Онлайн чтение книги Детство Лермонтова
Глава III. «Надо выстроить новый дом!» Первая поездка на Кавказ

Арсеньева вызвала брата Афанасия Алексеевича и подробно разъяснила ему, чего она хотела: срыть старый помещичий дом, где случилось с ней столько несчастий, — срыть до основания и на его месте построить церковь в память Марии Михайловны, а поблизости, саженях в десяти, выстроить новый дом, попроще, с меньшим количеством комнат. Всю обстановку старого дома надо продать, чтобы ничто не напоминало о прошедшем, а все вещи до единой либо расторговать, либо обменять, а ежели нельзя за них ничего взять, то сжечь. Она повторяла без конца, что не желает ничего сохранить из старого, чтобы не мучиться воспоминаниями.

Афанасий Алексеевич молча выслушал возбужденную речь своей старшей сестрицы и вздохнул. Шутка ли! Сколько дел Арсеньева возлагала на него: распродать обстановку чуть ли не тридцати комнат, выгодно продать посуду, серебро, люстры, бра и всякое добро — диванные подушки, портфели, книги…

Продать дом проще всего, покупщиков найдется много, лесу-то в уезде нет. А вещи домашнего обихода? Ведь, пока дом не освобожден, нельзя его ломать, нельзя начинать постройку нового, а потом все комнаты надо высушить, выкрасить, вытопить как следует и, чтобы сделать дом жилым, меблировать. Для парадных комнат мебель придется выписать из Москвы, а часть мебели пусть сделают свои крепостные столяры и плотники, — скажем, кроватку для Мишеньки, детский столик, высокое креслице.

Елизавета Алексеевна с благодарностью выслушивала брата; она была слишком безучастной, чтобы ему возражать.

— Распоряжайся, милый, как знаешь! — говорила она усталым голосом. — Заранее спасибо тебе, дружок!

Арсеньева оживала, когда смотрела на внука. Ее не покидало опасение, что отец может украсть мальчика. Мишенька, одетый в теплую одежду, настойчиво пытался научиться ходить; он стоял, держась за кресла и диваны, но чаще ползал по краям ковра с мелком в руке и чертил на полу. Арсеньева разрешала ему делать все, что угодно, лишь бы он не плакал; а плакал он надрывно и обиженно, и слышавшим его плач казалось — так может плакать незаслуженно оскорбленный, жалуясь, что он не может доказать правоту свою.

Глядя на внука, бабушка постоянно проливала слезы и просила брата:

— Еще вот что, Фанюшка… Застели-ка ты пол в детской и в спальной серым солдатским сукном. Миша любит фигурки чертить и зимой простуживаться не станет, а у меня ноги больные, мне это тоже не повредит.

— Паркета, значит, не делать?

Решили не делать. Дом должен быть совсем простой.

Долго советовались, откуда достать тесу на постройку нового дома и церкви. Дом должен быть деревянный, оштукатуренный. Нужно было бы послать за бревнами мужиков летом, пока дорога стоит, но Арсеньева запротестовала — урожай прозевают. Лучше, не откладывая, теперь же, зимой, по санному пути, а летом пусть кирпичей наделают в «кирпишной» да хорошенько их просушат — пойдут на фундамент, на печи… Так, в беседах о постройке нового дома, проходили долгие часы.

В Пензе частым гостем был брат бабушки Александр Алексеевич. В молодости он был адъютантом Суворова.

Александр Алексеевич оставался при нем в течение двух лет в Тульчине, когда Суворов писал свой труд, излагая важнейшие правила военного искусства и свои взгляды по вопросам обучения и воспитания войск.

Другой брат, Николай, тоже собирался на Кавказ. Он получил в наследство после отца его имение на Кавказе и намеревался там наводить свои порядки.

…Однажды в ясный солнечный день перед домом Арсеньевой остановился экипаж. Когда Миша выглянул в окно спальной, где он сидел с бабушкой, то увидел, что из дорожного рыдвана высунулось лицо молодого, еще незнакомого ребенку военного в парадной треуголке.

Лакей спрыгнул с козел и постучался в подъезд, и тотчас же Арсеньевой доложили, что к ней пожаловал Николай Алексеевич Столыпин.

— Просить! — радостно воскликнула бабушка.

Опершись на палку, она поднялась с кресла, подошла к зеркалу, сдернула свой белый будничный чепец, накинула парадный, тюлевый, и быстро укрепила его шпильками.

