Онлайн чтение книги Уход в лес Der Waldgang
21

Лес таинственен. Это слово относится к тем словам нашего языка, в которых скрывается в то же время его противоположность. Таинственное — это уютное, добрый и безопасный домашний очаг, безопасный приют. В не меньшей степени это скрыто-тайное и в этом смысле оно приближается к понятию зловещего. Где мы наталкиваемся на такие корни слов, мы можем быть уверены, что в них звучат большая противоположность и еще большее уравнение жизни и смерти, решением которого занимаются мистерии.

В этом свете лес это большой дом смерти, местонахождение уничтожающей опасности. Задание проводника душ — провести за руку туда того, кого он ведет, чтобы тот утратил страх. Он позволяет ему символически умереть и возродиться. Триумф находится совсем близко от уничтожения. Из этого знания получается возвышение над силой времени. Человек узнает, что она, в принципе, ничего не может сделать ему, но даже предназначена только для того, чтобы подтвердить его в наивысшей степени. Арсенал ужасов, готовый проглотить его, установлен вокруг человека. Это не новая картина. «Новые» миры — это всегда только копии одного и того же мира. И этот мир был с самого начала известен гностикам, отшельникам пустыни, отцам и настоящим теологам. Они знали слово, которое может сразить явление. Смертельная змея станет посохом, скипетром для знающего, который схватит ее.

Страх всегда надевает маску, стиль времен. Темнота космических пещер, видения отшельников, плоды воображения Босха и Кранаха, рой ведьм и демонов средневековья — это звенья вечной цепи страха, к которой человек прикован как Прометей к Кавказу. От каких божественных небес он ни хотел бы освободиться, но страх с большой хитростью сопровождает его. И всегда он является ему в наивысшей, парализующей действительности. Если он входит в строгие миры познания, он высмеет дух, который страшился с готическими схемами и адскими картинами. Он едва ли догадывается, что он скован теми же кандалами. Фантомы, конечно, проверяют его в стиле познания, как факты науки. Теперь древний лес может стать лесом, экономической культурой. Все же, в нем все еще есть заблудившийся ребенок. Теперь мир — это арена действий армий микробов; апокалипсис угрожает как и когда-нибудь раньше, хоть и в форме махинаций физики. Древняя иллюзия расцветает в психозах и неврозах. И людоеда тоже можно найти в прозрачном одеянии — не только как эксплуататора и загоняющего в мясорубки времени. Он может скорее как серолог среди своих инструментов и реторт думать о том, как можно превратить человеческую селезенку, человеческую грудь к исходному материалу для чудесных лекарств. И тут мы оказываемся прямо посреди древней Дагомеи, древней Мексики.

Все это не менее фиктивно чем здание любого другого символического мира, обломки которого мы выкапываем из горы мусора. Он тоже пройдет и разрушится и будет непонятен чужим глазам. Но вместо него прорастут другие фикции из всегда неистощимого бытия, столь же убедительные, столь же разнообразные и непрерывные.

В нашем состоянии теперь важно, что мы не прожигаем беспечно жизнь в состоянии полной глухоты. Мы поднимаемся не только до точек большего самосознания, но и до строгой самокритики. Это знак высоких культур; они выгибают арки над миром фантазии. Мы в стиле сознания придем к пониманию, как это соответствуют индийскому образу покрывала Майя или вечного всемирного хронологического порядка, которому учит Заратустра. Индийская мудрость причисляет даже сам подъем и падение божественных царств миру обмана зрения — пене времени. Если Циммер утверждает, что эта величина аспекта отсутствует у нас, то в этом нельзя с ним согласиться. Только мы понимаем его в стиле сознания, через все измельчающий процесс критического познания. Здесь мерцают границы времени и пространства. Сегодня тот же самый процесс, вероятно, еще более плотный и более чреватый последствиями, повторяется в обращении познания к бытию. К этому добавляется триумф циклической точки зрения в философии истории. Конечно, знание «истории в орехе» (в сжатой форме, в «кратком курсе») должно дополнить ее: тема, которая изменяется в бескрайнем разнообразии времени и пространства, остается одной и той же, и в этом смысле существует не только история культур, а история человечества, которая как раз и является историей в субстанции, в ядре ореха, историей человека. Она повторяется в каждой биографии.

Вместе с этим мы возвращаемся к теме. Человеческий страх во все времена, во всех местах, в каждом сердце один и тот же, — это страх перед уничтожением, страх смерти. Мы слышим это уже в «Гильгамеше», мы слышим это в 90-м псалме, и так это и осталось вплоть до нашего, сегодняшнего времени.

Преодоление страха смерти является в то же время преодолением всякого другого страха; они все имеют значение только относительно этого основного вопроса. Поэтому уход в лес — это в первую очередь ход смерти. Он приводит на грань смерти — да, если это должно быть, даже ведет через нее. Лес раскрывается как клад жизни в своем сверхъестественном изобилии, если преодоление линии удалось. Здесь покоится изобилие мира.

Каждое настоящее руководство опирается на эту правду: она может привести человека в точку, в которой он узнает действительность. Это становится, прежде всего, отчетливым, если учение и пример объединяются — если победитель страха вступает в царство смерти, как это видят в Христе как в наивысшем основателе. Пшеничное зерно, когда оно умирало, приносило не просто тысячекратный, но и бесконечный плод. Здесь затрагивалось изобилие мира, к которому относится каждое зачатие как одновременно и временный и преодолевающий время символ. За ним следовали не только мученики, которые были сильнее, чем стоики, сильнее, чем цезари, сильнее, чем та сотня тысяч, которые окружали их на арене. За ним следовали также те бесчисленные, которые умерли с верой. Еще сегодня это выглядит гораздо шире принуждающим, чем кажется на первый взгляд. Даже если соборы падут, знание, доля наследия останутся в сердцах и будут подтачивать как катакомбы дворцы тиранических правителей. По этой причине уже можно быть уверенным, что чистое и проводимое по античным образцам насилие не может торжествовать долго. С этой кровью в историю вошла субстанция, и поэтому мы все еще по праву отсчитываем века от этой даты как от смены эпох. Здесь царит полное плодородие теогоний, мифическая сила зачатия. Жертва будет повторена на бесчисленных алтарях.

