Онлайн чтение книги Десница великого мастера
LVIII

Горе чреву моему, что породило тебя,

Горе соскам моим, что вскормили тебя,

Горе устам моим, что звали они тебя, но ты

не откликнулся,

Горе очам моим, что оплакивали тебя…

(Из материнского плача)

Здоровье Арсакидзе изо дня в день ухудшалось.

Больной попросил Нону позвать Бодокию. Долго разыскивала его Нона. В полночь пришел Бодокия. Когда он на цыпочках вошел к больному, ему показалось, что Константин спит, Бодокия поцеловал его в лоб. Он приоткрыл глаза и

сказал:

— Возьми из-под изголовья ключи, открой вон тот зеленый сундук, поищи кошелек и принеси сюда.

Бодокия молча исполнил его желание.

— Как видишь, мне уже не понадобится заказывать далматик… Десять золотых отнеси моей матери, в Пхови. Привези ее сюда, скажи, что я немного хвораю и хочу ее видеть… Пять золотых отдай бедной Ноне… Десять золотых отнеси твоим детям-пусть они растут и здравствуют.

Если не они, то хотя бы правнуки их доживут до того времени, когда в Грузии свет одолеет тьму… Поспеши в Пхови… Бодокия еще раз поцеловал больного и, сгорбившись, вышел из комнаты. Нона заметила, что его плечи вздрагивали. Когда она закрывала за ним дверь, слышала, как рыдал он в темноте. Ночь раскинула в саду шалаш из бурки. И в дом Рати послала она своих послов.

Заря не занималась, августовская жара не спадала даже в темноте. Вокруг единственного светильника плясали черные бабочки с расписными крыльями.

Метался больной мастер, и не видел он ни бабочек, ни летучих мышей, которые носились под потолком. Бабочки, обжигаясь о пламя светильника, падали вниз. Но ночь посылала на гибель новые и новые их отряды. Плясали вокруг огня бабочки. Реяли тени в комнате.

Мужественно боролся с тьмой только фазан в долине Цицамури. Оглушенный жаром, Арсакидзе поднял голову. В окне виднелся небосвод — синий, каким бывает в часы затишья Черное море. Звезды светили и мигали во тьме золотыми ресницами.

Нона варила в своей конурке травы, и когда слезы набегали на глаза, она утирала их подолом платья. Скорбела Нона, что не было около больного его матери. Совенок пропищал в ночи. Больной тихим голосом простонал:

— Воды!

Вода стояла тут же, но правой руки у него не было, а левой он не мог пользоваться — мешала рана.

…Он видел, как река стала выступать из берегов — нет, то была не река, а море, синее море! Не резвятся ли в нем золотые рыбки?

На берегу моря показалась лазская деревня, лазский домик и тополя, высокие, до самых небес.

А затем выступили горы, прекрасные пховские горы. С утесов лились водопады… Но никто не хотел дать ему воды! В маленьком дворике с каменной оградой суетилась старушка в черном. Голова ее была покрыта черным платком. В руке она держала нож с черным черенком. Она вонзила нож в горло черной овцы, и оттуда хлынула кровь. Арсакидзе хотел подойти и напиться, но мать не допускала своего любимого Уту.

С утесов падала вода, гремели обильные пховские водопады, но вокруг стоял зной.

Жаждущие коршуны тщетно бились о безводное палящее небо.

— Воды! — попросил Арсакидзе слабым голосом и заплакал, как ребенок,-даже мать не хотела дать ему напиться! Вдруг испугался, как бы не увидели его слез, с трудом поднял левую руку и прикрыл ею глаза. Простился с горами и морем, простился с милым детством и горьким юношеством…Больному показалось: что-то шуршит в углу над ним, что-то упало на влажную щеку, кто-то его укусил… Не жук ли? Он вздрогнул. Его охватил озноб…

Новое видение возникло перед ним, волчьи глаза сверкнули в темноте. Все ближе и ближе надвигалась расплывчатая мохнатая тень. Сверкнули волчьи глаза и потребовали у него душу. Не отдал художник души своей старцу с волчьими глазами.

Длиннобородый старец вступил в борьбу с мастером и боролся во тьме; затем схватил его за раненое бедро и онемил его. Мастер долго боролся с ним, с богом смерти. Боролся с тьмой фазан в долине Цицамури…

…Наконец занялась заря. На востоке поднялся сполох света.

Небо осыпало горы красными маками, фиолетовые лучи лились, как водопады с пховских гор. С картины сошла Шорена. На ней было платье из китайского шелка, золотые косы падали на плечи. Она шла по полю цветущих маков и кидала в Константина хлебными колосьями… Маки и хлебные колосья! Трижды преклонила перед ним колени желанная и попросила душу у великого мастера. Слезы полились из глаз Константина — не мог он отдать свою душу любимой, ибо душа его принадлежала Светицховели… Из Пхови приехала мать Арсакидзе. Увидела она искусанного скорпионами сына и окаменела… Тысячу лет с того дня шли дожди, гремели громы и всходило солнце над Грузией.

Тысячу лет хранилась легенда об окаменевшей матери.

Еще в детстве я видел в Мцхете камень в человеческий рост, о котором говорили:

— Это мать Константина Арсакидзе.

Камень этот и вправду напоминал женщину в пховском платье.

Прошли годы…

Много пришлось мне после этого поработать — я стремился вскрыть в живом слове тайны, замурованные в камнях.