Это то, что произошло с книжкой «Тридцать лет с гаком» (в американской версии «Brightness Falls»). При этом мне очень нравится писать короткие истории, это как «one night stand» (любовная интрижка на один вечер). Интрижки не так прекрасны, как счастливый брак, но без них жизнь была бы уныла.

Появляется метрдотель и приносит нам меню, что ввергает Джея в неописуемый восторг.

Дж. М. Лягушачьи лапки в чесночном соусе! Фуа-гра и улитки! Ну наконец-то я во Франции!

Ф. Б. Вас часто сравнивают с Фицджеральдом, и не только потому, что вы оба из среды ирландских католиков.

Дж. М. Еще и потому, что меня зовут Джеем, как Гэтсби!

Ф. Б. Некоторые считают, что Брет Истон Эллис – это новый Хемингуэй, а вы – новый Скотт Фицджеральд. Вы ведь знаете, что они встречались – здесь, в Париже…

Дж. М. Да, что во мне от Фицджеральда – это мой романтизм, моя сентиментальность… Я чувствителен к осмыслению потерь. Боль потерь – ключевая линия у Фицджеральда. Рождаясь, мы теряем уют материнской утробы. Вся последующая жизнь – история потерь, и в конце концов мы теряем жизнь. Эллис – мой хороший друг, но то, что он пишет, – это гораздо холоднее, рискованней, отчаянней, чем то, что пишу я. Он никогда не старается понравиться читателю. Надо быть стопроцентно уверенным в себе, чтобы писать такие крутые, буквально на грани, книги.

Ф. Б. Ваш «светский» образ вам не мешает?

Дж. М. Мешает, и даже очень! Американские критики считают, что писатель не должен быть публичным человеком и красоваться на фото в журнале «Вэнити фейр».

Ф. Б. Во Франции то же самое…

Дж. М. Но публичность – еще не самое страшное. Что меня совершенно выбило из колеи, это мгновенный успех. «Bright Lights, Big City» («Яркие огни, большой город») в один клик стал бестселлером. Когда твой первый роман продается огромными тиражами – тебе это не могут простить.

Ф. Б. Критики хотят, чтобы писатели страдали.

Дж. М. Так я же и страдал! Поверьте, свою порцию боли я получил. Только на моей физиономии это не написано!

Ф. Б. Это все Флобер виноват. С тех пор как он заперся в башне из слоновой кости у себя в Круассе, серьезными писателями считают только тех, кто отказывается от комфорта и общества, жертвуя всем ради литературы. Писатель должен быть мизантропом, нелюдимом, отшельником, анахоретом… иначе он пустышка.

Дж. М. Мне больше нравится Бальзак, тот хоть жил в Париже! Когда пишешь роман, очень важно уметь наблюдать. Я бы не смог писать то, что пишу, сиди я весь день взаперти. Общество мне просто необходимо, потому что я описываю общество. Возможно, когда-нибудь, когда я буду стар, критики простят мне, что я позировал с манекенщицами для глянцевых журналов.

Ф. Б. Вы смотрели «Слона»?[99] «Слон» – криминальная драма американского режиссера Гаса Ван Сента, 2003 г., приз «Золотая пальмовая ветвь» Каннского фестиваля.

Дж. М. Смотрел, мне не понравилось. Гас Ван Сент[100] Гас Ван Сент-младший (Gus Van Sant, Jr.; р. 1952) – американский кинорежиссер и сценарист. слишком стилизует убийства. Очень много красивостей, а эмоциональности не хватает. Видеоряд, то, как он снимает эпизоды длинным планом, – все чересчур формалистично. Он хочет делать, как Кубрик, который на сцены убийства накладывал записи Бетховена.

Ф. Б. Я спросил вас, потому что этот фильм – попытка художественными средствами переосмыслить реальную трагедию. К тому же вы, как я слышал, начинали писать роман об 11 сентября.

Дж. М. Да, так оно и есть. После этой трагедии я много месяцев не мог ничего писать.

Ф. Б. Как Пауль Целан[101] Пауль Целан (Paul Celan, наст. имя Пауль Анчел; 1920–1970) – поэт и переводчик еврейского происхождения; в немецких лагерях погибли его родители и другие родственники, на что поэт отреагировал стихотворением «Фуга смерти». после Освенцима?