Гельдерлин в своем стихотворении понимает Христа как возвышение сил Геракла и Диониса. Геракл — это пракнязь, от которого даже боги зависят в своей борьбе против титанов. Он осушает болота, строит каналы и делает пустоши жилыми, убивая чудовищ и демонов. Он — первый из героев, на могилах которых основывается полис и почитание которых он поддерживает. У каждой нации есть ее Геракл, и еще сегодня могилы — это центры, у которых государство приобретает сакральный блеск.

Дионис — это бог празднеств, руководитель праздничных шествий. Если Гельдерлин обращается к нему как к духу общности, это нужно понимать так, что также мертвецы относятся к общине, да, именно они.

Это мерцание, которое окутывает вакхический праздник, самый глубокий источник веселья. Врата царства мертвых распахиваются широко, и вытекает золотое изобилие. Это смысл виноградной лозы, в которой объединяются силы Земли и силы Солнца, масок, великого превращения и возвращения.

Среди людей нужно назвать Сократа, пример которого оплодотворил не только стоиков, но и смелых духов во все времена. У нас могут быть разные представления о жизни и учении этого человека; его смерть относится к самым большим событиям. Мир создан так, что снова и снова предубеждение, страсти будут требовать крови, и нужно знать, что это не изменится никогда.

Пожалуй, аргументы меняются, однако глупость вечно поддерживает свой трибунал. На его суд будут приводить за то, что презирали богов, потом из-за того, что не признавали догму, затем, потому что нарушали теорию. Нет великого слова и благородной мысли, во имя которых не проливалась уже кровь. Сократическим является знание недействительности приговора, причем недействительности в более возвышенном смысле, чем человеческие «за» и «против» могут установить его. Настоящий приговор произнесен с самого начала: он задуман для возвышения жертвы. Если поэтому современные греки стремятся к пересмотру приговора, то этим мировая история обогатится только еще одной бессмысленной пометкой на полях, причем, в то время, когда невиновная кровь течет потоками. Этот процесс вечен, и мещан, которые сидели в нем как судьи, также сегодня можно встретить на каждом углу улицы, в каждом парламенте. То, что это можно было бы изменить: издавна эта мысль отличала глупые головы. Человеческое величие нужно завоевывать с боем снова и снова. Оно побеждает, когда преодолевает нападение пошлого в собственной груди. Здесь покоится истинная историческая субстанция, во встрече человека с самим собой, это значит: с его божественной силой. Это нужно знать, если хотите учить историю. Сократ называл это самое глубокое место, в котором его направлял и давал ему советы голос, которого уже нельзя было постичь словами, даймонио-ном. Это место можно было бы назвать и лесом тоже.

Что же это должно означать теперь для сегодняшнего человека, если он руководствуется примером победителей смерти, богов, героев и мудрецов? Это значит, что он участвует в сопротивлении времени, и не только этому времени, но вообще любому времени, и основной силой времени является страх. Какой-либо страх, каким бы отдаленным он не представлялся, в сути своей является страхом смерти. Если человеку удается создать здесь пространство, то эта свобода скажется также на любом другом поле, которым управляет страх. Тогда он будет валить великанов, оружие которых — страх. И так это всегда повторялось в истории.

В природе вещей, что воспитание сегодня направлено на полную противоположность этому. Никогда еще не господствовали над изучением истории такие странные представления.

Во всех системах умысел направлен на препятствование метафизическому притоку, на укрощение и дрессуру в коллективном смысле. Даже там, где левиафан видит свою зависимость от мужества, как на поле сражения, он будет замышлять, чтобы заморочить бойцу голову второй и более сильной угрозой, которая удержит того на месте. В таких государствах полагаются на полицию.

Большая уединенность одиночки относится к признакам времени. Он окружен, осажден страхом, который, подобно стенам, все время сжимается вокруг него. Этот страх принимает реальные формы — в тюрьмах, рабстве, в боях в окружении. Это наполняет мысли, монологи с самим собой, вероятно, также дневники в течение многих лет, в которых он не может довериться даже самым близким ему людям.

Здесь политика втискивается в другие сферы — будь это в естественной истории, будь это в истории демонов с их ужасами. Однако близость больших, спасительных сил тоже предчувствуется. Ужасы — это ведь сигналы побудки, признаки совсем другой опасности, чем исторический конфликт их разыгрывает. Они подобны все более безотлагательным вопросам, которые задаются человеку. Никто не может отнять у него ответ.


Читать далее

ПРЕДИСЛОВИЕ 05.10.14
1 05.10.14
2 05.10.14
3 05.10.14
4 05.10.14
5 05.10.14
6 05.10.14
7 05.10.14
8 05.10.14
9 05.10.14
10 05.10.14
11 05.10.14
12 05.10.14
13 05.10.14
14 05.10.14
15 05.10.14
16 05.10.14
17 05.10.14
18 05.10.14
19 05.10.14
20 05.10.14
21 05.10.14
22 05.10.14
23 05.10.14
24 05.10.14
25 05.10.14
26 05.10.14
27 05.10.14
28 05.10.14
29 05.10.14
30 05.10.14
31 05.10.14
32 05.10.14
33 05.10.14
ОБЗОР 05.10.14

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть