Онлайн чтение книги Кривой домишко Crooked House
23

Уже несколько дней я не видел отца. Когда наконец я заглянул к нему, он был занят чем-то не имеющим отношения к Леонидисам. Я пошел искать Тавернера.

Старший инспектор наслаждался коротким досугом и охотно согласился пропустить со мной стаканчик. Я поздравил его с успешным завершением расследования. Он принял поздравление, но вид у него при этом был далеко не ликующий.

– Я рад, что все уже позади, – сказал он. – Наконец дело заведено. Этого никто не станет оспаривать.

– Вы уверены, что добьетесь осуждения?

– Невозможно сказать заранее. Доказательства только косвенные, как почти всегда в случаях с убийствами. Очень многое будет зависеть от впечатления, которое эта пара произведет на присяжных.

– Что дают письма?

– На первый взгляд письма убийственные. Намеки на их совместную жизнь после смерти супруга. Фразы вроде: «Долго это не протянется». Попомните мои слова, защита все повернет по-своему – муж был настолько стар, что они, естественно, могли ожидать, что он скоро умрет. Прямых указаний на отравление нет – черным по белому нигде не написано, – но есть какие-то пассажи, которые при желании можно истолковать как подтверждение. Все зависит от того, кто будет судья. Если старик Карбери, их дело швах. Он большой ригорист по части нарушений супружеской верности. Защищать, мне кажется, будет Иглз или же Хамфри Кер. Хамфри просто великолепен для таких дел, но он любит для подкрепления своих доводов опереться на блестящий послужной список или что-нибудь в таком же роде. Боюсь, что отказ от службы в армии по этическим мотивам помешает ему развернуться. Вопрос сводится к тому, сумеют ли они понравиться присяжным. А кто может поручиться за присяжных? Сами знаете, Чарльз, эти двое не вызывают особой симпатии. Она – красивая женщина, вышла замуж за глубокого старика ради денег, а Браун – неврастеник, отказавшийся служить в армии по религиозно-этическим мотивам. Преступление банальное – оно в такой степени отвечает общепринятому стандарту, что даже и не верится, что они на него пошли. Могут, конечно, решить, что сделал это он, а она ничего не знала, или наоборот, что сделала она, а ничего не знал он. А могут вынести решение, что они сделали это вдвоем.

– А сами вы что думаете? – спросил я.

Он поглядел на меня без всякого выражения:

– Ничего не думаю. Я раскопал факты, факты отправлены к помощнику прокурора, и там пришли к выводу, что можно открыть дело. Вот и все. Я исполнил свой долг и умываю руки. Теперь вы в курсе, Чарльз.

Я, однако, был неудовлетворен – я видел лишь то, что Тавернера что-то мучает.

Только через три дня мне удалось поговорить по душам с отцом. О деле сам он ни разу не упоминал в разговорах со мной. Между нами возникло какое-то отчуждение, и мне казалось, я знаю причину. Теперь я задался целью во что бы то ни стало сломать вставшую между нами преграду.

– Давай поговорим начистоту, – сказал я. – Тавернер не уверен, что это сделали они. И ты тоже не уверен.

Отец покачал головой и повторил то же, что и Тавернер:

– Больше от нас ничего не зависит. Поскольку заведено дело, окончательный ответ надо искать исходя из него. А не высказывать сомнения.

– Но ни ты, ни Тавернер ведь не думаете, что они виновны?

– Это пусть решают присяжные.

Я взмолился:

– Ради всех святых, не затыкай мне рот профессиональными терминами. Вы-то с Тавернером что думаете об этом?

– Мое личное мнение значит столько же, сколько и твое.

– Это все так, но у тебя больше опыта.

– Скажу тебе честно – не знаю.

– А могут они быть виновны?

– Безусловно.

– Но ты в этом не уверен?

Отец пожал плечами:

– Как можно быть уверенным?

– Папа, не уходи от ответа. В других случаях у тебя бывала уверенность, разве нет? Даже твердая уверенность – никаких сомнений.

– Иногда бывало. Не всегда.

– Видит бог, как бы мне хотелось, чтобы она была у тебя сейчас.

– Мне бы тоже хотелось.

Мы оба замолчали. Перед моим мысленным взором возникли два призрака, выскользнувшие из сумеречного сада. Одинокие, затравленные, запуганные. Запуганные с самого начала. А не было ли это свидетельством нечистой совести?