Дж. М. Это невозможно сравнивать. Но это правда, я думал: «К чему писать?» В романе, который я начал в то время, речь шла о приключениях друзей, а действие происходило в девяностые годы. И вдруг я понял, насколько все это бессмысленно. Мне надо было как-то соотнести все с 11 сентября. Мог ли я продолжать роман, место действия которого Нью-Йорк, как будто ничего не произошло? Нет, конечно, потому что история города совершенно перевернулась. Я бросил роман и начал все заново. Мой будущий роман будет начинаться после этих страшных событий. Внешне жизнь как будто продолжается. Герои романа все так же стремятся к богатству, к известности. И все же что-то в корне изменилось. Жители Нью-Йорка постоянно ощущают последствия этого ужаса. В начале книги они помогают спасателям, носят им бутерброды. Я сам это делал три месяца подряд.

Ф. Б. Значит, вы приняли осознанное решение не писать про сам теракт и остаться за рамками событий. По вашему мнению, такой роман, как «Windows on the World», выходит за пределы допустимого? Писатель не имеет права сочинять небылицы про то, что было в то утро в World Trade Center?

Дж. М. Запрещать ничего нельзя. Я решил начать свой роман там, где кончается ваш. Потому что в Америке эти события всем хорошо известны. Меня интересует не столько сама трагедия, сколько то, как изменился наш менталитет. Мы все так или иначе задумались о собственной смерти и о том, кем же мы хотим на самом деле быть. Чем хотим в жизни заниматься. После 11 сентября многие ньюйоркцы развелись, другие, наоборот, поженились, а кое-кто даже решил сменить пол!

Ф. Б. Не думаете ли вы – как это было написано о моей книге, – что роман про 11 сентября – кощунство, что это скандал?

Дж. М. Скандал – это очень даже хорошо. Подобные события должны вызывать реакцию читателей. Of course!

Ф. Б. Норман Мейлер[102] Норман Мейлер (Norman Mailer, 1923–2007) – американский писатель, журналист, драматург, сценарист, кинорежиссер. сказал, что надо выждать по меньшей мере десять лет, чтобы браться за такую тему…

Дж. М. Серьезно? Так и сказал? А я вот с ним не согласен: литературный вымысел должен впитать в себя современность. Что делает американскую литературу жизненной – это как раз способность переварить сиюминутную реальность и превратить ее в литературный текст. Мы все должны пропустить через себя 11 сентября. Романы, безусловно, должны рассказывать о трагедиях! Вся история американской литературы является тому примером! Кстати, Норман Мейлер – сам живая иллюстрация того, о чем мы говорим: он вечно путает журналистику и литературу.

Я пью «живри» и упиваюсь речами моего визави.

Дж. М. Вот уже несколько дней, с тех пор как я приехал в Париж, только и слышу о вашей книге. Надеюсь, в завершение нашей беседы вы мне ее презентуете с дарственной надписью! [Разумеется, презентовал. ] Что касается Нормана Мейлера, скажите ему, что вас отделяет от трагических событий достаточно большая географическая дистанция и это дает вам право трансформировать реальность в искусство. Я же не мог отреагировать так быстро, потому что находился в эпицентре. Я бы сочинил какой-нибудь приторно-сентиментальный роман, пронизанный пафосом. Теперь, десять лет спустя, я чувствую в себе силы взяться за эту тему. Мне нужна была временна́я дистанция, тогда как у вас была дистанция пространственная. Главное – иметь возможность взглянуть на события с психологической отстраненностью.

Ф. Б. Как вы это пережили?

Дж. М. Я видел происходящее из окна своей квартиры. И все время сравнивал то, что видел, с изображением в телевизоре. Я не верил своим глазам. Было 8:40 утра, я только что проснулся. Стал поднимать шторы. Помню, одну веревочку заело, я стал ее поправлять. И вдруг увидел ослепительную вспышку, как будто спичкой чиркнули. Я не понял, что это. Тут телефонный звонок, это была моя подружка. Она велела включить телевизор. В сущности, мы с ней расстались за четыре месяца до этого. А потом все телефоны вырубились, и мы с ней искали друг друга весь день. После этого мы с ней помирились и больше уже не расставались. Помню, я вышел на улицу сам не свой. После того как рухнули обе башни, люди все были покрыты белым пеплом. Я зашел в кофе-шоп и сел, чтобы выпить стакан воды. После меня туда вошел человек, похожий на призрак. Он узнал меня: «Are you Jay McInerny?» Я сказал «да», и тут он разрыдался. Говорит, вспомнил обложку «Bright Lights, Big City» [на оригинальном издании изображен со спины человек, смотрящий на World Trade Center, освещенный ночными огнями. При виде меня у него соединились ассоциации. «Я недавно вышел оттуда, – признался он. – А теперь там ничего нет, нет больше World Trade Center, который на вашей обложке». Я не знал, что ответить.

Ф. Б. Вам надо было сказать, что эти два здания всегда будут на обложке вашей книги. И никуда оттуда не денутся.