Миша не отходил от окна и видел, как дворовые с почтительными поклонами встретили гостя. Дверца экипажа открылась, и из него вышел богатырского сложения черноусый генерал в треугольной шляпе с плюмажем, в многоярусной шинели. Он твердо стал на тротуар и шагнул, не сгибая колен, жестко постукивая каблуками, словно ноги его были выточены из дерева. Шинель раскрылась, и показался форменный сюртук из тонкого сукна, с начищенными пуговицами и белые лосины над лакированными высокими сапогами.

— Это фигура? — с изумлением спросил мальчик.

— Бог с тобой, Мишенька, что ты такое говоришь!.. Это человек, а не фигура… Ты, может быть, хочешь сказать: заметная фигура? Это верно. Брат Николай заметен не только у нас в губернии, но и в Петербурге. Но не будем медлить. Пойдем!

В гостиной Николай Алексеевич с распростертыми объятиями пошел навстречу сестре. Он снял шинель в передней, и теперь на плечах у него оказались золотые эполеты в позументах, с дрожащей вокруг них металлической пружинной бахромой; сбоку волочилась сабля.

Арсеньева залилась радостными слезами, долго обнималась с приезжим, и генерал покровительственно и ласково склонялся к сестре, целуя ей руки. Миша высоко поднял голову и не отрываясь разглядывал нового родственника, которому доходил лишь до колен.

Генерал отцепил саблю, положил ее на стул и удобно уселся в кресле. Миша, обиженный тем, что приезжий его не заметил, заковылял к бабушке и уселся к ней на колени.

Тут гость обратил на него внимание.

— Это тот самый пресловутый ребенок? — спросил Николай Алексеевич, осклабившись и вглядываясь в лицо мальчика, которого еще никогда не видел.

— А почему ты со мной не здороваешься? — хмурясь, спросил Миша.

Николай Алексеевич тотчас же нагнулся, подхватил ребенка на руки, расцеловал так, что стало больно щекам от закрученных колючих и прокуренных дедушкиных усов, посадил к себе на колени, разрешил трогать все форменные украшения и даже поиграть с его саблей.

После поцелуев и объятий начался разговор о поездке на Кавказ.

Тем временем приехали два других дедушки — Александр и Афанасий Алексеевичи. Когда накрыли на стол, все сели обедать. На столе появилось из подвала множество всяких бутылок с поблекшими золотыми головками, и дедушки без конца наливали друг другу в бокалы то пенистое, то густое вино и, несмотря на протесты бабушки, дали малышу выпить рюмочку, после чего тот развеселился и приволок в столовую саблю гостя.

— Это настоящий мужчина! — весело повторял Александр Алексеевич. — Он на себе девчонское платье изрезал, молодец!

Но Арсеньева запретила Мише пить вино и стала высказывать свои страхи и опасения по поводу дороги на Кавказ. Николай Алексеевич ее успокаивал.

— Едем, сестра! — бодро восклицал он. — Довезем тебя в целости на погибельный Кавказ вместе с Мишей — он там вылечится и будет по горам лазить, горцев моей саблей рубить! Он у тебя боевой. А я отдаю себя в полное твое распоряжение.

— Ах, друг мой! Ради него я и на Кавказ готова ехать, хоть, надо сказать по совести, побаиваюсь. Черкесы, говорят, никого не щадят!

Александр Алексеевич подбадривал сестру, убеждая ее, что у страха глаза велики. Не надо забывать, что на Кавказ назначен Алексей Петрович Ермолов: он строит крепость Грозную перед Владикавказом, и укрепленная крепость эта заставит присмиреть чеченцев, которые живут между Сушкой и Тереком. Надо надеяться, что путешественников они не тронут.

Оказывается, Александр Алексеевич уже писал сестрице Екатерине Алексеевне, чтобы их встретили в станице Екатериноградской.

— Поедем с оказией, с воинской частью, под прикрытием пушек. А Миша пусть не трусит и с детства приучается к опасностям войны. Кто знает — возможно, что он станет военным.

Но бабушка возражала:

— Нет, нет, Мишу я не пущу в военную службу! Я с ним не могу ни на минуту расстаться. Пусть лучше он станет художником — целый день чертит то мелком, то карандашом.

Дедушки переглянулись и перевели разговор, стали обсуждать — когда ехать. Они делали все быстро к решительно и настояли на выезде через несколько дней.

Арсеньева оживилась, стала готовиться к поездке. И действительно, собрались быстро. Поехали не так, как обычно с бабушкой, разглядывая на дороге каждую кочку, чтобы не опрокинуться, а рысью, как следует.

