Онлайн чтение книги Уход в лес Der Waldgang
12

Мы назвали рабочего и неизвестного солдата как двух великих фигур нашего времени. Под партизаном мы понимаем третью, которая представляется нам все отчетливее. В рабочем действующий принцип развертывается в попытке пронзить вселенную новым способом и овладеть ею, достигнуть близкого и далекого, чего не видел еще ни один глаз, покорить силы, которых еще никто не освобождал. Неизвестный солдат стоит на теневой стороне действий, как идущий на жертву, который несет бремя в больших огненных пустынях и заклинается как добрый, объединяющий дух не только внутри народов, но и между ними. Он непосредственно — сын земли.

Партизаном, однако, мы называем того, кто став одиноким и бесприютным в результате большого процесса, наконец, видит, что он отдан во власть уничтожению. Это могло бы быть судьбой многих, даже всех — итак, должно присоединиться еще одно предназначение. Оно состоит в том, что партизан решился оказывать сопротивление и намеревается вести, вероятно, безнадежную борьбу. Итак, партизан — это тот, кто обладает исходной связью со свободой, которая, с точки зрения времени, выражается в том, что он намерен сопротивляться автоматизму, и не собирается делать из него этический вывод, т. е. фатализм.

Если мы рассматриваем его так, мы поймем, какую роль уход в лес играет не только в мыслях, но и в действительности наших лет. Ведь каждый находится сегодня в стесненном положении, и попытки устранить принуждение, подобны смелым экспериментам, от которых зависит еще гораздо большая судьба, чем та, на которую они решаются рискнуть.

Такое рискованное предприятие может ожидать успеха только тогда, если ему окажут помощь три великие силы искусства, философии и теологии, и в безвыходном положении будет пробит путь. Мы еще рассмотрим это в деталях. Предварительным условием пусть будет только то, что в искусстве тема окруженного одиночки действительно завоевывает себе место. Естественно это особенно ярко выступает в описании людей, которое представлено в театре и в кино, но прежде всего — в романе. И действительно мы видим, как меняются перспективы, когда описание прогрессивного или деградирующего общества сменяются конфликтом отдельного человека с техническим коллективом и его миром. В то время как автор проникает в его глубину, он сам становится партизаном, так как авторство — это только имя для независимости.

От этих описаний прямая линия ведет к Эдгару Аллану По. Необычное в этом духе лежит в его экономности. Мы слышим лейтмотив, прежде чем занавес поднимается, и уже при первых тактах знаем, что спектакль будет угрожающим. Скупые математические фигуры — это одновременно фигуры судьбы; их неслыханное очарование основывается как раз на этом. Водоворот, это воронка, непреодолимое течение, с которой притягивает пустота, Ничто. Канава с водой дает нам картину котла, все более плотного окружения, помещение становится все теснее и напирает на крыс. Маятник — это символ мертвого, измеримого времени. В нем раскачивается острый серп Кроноса, и грозит скованному, но в то же время освобождает его, если он умеет пользоваться им.

Между тем скупая картографическая сетка заполнялась морями и странами. К этому добавился исторический опыт. Все более искусственные города, автоматические отношения, войны и гражданские войны, ад машин, серые деспотии, тюрьмы и тонко продуманные преследования — все это вещи, которые получили имена и занимают человека днем и ночью. Мы видим, как человек размышляет о движении вперед и о выходе как смелый планировщик и мыслитель, мы видим его в действии как управляющего машинами, как воина, пленника, как партизана посреди его городов, которые то пылают, то празднично сияют огнями. Мы видим его как презирающего ценности, как хладнокровного счетовода, но также видим его и в отчаянии, когда посреди лабиринтов его взгляд ищет звезды.

У процесса есть два полюса — с одной стороны это полюс целого, которое формируясь все более сильно, идет вперед, ломая всякое сопротивление. Здесь законченное движение, имперское развитие, совершенная безопасность и уверенность. На другом полюсе мы видим одиночку, больного и беззащитного, в столь же совершенной неуверенности, небезопасности. И то и другое зависят друг от друга, так как большое проявление власти живет за счет страха, и принуждение становится особенно эффективным там, где чувствительность увеличена.

Если искусство в бесчисленных попытках занимается этим новым положением человека как своей настоящей темой, то это выходит за грани обычного описания. Речь скорее идет об экспериментах с наивысшей целью соединить в новой гармонии свободу и мир.

Где это становится заметным в художественном произведении, там накопившийся страх должен улетучиться как туман при первом солнечном луче.