Онлайн чтение книги Кривой домишко Crooked House
9

Бренда Леонидис сидела в той же позе, в какой мы ее оставили. Она вскинула на меня острый взгляд:

– А где инспектор Тавернер? Он еще зайдет?

– Пока нет.

– Кто вы такой?

Наконец-то мне задали вопрос, которого я ждал все утро.

Я ответил с умеренной правдивостью:

– Я имею некоторое отношение к полиции. Я также друг семьи.

– Семья! Свиньи они! Ненавижу их всех!

Она глядела на меня расширенными глазами, губы ее подергивались. Вид у нее был хмурый, испуганный и сердитый.

– Они всегда ко мне относились по-свински, всегда. С первого дня. Почему это мне нельзя было выйти за их драгоценного отца? Им-то что за дело? У них у всех горы денег. И все это им дал он. У них самих ума бы не хватило их заработать! Почему мужчине и не жениться еще раз? Пусть он даже старый? Да он и не был старый – внутренне. Я очень к нему привязалась. Очень. – Она с вызовом взглянула на меня.

– Понимаю, – сказал я, – понимаю.

– Наверное, вы мне не верите, но я говорю правду. Мужчины мне до смерти надоели. Мне хотелось иметь свой дом, хотелось, чтобы обо мне кто-то заботился, говорил приятные вещи. Аристид говорил мне замечательные слова… умел рассмешить… и был очень умный. Он придумывал разные хитрые штуки, чтобы обойти все эти дурацкие правила. Он был очень, очень умный. Я нисколько не рада, что он умер. Мне так его жалко.

Она откинулась на спинку дивана. Ее довольно большой рот как-то странно кривился на сторону, придавая ее улыбке сонливое выражение.

– Я была здесь счастлива. Чувствовала себя надежно. Ходила по самым шикарным дамским салонам, про которые только читала. Одевалась ничуть не хуже других. Аристид дарил мне разные красивые вещицы. – Она вытянула руку, любуясь рубином на пальце.

На миг ее рука представилась мне кошачьей лапой с растопыренными когтями, а голос – кошачьим мурлыканьем. Она все еще улыбалась своим мыслям.

– Что тут дурного? – спросила она с вызовом. – Я была к нему внимательна. Ему со мной было хорошо. – Она пригнулась вперед. – Знаете, как я с ним познакомилась?

И она продолжала, не дожидаясь ответа:

– Это было в «Веселом трилистнике». Он заказал яичницу с гренками, а когда я принесла заказ, я плакала. «Сядьте, – сказал он, – расскажите, что случилось». – «Ой, нет, мне нельзя, – ответила я, – меня за это уволят». – «Не уволят, – сказал он. – Это мой ресторан». Тогда я к нему присмотрелась. «Забавный старикашка», – подумала я сначала. Но он был такой властный, и я ему все рассказала… Вы про это еще услышите от них, они будут говорить, что я была гулящая. Ничего подобного. Меня воспитывали как следует. У родителей была мастерская, классная мастерская художественного рукоделия. Я не из тех девиц, у которых полно дружков и они себя не соблюдают. Но Терри – дело другое. Терри был ирландец и уезжал за море… Он мне ни разу не написал… Словом, я вела себя как дура. Вот почему я плакала – попалась точно какая-то посудомойка.

В голосе ее послышалось презрение, порожденное сознанием собственного превосходства.

– Аристид повел себя потрясающе. Сказал, что все будет в порядке. Сказал, что ему одиноко. Что мы сразу поженимся. Все было как сон. Оказалось, что он и есть великий мистер Леонидис. Владелец уймы лавок, и ресторанов, и ночных клубов. Прямо как в сказке, правда?

– Сказка с плохим концом, – напомнил я сухо.

– Мы обвенчались в маленькой церкви в Сити – и уехали за границу.

– А ребенок?

По ее глазам я видел, что мысли ее возвращаются откуда-то издалека.

– Ребенка, как выяснилось, не было. Произошла ошибка. – Она улыбнулась своей кривой, на одну сторону, улыбкой. – Я поклялась себе, что буду ему хорошей женой, и сдержала слово. Я заказывала всякие блюда, которые он любил, носила цвета, которые ему нравились, и старалась угодить во всем. И он был счастлив. Только нам никак было не избавиться от его семейства. Приезжали, нахлебничали, жили за его счет. А старая мисс де Хевиленд – уж она-то должна была уехать, когда он женился. Я так и сказала. Но Аристид заявил: «Она тут так давно живет, это теперь ее дом». По правде говоря, ему нравилось, чтобы они все тут жили у него под боком, а он ими распоряжался. Ко мне они относились по-свински, но он будто и не замечал, во всяком случае, не обращал внимания. Роджер – тот меня просто ненавидит. Вы его уже видели? Он всегда меня ненавидел. А Филип вечно такой надутый, он вообще со мной не разговаривает. Они все делают вид, будто это я его убила, но я не убивала, не убивала!  – Она наклонилась вперед. – Ну поверьте мне!