Долго ехали по равнинам и полям, ночуя на постоялых дворах. Недели через две после начала путешествия солнце стало жарче и искристей. От его теплых лучей делалось весело и спокойно, небо ясно синело, и белые облака плыли, сталкиваясь и разбегаясь. Когда подъехали к казачьей станице Екатериноградской, к путешественникам подскакал на коне молодой черноусый офицер. Он остановил дорожную карету, и все долго целовались и обнимались с молодым родственником.

Вечером пировали в казацкой избе и ели удивительную пищу: мясо, зажаренное на железных палках, такое вкусное, что Миша попросил еще. Это так поразило бабушку, что она даже заплакала от радости. Мальчик смутился и перестал есть.

Утром выехали с вооруженным отрядом на тонконогих конях под охраной пушки. Уверенно скакали всадники в бурках, и среди них по каменистой дороге двигалась карета наших путников.

В дороге встречались люди в необычной местной одежде, в черных громадных лохматых папахах, с оружием в руках. Когда заслышали небольшую перестрелку за горой, перешли в намет.[7] Намёт — у казаков ход, аллюр лошади галопом. Ночевали в крепости, где жили только военные.

На следующий день, не успело еще солнце сесть, как родственник сообщил:

— Ура! Приехали!

Утомленный дорогой, мальчик не сразу сумел рассмотреть в сумерках место, где они остановились. Но вот из большого одноэтажного побеленного дома с балконом вышла на крыльцо какая-то черноволосая высокая нарядная бабушка, она оказалась удивительно похожей на Арсеньеву, но моложе. Расторопная, бойкая и жизнерадостная, она воскликнула восторженным басом:

— Лизонька! — и тут же сжала путешественницу в объятиях.

Сестры целовались и причитали, смеялись и плакали, и Мише показалось, что бабушка его опьянела или от путешествия, или от кавказского воздуха, или от восторга встречи с сестрой. Екатерина Алексеевна была глуховата, и разговаривать с ней приходилось громким голосом.

Сестра Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, Екатерина Алексеевна Хастатова, жила со своей семьей на Кавказе. Она была моложе сестры на два года, но детская дружба соединяла их до выхода ее замуж, потом на долгие годы они были разлучены. В свое время замужество Екатерины Алексеевны произвело в Москве переполох: еще бы, она вышла замуж за армянина! Когда к ней посватался поручик лейб-гвардии Семеновского полка Аким Васильевич Хастатов, который приехал в Москву по служебным делам, московские сплетницы кричали:

— Как? Благородной девице вступать в супружество с армянином?! Она погубит свою душу! Как ее не остановят, не растолкуют ей греха?

Екатерина Алексеевна, будучи девушкой образованной, защищалась и всячески отстаивала своего жениха.

Аким Васильевич Хастатов оказался прекрасным мужем, и Екатерина Алексеевна жила с ним счастливо долгие годы, а когда он скончался, искренне оплакивала его.

Имение Шелкозаводск было пожаловано Петром I предку Акима Васильевича Хастатова и по наследству числилось за ним и за его братьями. Имение было выгодное — с большим поголовьем скота и виноградниками, настолько обширными, что здесь был выстроен винный завод, приносивший доход немалый.

Когда в 1809 году умер Аким Васильевич, вдова его Екатерина Алексеевна объявила, что отныне имение будет принадлежать ей, а не братьям мужа.

После разных судебных махинаций постановили отдать имение бойкой Екатерине Алексеевне, а законные наследники и владельцы — братья Акима Васильевича — остались ни с чем.

Обе сестры, радуясь встрече, старались не разлучаться ни на минуту. Они рассказывали друг другу мельчайшие подробности своей жизни, а Миша играл в палисаднике в окружении своей свиты — Христины Осиповны, няни Лукерьи, дядьки Андрея Соколова. Тут же всегда вертелась Дарья Куртина.

Так в семейных разговорах прошло несколько дней. Николай Алексеевич выехал в свою новую вотчину заниматься делами, а Арсеньева повторяла свое: надо лечить Мишеньку серными водами, надо ехать в Горячеводск!

Но в те годы еще не было ничего сделано для лечащихся, хотя слава о горячеводских источниках разнеслась далеко. С 1803 года начались отдельные паломничества к Минеральным Водам, но царское правительство не отпускало денег на благоустройство. Около обильно текущих источников образовывались ямы, в них скоплялась вода, и туда погружались больные, а для детей приносили с собой или корыта, или же небольшие ванны.

С Горячей горы лилось так много воды, что почти в любом месте можно было вырыть себе маленький прудик и купаться там вволю. Но сколько времени надо было купаться — никто еще толком не знал.