Но тут же я сказал себе, что это еще ни о чем не говорит. Оба они, и Бренда и Лоуренс, боялись жизни – у них не было уверенности в себе, в своей способности избежать опасности и поражения: они хорошо понимали, что по всем общепринятым нормам незаконная любовь, когда замешано убийство, непременно навлечет на них подозрение.

Отец снова заговорил, на сей раз серьезно и по-доброму:

– Ну хорошо, Чарльз, давай посмотрим правде в глаза. У тебя в голове засела идея, что истинный преступник – один из Леонидисов, не так ли?

– Не совсем. Я задаю себе…

– На самом деле ты так думаешь. Ты можешь и ошибаться, но думаешь ты именно так.

– Вероятно, да.

– Почему?

– Потому что… – Я задумался, пытаясь четко представить себе, что я хотел сказать, собраться с мыслями. – Потому что… – Наконец я нашел точные слова: – Потому что они сами так думают.

– Сами так думают? Это любопытно. Очень даже любопытно. Ты хочешь сказать, что они все подозревают друг друга? Или же знают, кто именно это сделал?

– Не знаю точно. Все это очень туманно и путано. Думаю, что они стараются закрыть глаза и не видеть того, что им ясно.

Отец понимающе кивнул.

– Кроме Роджера, – сказал я. – Роджер искренне верит, что это сделала Бренда, и так же искренне хочет, чтобы ее повесили. Когда ты с Роджером, все кажется так… так легко, оттого что он простой, определенный и у него нет задних мыслей. Остальные же чувствуют себя виноватыми, им все время неловко, они просят меня позаботиться о том, чтобы у Бренды были самые лучшие адвокаты – чтобы ей дали шанс. Почему?

– Потому что в глубине души они не верят, что она виновата… Да, здравая мысль, – ответил отец, а затем тихо спросил: – Кто мог это сделать? Ты со всеми разговаривал? Кто главный кандидат?

– Не знаю. И это меня сводит с ума. Никто не подходит под твою схему убийцы, и тем не менее я чувствую… все время чувствую, что один из них убийца.

– София?

– Господь с тобой!

– В глубине сознания ты не исключаешь такую возможность. Нет, Чарльз, ты не отрицай. Ты просто не хочешь себе признаться. А как остальные? Например, Филип?

– Очень уж фантастическим должен быть в этом случае мотив.

– Мотивы бывают самыми фантастическими – или же до абсурда простыми. Какой же у него мог быть мотив?

– Он жестоко ревновал Роджера к отцу, ревновал всю жизнь. То, что отец отдавал предпочтение Роджеру, буквально сводило его с ума. Роджер был накануне краха, и об этом прослышал старик. Он пообещал снова поставить Роджера на ноги. Вполне возможно, что это стало известно Филипу. И если старик в тот вечер отдает концы, Роджер не получает никакой помощи. Но все это чушь, конечно…

– Не скажи. Такое не очень часто, но случается. Дело житейское. Ну, а Магда?

– Она довольно инфантильна, у нее неадекватные реакции на окружающее. И я бы никогда не подумал о том, что она может быть причастна к чему бы то ни было, не будь этой неожиданной идеи отправить Жозефину в Швейцарию. Меня не покидает чувство, что Магда опасалась, что Жозефина что-то знает и может сболтнуть…

– И тут Жозефину кокнули по голове…

– Но не могла же это сделать ее мать!

– Почему нет?

– Папа, что ты говоришь? Не может мать…

– Ты меня удивляешь, Чарльз. Ты что, никогда не читал полицейских хроник? Там постоянно фигурируют матери, невзлюбившие кого-то из своих детей. Обычно только одного. И это не мешает ей быть привязанной к остальным детям. Нередко на это есть свои причины. И обычно кроются они в прошлом, но не всегда их легко установить. Но коли уж существует такая неприязнь, она необъяснима и, как правило, очень сильна.

– Она называла Жозефину найденышем, – сказал я, неохотно согласившись с ним.

– Это обижало девочку?

– Не уверен.

– Кто еще там остается? Роджер?

– Роджер не убивал отца. За это я ручаюсь.

– Исключим Роджера. Его жена… Как ее зовут? Клеменси?

– Да. Если она и убила старого Леонидиса, то тут причина весьма необычна.

Я рассказал о своем разговоре с Клеменси, о том, что ее страстное желание увезти Роджера подальше от Лондона могло, как мне кажется, заставить ее хладнокровно дать яд старику. Она уговорила Роджера уехать, ничего не сказав отцу. Но старик об этом узнал. Он намеревался оказать поддержку фирме ресторанных услуг. Все надежды и планы Клеменси рушились. Она до отчаяния любит Роджера – вот уж воистину, не сотвори себе кумира.

