Онлайн чтение книги Уход в лес Der Waldgang
31

Итак, бывают ситуации, которые непосредственно требуют морального решения, и это, прежде всего, там, где действия достигает самых глубоких круговоротов. Так было не всегда и так не останется навечно. В общем, учреждения и связанные с ними инструкции образуют проходимую землю; это носится в воздухе, что является правом и обычаем. Естественно, случаются нарушения, но существуют также суды и полиция.

Это меняется, если мораль заменяется подвидом техники, а именно пропагандой, и учреждения превращают себя в оружие гражданской войны.

Тогда решение достается одиночке, а именно как альтернатива «или — или», в то время как третье поведение, а именно нейтральное, исключается. Теперь в неучастии, но также и в осуждении с позиций неучастия, лежит особенный вид подлости.

Также властитель в его переменных воплощениях обращается к одиночке с альтернативой «или — или».

Это занавес времени, который поднимается перед всегда возвращающимся спектаклем. Знаки на занавесе — это не самое важное. «Или — или» одиночки выглядит по-другому. Эта альтернатива ведет его к точке, в которой он должен выбирать между непосредственно переданным ему качеством человека и качеством преступника.

Как этот отдельный человек удержится при этой постановке вопроса, от этого зависит наше будущее. Это решается, вероятно, именно там, где темнота кажется гуще всего. Что касается преступления, то оно наряду с автономным нравственным решением образует вторую возможность сохранить суверенитет среди потери, нигилистского подрыва бытия. Французские экзистенциалисты правильно осознали это. Преступление не имеет ничего общего с нигилизмом, оно даже образует убежище от его выхолащивания, которое разрушает самосознание, оно является выходом из той пустоши. Уже Шамфор говорил: «Человек, в современном состоянии общества, кажется мне коррумпированным более своим разумом, чем своими страстями».

Вероятно, культ преступления можно объяснить таким образом как один из знаков нашего времени. Масштаб и распространение этого культа легко недооцениваются. Можно получить представление об этом, если рассмотреть для этого литературу, причем не только ее низкие виды, включая кино и иллюстрированные журналы, но и мировую литературу. Можно утверждать, что она на три четверти занимается преступниками, их действиями и их средой, и что как раз в этом кроется ее привлекательность. Это показывает объем, в котором закон стал сомнительным. У человека есть чувство, будто он находится под чужим господством, и в этом отношении преступник кажется ему родственным. Когда разбойник и многократный убийца, бандит Джулиано, был казнен в Сицилии, скорбь о нем распространилась широко. Эксперимент, вести и продолжать жизнь в неогороженном районе охоты, не удался. Внутри серых масс это касалось каждого и укрепляло в ощущении этого бытия в закрытом пространстве. Это ведет к героизации преступника. Это также создает моральный полумрак во всех движениях Сопротивления, и не только там.

Теперь мы живем во времена, в которых ежедневно могут встречаться неслыханные виды принуждения, рабства, искоренения — будь они направлены против определенных слоев или распространены на далеких местностях. Сопротивление этому легально, как утверждение основных человеческих прав, которые в лучшем случае гарантируются конституциями, но, все же, в исполнение их должен приводить отдельный человек. Для этого существуют эффективные формы, и находящегося под угрозой нужно к ним приготовить, нужно им обучить; тут вообще скрывается основной предмет нового образования. Уже чрезвычайно важно приучить находящегося под угрозой к мысли, что сопротивление было бы вообще возможно — если это понято, тогда даже с крохотным меньшинством можно уничтожить сильного, но неуклюжего гиганта. Также это картина, которая всегда возвращается в истории, и в которой история получает свой мифический фундамент. На этом фундаменте потом поднимаются здания на долгое время.

Теперь естественное стремление властителей представить легальное сопротивление и даже неприятие их претензий как преступное, и это намерение образует особенные побочные линии применения насилия и пропаганды. К этому также относится, что они в своей иерархии ставят обычного преступника выше того, кто противостоит их намерениям.

В противоположность этому важно, что партизан в своей нравственности, в своем ведении боя, в своем обществе не только отчетливо отличается от преступника, а что это различие живо также и в его внутренней части. Он может находить права только в самом себе, в ситуации, в которой правоведы и профессора государственного права не могут дать в его руки необходимое оружие. У поэтов и философов мы узнаем уже скорее, что нужно защищать.

Мы рассмотрели в другом месте, почему ни индивидуум, ни массы не могут утвердиться в элементарном мире, в который мы вошли с 1914 года. Это не значит, что человек исчезнет как одиночка и свободный. Скорее ему придется глубоко под своей индивидуальной поверхностью прощупать глубины и найти там средства, которые утонули со времен религиозных войн. Нет никаких сомнений, что он удалится из этих титанических империй в украшении новой свободы. Она может быть приобретена только жертвой, так как свобода ценна и требует, чтобы оставляли, вероятно, как раз индивидуальное, возможно, даже свою шкуру на добычу времени. Человек должен знать, весит ли для него свобода больше — ценит ли он свое «быть таким» выше, чем просто «быть».

Настоящая проблема скорее состоит в том, что значительное большинство не хочет свободы, что оно ее боится. Свободным нужно быть, чтобы стать этим, так как свобода — это существование, это, прежде всего, сознательное соответствие с существованием и как судьба прочувствованное желание осуществлять его. Тогда человек свободен, и наполненный принуждением и насильственными средствами мир должен служить теперь для того, чтобы сделать свободу заметной в ее полном блеске, так же как большие массы первичной породы своим давлением выталкивают кристаллы изнутри наружу.

Новая свобода — это старая, это абсолютная свобода в одежде времени; так как снова и снова и вопреки всем каверзам духа времени вести к ее триумфу: это смысл исторического мира.