Раненые из горячеводского госпиталя лечились под наблюдением медиков, военным приказывали брать ванны до тех пор, пока они не излечатся, — так постепенно стали устанавливать, какой срок нужен для того, чтобы их вылечить: одному — две недели, другому — месяц, а кому и дольше. Вылеченных досылали на Кислые Воды — купаться в нарзанном источнике, и о таком лечении рассказывали чудеса: больные поправлялись за лето.

Но госпитальные медики лечили только военных, а прочие больные должны были лечиться по своему усмотрению. Поэтому помещики привозили с собой докторов, и те устанавливали особый режим для своих больных! Но что было плохо — в Горячеводске было очень мало жилых домов, город еще не отстроился, поэтому приезжие жили в своих дорожных экипажах и кибитках, приходилось и ночевать там и спасаться от дождя. Но погода была так хороша и постоянное пребывание на свежем воздухе так полезно, что неудобства забывались, и больных прибывало все больше и больше.

Местные жители начали строиться, а военным стали давать земли для застроек. Тетушка Екатерина Алексеевна, уставшая от тяжбы с братьями мужа, стала хлопотать о том, чтобы получить здесь участок, и говорила, что намерена разобрать свой дом в Шелкозаводске и сложить его у подножия Горячей горы.

Екатерина Алексеевна несколько раз приезжала навещать сестру. Лечение Мишеньки было окончено, у него прошли все сыпи и нарывы, а сам он, налившись светом благодатного теплого солнышка, соками ароматных летних фруктов, поздоровевший и окрепший от целебной воды, стал ходить один, без помощи дядьки и нянек. Тогда Екатерина Алексеевна сказала, что пора ехать отдыхать в Шелкозаводск. Она увезла сестру с внуком и со всем штатом к себе в имение, и там все зажили весело и дружно.

Христина Осиповна усаживалась на скамейке и, оставив вязанье, восторженно смотрела на небо и на горы; Дарья оживленно беседовала с Андреем Соколовым, а преданная няня Лукерья помогала Мише лепить пирожки из песка. С балкона доносились то раскаты громоподобного смеха сестер, то шепотные жалобы Арсеньевой.

Екатерина Алексеевна клялась, что после ванн Миша зимой будет бегать, как горец! Она рассказывала про самые тяжелые случаи золотухи и ревматизма, излеченные серной водой.

У Хастатовых было трое взрослых детей: кроме сына Акима, еще были две дочери — Мария и Анна. Для Анеты, молодой девушки на выданье, приглашали молодых людей, и на вечеринках танцевали шумно и беззаботно.

Мария Акимовна, или Мери, была замужем за Павлом Петровичем Шан-Гиреем. Молодые супруги не расставались и любили гулять по аллеям разросшегося плодового сада. В саду деревья радовали глаз обилием плодов: гранаты, айва, каштаны, абрикосы, тута, особо нежные сорта восковых яблок, рассыпчатых и сладких, груши, мягкие, как масло.

Екатерина Алексеевна любила хвалить Шелкозаводск: «Это рай земной!»

Имение было расположено на границе русской с горскими племенами, поэтому приятели в шутку называли Хастатова «передовым помещиком Российской империи».

— А не страшно ли тут жить? — осведомлялась Арсеньева. — Не зарежут ли нас в твоем земном раю? Мне на днях снилось, что на берег Подкумка выходит чеченец с большим кинжалом.

Екатерина Алексеевна, не стесняясь, захохотала и ответила сестре с кавказским акцентом, приобретенным ею за годы жизни на Кавказе:

— Иной раз на гладком месте тебя стережет беда, а в горах, где мерещится опасность и, может быть, даже действительно есть опасность, с тобой может ничего не случиться!

Беззаботность сестры успокоила Елизавету Алексеевну, и она перестала говорить об опасности, тем более что на другой стороне реки стояла крепость Ивановская, где были две роты солдат.

Шелкозаводск находился близ Георгиевска, в Терской области. Местоположение его радовало глаз, оттуда были видны снежные горы, а в хорошую погоду могучий белоснежный Казбек, облитый розоватым светом солнца. Терек протекал невдалеке и, несмотря на то что посещать низкие, пустынные берега реки, густо заросшие кустарником и деревьями, было небезопасно, Хастатовы возили своих гостей показывать Терек — любимую ими бурную, мутную реку, крутящую мелкие камни на своем пути.