Мне стало ее жаль. Презрение, с каким семья Леонидис говорила о ней, их старание убедить себя, что убийство – дело ее рук, все их поведение показалось мне сейчас просто бесчеловечным. Одинокая, беззащитная, затравленная женщина…

– А если не я, так они думают на Лоуренса, – продолжала она.

– Да, а что насчет Лоуренса?

– Мне ужасно жалко его. Он такой хрупкий. На войну он идти не мог. И не потому, что он трус, а потому, что чувствительный. Я старалась подбадривать его, старалась, чтобы ему у нас было хорошо. Ему приходится учить этих ужасных детей. Юстас вечно над ним насмешничает, а Жозефина… Ну, вы ее видели. Сами знаете, что это такое.

Я признался, что еще не видел Жозефины.

– Мне иногда кажется, что у девчонки не все винтики на месте. Вечно подкрадывается, подслушивает, и вид у нее такой странный… У меня от нее мурашки по спине бегают.

Мне вовсе не хотелось обсуждать Жозефину. Я вернулся к Лоуренсу Брауну.

– Кто он такой? – спросил я. – Откуда он взялся?

Вышло это у меня грубовато. Она покраснела.

– Он, собственно, ничего собой не представляет. Как я… Куда же нам против них всех!

– Вам не кажется, что вы впадаете в излишнюю панику?

– Нет, не кажется. Они хотят представить все так, будто это Лоуренс убил или я. И главный полицейский на их стороне. Куда уж мне.

– Не надо взвинчивать себя, – посоветовал я.

– А что, если это кто-то из них убил? Или кто-то чужой? Или кто-нибудь из слуг?

– Пока не находится мотива.

– Ах, мотива! А у меня какой мотив? Или у Лоуренса?

Чувствуя себя не очень ловко, я пробормотал:

– Они могут, как я понимаю, предполагать, что вы и Лоуренс… э-э-э… влюблены друг в друга… и хотите пожениться.

Она выпрямилась на диване:

– Как бессовестно предполагать такое! И это неправда! Мы никогда друг другу ни словечка про это не сказали. Мне было его жаль, и я старалась его подбодрить. Мы просто друзья, вот и все. Вы мне верите, скажите, верите?

Я ей верил. То есть я верил, что они с Лоуренсом действительно, как она говорит, просто друзья. Но я также полагал, что, быть может, сама того не сознавая, она любит молодого человека.

Обдумывая эту мысль, я спустился вниз с намерением найти Софию. Как раз когда я собрался заглянуть в гостиную, из дверей в конце коридора высунулась ее голова.

– Привет, – сказала София. – Я помогаю няне готовить ленч.

Я уже двинулся в ее сторону, но она вышла в коридор, закрыла за собой дверь и, взяв меня за руку, завела в пустую гостиную.

– Ну, – произнесла она, – ты видел Бренду? Что ты о ней думаешь?

– Откровенно говоря, мне жаль ее.

София иронически подняла брови.

– Понятно, – проронила она. – Значит, ты поймался на ее удочку.

Я почувствовал досаду.

– Просто я способен взглянуть на все под ее углом зрения, а ты, очевидно, нет.

– На что – на все?

– Положа руку на сердце, София, кто-нибудь в семье вел себя с нею любезно или хотя бы корректно за все ее пребывание здесь?

– Нет, разумеется. С какой стати?

– Да хотя бы из обыкновенного христианского человеколюбия.

– Боже, какой высокоморальный тон! Видно, Бренда неплохо сыграла свою роль.

– Право, София, ты как-то… не знаю, что на тебя нашло.

– Просто я веду себя честно и не притворяюсь. Ты, по твоим словам, можешь встать на ее точку зрения. Ну а теперь встань на мою. Мне не нравятся молодые женщины, которые сочиняют историю обманутой любви и, пользуясь этим, выходят замуж за очень богатого старика. Я имею полное право не любить этот тип молодых женщин, и не существует ни малейших причин, почему я должна делать вид, что они мне нравятся. И если бы эту историю изложить объективно на бумаге, то и тебе такая молодая особа не понравилась бы.

– А она сочинила историю?

– Какую? О ребенке? Не знаю. Я лично думаю, что да.

– И тебя возмущает, что деда твоего провели и он попался на эту историю?

– Ох нет, дед не попался, – засмеялась София. – Дедушку никто не мог провести. Бренда ему была нужна. Ему хотелось изобразить Кофетуа и жениться на нищенке.[4] Кофетуа – легендарный африканский царь, прославляемый в балладе за то, что женился по любви на нищенке. Он отлично знал, что делает, и замысел его удался как нельзя лучше. С точки зрения деда, его брак полностью оправдал себя – как и прочие его деловые операции.

– А идея нанять в качестве домашнего учителя Лоуренса Брауна тоже оправдала себя? – иронически осведомился я.