– Ты повторяешь то, что сказала Эдит де Хевиленд.

– Да. Сама Эдит де Хевиленд – еще один персонаж, который, по моему убеждению, мог это сделать. Но только не знаю для чего. Будь у нее причина, которую она сочла бы достаточно весомой, я верю, что она способна была бы расправиться без суда. Она такой человек.

– Она ведь тоже беспокоилась о том, чтобы у Бренды были компетентные адвокаты?

– Да. Я полагаю, это вопрос совести. Ни минуты не сомневаюсь, что, если бы она это сделала, она не стала бы перекладывать на них свою вину.

– Скорее всего, нет. Но могла ли она пришибить Жозефину?

– Нет, – сказал я, подумав. – В это я не могу поверить. Что-то такое, кстати, мне говорила Жозефина… Крутится в голове, но не могу вспомнить. Выскользнуло из памяти. У меня отчетливое ощущение, что что-то с чем-то не совпадало… Только бы вспомнить…

– Это не страшно, – утешил меня отец. – Постепенно вспомнится. Еще у тебя есть кто-нибудь на подозрении?

– Да. И даже очень. Что тебе известно о детском параличе? О его воздействии на характер, я хочу сказать.

– Ты имеешь в виду Юстаса?

– Да. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что Юстас самый подходящий претендент. Он не любил деда, был на него в обиде. Он мальчик странный и неуравновешенный. То есть явно не в норме. Он единственный в семье, кто мог бы, по моим представлениям, спокойно пристукнуть Жозефину, если она что-то про него знала – а похоже, что знала. Эта девочка знает все про всех. И все записывает себе в записную книжечку…

Меня вдруг осенило.

– Боже, какой я осел! – только и оставалось мне воскликнуть.

– Что случилось?

– Теперь я знаю, что было не так. Мы решили, Тавернер и я, что этот погром в комнате у Жозефины, эти сумасшедшие поиски были затеяны ради писем. Я думал, что она их заполучила и спрятала на чердаке. Но когда мы с ней разговаривали позавчера, она ясно сказала, что письма спрятал сам Лоуренс. Она видела, как он спустился с чердака, пошла по его следам и обнаружила письма. И конечно же, прочитала. В этом уж можно не сомневаться. А потом оставила там, где они лежали.

– Ну и что из этого?

– Разве ты не видишь? Очевидно, кто-то искал в ее комнате не письма, а нечто совсем другое.

– И это другое…

– Черная записная книжечка, где она записывает свои «разоблачения». Эту книжечку и искали. Еще мне кажется, что тот, кто искал ее, так ее и не нашел. Значит, книжечка и сейчас у Жозефины. Но если так…

Я даже привстал.

– Если это так, – сказал отец, – значит, ей все еще грозит опасность. Ты это хотел сказать?

– В безопасности она будет только тогда, когда уедет в Швейцарию. Ты ведь знаешь, что ее собираются туда послать?

– А сама она хочет ехать?

Я задумался:

– Не уверен.

– Тогда она, скорее всего, и не поедет, – заключил отец. – Насчет опасности ты прав. Поэтому поезжай в Суинли Дин как можно скорее.

Но все-таки кто же это мог быть? Юстас? Клеменси? Я был близок к отчаянию.

– Факты, по-моему, ясно указывают в одном направлении… – тихо сказал отец. – Меня удивляет, что ты сам этого не видишь.

Гловер открыл дверь:

– Прошу прощения, мистер Чарльз, вас к телефону. Мисс Леонидис звонит из Суинли Дин, говорит, что очень срочно.

Меня охватил ужас – повторялось все точно, как в прошлый раз. Неужели снова Жозефина? А вдруг убийца на этот раз не промахнулся?…

Я поспешил к телефону:

– София? Это я, Чарльз.

В голосе Софии было какое-то глухое отчаяние.

– Чарльз, ничего не кончилось. Убийца все еще здесь.

– Что ты хочешь сказать? Что случилось? Опять Жозефина?

– На этот раз не Жозефина. Няня.

– Няня?

– Да. В стакане было какао – это был Жозефинин стакан, она не стала пить и оставила на столе, а няня решила, что жалко выливать, и выпила.

– Бедная няня! Она в тяжелом состоянии?

Голос Софии дрогнул:

– Чарльз, она умерла.