Вокруг жили кумыки, чеченцы и другие горцы. Среди них было немало кустарей и торговцев. Бабушка накупила разных вещей, сукна, ковров, а Мишеньке сделала кавказский костюм: черкеску с газырями[8] Газыри ́ — узкие деревянные трубочки-патроны с крышками металлической чеканки. Первоначально туда засыпали порох для зарядки ружей и пистолетов. У черкесов, горцев, казаков эти пороховницы вкладывались в два длинных ряда суконных накладок — гнезд, обшитых позументом или галуном и нашитых на груди черкески. и с маленьким кинжалом, мерлушковую шапку и мягкие сапоги.

Горские кони славились, и молоко их кобылиц считали целебным. Мишеньку поили кумысом так часто, что он привык его пить вместо воды. Но особенно нравились ему кавказские фрукты: черный виноград, покрытый белым матовым сахарным налетом, сладкие арбузы, красные, как бархат, с черными спелыми семечками, и душистые дыни, тающие во рту.

Здесь все было прекрасно: люди храбрые, природа роскошная. Животные тоже отличались от российских. Встречались верблюды, высоко несущие голову, мягко ступающие длинными узловатыми ногами; длинноухие ослики, бегущие мелким шагом под хворостиной хозяина; голые темно-серые буйволы, медленно и добросовестно тянущие огромные возы; лошади с грациозными точеными ногами уверенно ставили свои копыта на узкую скалистую дорогу. Все это было необычно и хорошо.

От детей скрывали, что нередко по ночам на линии бывали перестрелки. Тогда Екатерина Алексеевна надевала бурку, снимала со стены ружье и выходила вместе с мужчинами.

Горцы должны были видеть в ней врага, но даже они уважали ее смелость.

Опасность ночных перестрелок не умаляла прелести кавказской жизни, и только осенью Арсеньева с неохотой решила покинуть Кавказ, и то потому, что брат Николай, который задержался под предлогом лечения, получил предписание выехать в Петербург.

Торжественно провожали гостей. На прощание Павел Иванович Петров, который за это лето стал официальным женихом Анеты, подняв бокал, обратился к Арсеньевой со стихотворным приветствием.

От первого путешествия на Кавказ осталось в памяти роскошное небо цвета бирюзы, ярко-зеленые крутые горы и низкие равнины, и на них — всадники, мчащиеся на тонконогих конях.

В наши дни газыри, утеряв свое первоначальное значение пороховниц, делаются как сплошные деревянные палочки и служат только украшением черкески. Долго помнилась горячая голубоватая серная вода с запахом тухлого яйца; в этой воде купались. Воду, которую доставали стаканами из серного источника, тянули через серебряные трубочки, похожие на макароны, чтобы не чувствовать ее вкуса…

Когда путешественники подъезжали к Пензенской губернии, уже лили осенние дожди. Александр Алексеевич ворчал, боясь застудить себе ногу.

Разные дорожные впечатления развлекали и веселили поздоровевших путешественников. Дедушка Александр, наблюдая Мишеньку, как-то заметил сестре:

— Да, приглядевшись к племяннику, я тоже начинаю думать, что он, когда вырастет, будет не офицер, а филозо́ф.

Мальчик, услыхав незнакомое слово, потребовал его разъяснения, и долго бился Александр Алексеевич, стараясь дать ему объяснение поточнее.

Когда приехали в Пензу, узнали новость — сестра бабушки Наталья Алексеевна вместе с мужем своим Григорием Даниловичем и детьми переселились на жительство в Москву. Сторговали дом на Маросейке и уехали, говоря, что пора заняться образованием детей. Бабушка плакала и говорила, что будет скучать.

Миша бродил по чужим комнатам пензенской квартиры и вздыхал в одиночестве. Играть было не с кем, поэтому он опять принялся за мелки. Но за это лето он стал крепко стоять на ножках и научился как следует ходить. Этому он очень радовался, и дядька Андрей уже не выносил мальчика на улицу, а шел сзади, когда Миша гулял по пензенским улицам.

Афанасий Алексеевич бывал по-прежнему часто и торопил ехать в Тарханы. Новый дом был уже готов, ему хотелось уехать в свое имение, но бабушка колебалась, ехать ли в деревню. Все-таки в Пензе спокойно под бдительным покровительством благожелательного губернатора! Но Афанасий Алексеевич сообщил, что Сперанский получил новое назначение: сибирским генерал-губернатором, и он должен вскоре уехать из Пензы. Арсеньева впала в отчаяние. Отныне она должна своими собственными силами защищаться от зятя.

Пребывание в Пензе стало казаться ей бессмысленным, раз Сперанский уезжал оттуда, Арсеньева решила переехать в Тарханы. Она вызвала Абрама Филипповича Соколова, своего управляющего, и велела подготовить дом к прибытию хозяев.