София сосредоточенно свела брови:

– Ты знаешь, я не уверена, что это не было сделано с умыслом. Ему хотелось, чтобы Бренда была счастлива и не скучала. Возможно, он догадывался, что драгоценности и платья – еще не все. Он подозревал, что ей может не хватать чего-то нежно-романтического. Возможно, по его расчетам, кто-то вроде Лоуренса Брауна, кто-то абсолютно, так сказать, ручной, и есть то, что надо. Нежная дружба двух душ, окрашенная меланхолией, должна была помешать Бренде завести настоящий роман с кем-то на стороне. Да, я не исключаю такого варианта, дед вполне был способен изобрести нечто в таком духе. Он, должна тебе сказать, был дьявольски хитер.

– Судя по всему, да, – согласился я.

– Он, очевидно, не мог предвидеть, что это приведет к убийству… И именно поэтому, – София заговорила с неожиданной страстностью, – именно по этой причине я не думаю, как бы мне этого ни хотелось, что она пошла на убийство. Если бы она задумала убить деда – или они замыслили это вместе с Лоуренсом, – дед знал бы об этом. Тебе, наверное, кажется это надуманным…

– Признаюсь, да.

– Ты не был с ним знаком. Уж он бы не стал способствовать собственной смерти! Но таким образом – мы наталкиваемся на стену.

– Она напугана, София, – сказал я, – очень напугана.

– Старший инспектор Тавернер и его веселые молодцы? Да, эти могут нагнать страху. Лоуренс, я полагаю, в истерике?

– В самой натуральной. Отвратительное зрелище. Не понимаю, чем такой мужчина может понравиться женщине.

– Не понимаешь, Чарльз? А между тем у Лоуренса есть свой мужской шарм.

Я не поверил своим ушам:

– У этого хилого типа?

– Почему мужчины считают, что для противоположного пола привлекателен только пещерный человек? У Лоуренса своя привлекательность, только тебе этого не понять. – Она бросила на меня пытливый взгляд. – Я вижу, Бренда глубоко запустила в тебя коготки.

– Не говори пустяков. Она, в сущности, даже не хороша собой. И вовсе она не…

– Не обольщала тебя? Нет, но била на жалость. Ее нельзя назвать красивой, она, безусловно, не отличается умом, но у нее есть одно выдающееся свойство: она умеет сеять смуту. Она уже посеяла смуту между нами.

– София! – Я пришел в ужас.

София направилась к двери:

– Забудь, Чарльз. Ленч не ждет.

– Я пойду с тобой, помогу.

– Нет, ты останешься здесь. Джентльмен на кухне?! Представляю, что было бы с няней!

– София! – окликнул я ее, когда она уже выходила.

– Ну что?

– Кстати о прислуге. Почему в доме ни внизу, ни наверху никого нет? Какой-нибудь особы в переднике и наколке, которая открывала бы дверь?

– У дедушки была кухарка, две горничные и камердинер. Он любил, чтобы были слуги. Он, естественно, платил им уйму денег, поэтому находил их всегда с легкостью. Роджер и Клеменси держат только приходящую прислугу для уборки, живущую они не любят, вернее, Клеменси не любит. Если бы Роджер не подкреплялся как следует ежедневно в Сити, он бы умер с голоду. Для Клеменси пища – это салат, помидоры и сырая морковь. У нас время от времени появляются слуги, но потом мама закатывает очередную сцену, и они отказываются от места. После чего начинается период приходящей прислуги, а потом все начинается сначала. Сейчас у нас приходящая. Няня – явление постоянное и выручает в критических ситуациях. Ну вот, теперь ты в курсе.

София ушла. А я опустился в одно из больших обитых парчой кресел и предался размышлениям.

Там, наверху, я видел события под углом зрения Бренды. Сейчас, здесь, мне стала ясна позиция Софии. Я всецело признавал справедливость точки зрения Софии, иначе говоря, семьи Леонидис. Их приводило в негодование присутствие в доме чужой, которая проникла туда с помощью нечестных, как они считали, средств. На такое отношение к ней они имели полное право. Как выразилась София, на бумаге история выглядела бы некрасивой…

Но у нее была еще и чисто человеческая сторона – и мне она была понятна, а семье Леонидис нет. Они и сейчас, и всегда были богаты и хорошо устроены в жизни. Они не имели представления о соблазнах, искушающих обездоленного. Бренда Леонидис мечтала о богатстве, о красивых вещах и защищенности – и о своем доме. Она утверждала, что в обмен на все это она сделала счастливым своего старого мужа. Я сочувствовал ей. Во всяком случае, сочувствовал, пока говорил с ней… А сейчас? Осталась ли мера сочувствия прежней?

Две стороны проблемы – разные точки зрения, какая из них правильна, какая…

Предыдущей ночью я спал очень мало. Встал я рано, чтобы сопровождать Тавернера. И теперь в теплой, пропитанной ароматом цветов гостиной Магды Леонидис тело мое расслабилось, утонуло в мягких объятиях большого кресла, глаза закрылись…

Я размышлял о Бренде, о Софии, о портрете старика, мысли мои подернулись приятной дымкой…

Я уснул.